Детство гения

Рождение Михайлы не застало его родителей врасплох, а наоборот обрадовало, как может обрадовать засушенную летним солнцем траву дождь.

До года Михайлу буквально носили на руках. Но лафа быстро кончилась. Кончилась она вместе с первым произнесенным словом. И слово это было не “мама”, и не “папа”, как можно было предположить, и даже не слово “дай”, так любимое детьми. Слово это было “почему”. Именно в этот момент отец Михайлы Василий, угрюмый помор, почуял неладное. Чистый лоб его пересекли морщины, да так там и остались. Одновременно с первым словом Михайло получил и свою первую затрещину, но не заплакал, а затаился, пытаясь осмыслить всю неоднозначность окружающего его мира.

Пять последующих лет Михайло доставал своими вопросами и мать, простую крестьянскую женщину, и отца, сурового рыбака, и деда с бабкой, и, собственно всех поселенцев суровых, своей северной природой, Холмогоров.

И, неустанно, на каждый свой вопрос получал ответ в виде затрещины, подзатыльника, тычка, оплеухи или зуботычины.

Получал он их и от отца, сурового рыбака, не один год бороздившего просторы Белого моря на утлом рыбацком струге, и от матери, простой крестьянской женщины, терявшей юность, а с ней и красоту, на огороде, и от деда с бабкой, и от всех суровых жителей поморского села Холмогоры.

Но брошенные вопросы дали свои всходы. В восемь лет Михайлу определили в церковно-приходскую школу. И к оплеухам отца, которые к тому моменту уже переросли в ежедневную порку, добавились розги учителей. Одноклассники, да и дети, учившиеся в более старших классах, от вопросов Михайлы просто убегали, т.к. драться с рослым Михайлом никому из них не хотелось.

Но ни недостатки тогдашней школьной программы, ни розги, старого, спившегося в этой глуши учителя, ни порки отца, чья рука с возрастом становилась все крепче и крепче, ни оплеухи матери, простой крестьянской женщины, потерявшей человеческий облик на огороде, ни затрещины деда, ни пинки бабки, ни ежедневные драки с жителями села Холмогоры, таково же дикого и сурового, как и в момент рождения Михайлы, не отбили у него тягу к знаниям. И достигнув двадцати лет, Михайло Васильевич Ломоносов отбыл в Москву, чтобы задать свои новые, еще никому не заданные вопросы и, главное, найти на них достоверные, понятные только ему, ответы.