Честь, которая дороже

Честь, которая дороже


Почему бы и нет?

В гостиной столпились люди. Никто не двигался, почти не дышали. В центре стоял молодой человек с книжкой в руках. Он читал вслух. На вид ему было лет тридцать. Черный сюртук и черные же брюки. И ярко белая рубашка, пестрящая пышными кружевами из рукавов и у воротника, на груди. Короткая стрижка. Темные карие глаза.

Одной рукой, левой, он держал книгу, а правой чертил круги и витиеватые фигуры в воздухе. Он уже настолько разошелся, что не заметил, как стал то отскакивать назад, то, наоборот, делал шаг-два вперед.

Слушатели были абсолютно потрясены его перформансом. В паузах слышно было, как редкие мухи пролетали где-то под потолком, и глубокие вздохи, столь долго хранимые в ожидании приостановки повествования.

«А-а-а!!» - Хрипло гаркнул читчик. И его аккуратные тонкие руки взлетели вверх. Раздались шумные аплодисменты. Каждый стремился пожать руку герою вечера. Дамы краснели и подавали ручки для поцелуя.

Через некоторое время на крыльце появились пятеро молодых людей, среди которых был и он. Сели в коляску и покатили кутить. Пили много, весело и пьяно. Из квартиры доносились женские визги и громкие мужские голоса.

Спьяну кто-то отпустил грубоватую шутку в отношение прочитанного ранее рассказа. А автор-то был он, тот же человек в черном костюме, что и читал его. Все засмеялись, еще не осознав опасности положения.

Кареглазый писатель тут же перестал улыбаться, сунул руку в карман и вынул револьвер, уже взводя курок. Никто не успел никак отреагировать на это. Даже улыбки еще не успели исчезнуть с их пьяных лиц. И прозвучал выстрел. Обидчик стоял через стол, и упал. Девицы закричали. Приятели кинулись на стрелявшего. Обезоружили. А раненый, как оказалось, скончался мгновенно.

Хмель исчез. В углу столпились девицы, всхлипывая и кидая испуганные взгляды на мертвое тело. Их никуда не пускали.
Наконец стрелявший сказал:

«Пустите меня. Я уезжаю.» - Встал и, откинув бывших друзей и собутыльников, выбежал в коридор.

В ту же ночь он уехал из города. И ехал долго и упорно. Не оглядываясь назад. От гонораров были еще кое-какие деньги. Но они уже подходили к концу. А решения проблемы никак не было. Чем меньше было денег, тем злее становился молодой писатель. Он не знал, куда едет. Его ямщик мчался вперед.
Трясло по ухабам дорог. Лил дождь. В маленьком городке остановились у ничем не примечательного трактира.

Оказалось, что денег не осталось совсем. Лишь на чай. А овес лошадям? А комната на ночь?

Хозяин проводил их в комнату, рассчитывая получить деньги там же. Но заезжий барин не торопился платить. Сначала захотел хорошенько поесть.

Скоро принесли обед. Жареная курица настолько заняла внимание юноши, что он и не обращал внимания на стоявшего в дверях мальчика лет десяти, который принес еду. Федя, ямщик и слуга, сказал мягко мальчику:

«Сейчас его светлость поест и мы спустимся, заплатим за все. Нечего тебе здесь стоять, ждать.» - И мальчик покорно ушел.

Молодой человек сидел на кровати. На полу под ногами валялась визитная карточка. НА ней значилось: «Александр Евгеньевич Бессонов».

Наконец он на что-то решился и резко встал. Накинул на плечи шинель. Остановился на секунду, опустил руку в карман и быстро вышел. Федя за ним.

Внизу их ждал хозяин, о чем-то болтавший с сынишкой. Так как зала внизу предназначалась постояльцам, то народу было мало. Только двое сидели в дальнем углу.

Бессонов что-то шепнул Феде, и тот вышел.

- Оставил сумку в коляске. А деньги там. Давайте пока выпьем. Несите ваше лучшее.

Трактирщик по-хозяйски уселся за стол к  барину и откупорил бутылку шампанского. А его сынок убежал на кухню зачем-то. После первого бокала вошел Федя. В руке у него был топор. Хозяин даже не взглянул в его сторону. Он был поглощен критикой властей: и ничего-то хорошего в них нет, и жить нельзя.

А его собеседник достал из кармана шинели пистолет. Щелкнул курок, прогремел выстрел. Критик властей повалился навзничь. Бессонов встал, подошел к поздним посетителям, которые притихнув и согнувшись не мигая смотрели на дуло пистолета. Из сопла револьвера вылетели один за другим три огненных вихря. И тут вбежал мальчик. Федя его ждал. Он махнул топором, пискнул жуткий вздох. Топор разбил детское лицо пополам, вошел в череп по обух. Слуга тут же выбежал вон. За ним молодой писатель. Их ждала коляска. С собой они прихватили десяток бутылок шампанского и холодную жареную курицу, которая зачем-то стояла на столе. Может, для тех двух, в углу...

Так начались его путешествия по России. Он ездил и писал о том, что видел. И всегда убивал своих добродетелей. И  никаких свидетелей. Только шел слух о графе-убийце, который убивает тех, кто его пустит.

А Бессонов писал роман. Когда роман был готов, он поехал во Францию. И там издал его. Роман о жизни русских мужиков, про таланты, зарытые в землю. И один из этих талантов, главный герой, проходит путь из крестьян в самые уважаемые меценаты России.

Издание было подписано псевдонимом «Арлекин Пьеров», и имело огромный успех, особенно на родине.

А автор к тому времени накопил и награбил достаточно денег, чтобы как-то обосноваться в Париже. И получил к тому же большой гонорар. Стал посещать некоторые дома, предварительно тщательно узнавая, кто собирается присутствовать. Старые знакомые были совсем ни к чему.

Однажды он гулял в парке в одном провинциальном городке Франции. Смотрел на водную гладь озера. И все ужасы убийств отходили в такие моменты. Душа поэта торжествовала надо всем остальным.

Он остановился и долго смотрел, не отрываясь, на отражение неба. Изображение неожиданно исказилось. Его нарушила подплывшая лодка. Она уткнулась носом в прибрежные кустики. В ней лежала девушка. Бессонов спустился к лодке, поднял девушку. Она не дышала. Он опустил тело на траву. Она была прекрасна. Ее рука нежно обвилась вокруг его шеи, она приподнялась на локте и поцеловала его в губы. Он машинально обнял ее и ответил тем же. Он чувствовал мороз ее языка у себя во рту, ее ледяное дыхание у себя внутри.

Наутро Федя встретил барина на крыльце дома и отметил, что тот был намного бледнее обычного, а под руку вел какую-то печальную даму, лицо которой было и вовсе уж белым. И забыл об этом.

Скоро они вернулись в Париж.

По ночам барин с барыней, кутаясь в плащах, уходили из дома, а приходили под утро с мешками. На что Федя был смел, чего ни видывал в бытность разбойником и убийцей, а стал побаиваться Александра Евгеньевича. Как-то впопыхах влетел зачем-то в их спальню, а там баре - на полу, перед ними голое тело, разодранное на части. А они сидят на коленях и отрывают зубами куски уже прохладного мяса. У слуги задрожали ноги. Хотел убежать, но не мог. Хозяин посмотрел на него исподлобья. В ледяных черных глазах читалась жажда.

- Иди, Федя, - И слуга мигом скрылся.

Никто его больше не видел.

А чета Бессоновых вскоре переехала в Москву под фамилией графов Дюнье. Никто из старых знакомых не мог узнать бывшего многообещающего писателя.
Так и смешались они с пестрой толпой русских дворян. Выходец из крестьян и голодный труп...


Главное в жизни

По главной улице Москвы - Арбату - стучала колесами о булыжники мостовой открытая коляска. В ней сидела пара. Мужчина в длиннополой шинели, с короткой стрижкой. Его лицо было необычно бледно. И черные глаза только подчеркивали эту странность. Его спутница была одета в темно-синее платье, строгое, которое выглядывало из-под полушубка.

У цветного магазина они остановились. Мужчина вошел в лавку. Внутри стоял горьковатый теплый запах цветов. Продавец при виде гостя скрылся внутри лавки и тут же возник с горшком в руках.

- Пожалуйте. Ждем-с.

Вошедший осмотрел цветок. Это была черная роза. Специальный заказ. Понюхал ее, улыбнулся.

- Спасибо. - Мягкий голос совсем не подходил его внешности.
Он взял горшок обеими руками и вышел на улицу.
Повозка укатила. Продавец облегченно вздохнул и сел за прилавком.

Чета французов катила к пристани, где их ждал огромный океанский лайнер. На его борту большими серебряными буквами стояло: «Титаник».

Шум и гам гудел на пристани и на корабле. Поездка предстояла далекая. В Америку.

Была осень 1918-го. Большевики пришли к власти. Это была единственная причина отъезда фамилии Дюнье. Слишком неприятна была окружающая обстановка.
Однажды их пытались арестовать. Их прекрасный особняк находился недалеко от Москвы, слегка на отшибе, рядом жилья никакого не было. Как-то вечером в дверь позвонили. Швейцар открыл, и в дом ворвались вооруженные люди. Они стали шарить по всем углам в поисках драгоценностей. А один из них подошел к хозяевам и сообщил очень странную новость. Их особняк экспроприировался для нужд трудового народа, а самих арестовывали как врагов народа, так как Александр, гордо подняв подбородок вверх, сказал:

«Это мое жилище. И никто не смеет сюда врываться, а тем более конфисковывать мою собственность без какого-либо закона. Большевики - кучка бродяг и разбойников. И я советую сию же минуту убраться из моего дома!»
За что тут же был схвачен, к тому же получил мощный удар в ухо. Представителей новой власти было всего восемь человек. И они не учли того, что Дюнье не были графами настоящими, а посему все заработано было потом и кровью. Больше кровью. К тому же они не были обыкновенными людьми.

Два красноармейца схватили за руки Александра и попытались его заломить. Он резко развернулся, рукава оторвались, и в руках бандитов остались его руки, выдернутые из плеч. Конечно, ничего подобного бандиты не ожидали. Их предводителя какая-то неведомая сила подвинула к врагу народа, который, оскалив длинные клыки, вмиг перегрыз горло несчастного. Один из помощников его бросил только что им же вырванную руку и хотел бежать, но натолкнулся на милую девушку, которая, улыбаясь, рывком разорвала одежду и кожу на его животе и двумя ручками погрузилась внутрь. Он почувствовал жгучую боль, поднимавшуюся вверх. Сначала он хрипел, заживо раздираемый изнутри, потом забулькал: ее когти порвали стенки легкого, и кровь хлынула горлом. Он обмяк и потяжелел. Девушка выдернула свои изящные кисти из него. В них еще билось сердце красноармейца. Его товарищ валялся уже в стороне.

Супруги спустились вниз, где происходил обыск. У Александра выросли руки. Он снял со стены алебарду и зарубил всех соратников мертвецов на втором этаже. Так дальше жить было невозможно.

И они решили уехать. Подальше. В Америку. Страну надежд.
Лайнер не спеша шел по волнам Атлантического океана к стране заходящего солнца. Их ждали дикие незаселенные равнины и горы, открытые для жизни и поселения.
Приехав в Бостон, они первым делом узнали, не ли поблизости большой и хорошей фермы. Вскоре нашли то, что им было нужно. Фермер, живший на ранчо со своей небольшой семьей, пригласил гостей к столу. Но когда сделали предложение продать ферму, он попросил гостей пройти в гостиную и забыл об обеде. Он был не против, если хорошие деньги. Деньги были очень хорошие. Их было много. Сундучок с золотыми монетами.

Тем же вечером его семья уехала прочь.

Они тихо ехали по направлению к Бостону, когда среди тишины леса услышали звук, напоминавший хлопки флага на сильном ветре, стремительно приближавшийся. В фургон что-то упало. Жена фермера спала с ребенком там, сзади. Грохнули два выстрела. Потом еще четыре в спину фермера, которого не было видно из-за тряпичной перегородки. Дюнье открыл занавеску, потрогал пульс богача, поднял сундучок с золотом, подпрыгнул и улетел обратно.

Ковбоев, которых было всего пятеро, согнали в подвал. Через несколько дней достали одного и съели. Потом еще одного. Все шло так, как и предполагали новоявленные фермеры. Из сиротского дома забрали всех новорожденных младенцев.
Утром обнаружилось, что входная дверь в сиротский дом сломана пополам, а девяти грудничков не хватает. То же произошло и на другом конце города в другом приюте.
На ферме в специальном загоне выращивались дети. Родители строго смотрели за чадами, чтобы те питались хорошо.
Бывший Сашка Бессонов, а ныне Александр Дюнье, сам выгонял скот на пастбища. Сам построил и оборудовал специальную комнату для детей, которые к тому времени подросли. Сбежать было невозможно, так как стены были укреплены особым образом. Дверей и окон не было. Еда спускалась сверху на веревочке. Иногда опускалась корзина, подзывался по имени какой-нибудь мальчик, и его вытаскивали, чтобы съесть.
Детей иногда подкидывали новых. Тогда младенцы опять пропадали где-нибудь в Бостоне. Так продолжалось несколько лет, пока стадо людей не стало размножаться и воспроизводиться само. Только тогда в Большом городе перестали выть женщины по утрам, не найдя своих сынишек и дочурок в колыбельках.


Мысли о вечном

Лил сильный дождь. Свистел и завывал в ивах острый ветер. Журчали, перекатываясь, грязные потоки лишней воды.
Дверь дома отворилась, и на пороге появилась стройная фигура мужчины. Его кованые сапоги щелкнули по ступенькам и с хлюпаньем погрузились в жижу. Полы шинели почти касались земли, постоянно задевая серо-коричневую смесь. На руках у него была девочка лет пяти. Ей было холодно и мокро, совсем неуютно. Она жалась к шинели и цеплялась пальчиками за рукава и пуговицы.

Через несколько минут они остановились под могучим дубом. Их ждала уже женщина в черном плаще с накинутым капюшоном, скрывавшим ее лицо.

Девочку положили на землю. Она заплакала и стала кататься, пытаясь избавиться от холода и некоторой тревоги.
В руках женщины появились два ножа, она сложила их вместе и воткнула в грудь ребенку, который стал вырываться и дергаться еще сильней и кричал, как сирена. Но ножи не давали ему двигаться. Изящные ручки раздвинули ножи, разрывая рану больше и больше. Девочка притихла. Мужчина засучил левую руку, прокусил вену, и кровь потекла вниз, к сердцу ребенка.

За дубом находилась уже готовая свежая ямка-могилка для тельца мертвого чада. Белая кожа ярко выделялась сперва на черной грязи, а потом испачкалась и исчезла.
Владельцы ранчо направились домой.

А через неделю опять светило ослепительное солнце. Все высохло и готово было вспыхнуть при первой же искре.
Ворота ранчо растворились, и из них вылетела тройка, запряженная в крытую коляску. Владельцы ехали в город за покупками. Нужно было заказать корм для людей.
Среди резких деревьев показалось много скрюченных сухих стволов с обломанными ветками и немного громадных голодных птиц. А так - скалы да песчаная степь, покрытая островками травы.

Большой город встретил их разлукой. Мужу срочно потребовалось уехать в Европу. Но жена даже особенно и не спрашивала - надо, так надо!

Обратно по дороге дребезжали уже четыре фуры, Наполненные разным добром: инструментами, приборами (разработки науки и техники) и множество продовольствия для фермы.


Об истинной природе вещей

У окна, прикрытого по краям темно-синей занавеской с бахромой, стояла женщина средних лет в черном траурном платье и смотрела  вдаль. На ее грустных влажных глазах белела тоска. Ее тонкие аристократические синеватые пальцы прижимали к груди письмо, которое покрылось круглым холмиками от слез.

Она так стояла уже долго, время шло, а она не помнила себя.
На улице пробегали громкие и гулкие экипажи, унося пассажиров слева направо и справа налево, и изредка высаживая или подбирая кого-то.

В дверь постучали. Женщина не обратила внимания на дверь.

Опять постучали. Она не слышала. Кто-то кашлянул.

- Мадам Дюнье, разрешите войти. Это виконт де Пальмир.

Ее глаза хлопнули ресницами, она обернулась и сказала тихо: «Войдите».

- Мадам Дюнье, Вы меня слышите?

- Да-да! Входите же. Открыто.

Дверь слегка присвистнула. В комнату вошел молодой человек лет двадцати. В шикарном зеленом фраке и бордовых брюках.

Он снял шляпу. Поклонился.

- Добрый день. Как Вы себя чувствуете, Катарина?

- Здравствуйте. Спасибо, ничего. Проходите же.

Она отвернулась, быстро протирая лицо от слез. Потом подошла к гостю, взяла его за рукав. И повела к креслу у окна.

- Садитесь же. Располагайтесь, прошу Вас.

- Благодарю.

- Чаю, кофе?

- Чаю? Не отказался бы, пожалуй.

- Элиз!

В приоткрытую дверь высунулась голова служанки, а потом и вся она вошла.

- Слушаю Вас, госпожа.

- Приготовь нам, пожалуйста, чай. - Она повернулась к сидящему в кресле юноше. - Так что же, Вы готовы купить мое поместье?

- Да, я полностью согласен с Вашими условиями. Принимаю все.

- Это хорошо. Тогда, я думаю,. Мы могли бы оформить сделку
в конце этой недели, если, конечно, Вам это удобно. А на следующей я уже хотела бы уехать отсюда. Хочу домой,. Во Францию. На родину. - Ее припухшие от бессонных ночей глаза опять наполнились слезами. Она опустила на лицо черную вуаль. А виконт тактично отвернулся.

- Понимаю. Кажется, никаких вопросов больше не осталось, так что никаких проблем не должно быть.

Служанка постучала и внесла поднос с двумя чашками коричневого напитка, источающего легкий дымок пара.

- Катарина, расскажите же, как Вы планируете устроиться? Ведь с Вами дочь. И примите мои заверения, я прибуду лично или вышлю кого-нибудь при первом же Вашем требовании или просьбе. Можете на меня всегда рассчитывать.

- Спасибо за участие. Я думаю, что поселюсь в предместье Парижа. Буду заниматься садом, выращивать розы. А дочь, я надеюсь, поступит в университет. Обычная жизнь, ничего экстравагантного, как видите. - И печально улыбнулась.
Вскоре виконт ушел.

Через неделю на огромном богатом и дорогом лайнере две женщины в черном: одна в строгом платье,.. а вторая - помоложе - с затейливыми кружевами и бантиками, с мелкой пестрой мишурой и рюшечками, - уезжали из Америки в Европу
- Англию. Их путь лежал через строгую Британию сквозь Дувр в Кале.

В Сен-Жермен как раз продавался небольшой особняк, как раз для двух одиноких женщин.

Прошло два года. Сады расцвели красочными гирляндами розовых бутончиков всевозможных оттенков. Аристократы со всей Франции и даже из других стран приезжали, чтобы полюбоваться на дивные творения природы и мадам Дюнье, а то и приобрести для своего сада куст- другой редкого вида. Некоторых же привлекала дочь графини - Маджистин. Но никто из всех молодых людей, встреченных ею на этих своего рода приемах, не имел ни малейшего шанса на ее божественную благосклонность.

По вечерам, когда луна особенно ярко улыбалась звездам, она выходила в сад. Она неслышно продвигалась среди строгих рядов колючих растений. Ее фигура, похожая на призрак, пролетала, едва касаясь травы в центр парка, где под сенью старинного дуба рос куст жасмина.

Она приникала к его листочкам, к лепесточкам. И не могла оторваться.

Катарина не часто появлялась на людях. Ее никто и ничто более не интересовало в жизни. Лишь иногда она уезжала в Париж, но дочь никогда не брала с собой. И та не знала, что ее мать пятого числа каждого месяца обязательно приезжает в один заброшенный парк недалеко от Парижа.

В парке пруд. И у пруда в камышах, уткнувшись носом в землю, стоит прогнившая лодка. Графиня приезжала на это место, ложилась на дно лодки, вынимала бритву и резала вены на левой руке. Закрывала глаза и опрокидывалась в прошлое. Через некоторое время рана зарастала, Катарина вставала, шла на берег, садилась на неухоженный газон и плакала. Иногда ее рыдания переходили в завывания. Но никого вокруг не было, никто не мог помешать ее уединению. Почтенная дама в дорогом платье сидела на траве, обхватив колени руками и раскачиваясь взад-вперед. По временам ее кисти опускались к земле и нервно дергали стебельки диких одуванчиков и клевера, что росли повсюду, пальцы непослушно тыкались в земную твердь. И милые ухоженные ногти ломались. И в следующий раз повторялось то же самое. Ей очень не хватало ее Александра.

Как-то раз, осенним погожим днем,. В доме зазвонил колокольчик входной двери. Служанка открыла. На пороге стояла миловидная блондинка. Она жизнерадостно улыбалась. Служанка провела гостью в гостиную, обещая позвать госпожу. Прибывшая радостно улыбалась и осматривала каждый уголок, каждый закуточек. Вскоре вышла Маджистин. Она никогда не улыбалась, а теперь на сердце у нее стало очень тревожно, и она, пытаясь скрыть то неизвестное ей доселе чувство,. Постаралась растянуть губы, вышло жутковато. Будто резиновую куклу растянули щипцами.

- Добрый день. Баронесса Гезлизова? - И пригласила сесть баронессу. - Чем обязаны Вашему визиту?

- Мне очень много рассказывали о Вашем чудном собрании цветов. Мне было бы чрезвычайно любопытно познакомиться с ним поближе. Возможно, я могла бы подобрать что-нибудь и для моего дворца.

- Мне лестно слышать это. Безусловно, я с удовольствием провожу Вас с экскурсией.

И они пошли. Баронессу не слишком-то интересовали все розы, а вот куст жасмина привлек ее внимание. Она приблизилась.

- И что же, скажите, цветет круглый год?

- Да, представляете! Это так чудесно.

- Действительно, - она наклонилась к белому цветку, ее тонкий язык прошуршал по лепесткам, она выпрямилась. Цветок закрылся. За ним еще один, потом еще. Вскоре все бутоны закрылись и начали увядать.

Маджистин упала на колени, обняла куст, ее слезы двумя ручейками покатились вниз по сморщенным листочкам и лепесткам к черной земле.

- Не умирай, папа! Молю тебя!

Мягкая ладонь баронессы легла ей на плечо. Девушка вздрогнула, вскочила и бросилась бежать вон из сада. Она заперлась в своей комнате. И больше не выходила. Пришлось спуститься к посетительнице самой графине.

Баронесса взяла графиню за руку. Хотя до этого они были незнакомы.

- Дорогая. Я умоляю, поехали со мной. Мой экипаж ждет. Я долго выжидала, когда же можно будет это сделать, когда же наконец получится. Теперь этот день настал. Поедем?!.
И они поехали. Катарина грустила, скучала, тосковала. Вдруг в ней что-то шевельнулось - знакомая аллея мелькнула вокруг: знакомая вишня, знакомый камыш.

- Где мы? - Испуганно вскрикнула, когда карета остановилась. Она озиралась вокруг и видела, как пятнадцать лет назад на этом самом месте ее из лодки вынул молодой человек ее жизни. - Это что, шутка? Почему мы приехали сюда?

- Мне кажется, я кое-что знаю про мертвецов, - улыбка сошла с бездушных губ Гезлизовой. Ее белые зубы сверкнули в надвигающихся сумерках.

Графиня побледнела, как лист бумаги, задрожала, закусила губу.

- Что Вы от меня хотите, - выдавила она из себя, хотя ее руки и ноги начинали трястись, и сдерживаться было все трудней.

- Я только хочу сказать, что крошка Маджистин уже больше не крошка, а красивая молодая женщина. Когда мы ее закапывали, не знали, что получим такое чадо...

И отвернулась немного в сторону.

Катарина перестала вдруг дышать и двигаться, только зрачки ее воспаленные росли от ужаса. Она протянула руки к блондинке,. Взяла ее лицо своими хрупкими пальцами и повернула к себе.

- Я раньше не могла вернуться, - цепочка хрусталей серебрилась на щеке баронессы. Прости. Я должна была уехать. Но теперь никуда. Никогда.

А графиня молча целовала ее плечи, лицо, волосы, везде оставляя влажные следы.