Визави

Посвящается моей жене




       ПОВЕСТЬ В ДВУХ ЧАСТЯХ


Не надо пытаться вспомнить то, чего никогда не было в твоей жизни. Не стоит сожалеть о том, что никогда не произойдёт в твоей судьбе. Не нужно бояться неизбежного, ибо это отражение твоего прошлого, Не увиденного, не прочувствованного, а, поэтому, не осознанного тобой…



       ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

« Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое - братья друг другу. Их нельзя отделить друг от друга. Поэтому и хорошие - не хороши, и плохие - не плохи, и жизнь - не жизнь, и смерть - не смерть. Поэтому каждый будет разорван в своей основе от начала. Но те, кто выше мира, - неразорванные, вечные»
       (Апокрифическое Евангелие от Филиппа (изр.10))





1

Их встреча была предопределена. Он знал Это всегда. Но не ждал этого, а просто знал, что когда-нибудь Он увидит Её. Увидит и узнает сразу, как узнают себя на фотографиях детства. Он сидел за столиком летнего кафе и равнодушно смотрел как муравей, попавший в каплю с водой, пытается из неё выбраться. Его лапы скользили по гладкой и мокрой поверхности стола. Но муравей пытался снова и снова, выбиваясь из сил, и повторяя опять всё заново. Ему стало жаль муравья, и Он подтолкнул его соломинкой, которую вынул из своего стакана с апельсиновым соком. Муравей резво побежал к краю стола и, сорвавшись, упал на землю. В тот же миг его нечаянно накрыла нога официанта, подошедшего к Его столику. Он поднял глаза и увидел улыбающeеся лицо официанта.Он отрицательно покачал головой и официант удалился. На полу осталась маленькая, мокрая точка. «Вот она помощь, - подумал Он - и вот её цена». Ему стало грустно. Он равнодушно поднял глаза и увидел перед собой Её. Она смотрела на след, оставшийся на полу от муравья и молчала. Он встал и подошёл к Ней. Они посмотрели друг другу в глаза… В Его зелёных отражались Её синие, а в Её синих - Его зелёные. Она улыбнулась и взяла его за руку. «Пойдём, - шепнула Она - искупаемся…»
Ему не нужно было говорить, что Он любит Её, Она это знала… А Ей не нужно было говорить, что Она любит Его, - Он это чувствовал… Ибо только те, кто любят, способны найти друг друга и встретиться…

2

….Они лежали на берегу моря и Песок, страстно обнимая их тела, щедро отдавал всё своё тепло, полученное за день от Солнца. Он смотрел и видел перед собой безграничное и чистое синее небо, которое тонуло в Его зелёных глазах, ибо это было не небо, а Её синие глаза, полные нежности и любви, глаза, которые Он искал всю свою жизнь, глаза, которые давали Ему уверенность и покой. Она спала… Она держала его руку в своей и полностью отдалась и доверилась Ему. Она слилась с ним воедино, дышала с Ним одним воздухом, смотрела Его глазами и слышала Его ушами. А Ветер… Ветер пытался прикрыть наготу Их тел, прекрасную в своём бесстыдстве… Но им было всё равно, Они были счастливы. Ибо только тот, кто любит, может быть счастлив. И Море преданным псом лизало ступни Её ног. Оно зализывало раны, оставленные безжалостными Дорогами людской злобы и сквернословия. Но Она не чувствовала боли. Ибо только тот, кто любит, способен не чувствовать своей боли. Вдруг Он ощутил ощущение тревоги и постороннего взгляда. Он приподнял голову и увидел перед собой старуху. Она курила и смотрела на Него…


3

…старуха молчала и курила… Лицо её было бледным, но на нём не было морщин. Глаза её были пусты и бесцветны. Она смотрела на него, выпуская дым тонкой струйкой. На ней был тёмно-серый вытертый плащ, а голову накрывал капюшон, из-под которого выбивались седые волосы. «Не буди Её», - прошептала Разлука. Да! Это была она! Он узнал бы её из тысячи, он знал, что встретит её! Но он не думал, что это произойдёт так быстро… «Что тебе нужно?» - спросил Он. Хотя банальнее вопроса было трудно найти. Что может хотеть Разлука? «Ты хочешь отнять Её у меня? Посмотри, как Она счастлива! Посмотри же! Неужели в тебе нет ничего доброго?» - взволнованно шептал Он Разлуке. «Счастлива? Неужели Ты знаешь, что есть счастье? Ты всего лишь человек, простой смертный, которому не дано судить о том, что есть Высшее счастье!» - молвила Старуха-Разлука. «Нет, ты ошибаешься! Тебе никогда не испытать того, что испытали мы! Ибо ты не умеешь любить! Лишь тот, кто любит, знает тебе Цену! Ты сейчас не стоишь ровно ничего, и я тебя не боюсь! Как не боится и Она! Я сейчас Её разбужу, и Она не испугается, увидев тебя, ибо Она тебя не боится!» - крикнул Он Разлуке. Но… Она не проснулась. Она продолжала спать, удерживая Его руку. На Её губах была улыбка Счастья и Безмятежности. «Ты слишком молод и тороплив, но слова твои многого стоят. Не спеши, ещё не пришёл тот Час, когда ты постигнешь мою истинную Цену», - так молвила Старуха. Он повернул голову и увидел, что старуха исчезла… Рядом с ними стояла бездомная собака и смотрела на него грустными глазами… У неё не было правой задней лапы… Вдруг проснулась Она… Улыбнувшись, Она легко вскочила и выгнулась навстречу заходящему Солнцу, и засмеялась… Налетел Ветер и разметал Её волосы… Он любовался Ею. Он смотрел на Неё и всё более восхищался. Но там, в глубине сердца он вдруг почувствовал странное чувство. Он вдруг понял, что боится Её потерять. Он вскочил и обнял Её, стараясь закрыть от всего, что может помешать Их счастью. Но вокруг не было никого. Пропала даже трёхногая собака. Она взяла его за голову и поцеловала… Её поцелуй был солёным от моря, но в нём было ВСЁ - и страсть и нежность, и чувство благодарности. Ибо лишь тот, кто любим, может быть благодарен, а только тот, кого благодарят, способен любить. Шёл дождь…

4

….и шёл дождь… И Он опустился пред ней на колени и обнял её тонкие и стройные, как виноградная лоза, ноги. А Она… Она от этой нежности выгнулась, как гитарная струна, всем телом навстречу льющимся струям и зазвенела… Он слушал Её, восхищался Ею и понимал, что любит Её всё больше и больше. И от этого в сердце Его играла музыка, и Ему казалось, что эту музыку он знал и ждал со своего рождения на этой Земле… И Она слышала эту музыку, Она стояла, как зачарованная и понимала, что музыка эта предназначена только Ей… Ибо только тот, кто способен любить, может услышать любовь другого. А Дождь лил на них свои тёплые струи, он смеялся над ними, смеялся над Их счастьем, но смеялся по-доброму, без зависти и осуждения, Он был горд тем, что может быть полезен этим двум Счастливым Людям не замечать никого и наслаждаться друг другом… А потому, лился на Них, смывая с Их тел всё то, что было до Их встречи, всё, что прилипло к Ним помимо Их воли… Они тянулись друг к другу, Они постигали друг друга, обретая в постижении этом Своё Счастье. И никто не мог им в этом помешать. Ибо нельзя помешать Любви… Они обнимали и любили друг друга, не замечая никого вокруг, не слыша ропота осуждения и насмешек… Ибо только тот, кому дано любить, способен не замечать мерзости… Дождь закончился внезапно так же, как и начался. В небе заиграло Солнце, и над Ними выгнулась Радуга. Только Они могли её видеть, ибо были избранными… Избранными для того, чтобы постичь в своём избрании Великое, но Простое Счастье, которое им было дано обрести, пройдя через многие испытания этого Мира… Но Они ещё не знали этого… Они просто стояли, обнявшись и провожали уходящий День. Они не знали… Ибо тот, кому дано любить, не может знать Судьбы своей, так как, познав Судьбу свою, потеряет Любовь… На землю опускалась Ночь.
       
5

…и опустилась Ночь. Небо стало чёрно-синим, Звёзды светились мерцая, словно улыбались. Было полнолуние. Луна, как большой Фонарь, освещала всё побережье. Они сидели напротив друг друга и смотрели на Костёр, согревающий своими жаркими языками Их тела. Костёр горел и не гас, несмотря на то, что в него не подбрасывали дрова. Костёр знал, что Им предстоит долгий Путь, о котором Они ещё не подозревали, и хотел согреть их на многие дни и годы вперёд. Костёр отдавал всю свою мощь, всю свою силу, ибо Им предстояло пройти сквозь Мерило Чистоты, которое окружали Пустыни Скорби, Леса Одиночества и Болота Предательства. Им предстояло идти по Дорогам Алчности и Наживы, преодолевать Горы Непонимания. Их Любовь должна была растопить Льды Равнодушия…
Искры Костра вылетали из пламени и летели вверх, сливаясь со Звёздами. Небо принимало их и находило каждой Искорке своё место. Пламя Костра освещало лица Её и Его. В глазах Их горел Огонь Надежды. Они смотрели друг на друга и понимали, что сейчас должно что-то произойти. Произойти что-то важное и необходимое. Они были готовы к этому…Они уже были готовы… Вдруг из Костра вырвался сноп ярко-красных искр и Костёр погас. Погас внезапно. А искры взвились вверх, и пронёсся взволнованный шёпот: «Пора!». Наступила тишина. Они встали, подошли Друг к Другу и обнялись… Они ждали. Поблизости раздался всплеск волн. Он оглянулся и увидел, как к берегу подплыла Лодка, в которой сидел Мальчик. Он махнул им рукой и улыбнулся. «Пора», - сказала Она. Они подошли и сели в Лодку. Он потянулся к вёслам, но Мальчик жестом показал ничего не трогать. Мальчик взял весла и выбросил их за борт. Лодка поплыла сама. Он обнимал Её, а напротив сидел Мальчик и смотрел Им в глаза. Он давал Им Уверенность и Надежду, а от них просил Защиты и Помощи. Лодка плыла. Ничего не было вокруг видно, но Они знали, что Лодка принесёт их туда, куда они должны были приплыть. Они плыли навстречу Одной Судьбе. Ибо только те, кто любят, идут Одною Судьбой… Всё поглотил Сон.

6

… и не было больше Сна. Было утро. И перед Ними раскрылся Большой Город. Он манил Их своею огромностью и своим Величием. Город поглощал всё, что попадало в него. Словно гигантский Капкан он вцеплялся в людей и не отпускал их более. Город был расположен на горе. А под горой Они увидели хижину, возле которой на лавке сидел Старик. Они подошли к нему. Старик молча предложил им присесть рядом. Мальчик сел на землю рядом со Стариком.
«Туда?» - спросил Старик и кивнул в сторону Города. Она посмотрела на Него. Она не знала, хотелось Ей этого или нет. Он утвердительно кивнул. «Зачем?» - спросил Старик. Он не знал, что ответить Ему. Но Он чувствовал, что Им надо идти в этот Город, надо войти в него, для того, чтобы это понять. Они смотрели на Старика и чувствовали, что он должен им сказать что-то важное. Старик посмотрел на восходящее Солнце и прищурившись от яркого, но тёплого света, молвил:
«Я ждал вас. Это было давно… Меня сюда занесло стремление доказать, что Я могу стать самым лучшим в этом Городе. Я пришёл сюда, чтобы его покорить. Чтобы показать Всем своё превосходство. Я заработал много Денег здесь, используя для этого любую возможность, которая мне предоставлялась. Я переступал через все преграды, попадавшиеся на моём пути. Я стал вхож в Высшее Управление Города, затем, приумножая своё состояние и, обладая всё большими возможностями и перспективами, поднимался всё выше и выше. Я не скупился на взятки и подарки, ибо понимал, что, покупая кого-то сегодня, я что-то завтра продам и получу от этого выгоду. Я знал, что чем больше возможностей я куплю сегодня, тем богаче я стану завтра. Ибо большее количество Денег даёт большие возможности. Прошло время. Я покупал, продавал, снова покупал и снова продавал. Я знал кому, сколько, когда и за что нужно платить. Я овладел этим в совершенстве. Я был лучший. Я купил всех – армия, чиновники - все зависели от меня. Меня не знали Простые Жители. Меня боялись. Но у Меня не было Всеобщего Уважения. Мне это не давало покоя. Я решил стать Хозяином Города. Но правящий Хозяин пользовался безусловной поддержкой Простых Жителей. Он был честен и справедлив. Как встать на его место? Я терзался этим желанием… И тогда пришли Эти… Их звали Предатель и Зараза. Они предложили мне сделку. Мы поможем тебе стать Хозяином. Для того чтобы возвыситься, необязательно высоко забираться. Надо лишь опустить того, кто сейчас выше всех и первым об этом крикнуть. И все поймут это. А чтобы опустить кого-то, надо его вывалять в грязи. И эту грязь мы найдём и прилепим. Но ты потом должен будешь нас взять в Свой Совет. Моё желание стать Хозяином было столь велико, что Я, не раздумывая, согласился. В то время я был влюблён в одну Девушку. Она была дочерью плотника и была самой красивой девушкой города. Но познакомиться с ней мне не давала мысль о нашем неравенстве. Я был богат и входил в совсем другой круг людей. Простых Жителей там не принимали. Это меня мучило. Я любил Её, но Она не могла быть со мной. Потом, некоторое время спустя, Я узнал, что Она тоже любила меня. Но это было потом. А сначала однажды в один из вечеров, ко мне пришли Предатель и Зараза и сказали, что у них готов план. Мне нужно было лишь подкупить слугу, которого они мне назовут. Суть плана они мне не раскрыли. Они просто спросили, согласен ли я. Я ответил, что согласен. И вот, что произошло. Хозяин Города решил сделать оранжерею и искал девушку, которая могла быть Хранительницей Цветов. Зараза указала Хозяину на эту Девушку, а Предатель предложил ему пригласить её письменно на беседу вечером (поскольку день у него был занят) к Хозяину. Письменное приглашение, по мнению Предателя, не должно было вызвать подозрений ни у Девушки, ни у её Отца. Хозяину понравилось их предложение, и он написал Приглашение и велел Заразе отнести его Отцу Девушки. Прочитав приглашение, Отец Девушки посчитал это великой честью и согласился. Зараза сказала, что вечером зайдёт проводить Девушку к Хозяину Города. Предатель в это время, подкупил слугу, которого звали Ублюдок. Он приказал слуге подмешать снотворное в вино Хозяину. Когда Зараза привела вечером Девушку к Хозяину, тот уже спал. Но никто, кроме Предателя и Ублюдка об этом не подозревал. Они провели Девушку в комнату Хозяина и закрылись там. Девушка увидела, что Хозяин спит на своей кровати и испугалась. Но было уже поздно. Предатель, Ублюдок и Зараза накинулись на неё. Зараза не давала Ей кричать, Предатель держал, а Ублюдок насиловал Её. Девушка лишилась рассудка… После того, как всё закончилось, Они измазали Хозяина кровью Девушки и бросили Её к нему на кровать. Предатель побежал звать меня, а Зараза ударила Ублюдка ножом в сердце и стала звать стражу. Прибежал Я, потом стража. Хозяина, к тому времени, Зараза уже разбудила. Всё выглядело правдоподобным и убедительным. Я обвинил Хозяина в содеянном. Пришли представители Высшего Управления Города. Зараза сказала, что Ублюдок пытался убить нас, и пришлось защищаться. Хозяина арестовала стража. Я не знал тогда, что Хозяин не виноват. Я действительно был уверен, что это сделал Он. Моё сердце переполняла ненависть. Я готов был его убить в тот момент. Я узнал обо всём этом позднее, когда его уже казнили по приговору Всеобщего Суда… Имя Хозяина было забыто. Ибо истина всегда приходит после события. Девушка к утру умерла. Умерла на руках своего Отца, забравшего её из Дворца Хозяина. Высшее Управление Города избрало меня Хозяином Города под рукоплескания Простых Жителей. Это было началом моего правления. И концом моей жизни».

7

«И что же было дальше?» - тихо спросила Она. Лицо Старика было серым. Глаза его впали, губы едва шевелились. Казалось, что всё, что он говорит, исходит из глубины его. Его руки стали какими-то высохшими, а глаза мертвели. Он поднял голову и смотрел на Небо. Вдруг, по его лицу проползла улыбка благодарности. Вздох облегчения вырвался из его груди, и он продолжил:
«Дальше… А дальше Я всё узнал. Через неделю после казни Хозяина ко мне пришли Предатель и Зараза. Я сказал им, что своё обещание сдержу, и спросил, какие должности они хотят получить за свою услугу. Зараза рассмеялась и сказала, что ей ничего не надо. А то, что они хотели получить, получено ими сполна. Предатель всё рассказал мне. Всё с самого начала. Я словно прирос к своему креслу. В моих ушах слышался издевательский смех Заразы и задушевный голос Предателя. Я понял, что своими руками разрушил себя, убил невинных и чистых людей, а, главное, я растоптал Любовь и Доверие. Всё это было обменяно мной на Деньги. У меня были Деньги и Власть, но не было Любви и Веры. Ибо Веру я потерял сам, а любовь просто убил Деньгами и своей страстью быть выше всех. Я мечтал возвыситьcя над Всеми, а вместо этого пал в низость. Ибо тот, кто над всеми стремится возвыситься, подобен змее, лишь ползающей по земле. Предатель и Зараза исчезли. Но Сердце моё разрывалось и пронизывалось страшной болью. Я выбежал из Дворца и бежал, бежал, не видя и не слыша ничего. Перед моими глазами Я видел Девушку и Хозяина. Они молчали и просто смотрели. Меня кидало вперёд, и Я словно летел. Я не помню, куда и сколько Я бежал. Не помню, как оставили меня силы. Я упал и забылся.
Когда я очнулся, то увидел, что лежу на краю обрыва. А внизу плещутся синие волны. Я встал и посмотрел вниз. Было очень высоко, но Я не испытывал страха. Я почувствовал желание броситься вниз и утопить всё в этой синей бездне! Я бросился вниз, но ощутил сильный толчок в грудь, и меня отбросило назад, на землю… В небе Я увидел Глаза. Глаза Творца. Они смотрели на меня. Мою голову точно давило тисками. Её словно разрывало изнутри. Я не мог отвести взгляда. По ушам пронёсся шипящий свист и до меня отчётливо донеслось:
«Ты хочешь так легко избавить себя от мук? Нет. Это слишком легко для тебя. В погоне за деньгами, властью и превосходством ты не заметил как остался один. Ты сеешь зло в своём стремлении превосходить Всех. Твои Родители давно умерли, и ты не знал об этом. Твоя Любовь мертва. Да и Душа твоя давно умерла. Ты её продал. Не пытайся повторить то, что ты хотел сделать. У тебя ничего не выйдет. Не получится, пока ты не обретёшь Покаяния. А когда постигнешь Его, то и убивать себя тебе не понадобится. Всё поймёшь. У тебя остаётся только Терпение».
Всё исчезло, и я очутился на этом месте, где сейчас с Вами и говорю. Я не могу уйти отсюда, ноги меня не несут дальше этой хижины и скамьи, которые Я здесь и построил. Я не веду счёт времени и не знаю, сколько Я здесь. Ибо время измеряется только Пониманием, а когда понимаешь, не замечаешь Времени. А сейчас идите, Я сделал то, что должен был сделать. Идите, настал Ваш Час». Вдруг всё вокруг потемнело, прогремел Гром, и ударила Молния. Глаза Их ослепило сильной огненной вспышкой. Она вскрикнула и прижалась к Нему. Он прикрыл Её своим телом, стараясь уберечь от Огня. Но Огонь не обжёг Их. Всё стихло и прояснилось. Он оглянулся и увидел… Вернее, не увидел ничего. На том месте, где была Хижина и Лавка, осталось пепелище. Не было даже дыма. Они были опять Одни. А впереди на Горе был Большой Город.

8

А на Горе возвышался Большой Город. Они поднимались вверх. Он держал Её за руку и чувствовал, как бьётся Её сердце. Она в Его руке ощущала защиту и спокойствие, но чем ближе был Город, тем яснее к ней приходило ощущение тревоги и беспокойства. Город был всё ближе. Они подошли к воротам. У ворот стояли нищие. Её внимание привлекла Девушка. Она была необычайно красива, но в её глазах была какая-то тихая, но безудержная грусть, но чувствовалась независимая сила, которая исходила изнутри Её, эта сила вселяла уверенность во всех, кто находился рядом. Девушка сидела у стены Города на земле и смотрела на закат Солнца. По Её лицу скользила едва уловимая улыбка. У Её ног, свернувшись в клубок, спал котёнок. Нищие ничего не просили, но им никто и не подавал, так как за ворота Города жители не выходили. Губы Девушки еле заметно шевелились. Она подошла ближе и услышала: «Будет плохо – сотри номер». Девушка повторяла эту фразу и покачивалась из стороны в сторону под тихое мурлыкивание спящего котёнка. Он и Она вошли в Город. Как только Они переступили порог Ворот Города, заиграла музыка. Но музыка не нарушала привычного ритма городской жизни, которая напоминала хорошо отлаженный единый часовой механизм, в котором у каждого была своя чётко отведённая роль. Cуеты не было. Лица жителей были спокойны и приветливы. Дома были однотипны, одежда на жителях одинакова, даже приветливость обитателей Города была однообразно похожа. Жители Их не замечали. Как будто Их не было. Им захотелось уйти из Города. Внутренний голос просил Их покинуть Город. Они развернулись и стали искать выход. Но… ворот не было. Была только кругом одна высокая нескончаемая стена. Он приложил руки к стене. Стена была тёплая, и Ему показалось, что она едва заметно пульсирует в такт с Его сердцем. Она подошла к стене и приложила к ней свои руки.
«Приветствую Вас в нашем Городе», – донеслось сзади до Них. Голос был негромкий, но притягательный и торжественный. Они повернулись и увидели стоящего перед ними мужчину средних лет. Волосы его были чёрными с проседью, лицо овальное и спокойное, глаза были карие. Особенно поражали глаза. Они как бы смотрели изнутри и добирались до самых дальних уголков Их естества. От них невозможно было спрятаться. Они читали всё. Им показалось, что эта пауза длилась целую вечность, но на самом деле прошло не более полминуты. «Меня зовут Хранитель Времени», – представился он, как бы отвечая на незаданный вопрос. Они хотели представиться, но не смогли, ибо не знали кто Они в этом Городе. Они не чувствовали Свободы. Что-то начинало их угнетать. Это ощущение нарастало, и Хранитель это почувствовал. «Вам надо отдохнуть с дороги», - предложил он, приказывая. Хранитель жестом предложил Им идти за ним. Они молча повиновались. Они шли рядом, но за руки уже не держались. К своему удивлению Они заметили, что со спины Хранитель горбат и похож на старца. Но походка его была легка и уверена, Они за ним еле успевали. Время не властно над Теми, кто хранит Его, ибо хранящие Время никогда не задумываются о Его истинной ценности. На Город опускался вечер.

9
       
Вечер опустился на Город. Хранитель привёл Их в Дом, в котором была только одна комната. В ней не было углов. Она была круглая. В центре комнаты стоял стол, на котором горели семь свечей. Свет от свечей был голубым. Комната медленно заливалась этим мягким светло-голубым светом, который успокаивал и забирал у Них все беспокойные ощущения и желания. Они не заметили, как Хранитель оставил Их. В комнату зашли две девушки, которые сняли с Них одежду и унесли её. Стол исчез, а вместо него была большая ванна, в которой бурлила красная Вода. Они погрузились в воду и тело Их, получив необыкновенную лёгкость, растеклось в воде. Цвет воды стал меняться. Он становился оранжевым, потом желтел, зеленел, голубел, потом посинел и стал фиолетовым. Тела Их были невесомы. Они ничего не ощущали, вокруг была пустота. Время остановилось для Них. Cон взял их под свою власть. Они отдались в его цепкие мягкие руки. Вокруг был только Cон. Cон уносил их невесомые тела далеко друг от друга. Они уже не были рядом. Они забыли друг друга. Их тела наполнялись Ответственностью, Долгом, Обязанностями. Их головами овладело Подчинение. Лица Их становились холодными и безразличными. Но ими владел Покой. Ибо спокоен лишь тот, кто не чувствует. Наступало Утро…

10

И было утро. Оно пришло вместе с Солнцем, которое осветило своими лучами Город. Город просыпался и начинал жить своею Обычной жизнью. Кто-то спешил на работу, кто-то на учёбу. Те, у кого был выходной, наслаждались возможностью не работать. Люди шли… Шли навстречу друг другу и по пути. Здороваясь, прощаясь, улыбаясь и ничего не выражая. Монотонная городская суета. Каждый знал, куда и на какое время он идёт. Каждый помнил, что он кому обязан и должен. Каждый был уверен в том, что делает то, что должен делать. Каждый был убеждён, что по-другому быть не может. Все были уверены, что это и есть Счастье. Никому не нужно было другой жизни. Никто не хотел ничего менять. Всех Всё устраивало. Было хорошо и спокойно. Даже праздники были похожими друг на друга. Счастливые всеобщие лица и одинаково одетые люди говорили одни и те же слова. Одинаковые песни и танцы. Всё шло по кругу. А когда кто-то выпадал из этого круга, этому не придавалось большого значения, так как его место занимал сзади идущий. Все знали друг друга. Так как жизнь была у всех одинакова. Она одинаково начиналась и одинаково заканчивалась. Их жизнью была Работа. Их жизнью был Долг. Их жизнью была Обязанность. Жизнь для Работы и Работа во имя Жизни. Никто ни кого не спрашивал, нравится ему его работа или нет. Никто об этом не думал. Все просто работали. Работали, но не жили. Ибо живёт лишь тот, кто не работает, так как тот, кто любит свою работу, не замечает, что работает.
Она шла вместе со всеми. Её вела вперёд общая масса. Ей было всё равно, куда она Её приведёт. Её вёл Общий долг. Незаметно для себя Она очутилась в огромной комнате, в которой стоял монотонный металлический шум и стук. Этот шум создавали Станки, стоящие рядом друг с другом. Станков было много, их трудно было сосчитать. Возле них стояли женщины в спецовках из серой ткани и работали. Они ставили какие-то катушки с нитками, а из Станков сматывали ткань. Серую ткань. Эту ткань скручивали в рулоны и выносили из комнаты. Засмотревшись на этот процесс, Она не заметила, как очутилась у Станка. За ним никого не было. Она подошла к Станку, и он включился и заработал, как будто ждал Её. Она поймала себя на мысли, что Она знает, что Ей нужно делать, несмотря на то, что Её этому не учили. Но эта мысль тут же исчезла, и она включилась в общий ритм. Всё происходящее вокруг напоминало чётко отлаженный механизм. Дисциплина и Исполнительность, растворённые в Общей Серости. Она была составной частью своего Станка и деталью Общего механизма. Её Руки знали что делать. Ей не нужны были мысли. Они Ей просто мешали. Мешали созидать одинаковую Cерость для всех. Cерость для каждого. Ибо серость каждого есть достояние всех, так как общая серость заслуга каждого.
Звенел протяжный Звонок.

11

Прозвенел Звонок, и всё стихло. Работа закончилась и все пошли на выход. Никто ни кому ничего не говорил - все знали, что делать и куда идти. Механизм не заканчивал своего действия – он продолжался. Он уже никогда не остановится. Он поглощал всех навсегда. Она опять шла всместе со всеми. И только сейчас увидела, что с ней рядом были только женщины. Мужчин не было. Только одни женщины. Они шли одной длинной колонной. На широкой площади им навстречу шла другая колонна. Она тоже была серого цвета. Но колонна шла организованно и в ногу. Слышался металлический лязг. В колонне были только мужчины. Это были Воины. Их было много. Они были с оружием. И оружия было много. Они шли на войну. Ибо если есть воины и много оружия - значит, где-то будет война.

12
       
И была война. Война за пределами Города. Война против тех, кто не был в Городе. Война против тех, кто не с Городом. Те, кто не с Городом были против него. Но эта война не была громкой. Всё было тихо. Но всякая война в крови. Воины уходили. Некоторые возвращались, кое-кого приносили ранеными, а некоторые просто не возвращались вовсе. Была кровь. Было много крови. Но никто из Воинов не видел ни разу тех, кто был против их. Была просто смерть, были убитые и раненые, но никто не видел живыми тех, кто был против них. Но их ненавидели и мстили. Мстили за убитых и раненых. Месть рождала Смерть, а Смерть растила Месть. Война продолжалась. Это был Механизм. Вернее, его составная часть. Воинов забирали ночью и увозили на передовую. Потом привозили обратно. Привозили живых, раненых и убитых. Больше всего было раненых и убитых. Живых становилось всё меньше. Но когда живых было совсем мало, то в Лагерь привозили из Города новых Воинов. И с каждым приездом Воины были всё моложе. Это были почти Мальчишки. Чем больше было убитых, тем злее становились Воины. Злость подчиняла всё. На всё это в Лагере было невыносимо смотреть. Хотелось туда – на передовую. Он ждал своей очереди. Он знал, что ЭТО скоро наступит. Он был готов. Он жаждал Мести. Мести за чужую Смерть. Это легко, когда мстишь за чужую смерть. Ибо легче мстить за смерть чужую, так как не знаешь степень своей вины в этой смерти. Наступила Его очередь.

13

Это была Его очередь. Он садился вместе с другими Воинами в зелёный кунг. Они поехали. Ехали они долго. Потом стали слышны выстрелы и взрывы. Война становилась всё ближе. Она была уже совсем рядом. Грузовик остановился и высадил Воинов. Была ночь, но эту ночь освещали вспышки взрывов и следы трассеров. В ушах стоял грохот, ругань и крики. Вокруг были убитые и раненые. Была грязь. Много грязи. Много крови. Воздух был солёным от пропитавшей его крови. Крови их и тех, кто был против них. И было нельзя различить, где, чья кровь. Ибо у любой крови вкус одинаков. Пахло смертью. Но Он не боялся смерти. Он боялся жить рядом с этой смертью. Ибо страшно не умирать, а страшно, когда боишься жить. Его разум пьянел от запаха крови. Он приводил Его в бешенство. Хотелось крови, хотелось войны. Он зверел. «Атака!» - раздался истошный крик. Все Воины вскочили и бросились вперёд, истошно ругаясь и крича. От этого крика, взрывов и выстрелов закладывало уши. Он слышал, как бьётся его сердце. Оно точно рвалось из груди, которую переполнял этот крик. Его лицо забрызгивалось грязью и кровью, летящей Ему навстречу. Он стрелял. Его глаза слепли от вспышек, а уши глохли от грохота. Рядом падали убитые и раненые, он слышал крики и стоны. Его ноги вязли в земле, которую постоянно вспахивали сапоги и снаряды. Земля старалась удержать Его, остановить. Но остановить Его могла только смерть. Он рвался вперёд, Его разум поглотила Ярость. Вдруг он почувствовал сильный удар, и всё стихло. Было темно. Короткая молния пролетела в Его голове. Вспышка перед глазами и необыкновенная лёгкость. Он словно летел. Второго удара он уже не ощутил. Всё погрузилось в темноту. Всё исчезло. Бой уходил дальше. Ибо война идёт, даже если она стоит на месте.

14
 
...Боя больше не было. Была тишина, и было утро. Он открыл глаза. Над ним было ясное, голубое небо. Он хотел подняться, но, к своему удивлению, обнаружил, что не владеет своим телом. Он не мог шевелиться. Вдруг по Его лицу пробежала тень, и Он увидел перед собой девушку. Девушка подошла к нему и прикоснулась рукой к Его лбу. Его голова закружилась, тело стало невесомым и ватным, перед глазами встала белая пелена. Это состояние длилось несколько секунд, но для Него оно показалось вечностью. Теперь Он сидел рядом с девушкой, а перед ними лежало Его тело. Оно было всё в крови. Кровью была пропитана форма на груди и ногах. Кровь была на голове. Руки были раскинуты в стороны. Глаза были открыты и смотрели в небо. Глаза были спокойны и безмятежны. В них ничего не отражалось. Это было странное ощущение - Он видел себя со стороны, но не как в зеркале. Он не испытывал никакого чувства к телу, лежащему на земле. Девушка смотрела на Его тело и молчала. На ней был белый балахон. Утренний ветер слегка его шевелил. Её волосы были распущены и имели пепельный цвет, глаза были настолько усталыми, что нельзя было определить какого они цвета. Но больше всего Его поразили руки девушки. Это были руки старухи. Кожа на руках была вся исчерчена морщинами. Казалось, что они какие-то высохшие. На ногах девушки были стоптанные сандалии. Создавалось впечатление, что она всю жизнь проводит в пути. «Ты пришла за мной?» - спросил Он. «Да», - ответила девушка. «Но говорят, что Смерть – это Старуха, а ты молодая… Внешне», - сказал Он девушке. «Смерть не стареет, поэтому и выглядит одинаково», - ответила она. «Значит, Я – мёртв?» - спросил он девушку. «Раз я с тобой здесь сижу, значит, ты ещё жив. Как я решу, так и будет. Что скажешь? Не хочется умирать? Страшно?» - спросила она Его. Он не знал, что ответить. С одной стороны, он не чувствовал страха перед Смертью, а с другой стороны, Ему хотелось жить. Жить, как никогда. Но просить Смерть о том, чтобы она дала Ему возможность жить - всё равно, что умереть при жизни. Это была бы не жизнь, так как смерть не может дать жизни. Нет, Он не боялся Смерти. Ему надоела Война, Он хотел другой жизни. Он забыл, что такое жизнь. Он не представлял себе другой жизни.
«Не спеши с выводами. Я знаю, что ты не боишься меня. Но в этом твоя слабость. Сила состоит не в том, чтобы не бояться Смерти. Сила есть не бояться жить. Ибо не страшно бояться смерти, страшно бояться жить. Ты убивал, не видя врага. Ты убивал, веря, что он твой враг. Это легко. Ты не видел этого со стороны. Ты не знаешь истины своей войны. Ты не знаешь истинной цены человеческой жизни. Отнять жизнь и дать жизнь – не одно и тоже. Я не забираю жизнь, я только даю свободу. Свободу для души, когда она готова к ней. Ты отнимаешь жизнь, когда душа человека ещё не готова для смерти тела. Она не готова ещё обрести новое тело, и в следующем теле ей предстоит мучиться и за прошлое тело своё. Ты останавливаешь человека на полпути, не оставляя ему шанса. Я ему этот шанс даю. Я просто забираю его тело. Ты мешаешь его душе. Это ты Смерть, а я – Жизнь. Ты – палач. И ты уже мёртв. И я не могу тебя забрать сейчас. Ты должен ожить. Ожить своей душой. Ты поймёшь, что такое жизнь, когда будешь жить. Мёртвый не знает жизни. Поэтому я здесь. Я здесь, чтоб дать тебе жизнь. Хотя я и не могу давать жизнь, но я и не могу забрать её с собой дважды. Всему своё время. Ты умер без меня, без меня и живи. Мы встретимся, но не сейчас. Это будет значительно позже. Когда ты поймёшь смысл смерти. Моя миссия закончена. Для тебя. Последнее, что я для тебя сделаю, это сниму с твоего тела боль», - так сказала Ему Cмерть. Он опять почувствовал головокружение, и на глаза Его опустилась белая пелена. Его закружило, тело его обретало вес. Его кости и мышцы ломило. Потом Он услышал шипящий свист, за которым наступила тишина и темнота. Он открыл глаза. Небо было голубым и чистым. Голова слегка была тяжела. Он встал. Боль исчезла. Исчезла кровь. Он был жив и здоров. Ни одной царапины. Как сон. Его удивление прервал сухой смех. Он повернулся… На него смотрела Старуха. Это была она - Разлука. «Я же обещала встретиться с тобой. Вот и настало моё время», - с улыбкой сказала она. Она рассмеялась. В голове Его этот смех звучал всё громче и громче. Это был сухой, каркающий и издевающийся смех. Он закрыл уши и глаза. Вдруг всё стихло. Он открыл глаза. Не было никого. Вокруг была Пустыня. Палило Солнце. Ничего не было. Только выжженная, растрескавшаяся Земля. Но Ему ничего и никого было не надо. Он понял, что Ему не хватает Её. Он не знал, где Она. Она была нужна Ему. Его Сердце было тяжело. Им овладело отчаяние. Он должен был Её найти. Он вскочил. В лицо Ему ударил Ветер. Ветер отрезвлял Его Разум и освежал Память. Он найдёт Её. Это Его жизнь. Это Его Крест. Всё только начиналось. Ибо любой конец имеет своё начало, но не всякое начало доходит до конца.

15

…Она спала. Спала после трудового дня. После очередного дня, который унёс с собой частичку её жизни. Усталости не чувствовалось. Тело её просто отдыхало, набираясь сил для дня грядущего. Ей снился сон. Впервые за всё время жизни в Городе. Он был цветным. Она запомнила этот сон на всю жизнь. Ей казалось, что время остановилось. Она словно была в этом сне. Она была там. А там были горы….
Над горами висели серые облака, которые словно стояли в голубом небе. Небо было настолько голубым, что цвет его казался неестественным. Её поразило, что на горах не было растительности. Они были каменные. Не было даже травы, несмотря на то, что было, скорее всего, лето, так как стояла ужасная жара. Было душно. Не было даже малейшего дуновения ветра. У подножия горы она увидела тёмное пятно. Пятно постепенно приближалось. Оно было всё ближе и ближе. Пятно приобретало очертания лежащего человеческого тела. Да, это был человек. Это был мужчина. На нём была военная форма. Форма Воинов Города. Руки его были раскинуты в стороны. Он лежал на спине. Её поразило обилие крови. Под ним была лужа крови, форма его была окровавлена. Его голова, руки и ноги были также в крови. Его раны были тяжёлыми. Воин был без cознания. Его лицо уже было настолько близко, что можно было его разглядеть. Она стала внимательнее всматриваться в его лицо, и… Её сердце рванулось из груди! Потом оно защемило. Защемило той радостной и сладкой болью, какая бывает лишь раз в жизни. Эта боль была радостной, ибо Она узнала Его! Это был Он! Как давно Она его потеряла! Какое счастье, что Она Его нашла вновь! Да. Это был он. Ошибки быть не могло. Только Он мог так смотреть своими зелёными глазами. Только эти глаза могли излучать эту теплоту и надёжность. Только эти глаза могли отражать небеса Её глаз! Но… Его глаза были…неподвижны. Они были застывшими. Нет, Она не хотела верить в это. Этого просто не могло быть. Невозможно потерять то, что только нашёл. Он не мог умереть! Он должен жить! Ведь опять всё только началось… Она не чувствовала своего тела. Она бросилась к нему, упала на его грудь, обхватила его щёки руками, покрывая его окровавленное лицо поцелуями. Её губы были солёными. Но было непонятно, или это была соль крови, или это была соль Её слёз. Cлёзы катились из глаз тихо, рыданий не было. Не было плача и истерик. Была просто борьба за Его жизнь. Она шептала: «Живи, любимый, живи, родной!» Она лежала на Его груди, обнимая Его голову руками. Её голова лежала на Его груди. В груди была тишина. Она не слышала знакомого стука. Стука родного Ей сердца. Сколько раз, Она, вот так, лёжа на его груди, слышала эти настойчивые, упрямые удары! Сколько раз эти удары говорили Ей, что надо жить! Жить, несмотря на всё! Жить, чтобы понять, насколько сильна Любовь! Жить, чтобы узнать, насколько люди далеки от Творца! Жить, чтобы научить детей своих всему тому, что поняли сами! Жить, чтобы спокойно покинуть мир этот, покинуть без сожаления. Ибо сожалеет лишь тот, кто не прав был. Она вскочила и, подняв руки к небу, закричала: «Неужели нет Тебя, неужели все молитвы мои бесполезны? Неужели, Творец, Ты не можешь вернуть Его? Неужели Его грехи настолько сильны, что Он заслужил смерть? Неужели любовь моя настолько слаба, что не достойна счастья с Ним? Возьми меня, возьми моё здоровье или жизнь мою, но верни Ему жизнь! Ты не можешь мне отказать, ибо прошу я не за себя! Не можешь отказать, потому, что я верю и люблю тебя, Творец!» Её крик подхватил налетевший ветер. Порыв его был настолько сильным, что Она еле удержалась на ногах. В небе появилось второе солнце, которое было всё больше и больше, пока не заслонило собой первое. Но свет его не слепил Ей глаза. Это был ясный и тёплый свет. Свет, порождённый Светом Творца. В этом Свете Она услышала спокойный, негромкий голос.

16

И молвил тот Голос: «Не кричи. В твоём крике нет истины. Ты просишь о воскрешении живой души. Его душа жива в живом теле. Для тебя он мёртв, поскольку твоя душа мертва. Мёртвая душа не может видеть живого, не может слышать живого, не может живого чувствовать. Ибо, чтобы понять живого, нужно быть живым. Тот, кто превозносит себя над другими - теряет других. Тот, кто превозносит других над собой - теряет себя. Тот, кто превозносит себя или других над Творцом - теряет Творца. Чья душа теряет Бога - умирает… Мёртвая душа - просто тело. Тело - не Человек. Люби Творца в себе и других в Творце, и тебя возлюбят. Ты любишь меня, а значит, живёшь. Любишь меня, значит, видишь. Только тот, кто любит меня, способен спасать других. Вы спасёте друг друга в своей любви ко мне. Ищите друг друга в этой любви. А я дам вашим душам Свет!» Всё покрылось темнотой. В темноте этой Ей казалось, что она куда-то плавно и тихо летит. И в темноте этой Она слышала тихие удары. Она не могла их никогда забыть. Она их всегда будет помнить. Это был стук сердца. Его сердца. Она открыла глаза. Потолок. Белый, как снег. В Её теле была необыкновенная лёгкость. Всё было не как обычно. Что-то должно было произойти. Это был сон? Вокруг всё как всегда – вещи, мебель. Но что-то не так. Она вскочила с кровати, удивляясь собственной лёгкости, и подошла к Зеркалу. Её тянуло к Зеркалу. Она заглянула в него и увидела… себя. Это была Она. Но Она не такая как обычно, а другая. Её взгляд горел ясным и неукротимым огнём Свободы и Веры. Но что это? Её одежда и лицо были испачканы кровью. Это была не Её кровь. Это была кровь Его! Значит, это всё был не сон! Значит, надо искать Его! Она теперь знала, что это произойдёт! Она вдруг почувствовала нестерпимую боль. Горело её левое плечо. Она сбросила с себя одежду и увидела на своём плече какую-то татуировку с иероглифами. Эта надпись напоминала странный номер. Этот номер жёг Её руку. Она почувствовала непреодолимое желание стереть его, вырвать из своей кожи! Стиснув зубы, она вцепилась ногтями в ненавистную надпись. «Будет плохо - сотри номер», - пронеслось в голове у Неё. Резким движением Она рванула кожу с плеча и ощутила дикую боль, пронзившую всё Её тело. Боль, которая перерастала в удивительное чувство свободы и невесомости. Оно нарастало и нарастало, поглощая Её в своей власти. Земля под Её ногами стала кружиться, как карусель. Она почувствовала себя внутри смерча, который уносил Её. Перед Её глазами в этом крутящемся потоке мелькали однообразные невозмутимые лица, станки, мотающие, ставшую вдруг ненавистной, серую ткань, одинаковые фасады домов. Последнее, что Она увидела, были Глаза. Глаза Хранителя Времени Города. Эти глаза сверлили Её и пытались забрать все Её мысли. Но чем быстрее крутилось Всё вокруг Неё, тем слабее становилась власть этого взгляда. Глаза стали растворяться в этом потоке. Они стали исчезать. Пропадало и их воздействие. Глаза исчезли, и исчез весь этот смерч. Стало вдруг тихо. Она стояла за воротами Города. Ворота были закрыты, так как за Городом уже была ночь. На ночь ворота всегда запирали. Хотя за ворота никто не выходил. Она была за стенами Города! Она не знала, как называется то ощущение, которое переполняло Её. Это было похоже на Облегчение. Ей стало легко. Легко от понимания своего Тела. Легко от понимания своей Души. Её тело и душа были едины! Ночное небо было чистым. Звёзд было много. Она никогда не видела на небе столько Звёзд. Их свет мерцал и словно звенел, наполняя всё вокруг негромкой мелодией. Эта мелодия показалась Ей знакомой. Да, Она слышала Её. Эту мелодию Она помнила. Эту мелодию напевала Её Мать. Это была Её колыбельная. Вдруг Она увидела, что две звёзды соединились. Затем ещё две. Затем ещё… Из звёзд стал образовываться силуэт. Это был силуэт коня. Несомненно, это был он - Звёздный Конь! Она уже видела его глаза. Они были необычайно теплы и спокойны. Он взмахнул головой и с его гривы посыпались мелкие звёздочки. Конь легко подпрыгнул, как бы соскочив со своего пьедестала, и плавно полетел вниз, навстречу Ей. Её дух захватило. Она никогда не видела ничего более красивого. Было тихо. Слышался только негромкий храп Коня и шум воздуха, разрезаемого его мощной грудью. Он уже стоял перед Ней. Она подошла к нему и погладила его гриву. Она почувствовала необычайную мягкость и прохладу. Она не поняла, что произошло, но Она была Уже в седле! Конь в нетерпении бил копытами землю, его ноздри шумно выдыхали воздух. Но его что-то сдерживало. Он словно ждал сигнала. И тут Она увидела Мальчика. Мальчика, который когда-то перевозил Их в лодке. Мальчишка тщательно вытер о рубаху свои руки, затем засунул в рот пальцы и свистнул. От неожиданности Она вздрогнула. Свист оказался настолько громким, что уши Её заложило. Свист не стихал, он всё нарастал и нарастал. Она смотрела на щёки мальчика, которые в этом свисте казались смешными и озорными. Глаза его смеялись. И она, поддавшись его внутреннему смеху, засмеялась сама. Её смех был звонким, весёлым и беззаботным. И Конь, повинуясь этому удалому сигналу, встав на дыбы, рванулся вверх, навстречу звёздам, унося свою наездницу всё дальше и дальше от Города. А мальчик всё свистел и свистел, словно боялся, что Конь без его свиста остановится. Свист становился всё слабее, а Она летела на своём Коне всё выше. Страха не было. Была только Cвобода. Ибо только свободный человек может быть бесстрашен.

17

При каждом ударе копытами, Конь выбивал звезду из небосвода. Звёзды ярко вспыхивали искрами и исчезали, падая вниз. Падая туда, где оставался Город. Звёзды пытались донести до жителей этого Города хоть частичку своего ясного, неукротимого, спокойного и холодного света. Но тщетны были их попытки. Тщетны были их старания. Звёздный Свет этот тонул в бездне темноты ночной, взявшей в плен этот Город. И жители его были покрыты покрывалом этого плена. Это покрывало, как огромный кокон, заключило в себе всё, что способно мыслить и радоваться, всё, что способно любить и желать, всё, что способно хотеть и чувствовать. И Звёзды падали. Падали по одной и взявшись вместе за руки. Падали, пытаясь долететь хоть до одной живой городской души. Но добраться до этих больных людских душ было очень трудно. Ибо трудно войти в закрытую дверь, не сломав её. А, сломав дверь, не будешь Желанным Гостем. И поэтому, даже тем из немногих Звёзд, которым удавалось долететь до некоторых жителей, не посчастливилось испытать чувства благодарности. Ибо люди эти чувствовали от этого в сердце своём лишь назойливое и короткое покалывание. Покалывание, которое объясняли своими переживаниями. Они глубоко вздыхали, замедляли шаг на время, и, переведя дух, устремлялись дальше. На встречу придуманным обязанностям и долгам. Придуманным достижениям и победам. Трудно радоваться, если не умеешь смеяться. Невозможно смеяться, не зная, что такое плакать. Не получится плакать, не ведая Любви. Не ведая Любви, не узнать Радости, не постигнуть Смысла. Нельзя Жить в Коконе. Нельзя найти Свет под Покрывалом. Его не может там быть. Как не может быть дня ночью. Ночью может быть только Свет, а днём может случиться Темнота. Особенно если Темнота эта из сердец исходит. В Темноте легче скрыть всё, что заставляет сомневаться в правильности пути своего, всё, за что стыдно часто становится, всё от чего хочется часто отказаться, но не хватает Смелости. Ибо, покрыв это всё тёмным цветом, легче забыть. Но забытьё это временное. Всё это будет напоминать о себе. Ибо всё вокруг существует независимо от того, замечают его или нет.
А Конь храпел. Храпел и замедлял бег свой. И тишина несла их вперёд. Веяло прохладой. Начинало светать. Она стала видеть пролетающие мимо облака. Её поразило то, что цвет облаков был не такой, как она видела снизу. Они не были белыми, как молоко, не были они и серыми, и тёмными, как в грозу. Нет. Они были прозрачны и слегка розовые в просыпающихся солнечных лучах. Ибо Цвет не меняется. Меняется наше представление о нём.
Она видела Солнце. Она никогда не видела его так близко. Солнце не обжигало Её и не слепило. Оно было как воздух. Она дышала им, и тело Её наполнялось необыкновенной Лёгкостью и Уверенностью. Голова Её была чистой и ясной. Она чувствовала своё тело. Она ощущала каждую его клеточку. Ей было легко.

18

«Какая гладкая и белая поверхность! Как скользят ноги мои! Откуда эта неестественность? Почему она такая холодная? И вообще, как я здесь оказался? Как хочется пить. Всё бы отдал. А кто это на меня смотрит? Какие большие глаза! А это что за торчащие из головы два прутика? Какие ужасные челюсти! Какая уродливость! Он смеётся надо мной! Как смеет?! Я должен его проучить! Ну-ка… Прыгаю! Ой! Что это? Как мокро! Я не могу выбраться! Странное состояние. Я не плыву, не ползу. Я стою на месте, несмотря на то, что двигаюсь! Я стараюсь зря? Неужели это моя вина? В чём виноват я? В том, что плохо подумал о другом? А, выходит, плохо сделал себе. И, что теперь? Как тяжело. Мне не хватает воздуха. Трудно дышать. Где силы мои? Я устаю. Никого. Кто поможет мне? Или это конец? А мне, вообще, кто-то был когда-нибудь нужен? Да. Я всю свою жизнь трудился. Всю жизнь поднимал больше собственного веса. Ради чего? Чтобы сейчас почувствовать свою безвыходность в этой капле? Каплей, оставленной случайно кем-то из людей. Но зачем такие сложности? Всю жизнь потратить на перетаскивание и строительство чего-то большого и нужного, что бы потом оказаться крохотным, беззащитным и ненужным?! Это есть благодарность или продолжение труда? Или это наказание за честный труд? А может это просто непонимание смысла моей жизни? Может я жил неправильно в мире этом? Может по-другому надо? Я просто работал и всё. Меня не интересовало, что происходит вокруг. Мне никто не был нужен. Почему я должен теперь быть нужен кому-то? Я делал то, чему меня учили, и что я умел. А я хотел этого? Нет. Значит, я всю свою жизнь делал не то, что хотел. Значит, я не хотел это делать. Тогда зачем жить, если делаешь то, что не нравится, и не можешь делать то, что хочешь? Это нужно кому-то? А что нужно мне? Над этим кто-нибудь задумывается? А, может, я просто перестарался? Может, я всё просто усложняю? Ну, просто влип в эту лужу и всё. Надо отдохнуть и выбраться. Или подождать. Пусть высохнет. Нет, пока не получится. Слишком много воды. Странно, но пить уже не хочется. Что за толчок? Что? Кто? Неважно, но я уже не в воде! Это помощь или наоборот? Нет. Думать потом. Сейчас нужно бежать. Опять эта гладкость. Бежать. Я не вижу края. Моё лицо мокрое. Я ничего не вижу из-за этой воды. Мне… Что это опять? Я лечу? Как же я был высоко! Нет, нам падать не больно и не опасно! Мы не можем разбиться! Слишком мал вес. Кто мало весит, больно не бьётся. Я вижу землю! Как она близко! А там и мой дом! Его хорошо видно с такой высоты. Как мне его не хватает! И какие мысли были в моей голове! Какая чепуха! Зачем думать об этом. Что мне не хватало? И кому я обязан был за это? Никому. Только себе. Это всё Я. Я всего этого добился. А, значит, и жить я буду столько, сколько мне будет нужно. Почти всё. Нужно сгруппироваться… Хоп! Всё! Я на земле! Теперь вперёд - к дому! Я…» Это было последнее, о чём подумал Муравей. Он даже не видел, как его накрыл безукоризненно начищенный чёрный, лаковый ботинок официанта. Официант не заметил, как только что навсегда прервал рассуждения муравья, который радовался тому, что слишком мало весил, для того, что бы разбиться. После ботинка на асфальте осталась маленькая мокрая точка. Она была гораздо меньше той капли, из которой так мечтал выбраться муравей.

19

Море было спокойным. Лишь одиночные, мелкие волны иногда лениво выплёскивались на берег, унося с собой частички песка. Песок, подхватываемый водой, играл в лучах солнца как янтарь. На побережье не было никого. Лишь у самой воды лежали парень с девушкой, а недалеко от них сидела безногая собака и, щурилась от яркого солнца. Девушка спала, а парень обнимал её за плечи. Он смотрел в небо, и глаза Его были тревожны. Его что-то беспокоило. Казалось, что он хотел предотвратить что-то, что угрожало его спутнице. Хотел, но пока не знал как. Ибо всему своё время.
За ними наблюдали двое мужчин, которые сидели сзади них на каменном утёсе. Они сидели напротив друг друга и говорили. Беседа эта была спокойной, но было видно, что разговор важен для обоих. Сидящий лицом был черноволосым, лицо его было смугловатым от загара. На нём был джинсовый костюм, небрежно вытертый в некоторых местах, а на шее, на толстой золотой цепи висел золотой амулет в виде большого орлиного когтя. Было видно, что этому амулету очень много лет. На его ногах были сапоги-казаки, с закреплёнными на них серебряными шпорами. Над глазами возвышались тёмные широкие брови, сильно сдвинутые к переносице. Лицо было вытянутым и худым. Нос был тонкий и прямой с небольшой горбинкой. На подбородке была глубокая овальная ямочка. Волосы были длинными и стянутыми в хвост. Он курил толстую сигару, выпуская дым струйкой. Струйка была тонкой и ровной и не рассеивалась ветром. Сигару он держал небрежно в правой руке большим и указательным пальцами. А мизинец был сильно оттопырен в сторону. Левая рука лежала на колене. Пальцы рук были тонкими и длинными. На запястье левой руки был толстый плоский браслет. На браслете была какая-то надпись готическим шрифтом. Надпись было трудно разобрать, так как она была наполовину закрыта рукавом куртки. Рядом с ним лежал кнут. Рукоятка кнута заканчивалась змеиной головой, глаза которой были двумя изумрудами. Глаза… Глаза его были странными. Цвет глаз был разным. И периодически менялся. Когда он начинал говорить, то его левый глаз, который был зелёным, к концу фразы становился карим. А правый, наоборот, превращался в зелёный. От этой смены становилось немного не по себе, так как внимание постоянно приковывалось к глазам. А смотреть в эти глаза было трудно, так как они проникали в тебя до самых пяток, доставая наружу все тайные желания и сокровенные мечты. Однако его собеседник на это не обращал никакого внимания, из чего можно было сделать вывод, что знают они друг друга очень давно. У ног черноволосого возлегала большая чёрная пантера. Глаза её были прикрыты от палящего солнца. Шею этого животного плотно охватывал ошейник из толстой кожи, красиво инкрустированный стальными шипами. Пантера повела ухом и открыла глаза. Казалось, её что-то встревожило. Нет. Показалось. И она снова опустилась в дремоту… Странно, но ни черноволосый, ни его любимая кошка не отбрасывали тени.
«Куда ты ведёшь Их? Мне кажется, ты слишком жесток с Ними. Cтолько всего. Для Двоих. Зачем? Что ты пытаешься доказать Им? Если ты хочешь наказать Их, то отдай Их мне. Мои мучения гораздо милосерднее твоих. Мои мученики знают, что их ждёт сегодня, как они будут страдать завтра. А Они? Они у тебя не знают, что будет у них не только завтра, Они не ведают, какими Они будут сегодня. Так кто из нас несёт людям страдания? Ты заставляешь людей мучиться, не отбирая у них души. Ты их мучаешь больше не физически, а душевно. Мои мучения доставляют лишь им физические страдания, ибо души их принадлежат мне. Их души делают то, что надо мне. А своими мучениями они лишь платят за удовольствия при жизни. Я добрее тебя. Я справедливее тебя. Люди идут охотнее ко мне. Со мной всё просто. Есть цель - есть цена. А с тобой? Цель твоя – химерна. А цена? Цена уже высока. Отказаться от всего, что так близко и идти к тому, что непонятно. Люди охотнее идут за тем, что им надо. А потом готовы мучиться. Потом - это потом. А сейчас - это сейчас. А у тебя – мучиться сейчас, что бы было хорошо потом. Слишком большая жертва. Люди – создания слабые. Все они подвержены похоти. Любой. Физической или нравственной – неважно. Важна доступность этой похоти. Если за неё не надо платить – от неё не откажется никто. Даже тот, кто публично от неё отказался, осуждая при этом других, наедине сам с собой к ней вернётся. Так устроены люди. Ими движет личный эгоизм. Они должны удовлетворять желания свои. Ты взамен удовлетворения желаний предлагаешь воздерживать себя. А я предлагаю всё наоборот. Я им даю то, от чего ты предлагаешь отказаться. Так кто заботится о людях этих? Не я ли? У меня всегда будет очередь. У тебя – недостаток. Ты – лишний. Хотя нет. Ты нужен. Ты нужен мне, что бы люди поняли, что им лучше со мной. Без тебя очередь ко мне иссякнет. Никто не будет так торопиться! Я добрее тебя. Я даю людям при жизни то, что ты им не даёшь и после. Им нужно всё это сейчас. А что будет потом – никого не волнует. Они сами идут ко мне. Я не заставляю их. Они сами находят пути ко мне. Сами. Значит, я нужнее. И я благодарен тебе. Ведь в этом есть и твоя заслуга. Ты делаешь этот путь им более коротким. Идти легче с горы, чем в гору. Хочешь, я буду делиться с тобой? Каждая третья душа будет твоей. Подумай, это не так уж и мало! Ведь давать мне придётся им земные утехи. А это затраты. Подумай. Это всего лишь бизнес. Ты сильнее меня духом, но по материальным благам мне нет равных. Мы были бы самой лучшей командой. Ведь, по сути, я владею душами людей для того, что бы они не достались тебе. Зачем же толкаться у реки? Воды нам с тобой хватит. По рукам?»
Что отвечал ему его собеседник и какой была его мимика, разобрать было невозможно, так как сидел он лицом к черноволосому, а ветер относил его фразы в сторону. Черноволосый был недоволен ответами собеседника. Он засунул левую руку во внутренний карман куртки и достал оттуда листок бумаги. Листок был обожжён в нескольких местах. Он небрежно протянул его своему собеседнику и продолжил свою речь с явным чувством превосходства:
«Смотри. Как ты думаешь, что это? Я тебе отвечу. Это написано кровью. Его кровью. Написано Им самим. Не под мою диктовку. Так он хотел сам. Так говорило Ему Его Сердце. В то время, когда ты Его допекал своими испытаниями, Он всё решил. Решил за Двоих. За Неё и Себя. А какие слова! Какой слог! Это по праву будет шедевром в коллекции аналогичных посланий. Их мне пишут очень часто. Пишут в тайне от жён, детей, соседей, родственников и любовниц. Пишут украдкой, где-нибудь ночью на кухне или в сортире, чтоб никто не узнал сего деяния. Глупцы… Нельзя обмануть всех. Если Все делают то же самое! Я отвлёкся, извини. Так вот, что написано: «Отрекаюсь я от души своей и вверяю тебе её, Дьявол! Взамен прошу вернуть мне мою возлюбленную, ибо без неё жизнь моя и так будет Адом. А по сему, терять мне нечего. Что так в Аду жить на земле этой без Неё, что душе моей в Аду мучиться одной. Пусть хоть на земле испытаю я счастье». Каково? А? Красиво говорит… Прямо плакать хочется… Ведь не денег просит, не славы. Не молодости вечной. Cчастья захотелось. Земного. Но это не всё. Как ты понял уже, Он мой! Душа его мне уже принадлежит. Ты уже проиграл. Но… Я великодушен и хочу предоставить тебе шанс отыграться. Я могу тебе это письмо отдать. Вместе с Его душой. Обычная сделка. Я отдаю тебе Его, а взамен мне нужно…»
Ветер сменил направление, и слова его уже невозможно было разобрать. Собеседник черноволосого встал и посмотрел на Солнце. Солнце закрывала большая чёрная туча. Приближалась Гроза.

20

Он шёл. Шёл вперёд. Его ноги не оставляли следов на этой сухой, забытой земле. Ветер разметал пыль, которая поднималась при быстрых шагах. Куда Он шёл? К чему Он сейчас стремился? Разве кто-то может так сразу дать на этот вопрос ответ? Вряд ли. Но Он знал, что идёт туда, где Его ждут. Ибо ничего нет приятнее, чем осознание того, что ты кому-то нужен. Это ожидание и давало Ему силы. Силы, которые Ему были так необходимы сейчас. Он шёл вперёд, щурясь от ветра, который хлестал Его по лицу, словно стараясь удержать и остановить. Это был не тот Ветер, который Он помнил. Не Их Ветер. Это был Порыв. Порыв, который Он сдерживал так долго. Сдерживал, не понимая, что невозможно удержать то, что не принадлежит тебе. Сдерживание рождало Напряжение. Напряжение во всём. В Его мыслях, поступках. Даже Его Мечты были напряжёнными. А что напряжено, рано или поздно начнёт биться. Биться в конвульсиях. Конвульсиях Сомнения. Эти биения будут незаметно изводить и изводить. Целенаправленно и методично. Подводить к краю. И тогда.… А, что тогда? Хватит ли смелости, чтобы преодолеть это постоянное собственное напряжение? Найдётся ли желание это сделать? Будут ли силы на перемену? Он не знал этого. Он ещё этого не понимал. Он просто шёл, ведомый внешней силой. Он просто не сопротивлялся Ей. Несопротивление помощи есть тоже помощь. Ему становилось жарко. Солнце поднялось в зенит. Духота. Не сбавляя ходу, Он рванул с себя куртку. Пуговицы, которые Он забыл расстегнуть, повинуясь резкой силе, брызнули в стороны. Следом за ними и полетела куртка, отброшенная Им. Солнце своими лучами впилось в Его кожу, обжигая Его всё глубже и глубже. Это было не то Солнце, которое Он помнил. Не Их Солнце. Это было Его Желание. Желание, которое росло вместе с Ним, но не имело выхода, ибо не обрело свободы. Сейчас оно вырвалось наружу. Желание Жить по-другому. Но за всё надо платить. Ибо кто не платит сейчас – платит потом. Но уже дороже. Гораздо. И степень этой кратности зависит от времени этого понимания. Чем будет платить Он? Здоровьем? Вряд ли. Это ценность нужна только ему и не представляет ценности для других. Годами жизни? Наверное, нет. Ценность жизни каждого определяется следом, оставленным за собой. Эти следы бывают дорогой, по которой за тобой могут идти и не заблудиться, или ямами, попав в которые, можно только пострадать. Или не выбраться вообще. Его же ноги следов не оставляли. Значит, и Его годы тоже не являлись ценностью. Что же тогда?
Как палит солнце… Его тело было мускулистым и играло в лучах. В этих мышцах таилась неукротимая энергия. При каждом шаге тело Его то напрягалось, то расслаблялось, создавая прекрасную картину идущей вперёд силы. Дикой и неукротимой силы. Неподвластной даже Ему. Жаль, что любоваться этой картиной было некому. Он шёл Один. Он не заметил, как вошёл в Лес. Деревья были высоки, но солнечные лучи добирались до Него и здесь. Под Его ногами хрустели сухие ветки, и шуршала трава. Лес становился всё гуще. Ему приходилось перешагивать, перепрыгивать и нагибаться. Ветки царапали Его тело, но Он не жалел, что сбросил одежду с себя. Он просто этого не чувствовал. Но встающие на его пути сухие ветки замедляли его путь. Он достал из ножен, висевших на поясе, свой Нож. Лезвие Ножа сверкнуло мощью и благородством. Тёплая ореховая рукоятка влилась в Его ладонь. Нож стал продолжением Его руки. Рассекая воздух с шипящим свистом, сталь рубила этот сухостой, отбрасывая ветви с дороги. Его тело было красным. Это солнце оставило свой след на Его теле. Ожог ли это был? Или Напоминание? Напоминание о необходимости Платы? Но кому платить? Ведь часто не платят по той причине, что просто бояться заплатить не Тому… Это Жадность или предусмотрительность? Кто это знает? Надо идти. Идти, пока есть Возможность. И Он шёл… Шёл, имея Желание, подгоняемое Порывом в предоставленной Ему Возможности. Начинало смеркаться. Его тело начинало ломить усталость. Ему захотелось отдыха. Впереди Он увидел небольшую, ветхую, покосившуюся деревянную избушку.
 
21

Собака смотрела на Него и Её. Она спала. Она лежала на тёплом Песке, а Её ноги омывали набегающие волны. Он сидел, обняв Её за плечи, и разговаривал с другой девушкой. Его собеседница была в новой, розовой, полупрозрачной, длинной накидке. Голову её прикрывал капюшон. Эта прозрачность позволяла видеть под накидкой её нагое тело. Она грациозно сидела рядом с Ним на песке и, улыбаясь, что-то Ему говорила. Собеседница была прекрасна и молода. Черты её лица, очертания фигуры были безукоризненными и правильными. Эта Правильность была во всём. Эта Правильность и притягивала и отталкивала. Собака любовалась этой Розовой Правильностью. Ей на своем собачьем веку ещё не приходилось встречаться с такой правильной красотой. Но Он, видимо, не разделял этой собачьей восхищенности. Он что-то возбуждённо и нервно говорил ей, а под конец разговора, даже перешел на крик и вскочил. В ответ на это Его собеседница рассмеялась звонким, словно льющимся смехом, встала, небрежно приоткрыв при этом красоту тела своего, скинула с головы капюшон, дав свободу своим волосам и махнула Ему рукой. Волосы были эти неестественно зелёными. Зелёными, как трава. Собаке вспомнилось то время, когда она была маленьким щенком. Именно тогда и был у травы этот цвет. Этот яркий, спокойный зелёный цвет. Потом всё стало темнеть. Всё сильнее и сильнее. Пока не превратилось в серость. А сейчас… Сейчас всё словно вернулось в то время, когда всё было зелёным. За своими воспоминаниями собака не заметила, как Розовая Правильность исчезла, а Она проснулась. Он уже обнимал Её, и Собака поняла, что иметь хотя бы три ноги для собаки, это не так уж и плохо. Ведь у Этих Двоих Людей всего четыре ноги на двоих. Ибо три для одного всегда больше, чем четыре для двоих. С этим успокаивающим пониманием Собака удалилась прочь. Удалилась так же внезапно, как и появилась. А Они стояли обнявшись и целовались. Шёл Дождь…

22

Ей теперь было легко. Эта лёгкость исходила из Неё самой. Свобода. Что может быть сильнее свободы? Богатство? Слава? Всеобщее Уважение? Нет. Это не заменит Свободы. К чему люди стремятся, получив Свободу? К Любви. А что есть Любовь? Любовь и есть Свобода. Свобода открытия своего Единственного. Свобода Его понимания. Свобода ощущения Себя в Нём Самом. Как растворяется сахар в стакане чая, который принесёт проводница в поезде, так и Они, растворившись, друг в друге, обретают себя в Свободе. И те Двое, которые обрели её, не расстанутся с ней никогда. Как нельзя отделить растворённый сахар от воды. Как нельзя из испечённого хлеба достать все его составляющие. Чай можно вылить, хлеб может высохнуть. Но составляющие их неразрывны. И этих Двоих можно обрекать на страдания, можно убить, но единства этого не разорвать. Их Души сливаются вместе и просто обитают в двух телах. Продолжая эту Единую жизнь. Свободную жизнь, которая не зависит от мира, в котором они находятся. Ибо, те, кто обрёл Свободу в обоюдном единстве Душ, становятся выше материального мира, так как никогда не опустятся до рабства духовного одиночества. Она была создана для Него. Она теперь это поняла. Она Его часть. Он – часть Её. Половинки, которые должны соединиться. И соединившись вместе, дать Новую Жизнь. Где тот Путь, который Её приведёт к этому? Искать его? Глупо. Ждать? Нелепо. Что тогда остаётся? Просить и молить? Ветер, охладил Её лицо и прервал мысли. Она увидела недалеко от себя мужчину. Он сидел к Ней спиной на каменном утёсе и держал в руках обгоревший листок. Мужчина был седоволос. На нём был белый балахон, на голове был венок. Она подошла к нему. И увидела его лицо. Оно было всё исчерчено глубокими морщинами. Такие морщины остаются только от Страданий. Страданий за всё и за всех. Глаза мужчины были серого цвета, в которых отражались Спокойствие и Чистота. Она присела рядом с ним, опустившись на колени. Она не могла не присесть. Ей просто этого захотелось. Он посмотрел на неё и сказал: «Вот ты и нашла меня. Нашла через Него. Нашла через Себя в Нём. Вы страдаете. Это я обрёк Вас на эти испытания. Это я отнял Его у Тебя. Отнял, чтобы Вы обрели друг друга заново. Но я страдаю за Вас и вместе с Вами. Посмотри на меня. Видишь? Это следы на лице моём. А тело моё молодо. Оно не стареет. А лицо всё глубже и глубже прорезают морщины. Но я не стесняюсь их, как не стесняются творить добро. Ибо через страдания эти Вы понимаете Любовь. Любовь Едина. Нет Любви братской. Нет Любви сестринской. Нет Любви между мужчиной и женщиной. Есть Единая Любовь. Любовь, которая освобождает Души и даёт жизнь всему живому на Земле этой. На Земле один Хозяин – не Бог и не Дьявол. Это Любовь. Каждая морщина на лице моём даёт этой Любви силы. Лицо моё стареет, а Любовь становится всё сильнее и сильнее. Чем старше лицо моё, тем Любовь ближе к Бессмертию. Я - как скульптор. Ваяя лицо своё, я открываю Вам Путь. К Любви».
Лицо Её выражало удивление, радость и восхищение. Слёзы текли по Её щекам. Она обняла его колени и прижалась к ним щекой.
«Так ты Бог! Ты Творец! Почему я вижу Тебя? Достойна ли я такой участи? Я, грешная женщина, достойна ли обнимать колени Твои? Имею ли я право уронить свои слёзы на Твою одежду? Имею ли я право говорить с Тобой? За что мне милость эта?» - вырывалось из Её уст.
И молвил Творец: «Встань. Встань, Женщина! Достойна ли ты? Да. Ты достойна! Твоя Любовь настолько сильна, что за неё могут отдать не жизнь, а Душу! Есть Человек, который отдал за тебя Душу свою. Отдать свою жизнь за другого, – несомненно, благородно. Но отдать Душу свою за Свободу Души другого – есть Спасение Любви. Я с таким ещё не встречался. Бывало всякое. Но такого – нет! Ты – Первая и Единственная Женщина, ради которой Он пошёл на это! Он убил свою Душу, но не дал Вашей Любви распасться! Он бросил Тебя, чтобы навеки быть с Тобой! Он победил Всё! Победил, несмотря на Грех Свой. Продав, душу Дьяволу, он лишил себя Царствия Божьего. И обрёк себя на вечные мучения. Вот прочти». Творец протянул Ей обгоревший листок. Она медленно взяла его своими тонкими и дрожащими пальцами. Слёзы застилали Ей глаза. Она узнавала этот почерк. Ей казалось, что буквы прыгали, но на самом деле это слёзы, которые текли из Её глаз, не давали Ей прочесть текст. Она думала, что все Её слёзы уже давно выплаканы. Но нет. Они лились и лились. Медленно и беззвучно. И каждое прочтённое слово эхом отзывалось в Её Сердце. Это было эхо Его голоса, эхо Его имени, которое Она не узнает никогда. Она всё прочла. «Я могу взять это письмо?» - тихо спросила Она. Творец ответил: «Нет. Это Документ. А документы должны быть в Архиве. Мне он ещё нужен. Я не могу Тебе его отдать. Но не спеши. Это ещё не всё. Ведь Любовь Ваша Жива. И от Любви этой у вас должно быть Продолжение. Смотри. Ты узнаешь Его?» Творец указал рукой в сторону. Она повернула голову в направлении руки Творца и увидела… Мальчика. Того самого Мальчика, который перевозил их в лодке, который подгонял Её Звёздного Коня. Как он был похож на Него! Как Она не смогла этого увидеть раньше! Мальчик стоял и смущённо улыбался. Она протянула свои руки ему навстречу и в следующий миг Она его уже обняла и прижала к телу своему! Как билось его сердце! Так же как билось и Его… Она теперь Всё поняла. Он был с Ней. Он с Ней и сейчас. Он будет с Ней всегда! Он любил Её. Он подарил Ей Любовь…
Чёрная пантера, шею которой охватывал красивый ошейник, равнодушно смотрела на всё это, и лениво обгладывала тощую собачью тушку. Удивляло её только то, что у этой собаки было только три ноги. А, значит, полностью утолить голод ей не придётся сегодня. Ибо нельзя насытиться тем, что не приносит ощущения сытости.
Она и Мальчик уходили обнявшись. Творец смотрел им вслед. По щекам его текли слёзы.

23

Он подошёл к избушке и постучал в дверь. От стука дверь отворилась. Но скрипа не было. Хотя его просто не могло не быть. Но хозяин, видимо, был обстоятелен и не любил лишнего шума, который отвлекал его. В Его ноздри ударил резкий серный запах. Он был таким неожиданным, что слегка помутил Его разум. Голова немного закружилась. Он слегка пригнулся и вошёл. В центре избушки стоял тяжёлый дубовый стол, возле которого стояли два таких же тяжёлых дубовых табурета. На одном из них прямо напротив входа сидел мужчина. Возраст его было трудно определить. Он был не молод, но и не стар. Волосы его были черны, как воронье крыло и стянуты в длинный, тугой хвост. Лицо его было смуглым, а глаза были разного цвета. Один зелёный, а другой – карий. Мужчина сидел и с аппетитом ел зажаренную ногу. Возможно, баранью. Или собачью. При каждом укусе из ноги выбегали струйки розового сока.
«Разреши войти, хозяин? На ночлег не пустишь? Устал с дороги, а путь не близкий», - спросил Он у черноволосого. Тот ответил:
«Нет на Земле Хозяина. Каждый чей-то Слуга. Зашёл Ты уже. Нет Тебе дороги Назад».
Мужчина выдернул торчащий из стола большой Нож, одним ударом отрубил треть ноги и положил впереди себя на стол. Затем жестом предложил Ему присесть. Он подошёл и присел к Столу. Есть не хотелось. «Ешь. На сытый желудок есть, о чём поговорить», - сказал черноволосый. Он почувствовал внезапно появившееся чувство голода. С жадностью Он набросился на ногу и не заметил, как съел её всю. Осталась только Кость. Черноволосый с интересом наблюдал за Его трапезой, не отрывая своего раздевающего взгляда. Как бы оценивая, на ЧТО способен этот человек, ЧТО по силам этому человеку. Когда Он закончил, есть, черноволосый достал зажжённую сигару и закурил, прикрыв от удовольствия глаза.
«Её ищешь?» – вдруг спросил черноволосый.
«Её. Откуда знаешь?» – ответил с удивлением Он.
«Неважно откуда я знаю. Важно то, что я могу помочь Её найти. Услугу за услугу. Я тебе Её, ты мне свою Душу. Ты уже Всё обдумал. Давно. Осталось только принять Решение. Готов? Я вижу, что готов. Ты уже съел Себя. Теперь всё просто. Вытри кровь с губ Своих и пиши. Вот тебе листок. Ведь ты знаешь, Что, Чем и Как надо Это писать? Нож на столе. И поторопись. Я не могу Тебя ждать вечно», – так сказал черноволосый. В его голосе была беспрекословность и жёсткость. Но было видно, что он нервничает.
Он сидел молча. Да. Черноволосый был прав. Он давно думал над Этим. И уже был готов. Он вытер рот, взял Нож. Это был Его Нож. Ножны Его были пусты. Нет. Нет времени удивляться. Да и зачем? Неважно, как Нож очутился здесь. Важно, что Нож был здесь нужен. Он полоснул Ножом по запястью левой руки. Брызнула кровь. Черноволосый брезгливо отвернулся и стал смотреть в окно, пошатываясь в нетерпении, рождаемое переживаниями. Он писал. Писал на листке кровью Своей. Нет, Он не чувствовал боли. Боли уже не было. Не было страха. Чем он был ближе к окончанию этого послания, тем легче становилось Ему. Он испытывал Облегчение и Свободу. Когда Он закончил писать, на губах Его была улыбка. Черноволосый повернулся и спросил недоумённо:
«Ты смеёшься, человек? Над кем? Над собой или надо мной?»
Он тихо ответил: «Я смеюсь, потому что мне хорошо. Тебе этого не понять. Не будем отвлекаться. Дай мне Огня!» Он согнул письмо пополам и положил его внутренней стороной сгиба на лезвие ножа. И протянул нож черноволосому. Черноволосый поднёс палец к письму, и оно вспыхнуло.
Глаза черноволосого вспыхнули дикой радостью, и он воскликнул, схватив пальцами пылающее письмо: «Всё! Я победил! Я победил Творца! Нет ничего на Свете, что не смогло бы мне подчиниться!»
«Ты ошибся! Есть то, что тебе не подвластно! И это то, что твоим никогда не будет!» – со смехом крикнул Он черноволосому.
«Что? Ты смеёшься надо мной? Я получил всё! Я получил твою Душу! Что ещё? Ты глуп, Человеческий Сын!» – рассвирепел черноволосый.
«Это ты глуп, Сын тьмы. Тебе не подвластна Любовь Моя. И ты Мне Её только что отдал! А теперь ешь Меня всего, но Любовь моя спасёт Их!» – крикнул Он и со словами этими ударил Себя Ножом прямо в Сердце. В Глазах Своих Он увидел Творца, Её и Мальчика. Боли не было. Больше ничего не было. Было Светло и Спокойно. Было Облегчение.
Черноволосый опустился на колени. Глаза его были пусты. Листок уже не горел. Пламя погасло. «Проиграл. Я проиграл. Это конец», – шептал он.
Он взял на руки Его тело. Оно ещё было тёплым. Его Глаза были открыты и чисты. В них была Свобода. Свобода, которую даёт только Любовь. И эту Любовь Ему подарил он - Сын тьмы! Любовь, которую должен был отнять у рода Человеческого!
Черноволосый вышел из избушки. Оглянулся и издал дикий, гортанный, нечеловеческий крик. Крик этот разорвал тишину этого леса и пронёсся как ураган. Птицы взлетели, звери понеслись прочь. Листья с деревьев сорвались. Потемнело Небо. Приближалась гроза. Ударила молния и избушка вспыхнула. В ярком пламени этого костра горели следы лжи и насилия, жестокости и сквернословия, жадности и предательства. В небо летели искры, которым было суждено стать звёздами. Звёздами, из которых будут собираться Звёздные Кони, несущие вперёд, к свободе через любовь!
Черноволосый шёл. Он нёс на руках Его тело. Он знал, куда шёл. Проигрывать надо Честно. Ибо только честностью и доверием един Свет, но не тьма, лежащая во лжи.

24

Она и Мальчик уходили. Творец смотрел Им в след. Он ловил себя на желании махать Им рукой, но его что-то сдерживало. Он услышал сзади тяжёлые неторопливые шаги. Повернувшись, он увидел черноволосого с Его телом на руках. Сын тьмы осторожно положил тело и сказал:
«Твоя взяла. Ты победил. Доведи Своё Дело до Конца. Пусть Они будут вместе. А я… Мне суждено уйти. Мы не можем более быть в соперничестве. Побеждает Сильнейший. И Сильнейший – Ты! Прощай!»
Черноволосый повернулся, достал из-за пояса кнут и уже хотел позвать свою любимую кошку, спящую у собачьих костей, но Творец сказал ему:
«Постой. Это не всё. Ты не знаешь Настоящего Окончания. Прочти».
Творец протянул черноволосому обожжённый листок бумаги. Cын тьмы неуверенно взял его и начал читать. C каждой секундой брови его в удивлении приподымались, а на устах появлялась улыбка. Но это всё равно была улыбка дьявола! Ибо его улыбка никогда е будет нести радость и счастье...
«Значит, Они Всегда будут Вместе?!» – вырвалось у черноволосого. Он подошёл к Творцу и сказал: «Да. Ты действительно Лучший. Ты действительно Творец! Мне не место рядом с тобой. Прощай».
Сын тьмы отпустил листок, и он полетел к телу Его, и лёг Ему на лицо. Листок и тело Его стали исчезать. Через мгновение от листка и тела не осталось ничего.
Творец усмехнулся. Это была усталая улыбка. Он крикнул в след черноволосому:
«Погоди. Ты должен остаться! Ведь у Них всегда должен быть Выбор! Ещё не настало время тебе уйти навсегда!»
Сын тьмы остановился и оглянулся. За горизонт уходили Трое: Он, Она и Мальчик. Ибо лишь тот, у кого есть возможность выбора способен выбирать. И быть счастливым. Или никогда им не стать...

25

Листок летел, летел легко и свободно, оставляя под собой крыши домов, с торчащими антеннами, насупившихся голубей и быстрых стрижей. Там, внизу суетились люди, подгоняемые своими проблемами и переживаниями. Внизу гудели машины и автобусы, окуривая своим дымом, всех и вся. Эта жизнь была там, внизу, она не меняла своего ритма и шла своим чередом. Никто не обращал внимания на летящий Листок, который, описав плавный круг, приземлился в песочнице. Края Листка были немного обожжёнными, но большая часть его была сохранена. К Листку подбежала Девочка. Ей было не больше пяти лет. Она схватила Листок и понесла его к стоящим неподалёку людям. Это были Он и Она. Они держали за руки Мальчика и смеялись, что-то обсуждая. Девочка подошла и протянула Ей этот Листок. Она взяла Листок и начала читать вслух:
« 1
Их встреча была предопределена. Она знала Это всегда. Но не ждала этого, а просто знала, что когда-нибудь Она увидит Его. Увидит и узнает сразу, как узнают себя на фотографиях детства. Она шла к столику летнего кафе, где сидел Он, и равнодушно смотрел как муравей, попавший в каплю с водой пытается из неё выбраться. Его лапы скользили по гладкой и мокрой поверхности стола. Но муравей пытался снова и снова, выбиваясь из сил и повторяя опять всё заново. Ему стало жаль муравья, и Он подтолкнул его соломинкой, которую вынул из своего стакана с апельсиновым соком. Муравей резво побежал к краю стола и, cорвавшись, упал на землю. В тот же миг его нечаянно накрыла нога официанта, подошедшего к Его столику. Он поднял глаза и увидел улыбающeеся лицо официанта. Он отрицательно покачал головой и официант удалился. На полу осталась маленькая, мокрая точка. «Вот она помощь, - подумал Он - и вот её цена». Ему стало грустно. Он равнодушно поднял глаза и увидел перед собой Её. Она смотрела на след, оставшийся на полу от муравья и молчала. Он встал и подошёл к Ней. Они посмотрели друг другу в глаза… В Его серых отражались Её серые, а в Её серых - Его серые. Она улыбнулась и взяла его за руку. Ибо Только Те, кто Любят, Всегда Найдут Друг Друга и Обязательно Встретятся!»
Далее текст обрывался, так как листок был обожжён. Но Им Всё было ясно и так. Они были Уже готовы к Этому.
       =
 … а эскалатор летел вверх. Мелькали ступеньки, оставляя там, внизу всё прошлое и ушедшее. Ступени несли стоящих на них людей, которые были полны решимости подняться до самого верха, до Пика. Никто не оглядывался и не смотрел назад. Никто не смотрел вниз. Их взгляды были устремлены вверх, к Пику. К Пику Нашей Жизни. Ибо только тот способен подняться, кто по-настоящему того желает.









       ЧАСТЬ ВТОРАЯ


«____________________Любовью называется жажда целостности и стремление к ней»
(Платон)

26

Она закончила читать. Текст обрывался. Но ей и не нужно было его продолжения. Она знала. Знала, что там было дальше. Знала до сего момента. Кажется, это было так давно, что как будто и вовсе не было этого. Ей иногда именно так и казалось. Будто это был сон. Сон, перевернувший всё её сознание. Сон, изменивший её отношение ко многим вещам и понятиям. Проснувшись, она стала другим человеком. Словно ей кто-то неведомый и сильный приоткрыл занавес неизвестного ей спектакля. Но при этом не просто приоткрыл, а как-то незаметно и ловко для неё вывел её на сцену этого действия. И она стала одним из персонажей. Именно персонажем, а не актёром. Ибо она не играла. Она жила. Жила своей обычной жизнью. Но теперь уже на этой сцене. Но разве можно прожить две жизни в одной? Значит, это был действительно сон. Но всё, что её окружало и происходило, периодически напоминало о том, что Это произошло в её жизни. Вернее сказать, не произошло в её жизни, а построило её жизнь. И всё это построение началось не вдруг. Когда же это всё началось? Она не раз задавала себе этот вопрос. Но каждый раз не могла дать точного ответа на него. Да и разве можно ответить за тех, кто это устраивает? Жизнь её была полна всего. Страданий и испытаний хватило бы на десятерых. Но она не считала себя человеком, расхлёбывающим за всех похлёбку испытаний. Нет. У каждого свои грабли. Ведь каждому всегда кажется, что его проблемы труднее всех. Она это знала. Как и то, что каждый достоин своих испытаний. И каждый проходит эти испытания так, как ему уготовлено. Но она и знала в жизни своей такие радости, такие волнующие и приятные переживания, такое простое и великое счастье, что ни за что на свете не отдала всего того, что она помнила и пережила в обмен на более спокойную и беззаботную жизнь. И это тоже были испытания. Испытания радостями. Испытания удовольствием и удовлетворением. Обычно принято считать, что испытания это только тем, что плохо. Но гораздо сложнее проходить испытания тем, что хорошо. Так как думаешь, что это награда за свои мытарства. И делаешь ошибку. Она это поняла. Теперь. Cказать, что за эти годы она постарела, было бы не верно. Сказать, что стала мудрее? Нет. Мудрость не приходит с годами. Она даётся сразу. Просто год за годом, месяц за месяцем, неделя за неделей, день за днём, час за часом, минуту за минутой, секунду за секундой, мы открываем перед собой то, что раньше не встречали. И наше подсознание, сравнив его с тем, что было заложено с рождения в каждом из нас, и, получив утвердительный ответ от этого заложения, отправляет его в папку сознания с названием «Мудрость». И насколько человек мудр, зависит от того, сколько он всего встретил на своём жизненном пути, а его подсознание сравнило с заложенной в него «программой» и отправило в папку сознания. Только всё это происходит незаметно для нас. Вот почему глупо кичиться своими знаниями и опытом, поскольку они нам даются свыше. Каждому дано получить именно то, что он должен получить. Как часто в погоне за чем-то большим и глобальным, не замечаем мы того малого, повседневного и незначительного, что находится рядом с нами. Как и тех, кто находится подле нас. Стремясь к тому недосягаемому и манящему, мы постепенно понимаем, что всё это недосягаемое было подле нас, с нами. Но, как правило, после понимания этого, мы замечаем, что того, что было раньше с нами, уже нет. И тогда понимаешь, что истинное счастье не в том, что впереди, а в том, что рядом с нами. И чтобы обрести это счастье, нужно просто это понять. И осознаём мы, что стремясь к счастью, мы были счастливы. Счастье незаметно. Заметно только несчастье. Это нужно просто понять. И она это поняла. Просто это, видимо, ей было суждено понять. Ведь для этого совсем не обязательно доживать до старости и у смертного одра получать это озарение. Всё случается тогда, когда это должно произойти. Тем более, она шла к этому с самого начала своей жизни. Вернее, с того момента, когда могла это вспомнить. Ведь своего начала ей не было суждено знать. Что же она помнила? Откуда шла её память? Из того самого дома. Детского.

27

Да. Она была детдомовкой. Она ничего не помнила, кроме этого детдома. С самого начала. Так как попала сюда крохой. В нём она и росла. Росла, постигая все законы нашей тогдашней суровой действительности. Которую накрывал розовый покров всеобщей любви, братства и равенства. Но она видела эту жизнь не через эту розовую пелену, а изнутри. Снизу. И не могла понять, для кого эта разовая пелена. Ей казалось, что вся эта розовость будет ей наградой за всю ту серость, в которую она ступала ежедневно. Что вся эта несправедливость скоро закончится, всё изменится на сто восемьдесят градусов. Она жила этим ожиданием, но это ожидание почему-то постоянно терялось где-то в пути, возвращая её к действительности. Она ждала, тихо плакала в подушку по ночам, так как никогда и никому не показывала своих слёз днём, как бы её не обижали. Но все «прелести» данного заведения не озлобляли её. Что было более чем странно. Ведь детские души просто калечились. Калечились той чёрствостью людей и того строя, который, не смотря на лозунги о том, что всё лучшее в той стране достаётся детям, отбирал у них самое главное - надежду. Надежду на то, что их когда-либо поймут и примут на равных. Они были негласным неполноценным материалом. Который годился для чёрной работы. Только никто об этом открыто не говорил. Это она тоже поняла. Но позже. А пока она проходила школу. Школу этой жизни. Которая учила её кому можно доверять, а кому – нет. Учила как вести себя среди волков и людей. Она молча сносила шишки, синяки и ссадины, щедро выдаваемые ей «педагогами данной школы». Нужно ли говорить о том, что она очень рано научилась ухаживать за собой и стала самостоятельным человеком? Она не только могла себя содержать в полном порядке, но и заботиться о тех, кто был младше её. Причём, она довольно резко выделялась на общем фоне своей взрослой самостоятельностью и независимостью. Она много читала. Читала сверх программы. Книжками её обеспечивал учитель русского языка и литературы, также преподававший историю, который видел в ней не только детдомовского воспитанника, но и интересного собеседника. С которым можно было бы говорить на равных. Они часто (раза три в неделю) в свободное вечернее время оставались в классе, обсуждали и спорили. О том, что читали. О том, что происходило. Нужно ли говорить, что среди воспитателей ходили слухи о «неравнодушном отношении» немолодого учителя к маленькому подростку? Она тогда не знала, что он знал про это. Она вообще об этом не знала. Узнала она позже. Когда его не стало. Но он, несмотря на эти сплетни, продолжал своё негласное обучение. Он это делал для неё. И для себя. Он хотел поделиться с ней теми знаниями, которые не утверждал городской отдел народного образования. Делиться этим со всеми было просто небезопасно. Да и не сложилась бы просто эта учёба долгой. Он выбрал из общей массы её. И дал ей всё, что успел. Он погиб. Погиб странно и непонятно. Его нашли на рельсах. Разрезанного напополам. Cказали, что попал под поезд. Пьяный. Недалеко от их детского дома проходила железнодорожная ветка. Он никогда не ходил к ней. Как и никогда его не видели пьяным. На следующий день из детдома исчезла и его любимица – трёхногая собака – дворняга. Почему его? Он сильнее всех эту дворнягу любил. Но не жалел, как калеку (как остальные), а именно любил. Собаке не нужна была ничья жалость. Дворняга чувствовала, что учитель любит её, и отвечала ему преданностью и взаимностью. Куда исчезла собака, никто не узнал. Как никто никогда не знал, где дворняга потеряла одну лапу.
Позже она стала замечать, что вокруг неё и тех, кто её окружал, происходили непонятные и загадочные вещи. Cудьба одной рукой давала ей что-либо, а второй рукой непременно что-то забирала у неё. Она ощущала иногда непонятное состояние разорванности. Как будто у неё что-то отняли. Но вместе с этим в ней жила, и надежда найти это оторванное и воссоединится с ним. Она никогда и не с кем этим не делилась. Нет, она не боялась насмешек. Просто понимала, что Это принадлежит только ей. Вряд ли был случайным тот факт, что когда ей было шесть лет, в детдоме был пожар. Пожар начался в библиотеке, именно там, где был архив личных дел воспитанников детского дома. С огнём справились быстро. Немного пострадала хозяйственная утварь, мебель. Причина пожара была невыяснена. Говорили о каком-то самовозгорании. Все личные дела воспитанников удалось спасти. Все. Кроме личного дела Трубниковой Вероники Степановны. Именно так её звали. Фамилией и отчеством она была обязана сантехнику детдома, которого звали Степаном. Он нашел её в открытом подвале, куда спустился чинить трубу, которую в тот день прорвало. И увидел там девочку. Она сидела внизу под дверью. Этот день стал днём её рождения. Ей было года два, не больше. Она была укутана в старое зелёное одеяло. Его удивило то, что, несмотря на всю мерзость этого подвала, девочка не плакала и не пыталась выйти. Cтепан взял её на руки. Малышка не сопротивлялась, как будто ждала его. Он вынес её и понёс к заведующей. Именно ей и обязана она стала своим именем. Такой стала версия появления девочки в детдоме после пожара. Проверить её не представлялось возможным, так как заведующая детским домом за год до пожара была уволена за «непрофессиональное выполнение обязанностей» и её с тех пор никто не видел. А Степан за месяц до того же пожара стал всё чаще и крепче прикладываться к бутылке. За ним и раньше это водилось, как и за любым представителем его профессии. Но перед пожаром особенно. Он уходил в запой на несколько дней. Новая заведующая терпеть Степана не стала и уволила его. На следующий день случился пожар. Когда после пожара проводили ревизию личных дел детдомовцев, кто-то из воспитателей рассказал историю нахождения Вероники, которую яко бы поведал сам Степан, находясь при этом в сильном подпитии. Версия была сомнительной, но проверить её не представлялось возможным. Cтепан пропал. Поговаривали, что уехал он куда-то в Сибирь. К брату. Ни города, ни адреса никто не знал. Кто принёс Веронику, откуда она взялась, установить не удалось. Да, если честно, никто особо сильно и не искал. Так для формы поискали. Или сделали вид, что поискали. Однако писать, что дело сгорело в результате пожара, не стали. Поскольку это было бы ЧП. Со всеми вытекающими последствиями для руководства. Поэтому появилось новое личное дело Вероники Трубниковой. Тем более что и фамилия и отчество Вероники подходили под эту версию как родные. Так она родилась второй раз.
Неважно, какими и откуда мы приходим. Важно, какими и куда мы уйдём. И будут ли об этом помнить.

28

Время летело вперёд. Вероника взрослела. Постепенно она превращалась из озорного, угловатого подростка в девушку. Она начинала ощущать, что на неё смотрят уже совсем по-другому. Да и сама она заметила перемены в себе. Тогда вся страна жила переменами. Умер главный генсек, на его место ежегодно приходили другие. Все понимали, что происходит что-то непонятное, что впереди что-то будет. Но её не волновали ежегодные похоронные процессии руководителей. Её волновало другое. И это другое началось после того случая. Она не забудет его никогда. Да, она ощущала на себе «липкие» взгляды мальчишек. Когда проходила мимо компании стоявших пацанов, которые сплёвывали браво «цыкая» сквозь зубы, небрежно раскуривая сигареты, и неумело матерно ругались неестественно сиплыми голосами. Нет, ей в след не было восклицаний типа: «Вот это коза!» или чего-то подобного, чего они могли позволить в отношении её сверстниц. Наоборот, всё стихало. Была тишина. Но она чувствовала. Чувствовала всем телом своим, как её просвечивают словно рентгеном, пытаясь добраться до самых сокровенных уголков. С одной стороны, Вероника ощущала смутную смесь некоторого удовольствия и уверенности. С другой стороны, её это настораживало и немного раздражало. Она словно чувствовала, что с этого всё и начнётся. Было бы несправедливо сказать, что Вероника Трубникова была самой красивой в детдоме девчонкой. Нет. Были гораздо более красивые. Черты лица Вероники, очертания её фигуры обладали правильностью и «породистостью», если так можно было выразиться о девушке. Волосы её были не слишком густы и длинны, но их русо-каштановый цвет с отливом привлекал взгляд. Лицо её было овальным, глаза средние, миндалевидные. Их цвет менялся от серого к зелёному и наоборот. В зависимости от того, как падал на них свет. Взгляд её был глубоким и открытым. В эти глаза хотелось смотреть и смотреть. Они не были одинаковыми никогда. Ибо каждую минуту менялись. Как искры костра и одинаковы, и различны одновременно. Её нос был прямой и небольшой. Губы средней полноты. Брови и ресницы были также средней длины и черны, как сажа. Но главное, Вероника обладала какой-то внутренней силой и притягательностью, что чувствовалось во всём. Это исходило из неё. Исходило, создавая, с одной стороны, внешний барьер для окружающих, удерживая их на определённой дистанции, а, с другой стороны, притягивая их и маня. Но и то и другое исходило из неё помимо её воли. Она не мола это контролировать. Но она это чувствовала. Позже она научилась пользоваться этим. Но это было позже. А пока она только это чувствовала. Чувствовала, как в компании девчонок имеет негласное лидерство, видела что с её мнением считаются и сверстники и взрослые. Но она также и ощущала то, что далеко не все с этим готовы смириться. Но открыто это не выражалось. Хотя ей не раз приходилось отстаивать своё мнение и честь в драке. Но надо отдать должное, сильной драки не получалось. Её внутренняя сила подавляла внешнюю агрессию. Обычно, драка заканчивалась после её окрика и оплеухи, которую она могла отвесить обидчику в крайнем случае. Вероника всегда защищала тех, кто был слабее. Но при этом никогда не поощряла задавак и задир. Она была справедливой. Но сказать, что ей не доставалось тумаков, было бы неправдой. Нет. С тумаками было всё в порядке. Хватало их и на неё. Это был удел всех, кто побывал в детдомах, интернатах и прочих «общественных» детских учреждениях. Там шёл год за три. Взрослеют и постигают «науку жизни» там очень быстро. Слишком рано для детей. Слишком быстро для взрослых. Так что же случилось с Вероникой? Что произошло в её жизни, когда ей исполнилось шестнадцать лет? Произошёл случай. Если это был действительно случай. Случай с детдомовским поваром.
 
29

Его пальцы перебирали круглые шарики чёток. Они были из вишни. Приятного коричневого цвета. Шарики бегали по его пальцам, отдавая накопленное деревом тепло его рукам. Ему нравилось перебирать эти чётки. Шариков было пятьдесят девять. Почему такое количество он не знал. Как не знал, зачем и почему он их сделал. Он не был мусульманином. Как и буддистом. Его вера была христианская. Но не это важно в вере. Вера одна. Любая вера идёт к Богу. Даже если не веришь в него, любая вера приведёт тебя к Нему. Рано или поздно. Кому как суждено. Не важно, когда, важно, что это всё равно произойдёт. Только не каждая вера ведёт к настоящему Богу. Этим и отличается вера истинная от похожей внешне на истинную, но внутри оказывающейся пустой и ведущей в никуда...
Шарики тепло скользили по пальцам, как бы отбивая эхо каждому слову, которое произносила она, читая прилетевший неизвестно откуда листок. Он слушал про муравья, про улыбчивого официанта и его безукоризненно начищенный ботинок. Он слушал, и её слова уносили его Туда. Туда, где они побывали, туда, откуда они вернулись, туда, где они были всегда, туда, откуда им не вернуться. В его памяти начали проявляться как фотографии, которые он в детстве любил печатать сам, при свете красного фонаря в тёмной ванной комнате, перекладывая отпечатки из одной фотокюветы в другую, картины прошлого и пережитого. Всё так переплелось, что ему казалось, что этого никогда не было. Или было, но не с ним, а с кем-то из друзей его, а он всего лишь был немым свидетелем происходящего. Или это были отрывки из его прошлых жизней. Но рядом была она, рядом были их дети. А значит, что всё это было. Было и продолжается, по сей день. Она закончила уже давно читать, а он смотрел на этот листок, смотрел в него как в зеркало, которое, в который раз, всё показывало ему снова и снова. Это будет с ним всегда. У него можно было отнять деньги, жизнь, всё, что угодно. Всё что даётся в этом мире «напрокат», ибо всё приходится возвращать обратно. Всё, кроме этого. Кроме его памяти. Его память останется с ним. Даже если он лишится рассудка в этой жизни, память перенесётся в следующую жизнь, напоминая ему о происходящем на этой земле. Что он видел? Перед ним был маленький, светловолосый, вихрастый мальчуган с серыми выразительными глазами. С обострённым чувством несправедливости, вспыльчивый и задиристый. Его язык с детства был острым, он говорил, открыто то, что думал, за что ему частенько и перепадало. Как все подростки он вступил в возраст самоутверждения и отрицания. Внутри его кипела энергия, она искала выхода. Учёба давалась ему довольно легко. Прекрасная зрительная и слуховая память предоставляла ему возможность всё домашнее задание сделать в течение часа, а часть он успевал ещё сделать на уроках в школе. Он прошёл все стадии социального статуса советского школьника. Октябрятскую звёздочку сменил пионерский галстук, который в своё время передал эстафету комсомольскому значку. Все эти атрибуты дополнялись неотъемлемыми общественными нагрузками, которые были прекрасным гарниром к данным стадиям социального роста юного строителя коммунизма. В победу которого он до определённого этапа свято верил. Как не верил и в Бога. В ту пору атеизм культивировался довольно сильно. Поскольку строитель коммунизма не мог служить двум Богам. А тогдашние руководящие партийные деятели приравнивали к богу стареющую и высыхающую год за годом жёлтую мумию, возлегающую в прозрачном шкафу в самом сердце страны. Кем же ему выпала честь быть? Звеньевым, старостой, председателем совета отряда. Даже комсоргом. Последнее запомнилось наиболее остро. Особенно, как он ходил с протянутой рукой, собирая комсомольские взносы с каждого по две копейки. На нужды холёных, молодых комсомольских вожаков, разъезжавших в свободное от комсомольской нагрузки время со своими партийными шефами по кабакам и баням с верными подругами комсомола и партии. Его природная наблюдательность позволяла замечать такие не афишируемые вещи. Говорить об этом впрямую было просто небезопасно, так как было чревато «непониманием политики комсомола, партии и правительства», что неминуемо приводило к осложнениям в социально-хозяйственной жизни родителей. Последнее влекло за собой потерю очереди на квартиры, мебели, чайники, телевизоры и прочие «блага». Люди делились на народ, и слуг народа, которым прислуживал народ и работал на них. Он видел это. И вера в светлую победу коммунизма начала в его сердце шататься. Жизнь его стала постепенно разделяться на две. Одна – комсомольская со сборами металлолома и макулатуры, которые месяцами гнили в подвалах и кучами наваливались в школьном дворе и ждали своего долгожданного вывоза, комсомольскими собраниями с произношеньями хором девизов и приветствий, комсомольскими стенгазетами и разбором нерадивых товарищей, разъяснением линии комсомола и партии «тёмным массам» и примерным поведением, подкреплённой отличной учёбой. Вторая – обычная жизнь нормального подростка с рогатками, пугачами, самопалами и самострелами, луками, ножичками, кастетами, пинанием пустых банок и коробок, разгоном кошек, желанием иметь карманные деньги и собственные джинсы, тайными покуриваниями с обязательным зажёвыванием отечественной мятной «дубовой» жевательной резинкой, выпиванием сначала сухого вина, потом портвейна, затем водки. По мере взросления и крепчания организма. Компании мальчишек и девчонок, с обниманиями, тисканиями в подъездах, первыми поцелуями и обидами. Эта жизнь была более интересной и озорной. Это была именно настоящая жизнь. Свободная жизнь. А первая – химера. Впрочем, двойная жизнь была тогда не только у него. Практически у всех. И у школьников, и у взрослых. Двойные жизни, двойные работы. Все жили дважды за один раз. Вторые жизни были более интересны, приносили больший доход, на который все, в общем, и жили. Кто не мог ещё жить второй жизнью, по некоторым специфическим причинам, попросту тихо и незаметно для себя и окружающих мечтал о ней. Поскольку громко мечтать о таком было не только аморально в соответствии с моральным кодексом творца светлого будущего, но ещё и опасно. Опасно быть не допущенным к миражу этого будущего. А заодно и лишится чего-нибудь в настоящем. Например, очереди на что-либо. Или застрять в ней, передавая её по наследству. Или пропустить распределение какого-нибудь дефицита. А, может, потерять благосклонное отношение или блат. Так жили практически все. Объединённые общей идеей на красном фоне с поднятой вверх рукой для приветствия. И всеобщим криком «Ура!». С обязательным посещением демонстраций общей любви и благосостояния. И непременным учётом не явившихся «нетоварищей» на эти мероприятия. С обязательными выводами по всем инстанциям. Всеобщее братство и любовь. С кнутом за спиной. В пятнадцать лет он начал проводить дискотеки. Сначала в собственном классе, позже для всей школы. Тогда он назывался «диск-жокей». Cо всеми вытекающими и втекающими последствиями. Что же из этого вытекало и что втекало, рассматривать не будем. Поскольку те, кто это проходил, прекрасно знают, о чём речь. А те, кто это не прошёл, вряд ли поймут. Всё это разъясняло то время, в котором он жил. Это был один из крошечных островков той второй жизни. Жизни полной свободы. Полной независимости. Полной соблазнов и запретов, нарушать которые было так небезопасно, но ужасно увлекательно и престижно в глазах сверстников. Да и просто интересно, в конце концов. Своеобразное подполье, запретный плод свободы. Здесь всё было просто и честно. Понятнее. Без притворств и масок. Чья рука руководила первой жизнью, а чья второй? Кто может ответить на этот вопрос бескомпромиссно? Да и не в этом дело. Не важно кто руководит, важно, что из всего этого получается. А что получается, каждый понимает сам. Когда настаёт для этого время.
В шестнадцать лет он запомнил один эпизод. Он вспоминал его с интересом и страхом. Страшило его то, что он не знал, как это всё объяснить. А интерес заключался в том, что произошедшее было непонятно, увлекательно и таинственно. Но больше повторять это, не смотря на интерес, он не решался. На переменах между уроками тогда было одно время модно «усыплять» своих соучеников. Это делалось следующим образом. Доброволец приседал в быстром темпе пятнадцать раз, при этом глубоко вдыхая, выпрямляясь, и полностью выдыхая, приседая. На пятнадцатый раз добровольная жертва глубоко вдыхала, задерживала дыхание и закрывала глаза, прижимаясь спиной к стене. Тогда к жертве эксперимента подходил самый крепкий и, положив ладонь на ладонь в районе её солнечного сплетения, начинал давить. Давил до тех пор, пока добровольный любитель отключки не начинал сползать вниз, теряя сознание. Тогда второй следящий начинал немедля несильно, но довольно чувствительно хлестать уснувшему по щекам, возвращая его к сознанию. Очнувшаяся жертва смотрела очумело, но выражение лица было у всех разное. У кого какое. Смотреть на всё это было увлекательно, интересно и страшно. О своих впечатлениях обычно никто не говорил. Но были и такие, которые это повторяли. Главным было вовремя вернуть уснувшего обратно. Говорили, что можно было, и отъехать насовсем. Всё это делалось, естественно, в тайне от учителей. Поэтому всегда кто-то один был «на шухере». Но, если честно, серьёзного внимания этому не предавали. Кто занёс эту «игру», никто не помнил. Но были и такие, на кого это усыпление не действовало. Поэтому одним из критериев апробирования этого снотворного, был критерий «а действует ли это на меня?». Этот спектакль всегда собирал много зевак. Участие принимали как мальчишки, так и самые смелые девчонки. В общем, решил, и он это дело испытать на себе. Повздыхал, поприседал. Вдохнул, встал у стенки. На лице его была улыбка. Так как с детства был смешлив, да и не верил в это, если честно. Чувствовал, как ему стали давить под «ложечку». Чуть не расхохотался. Но вдруг ощутил шум в ушах. Шум нарастал, становясь, всё громче. Он ощутил, вернее, перестал ощущать землю. Наступила темнота. Потом узкая полоска света внизу и какой-то коридор. Оттуда веял холодный ветер. Как сквозняк. Идти туда не хотелось. Но и рядом никого не было. Свет усиливался. И полоска превращалась в пятно. Которое становилось всё больше и больше. Оно уже было ярким, как солнце. Но тепла от него не было. Потом он понял, что не один. Слева стояла девочка лет шестнадцати. Лицо её было спокойным, но неестественно белым. Одежды её он не запомнил, но запомнил, что в левой руке она крепко сжимала коробок со спичками. Потом опять темнота. Он вдруг понял, что находится в своём классе. Он увидел себя, сидящим в углу. Глаза его были закрыты. Лицо было белым, как снег. Но на лице была такая странная безмятежная улыбка. Блаженная улыбка. Но тем, кто был рядом, было не до блаженства. Видно было, что «усыпители» явно испугались. Двое по очереди уже не шуточно лупили его по щекам, отвешивая увесистые пощёчины. Голова его болталась в стороны, улыбка с лица не сходила, он не просыпался. Он видел всё это со стороны. Как бы сверху из противоположного угла потолка. Не ощущая ни времени, ни собственной массы. Ни эмоций. Эмоций не было. Он ничего не чувствовал ни к себе, ни к другим. Просто наблюдал за всем эти и всё. Наконец, после очередной увесистой оплеухи, глаза его открылись. В них был немой вопрос: «А что тут происходит, а? Вы кто?» Он очнулся. Его слегка поташнивало. Щёки горели. На лбу моментально выступила холодная испарина. Ноги были ватными. Тут у всех вырвался вздох облегчения вместе со смехом. Ему помогли подняться, отряхнули. Сказали, думали, что притворяется. Улыбается и улыбается. А когда он рухнул на землю и не приходил себя после пощёчин, испугались. Думали, «скорую» понадобиться вызывать. Всё длилось минуты четыре. Ему показалось где-то пол минуты. На вопросы одноклассников, что он помнит, только отмахнулся. Сказал, что ничего не помнит. Но больше не рисковал. Как-то желания не испытывал. Ни самому «усыпиться», ни других «усыплять». Но девочку он запомнил. Со спичками. Но кто она, не знал. Он её никогда не видел раньше. Увидeл он её гораздо позже. Когда уже начинал всё это забывать. Но до той самой встречи его не покидало ощущение, что у него что-то забрали. Забрали часть его самого.

30
       
Муравейник был построен по строгой иерархии. Каждый делал своё дело. Ежедневно и ежечасно. Тот, кто должен был постоянно поднимать что-либо, которое было тяжелее его собственной массы, делал это спокойно и безропотно. Здесь вообще никто не слышал жалоб. Ни на что, ни на кого. Об этом тут никто не знал. Потому что понятия «быть довольным» и «быть недовольным» отсутствовали в этом муравейнике. Было только одно понятие – долга. Все были что-то и кому-то должны. Те, кто носили, были должны носить тем, кому носили, а те, кому носили, должны были проверять тех, кто носил. Идеальная машина управления удовлетворением. Каждый тащит другому больше, чем весит сам, но не просит ничего взамен, а довольствуется тем, что ему дают. Поскольку никогда не знал, что ему было надо. Никогда не задумывался над этим. Некогда было задумываться. Нужно было работать. Работать сегодня, что бы была возможность работать и завтра. Только те, кому тащат, знали, что нужно было всем. И распределяли это на всех. По своему пониманию и разумению. Строгая дисциплина. Беспрекословное подчинение. Полная взаимозаменяемость. Если кто-либо погибал или не возвращался, его место занимал другой. О пропавшем никто не вспоминал. Пропавшего никто не искал. Каждый работал для других, отвечая за свою жизнь самостоятельно. Никаких лишних головных болей. Никаких лишних эмоций и переживаний. Только долг. Только обязанности. У каждого свои. Кто-то работник, кто-то воин. Кто-то контролирует. Кто-то управляет. Но довольны все. Несмотря на то, что они несвободны. А когда все довольны, то нет намёка на потрясения и восстания. Не нужно светлого будущего при прекрасном настоящем. Светлое будущее необходимо, что бы скрасить мрачное настоящее. Когда постоянно идут из мрачного настоящего к светлому будущему, то осознание грядущего улучшения гасит настоящую неудовлетворённость. Но это не идеально. Идеально тогда, когда светлого будущего не нужно. Ибо любая идеальность лишена будущего. Поскольку жива только настоящим. Все обитатели этого муравейника обладали строгоcтью движений. Ни одного лишнего движения. Всё рационально. Огромный, чёрный, усатый жук, блестевший своими твёрдыми бронированными боками, степенно проползая мимо муравейника, был буквально разобран на части, слетевшейся на него, откуда ни возьмись, армадой охотников. Эта степенная и величественная сила была просто аккуратно разобрана на мелкие составляющие. Тихо и спокойно. Жук упорно боролся за свою жизнь, хаотично и панически пытаясь, освободится. Но его паническая хаотичность была бессильна перед целенаправленностью и дисциплиной. Поскольку каждый знал своё дело. И, несмотря на травмы, получаемые от жертвы, доводил своё дело до завершения. И вот уже то, что ещё совсем недавно было таким большим и впечатляющим, таким символом силы и неуязвимости, переносилось бездыханными частями по натоптанным тропам к родной крепости. Крепости, обладавшей хорошо продуманной системой входов, выходов и убежищ. Всё было предусмотрено как для мирной жизнедеятельности, так и для защиты от внешних проблем. Один сигнал, и мирный единый механизм был готов для отпора внешней агрессии. И в этом случае каждый чётко выполнял свою роль, отведённую ему при этом. Вот такой была эта внешняя идеальность. Но любая внешняя идеальность не может быть совершенством. Так как всё равно, однажды, эта внешняя идеальность породит внутреннее недовольство. Причём недовольство это будет идти с верхних слоёв этой иерархии. Слоёв, приближённых к пику этой пирамиды. Из-за боязни потерять то, что ещё не получил. Но очень хотел. Тогда начинают искать потребность в преобразованиях иерархического построения. Путем хирургического вмешательства. Изнутри. Внутренними силами или с привлечением внешних сторон. В зависимости от обстоятельств и силы желания. И начинает литься кровь.

31

Этот повар был крайне неприятный тип. Ему было где-то под лет пятьдесят. Невысокого роста, толстый, с выпирающим далеко вперёд животом, круглой, слащавой физиономией и нагловатой улыбкой. Как некоторые люди обладают способностью притягивать и располагать к общению, так вот этот работник общепита обладал способностью отталкивать от себя окружающих. От общения с ним оставались неприятные ощущения, и хотелось поскорее разговор с ним закончить. Или просто избежать встречи, ограничившись в случае необходимости дежурным «здрасте». Это замечалось всеми. И воспитанниками детдома и взрослым персоналом. Однако в силу определённых причин с этим мирились. Он не был уличён ни разу в воровстве продуктов, что было крайне подозрительно для работника его профиля и занимаемой должности, а также вполне вкусно готовил. Возможно, были ещё какие-то более значимые причины, но этого никто не знал. Новая заведующая ему благоволила, и положение труженика общественного питания было крепким. Однако была у него ещё одна небольшая, но очень постоянная привычка. Он любил подщипывать и притирать девчонок-подростков за некоторые специфические анатомические участки тела, расположенные спереди выше пояса и сзади ниже спины. Об этом знали. Может, что-то было и больше, но открытых жалоб от воспитанниц не поступало, и серьёзно это не рассматривалось. Девочки обходились своими силами. Кто-то уворачивался, кто-то бил по рукам. Кто-то мог себе позволить что-либо нецензурное. Но наедине с ним предпочитали не оставаться. И вот в один из вечеров, который Вероника так и не смогла забыть, как не пыталась, она и несколько девочек, по графику помогали с приготовлением пищи и уборкой. Она сразу заметила на себе вкрадчивые неоднократные взгляды. Если он обычно смотрел на некоторых девочек прямо, нагловато с ухмылочкой, то на неё он смотрел по-другому. И не подходил к ней со своими дежурными замашками. Вероника ощущала что-то недоброе и нехорошее. Однако день близился к концу, начинался вечер. Солнце садилось, оно уже было совсем низко. Стараясь напоследок забросить свои лучи во все окна детского дома. Прошёл ужин, и начиналась уборка столовой и кухни. Уже все разошлись, Вероника расставляла посуду в кухне. Она сказала девочкам, что справится сама, оставалось совсем не много. Хорошо привычными и отработанными движениями Вероника ловко расставляла посуду по местам. Вдруг она услышала очень знакомые неторопливые шаркающие шаги. Вероника стояла спиной к двери, но боялась повернуться. Она ощутила внезапную тревогу и леденящую опасность. Донёсся скрип двери, которая торопливо закрылась, затем дважды повернулся ключ в замочной скважине и погас свет. Это происходило так быстро, словно один длинный щелчок. Вероника резко повернулась. Он был уже рядом. Внезапно он схватил её за руку, а второй рукой привлёк к себе. Она ощутила его сиплое частое дыхание прямо у своего уха. Почувствовала резкий запах его пота, ударивший ей в нос. Её дыхание перехватило, в глазах потемнело от неприязни и обиды. Она захотела крикнуть, оторвала от его груди свою голову, посмотрела в его похотливую рожу, но вместо крика у неё получилось сдавленно и тихо «отпусти, скотина». В ответ на это он молча схватил её одной рукой за грудь, а второй за бедро и начал, напирая всем своим телом на неё, валить на стеллаж. Вероника ощутила дикий прилив ярости. Она вцепилась ему руками в лицо и ударила, как могла ему в промежность коленом. Повар охнул. Он не ожидал такого поворота. С ним никто до селе так здесь не обращался. Не давая ему опомниться, Вероника бросилась к двери. Но ключа в замке не было. Тогда она бросилась через всю кухню к окну, услышав сзади нецензурные слова в свой адрес. «Ах ты…. Ну я те ща устрою…» - с ненавистью выдавливал из себя повар. Согнувшись, он старался успеть за Вероникой. Подбежав к окну, она поняла, что открыть его быстро она не успеет. Чтобы его разбить рядом ничего подходящего не было. А силы были неравны. Тут она поняла, что стоит рядом с газовой плитой. Далее шло всё автоматически. Она себя не контролировала. Её словно вёл кто-то незримый и сильный. Руки Вероники сами потянулись к ручкам включения конфорок. Как будто одним движением она включила сразу все четыре на максимальную подачу. Повернувшись, Вероника вцепилась в угол стола и толкнула его, что было силы в направление повара. Стол резко повернулся по радиусу навстречу повару. Массивный металлический стол легко проскользил по керамической плитке пола и попал навстречу повару, который уже хотел схватить Веронику. Он опять разразился страшными угрозами и ругательствами, пихнул стол руками. Стол быстро отъехал к противоположной стене. Повар уже и сам не знал, что он сделает, когда доберётся до этой маленькой ведьмы. Оставалось совсем немного. Но время было выиграно. Газ с сипением незримо вырывался наружу. Уже чувствовался его удушающий запах. В руках Вероники были спички. Выхватив правой рукой из коробка штук семь спичек, она, сильно надавив, чиркнула всем этим пучком по серной стороне коробка, крепко зажатого в левой руке. В руках не было ни волнения, ни дрожи. С шипением и треском вспыхнул огонь. Вероника бросила зажжённые спички в сторону конфорок, одновременно падая в противоположную сторону на пол, как будто повинуясь неведомой силе чьего-то резкого толчка. Из её горла вырвался негромкий крик: «На! Возьми!» А глаза блеснули, как две молнии. И неизвестно, что взорвало эту гремучую смесь. Огонь от спичек или эти молнии. Последнее, что она видела и слышала, падая на пол, это мертвецки бледное лицо повара, искажённое гримасой испуга и ужаса, его неестественно широко раскрытые бесцветные глаза, и его вопль, который заглушил грохот, перемешавшийся с металлическим лязгом кастрюль и звоном битых тарелок. Стемнело.
Она не ощущала ни боли, ни беспокойства. Вокруг было тихо и спокойно. Ощущение невесомости. Темнота исчезала, постепенно всё вокруг становилось светлее. Она ощутила дуновение ветра и солёный запах моря. Перед её глазами был морской берег с красивыми, спадающими в морскую пену скалами, покрытыми красивой зелёной растительностью. Это были невысокие деревья, теряющиеся среди кустарников. Потом она увидела неширокую горную тропинку, которая подходила к небольшому частному дому, застенчиво выглядывающему из этой яркой и живой зелени, освещаемой тёплыми солнечными лучами. Что-то толкало её к этому домику. Но как только она попыталась сделать к нему шаг, то ощутила нарастающий в ушах шум. Всё начинало исчезать. А шум, который становился всё сильнее, ей казалось, был похож на звук, который издаёт струящаяся по артериям кровь. Опять темнота. Она ощутила нарастающий поток воздуха, который дул ей прямо в лицо. Впереди начинала появляться полоска света. И вот она уже поняла, что находится внутри длинного и тёмного коридора, почувствовала, что её кто-то держит за руку. Повернувшись, она увидела парня. Ему было лет шестнадцать. Он держал её руку в своей руке, смотрел вперёд и улыбался. Улыбался просто и открыто. Она ощущала себя спокойно и уверенно рядом с этим парнем. Она чувствовала себя свободной. Они были одно целое. Целое, которое было когда-то и кем-то по каким-то причинам разорвано. А теперь объединённое опять кем-то и для чего-то. Поток летящего навстречу воздуха усиливался. Свет впереди стал меркнуть, словно дверь впереди закрывалась. Свет исчез, исчез и ветер. Стало темно.

32
       
Больше ничего такого непонятного в его жизни не происходило. Но странное чувство некоторой разделённости иногда напоминало о себе. Мимолетными воспоминаниями. Но позднее он списал это на наивность возраста и тягу к таинственным вещам. Через два года он окончил школу. С хорошим аттестатом о среднем образовании и примерном поведении. Год его выпуска совпал с грядущими этапами великой перестройки. Что это такое он представлял слабо, но с удивлением замечал, как в результате «сухого закона» вырубался отборный сортовой крымский виноград, а на место этой гордой лозы втыкались слабые саженцы яблонь. Обычных, дворовых сортов. Вместо элитной лозы, которая была зачастую только в единственном экземпляре. Как потом, через два года он, к своему удивлению, увидел опять лозу, на своём старом месте. Но уже другой сорт, которому уже никогда не стать тем искристым, наполненным солнечным теплом вином, которым так гордились знаменитые крымские виноделы. Замечал, как из магазинов стали исчезать сахар, дрожжи, дешёвые конфеты и ещё многие продукты, из которых русский пытливый ум умудрялся делать «огненную воду». Взамен ставшей дефицитной водки. Водки, которая продавалась строго в определённое время и по строгой норме «в одни руки». Ведь пить от этого меньше не стали. А вреда было сделано гораздо больше. Если раньше пили то, на что хватало денежных знаков, то теперь стали пить то, что умудрялись достать. С экранов телевизоров и из радиоточек целеустремлённые люди торжественно говорили о каком-то застое, о необходимости новой жизни. Повеяло свободой. И ещё чем-то. На фоне всего этого он не находил ответа на вопрос «куда пойти учиться?» Не мудрствуя лукаво, он поступил в одно из высших военных. Родители не возражали. Было много плюсов. Диплом общесоюзного образца, высшее образование. Дисциплина на фоне всё ярче и ярче проявляющейся у него тяги к элементам «сладкой свободной жизни». Как говорил его старшина-стажёр: «Здесь вам не гражданка с дохлыми волосатиками, бренчащими гитарами и бутылками». Тут он всегда под присмотром. Поднимут, умоют, накормят, спать отправят. Что ещё нужно? И вот он уже примерял сапоги и мешковато и неуклюже сидевшую на нём, таком «зелёном», форму. Все были довольны. Начинался следующий этап в его жизни. Военная служба не давалась ему легко. С учёбой было всё в порядке, с физической и политической подготовкой тоже проблем не было. Но с дисциплиной было хуже. Он не мог смириться с тем, что его «я» могут ежедневно и ежечасно топтать не совсем образованные и авторитетные начальники. Его личность просто подавлялась определённым количеством сержантских «лычек» и офицерских «звёздочек». Хотя он понимал, что некоторые представители и не являются лицом всей армии, но в глубине души ему было обидно, что такие вот «отцы-командиры» не на своём месте. И иногда его прямые глаза вспыхивали таким мимолетным волчьим огоньком злобы и неприязни. Или чего-то большего. И «отцы» это видели. Они не могли этого не видеть. Внутренне понимая, что перегнули палку, внешне они всё же наслаждались данной им властью покуражится над «зелёными чайниками». Но в их курсантской среде понятия «дедовщины» не было. Конечно, была категория людей, которые хотели иметь при себе денщиков и «шестёрок». Но «шестёрками» и денщиками становились те, кто и до поступления в училище таковыми являлся. «Дедовщина» не порождение армии. Она продолжение того строя, который воспитывал всех. В замкнутых коллективах типа армии и зоны она просто обнажается более остро и бессовестно. Но он не ходил ни в «шестёрках», ни в тех, кому они были необходимы для личного самоутверждения. Его просто уважали. Как человека. В общем, это была «полосатая» обычная жизнь. С одной стороны – полное подавление свободы. В самой разной степени подавления – от ограничения свободно выражать свои мысли, до ограничения свободы передвижения. Всё по приказу. Всё по распорядку и плану. Это тяготило. Но с другой стороны он научился ценить эту свободу и наслаждаться ей. И ему казалось, что в те недолгие отпуска, выпадавшие при сдаче сессий два раза в год, из-под его ног вырывалась земля, от энергии, копившейся в течение половины года, а затем вырвавшейся наружу. Что тогда происходило! Ему и его друзьям казалось, что весь мир принадлежит им, что вся земля крутится вокруг них. Как говорил один из его друзей: «Бывали дни весёлые». Да, дни эти были действительно весёлые. Походы, бессонные ночи, костры, песни, шашлыки. Друзья-подружки, сборища-пирушки. От их неукротимых дружных компаний содрогался не один ресторан. В особенном почёте у них тогда были московский пивной ресторан высшей категории «Жигули». Там традиционно отмечался последний день отпуска. Нужно было успеть. Успеть за столь короткое время отпусков насладиться свободой и развлечениями. За всей этой юношеской бесшабашностью и «безбашенностью» стояло неимоверное желание жить. Жить на всю катушку. По полной программе. Словно джин, выпущенный из бутылки и знавший, что через короткое время ему предстоит вернуться в свой тесный сосуд. Беззаботная и весёлая круговерть. С похмельем и радостью. С романтикой и дружбой навек. Тогда ему именно так всё и казалось.
Ещё он научился разбираться в людях, окружавших его. Там невозможно спрятать своё нутро. Когда пять лет ты вместе и рядом. Если внутри у кого-то труха или гниль, она рано или поздно покажет себя. Были среди них и такие, которые тихо ночью что-то жрали под одеялом, предательски чавкая и похрустывая. Которые шарили по чужим карманам, уверенные в том, что те, у кого что-то есть, просто обязаны это им отдать. Таких не любили. Наказание для них было строгим. И если кто-то попадался на этом, особенно на воровстве, сильно жалел. Если для тихих обжор достаточно было обидного прозвища и периодических насмешек, которые оставались с ним до конца его учёбы, то для воров всё было серьёзнее. Неминуемая «тёмная» от сокурсников и отчисление из училища в «линейные части сухопутных войск». Он осознавал, что нельзя научиться приказывать будущим подчинённым и руководить ими, не научившись самому подчиняться, выполняя приказания и требования. Поэтому он не сломал себя, не затаил в душе тайное желание «отыграться» потом, на своих будущих подчинённых солдатах, как делали некоторые его знакомые сокурсники и старшекурсники. Это было самое опасное. Подавлять других для удовлетворения своих амбиций, желаний и тайных комплексов, используя своё служебное положение, звание, должность. Он называл это беспределом. И не уважал тех, кто так делал. Подчинять убеждая и давить подавляя и растаптывая армейским сапогом ранимые мальчишеские души – не одно и тоже. Первое ведёт к уважению командира и выполнению боевых задач. Второе приводит к тому, что в руках пацанов начинают стрелять «акаэмы», прошивая очередями караулы своих сослуживцев, оставляя сиротами детей, жён и матерей. Беспредел порождает беспредел. Он это видел и чувствовал. Он учился жизни и у жизни. Словно знал, что ему это пригодится. Но, несмотря на эти негативные моменты, он любил армию. Он гордился ей. Как и той страной, в которой он жил.

33

Она открыла глаза. Белый потолок. Странный запах лекарств. Вероника лежала. Значит, она в больнице. Значит, жива. В окно светило яркое солнце. Это утро или день? Сколько времени прошло? Ничего не болело. Надо попробывать пошевелить руками и ногами. Так. Всё двигается. Всё на месте. Вероника осторожно и медленно приподнялась и села на кровати, подтянула ноги, упёршись коленями в подбородок и обхватив ноги руками. Рядом были ещё три кровати. Две были аккуратно заправлены, а на третьей сидела женщина. Глаза её были какими-то пустыми и грустными. В них ничего не выражалось. Её взгляд был отрешённым и отсутствующим. Она смотрела как бы сквозь Веронику. Смотрела на неё и не видела её. Словно была здесь одна.
«Где я?» – спросила Вероника. Ответа не последовало. Женщина продолжала сидеть, медленно покачиваясь в стороны. Волосы её были чёрными и распущенными. Губы её едва шевелились, она что-то бормотала. Или тихо пела. Что это было, разобрать Веронике не удалось. Ей было не больше тридцати пяти. А может и больше. Сказать было трудно, так как женщина была не ухожена. Было видно, что её это не беспокоит. Впрочем, её вообще ничего не волновало здесь.
«Вы меня слышите?» – спросила опять Вероника свою соседку. Ответом была тишина и полное игнорирование.
«Сумасшедшая», - пронеслось в голове Вероники. Так. Значит она в психушке. Зачем меня сюда притащили? Я что, тоже такая? На ней была больничная сорочка. Она только сейчас это увидела. Зачем я здесь? Так. Надо выяснить. Она встала, но тут же ощутила резкую головную боль. Как больно. Но боль исходила изнутри. Как бы тупо уколов в область затылка и лба одновременно. Вероника медленно встала, опираясь на никелированную спинку больничной койки. На стене она увидела зеркало. Вероника подошла и посмотрела в него.
На неё смотрело лицо молодой девушки. Её лицо. Её глаза. Глаза были обычными. Только уставшими. И лицо было бледным. Синяков нет. Нет ссадин. Всё нормально. Она всё помнила. До того момента, как упала на пол. Упала она так сильно, что ей показалось, пол под ней проломился. Однако следов падения пока видно не было. Потом что-то громыхнуло. Как взорвалось. Потом она не помнила ничего. Она ощупала своё тело. Ничего нигде не болело. Странно. Почему болит голова? Вероника ощутила жажду. Пить. Очень хочется пить. И как сухо во рту. И ещё душно. Она подошла к окну и открыла его. Ого. Только сейчас она увидела на окне железную решётку. Значит, она не ошиблась. Это психбольница. Ветер дунул ей в лицо свежестью. Похоже, что это утро. А всё случилось вечером. Значит, прошла ночь. Ей послышались шаги. Шаги были слышны всё ближе и громче. Уверенные, быстрые шаги. Потом шаги стихли, и дверь в её палату медленно открылась. Вероника повернулась лицом к двери. На пороге стоял мужчина. Ему было лет тридцать. На нём был белый халат и такой же белый колпак, надвинутый почти на самые брови. Он был высокого роста, худощав. Он смотрел ей прямо в глаза. И молчал. Глаза его были карие. И казалось, что даже чёрными. Взгляд его был тяжёлым. Но он не отталкивал своей тяжестью. Он просто сверлил. Медленно проникая в глубь её. Вероника поймала себя на мысли, что она тоже смотрит ему прямо в глаза. При этом она умудрялась разглядеть черты его лица. Губы его были тонкими и плотно сжатыми, лицо скуластое. Нос тонкий и прямой. Как ей показалось, длинный. В его лице было что-то от ворона. Он поднял руки и скрестил их на груди. Пальцы его рук были тонкими и длинными. Косточки на кистях сильно выпирали. Вероника стала незаметно для себя ощущать непроизвольное желание съёжиться под его немигающим взглядом.
Но он неожиданно улыбнулся. Широко, открыто и непринуждённо. Вероника ощутила внезапную растерянность. Она не ожидала такого. Тревога исчезла.
«Меня зовут Андрей Михайлович. Я врач. У меня есть к тебе несколько вопросов. Иди за мной. Поговорим в кабинете», - сказал он с улыбкой и неторопливо вышел. Она последовала за ним.
Выйдя из палаты, она увидела длинный коридор. Впереди она видела белый халат доктора и слышала его уверенные шаги. Но шёл он не так быстро, он понимал, что она слаба, что ей за ним не успеть. Поэтому шёл не спеша. Вероника прошла мимо одного старика, который сидел в коридоре на кушетке, и что-то весело себе объяснял. Он даже помахал ей рукой и попытался ухватить за руку. Вероника инстинктивно отпрянула в сторону, а врач, повернувшись в сторону старика, не сбавляя темпа, сурово погрозил ему пальцем и улыбнулся ей. И она опять ощутила спокойствие и защиту. Она начинала себя ловить на мысли, что ей становится не то чтобы страшно, но хотелось поскорее уйти отсюда. Навстречу по коридору шла медсестра. «Здравствуйте, Андрей Михайлович, у нас всё нормально», - как-то проворковала она. И посмотрела на шедшую за ним Веронику. Взгляд её с приветливого стал полным сочувствия и жалости. А ещё с некоторой досадой и плохо скрываемой ревностью. Это задело Веронику. И смутило. Во-первых, она не любила, когда её жалели. Во-вторых, ей были непонятны причины такого взгляда. Эту женщину она видела впервые. Но Вероника шла, не сбавляя темпа за своим ведущим. Врач, молча и приветливо кивнул медсестре, и, пройдя ещё шагов, пять, остановился у кабинета. На двери была табличка с надписью «Тасалин А.М. Главврач». Достав из кармана ключ, он, не спеша, трижды его провернул в замке и открыл дверь, жестом приглашая Веронику войти. Она подошла к двери и переступила порог его кабинета. «Прямо на стул перед столом», - услышала она сзади его голос. Вероника подошла и села. Дверь тихо закрылась. Доктор неторопливо обошёл её и сел за стол. Затем он взял правой рукой графин с водой, стоявший на столе, левой рукой вынул крышку, закрывавшую горлышко графина и медленно наполнил стакан на две трети. Каждое бульканье воды эхом отдавалось в голове Вероники и с каждым плеском, она всё сильнее ощущала жажду. Наполнив стакан водой, он вежливо протянул его ей и сказал: «Это вода. Её можно пить. Пей, пожалуйста, ведь ты этого очень хочешь». И опять улыбнулся.

34

Он жил в этой стране. Он любил её. Любил, не смотря на то, что она топчет своих граждан. Нет, не с ненавистью она это делает. С обычным безразличием. Как-то не принято в ней ценить человеческое «я». Может потому, что на огромной территории живёт много людей? А раз людей много, то зачем ими дорожить? Ведь дорожат тем, чего мало остаётся. Но русскому человеку хорошо только в России. Если рождён в России, то и жить хорошо будет только в России. Именно жить душой. И понимаешь, это, когда покидаешь её. Всё равно тебя тянет обратно. Условия жизни, бесспорно, лучше там, «за цивилизованным бугром», но душа русского человека свободна только здесь. Судьба нашей России такова, что через определённые промежутки времени, происходит «чистка» населения. Причины различны. Национальные, социальные или ещё какие. Они зависят от этапов развития и возникших, связанных с этим, причин. И тогда возникает острое желание побыть некоторое время вдали от границ нашей необъятной родины. В этот момент, как никогда, осознаёшь необходимость быть гражданином другой страны, чтобы до тебя не дотянулись заботливые руки матери-родины. Ибо её объятия в этот момент становятся особенно крепкими. Но проходит время, и кажется, что это никогда больше не повторится. И хочется вернуться в родную, пыльную, грязную, но свою красивую землю. С её разухабистыми направлениями, поскольку дорогами это назвать нельзя. С русским матом и водкой. С добротой и сердечностью. Где всё просто. Где одновременно любят, но не ценят деньги. С людьми, готовыми отдать последнее, но и запросто могущими вас ободрать как липку. Она как красивая женщина, одетая в грязное драньё. Душа её чиста и прекрасна. Она полна сочувствия и жалости. Она не обижается на тех, кто имеет её без её согласия. Она всё прощает. И то встречает тебя с караваем хлеба и солью своей, то провожает тебя с окровавленной дубиной, которую ей вкладывают не по её воле. Причём, ему казалось, что большинству людей больше часто эта дубина нравится больше, чем её хлеб с солью. Как будто они получают особенное удовольствие от этого лупцевания. А она это чувствует. Она это хочет изменить и не может. А поэтому и стоит такая одинокая и непонятая. Покорная и прощающая. Всё это понимающая и страдающая от этого. Принимающая на себя все страдания и унижения за всех нас. Словно пытаясь искупить грехи всех согрешивших и возродиться заново, оставив всё в прошлом, пронеся через все испытания, светлую и непоколебимую веру. Вот такая патологическая любовь. С садо-мазохистским уклоном, но от всего сердца. Любовь, постигнуть и понять которую, может только душа русская. Поскольку именно для этой души и существует она, эта любовь.
Так он думал. И приходило это не сразу. Постепенно. Год за годом он это для себя открывал. Вернее, ему открывалось. Он не понимал тех, кто уезжал из России, проклиная и браня её. Нет лучшей жизни вдали от родины. Могут быть деньги, может быть благосостояние, положение в обществе, ещё что-либо материальное и глобальное. Но спокойствие души русской возможно только там. Там, где она появилась в русском человеке. В России.
Пять лет учёбы пронеслись. За это время он получил все необходимые знания, определяемые программой его обучения и подготовки. Что для него была эта маленькая медаль? Он не стремился к ней. Она к нему пришла «по ходу». Он никогда не ставил себе цель её получить. Но когда что-либо идёт в руки само, глупо отказываться от этого. Нельзя сказать, что он ей кичился. Нет. Но гордость испытывал. Он знал, что на его распределении это никак не отразится. Поскольку распределение было не по медалям и учёбам. А по возможностям тех, кто хлопотал за выпускников. Как говорил один холёный, молодой, перспективный генерал, с лицом явно не обезображенным интеллектом, «необходимо иметь не только хорошие гены, но и посевное поле». Вот такая селекция. От каждого по способности – каждому по тому, что дадут. Он просто учился. Для себя. Учился тому, что хотелось. Особенно с интересом относился к психологии. И жалел, что по программе ей отведено так мало. Лучше было бы сократить до минимума, например, до сухих цифр историю родной партии и философии братских партий. Партийно-политическую работу, «которая должна проводится у роте, у батарее, у эпицентре ядерного взрыва», как говорил один из преподавателей данной дисциплины. Учился он, в принципе, легко. Он научился управлять поступающей к нему информацией. Он понимал, что многое из того, чему его учили, ему просто в реальной жизни не пригодится. Видел это на практике в воинских частях, куда их возили. Поэтому мог после сдачи очередного экзамена вычеркнуть из памяти всё лишнее. Этой фильтрации он не учился. Это приходило само. Он учился только использовать это. Вовремя. Два первых курса он работал на зачётную книжку. Потом она работала на него. Ему не было стыдно. Он не считал правильным, что ему нужно учить то, что сразу забывается после отметки и росписи преподавателя. Да и многие преподаватели без конспекта «плавали» по своей дисциплине. Стыдно было им. Не стыдно не знать перед теми, кто стыдится за своё незнание. Учился сам и помогал другим. С третьего курса, подгоняемое ветром перемен, началось для него, как и для других отличников, свободное посещение и планирование учебного процесса. Вплоть до досрочной сдачи экзаменов и зачётов. У них была своя аудитория, где можно было, перед тем как углубиться в процесс познания непознанного, как следует выспаться, улёгшись на парту, предварительно закрыв входную дверь на замок. Был выбор. И расчёт только на себя и свои силы. Каждый выбирал сам. С кем идти. Каждый рисковал. Кто-то возвращался к общей массе и плыл по привычному для всех потоку обучения. Ему же нравилась свобода. Свобода выбора. И возможность что-то изменить своими руками и мозгами. Он выполнил норматив мастера спорта по стрельбе, защитил совместно с «рыбой» заумный военно-научный дипломный проект с заявкой на изобретение, название которого забыл после защиты, получил вместе с аттестатом о высшем образовании золотую медаль за учёбу и лейтенантские погоны. Да, он любил стрелять. Особенно из пистолета. Навскидку. Выпуская за десять секунд обойму «ПМ» и кучно укладывая пули в угловатую мишень. Так ему позволял стрелять преподаватель, который видел, что стрельба для него не просто выполнение норматива на оценку, а часть его ощущений. И поэтому проводил с ним занятия индивидуально. Они были чем-то похожи. Этот подполковник и курсант. Оба одержимые тягой к меткой и быстрой стрельбе. И кто из них был лучше, было трудно сказать. Они были равны. Этот подполковник был его первым настоящим учителем. Запах жжёного пороха, металлическое лязганье затворной рамы, вырывающиеся из ствола искры, глохнущие уши и приятная отдача оружия, зажигали в нём азарт. Его рука срасталась вместе с рукояткой пистолета, а глаз был продолжением ствола. Десять секунд без дыхания и восемь выстрелов. Потом выдох и учащённое сердцебиение победы. Он любил стрелять. И ещё не знал, к чему это его приведёт. Он ещё много не знал тогда. Не знал, как сложится его дальнейшая жизнь, что она ему уготовила. Какие повороты его подстерегают, через что ему предстоит пройти и что предстоит понять и осознать. Он подставлял своё лицо свежему ветру первых, настоящих, самостоятельных шагов по жизни. Было легко и немного тревожно. Но здорово. Отгремел выпуск с маршем «Прощание славянки», сверкающей и начищенной медью оркестра, золотой мелочи, искрящейся в воздухе и падающей на асфальт плаца, который прогибался под начищенными сапогами выпускников. Они чеканили шаг, словно пытаясь оставить свой след на этом асфальте для тех, кто пойдёт по нему также, с новыми лейтенантскими погонами спустя год. Потом всей группой пили из хрустального рога шампанское, которое омывало ромбики значков ВУЗа. Пили, обливались и смеялись. Когда рог опустел, его ударили об асфальт. Во все стороны брызнули сверкающие осколки хрусталя. Каждый взял себе на память по маленькому осколку. Он хранил его до сих пор. И всё помнил. И не о чём не жалел. Он был благодарен судьбе за эту учёбу. Потом была выпускная ночь с застольем и весельем в одном из частных домов на окраине этого подмосковного городка. Ночь с костром, шашлыками и песнями под гитару. Ночь с обилием водки, шампанского, с друзьями, жёнами и подругами. Ночь с воспоминаниями и осознанием того, что всё это уже прошло. Что-то хотелось вернуть, что-то нет. Ночь, когда все прощали друг друга, желали удачи и загадывали о следующих встречах. Ночь с соловьями на рассвете, когда истлевшие угли уступили место восходящему солнцу. Что-то заканчивалось, но что-то и начиналось. Его ждало распределение и дальнейшая служба. Он уже знал, куда ему предстоит ехать.

35

Его ждала Москва. Это было прекрасное распределение. Многие об этом мечтали. Нет, конечно, были и лучше варианты, но и это было доступно далеко не каждому. Что сыграло роль в его распределении? Учёба? На некотором этапе это было необходимым условием. Но не достаточным. Достаточным условием была «волосатость» его руки. Она была не то чтобы сильно уж так «волосата», но определённая растительность наблюдалась. Его отец был партийно-административный хозяйственник среднего звена. С обширными связями не только в родном городе, но и в столице. Похлопотав за умного отпрыска перед коллегами, одноклассниками и просто знакомыми с «тяжёлым» весом, его отец добился того, что в училище пришёл именной запрос на выпускника-медалиста. Судьба его распределения была фактически решена. Но тут были очень интересные моменты. Момент первый. Он об этом не знал. Он думал, что просто ему подфартило. Плюс упорный труд в учёбе. Всё-таки в нём ещё была та юношеская наивность, которая исчезает очень быстро при определённых обстоятельствах. Момент второй. Если бы он узнал об этом, то мог этим и не воспользоваться. Просто мог отказаться и всё. Из принципа. На то были причины. Его отец был типичным представителем воспитания «улицей» и примерами других. Они не играли вместе в футбол, они вообще вместе никогда не играли. Не учил он своего сына кататься на велосипеде, роликах и прочим атрибутам детства. Их у него не было. И это не считалось нужным. Мотивировалось это тем, что мальчик и так был «сорвиголова» и эти опасные вещи могли быть ему только во вред. Они не обсуждали вместе ни детские, ни юношеские проблемы. Папе было некогда. Он был целиком погружён в карьеру и работу, так как считал, что для мужчины это главное. Это был идеальный образ делового, занятого главы семейства, погружённого с утра до позднего вечера в работу, встречи, переговоры, что-то ещё. Дома его практически не бывало. В любое время мог раздаться телефонный звонок и забрать его на службу. Он не старался вникнуть в дела сына, говоря, что мальчики должны сами разбираться со своими проблемами и учиться жизни. Он никогда не учил его стоять за себя, не учил, как нужно драться за свою честь. Повторяя одно и тоже всегда «жизнь научит, жизнь покажет». И его сын шёл в эту жизнь, подставляя свой любознательный нос под оплеухи, получая по зубам за свой неуёмный язык. Так он и учился гасить все обиды и переживания, в себе молча и безропотно. Ему хотелось видеть в лице отца не только родителя, заботящегося о том, чтобы его чадо было одето, обуто и сыто, но, прежде всего, друга, защитника и учителя. Увы, научиться у него он смог только одному – необходимой жёсткости. И это было всё. Отец не видел в своём сыне продолжателя. Почему? Он не знал. Он относился к нему всю жизнь как к маленькому и не доверял ему ничего серьёзного. Он как-то странно всегда советовал ему «не выделяться», но и не быть «хуже всех». Он не восторгался его достижениями в учёбе, хотя часто он был лучшим по успеваемости среди всех в классе, не радовался его эрудиции, вообще редко его хвалил. А сыну так хотелось «заработать» долгожданное признание от отца. Но он его так и не дождался. И со временем даже малейшее участие отца в его жизни он воспринимал как плату за непризнание. Нет, он любил его. Да и отец любил своего сына. Но любовь эта была какая-то надуманно-стыдливая. Прикрытая надуманной мужской твёрдостью и жёсткостью. Позднее, он понял, что его отец просто боялся его. Он не знал, с какой стороны подойти к ребёнку, как с ним обращаться и о чём с ним говорить. И углублялся в свою карьеру, отдаляясь от семьи. И пропасть между ними становилась всё больше и больше. Сначала его раздражали книги, которые отец подсовывал, примеры и газетные вырезки из серии «жизни выдающихся современников», на основании которых строилось воспитание главы семейства. Поскольку они не являлись для него примером. Примером он хотел видеть собственного отца. А тот был далёк от этого. Он всегда был недоволен своим сыном, всегда поучал его и критиковал. Призывая с одной стороны не плестись позади остальных, а с другой стороны предупреждал о нецелесообразности бега в первых рядах. «Быть в золотой середине» – было главным в воспитании. Он просто не понимал, что его сын не может быть в середине. Он был рождён лидером. Не важно, каким – большим или малым. Но он был лидер. И не понимал, что, отправляя сына в середину, он просто мог его сломать как личность. Но сын не сломался. Научившись у своего отца жёсткости и твёрдости, он сломал не себя, а взаимоотношения с отцом. И стал воспринимать его просто как родителя. Без права быть примером и авторитетом. И старался обойтись без его участия в своей жизни. Так же как и он обходился без участия своего сына в своей жизни. И когда он узнал о том, что отец помог ему в распределении, узнал случайно – ему об этом намекнул начальник курса с нескрываемым удивлением, сначала рассвирепел – ведь он не просил его об этом. Но потом успокоился и воспринял это как справедливую оценку его труду. Ведь всё-таки он имел право на хорошее распределение. А без «волосатости» на него рассчитывать не приходилось. Рядом было много сокурсников, знания и способности которых были на порядок ниже, но, благодаря связям, они распределялись по военным НИИ, академиям для «продвижения науки», и прочим «лакомым кускам», не доступным простым смертным. Поэтому, он ничего не сказал отцу о том, что узнал о его помощи. Он понимал, что отец это сделал больше для себя, чем для него. Чтобы было чем похвалиться за сына перед своими коллегами. А то вдруг сын сам бы не смог чего-то добиться в жизни. Он этого боялся, так как не доверял ему. Не верил в него. В него верила только мать.

36

Мать его была учительницей русского языка и литературы. Но, поскольку сын её в детстве был мальчиком болезненным, не работала, и занималась воспитанием ребёнка и ведением домашнего хозяйства. Денег, в общем-то, хватало. Трёхкомнатная квартира, мебель и другие атрибуты мечты советского достатка. У них в семье было много такого, чего себе не могли позволить другие. Но и, естественно, не было многого, что было у других, тех, кто находился выше на этой лестнице недостроенного коммунизма. Обычная семья партийно-хозяйственного номенклатурщика среднего звена. Со всеми вытекающими льготами, возможностями и укладом. Однако мать была женщиной приземлённой и домашней. Её не привлекали светские тусовки отца. Она всячески избегала в них участвовать, из-за чего нередко между родителями вспыхивали перепалки и ссоры. Ведь некоторые такие светские сборища и визиты требовали участия супруги вместе с супругом. Она не любила шумных компаний, ей больше по душе была тихие семейные вечера, семейные походы, семейный отдых. Однако такое случалось очень редко. Практически всегда на подобные намёки отец говорил матери о том, что у него нет времени на всё это, что большая часть его жизни посвящена работе, что работает он для семьи и на её благо. Однако время шло, а отношения в семье вряд ли становились душевнее. Как-то все уходили в разные стороны. Мать отдельно, отец – отдельно, сын – сам по себе. Хотя все вместе завтракали, ужинали, обедали, но не хватало чего-то настоящего и тёплого. Многие видели в их семейных отношениях идеал. Непьющий, респектабельный глава семейства, настоящий хозяин, умеющий вести беседу и произвести впечатление, заботливая, спокойная, ласковая жена и мать, эдакий крепкий тыл и опора, любящий и скромный сын. Идиллия. Однако внутри всё было не таким розовым и безоблачным. Мать это понимала. Она видела, что всё разъезжается в стороны. Она видела, что они с отцом теряют сына. Теряют его понимание. Он отгораживался от них. Она стремилась к сыну. Пытаясь не выпасть из его мира. Она помнила, каким был этот мир в его детстве. У неё всегда в нём было своё место. Но сейчас она видела, что её место постепенно движется к выходу. И что за ней скоро хлопнет и закроется дверь. И дверь эту закроет её собственный сын. Она неоднократно пыталась поговорить на эту тему с мужем. Нет. Всё безрезультатно. Он отмахивался, что-то говорил о переходном возрасте, что все так живут, не надо излишних трагедий, что он не хулиган, не пьёт и не курит, на него нет жалоб, в школе – отличник и общественник, так о чём вести разговор? Мать переживала и нервничала. И от этого совершала ещё больше ошибок. Она стала следить за ним, за его поведением, общаться с родителями его друзей и так далее. Однажды у неё произошёл крупный разговор. Потом она себе так его и не простила. Однажды, в кармане рубашки сына она обнаружила свёрнутый вчетверо тетрадный листок. Мать собиралась стирать рубашку и, как водится, проверила перед стиркой карманы. Достав листок, она увидела, что на нём аккуратной девичьей рукой (судя по почерку) написано имя его сына. Сердце матери дрогнуло. Ведь ещё ни разу они не разговаривали с ним об отношениях с девочками. Она понимала, что там, в записке, что-то очень личное. То, что принадлежит только её сыну и писавшей. Она понимала, что это читать ей нельзя. Но… Что-то её подтолкнуло, и она уже разворачивала листок. Это была обычная записка. Обычных и в тоже время необычных романтических отношений детства, перемешанных с начинающейся юностью. Внизу письма был отпечаток губной помады с поцелуем. И ещё много чего, что обычно пишется тогда, в далёкой нашей детской, романтичной юности. Она дочитала, хотела свернуть и уже думала о том, как эту записку отдать сыну, как подняла глаза и увидела его. Он стоял и смотрел на неё. Какие у него были глаза! Она не видела таких глаз у него никогда! Серость его глаз захлестнула волна обиды, беспомощности, стыда, сожаления и ненависти. Он выхватил из её рук письмо и вышел из комнаты. Мать пошла за ним, пытаясь, остановить сына. Он повернулся и сказал ей: «Отстань. Надо мной и так все смеются. Что ты следишь за мной? Я что – больной или инвалид? Вот ты уже шаришь по моим карманам и читаешь чужие письма. Я доверял тебе. Теперь – нет. Оставь меня в покое. Предательница. Ещё раз такое случится – я уйду из дома». Он сказал это тихо и спокойно. Только в глазах его были слёзы. Потом открыл дверь и вышел из дома. Пришёл он вечером. Где-то около одиннадцати. Когда она открывала ему дверь, а он прошёл мимо неё, не поднимая глаз и не смотря в её сторону, ей показалось, что она почувствовала запах. Запах, который свойственен людям, которые курят. Он лёг спать. Молча. Когда он уснул, она подошла к его куртке. Немного постояв, она засунула руку в карман и обнаружила там открытую пачку сигарет. Она знала эти сигареты с изображением трёх ракушек. Их выпускала местная табачная фабрика. Это был «Золотой пляж». Засунув пачку обратно, она подошла к окну, и стала смотреть во двор. По щекам её текли слёзы. Ей никогда ещё в жизни не было так плохо, как было сейчас. Она знала, что не расскажет отцу об этой находке. Иначе будет ещё хуже. Ему было двенадцать лет. Она поняла, что, так как было раньше, уже никогда не будет. Хотела сделать лучше, но сделала только хуже. И действительно, их взаимоотношения стали совершенно другими. Сын стал молчаливым и угрюмым, в разговоре с ней чувствовалась некоторая раздражительность, даже некоторые элементы издевательства. Казалось, что он специально старался разозлить свою мать, доставить ей боль. Он стал дерзким и вспыльчивым. От ласки и нежности не осталось следа. На все предложения поговорить и выяснить отношения, сын отвечал отказом. Он говорил, что всё и так ясно и разговаривать не о чём. Отец видел в таких переменах преобладание мужского начала. И говорил, что у парня идёт процесс возмужания и не стоит этому мешать. Мать не говорила отцу об истинном положении дел. Это происходило между ними. В присутствии отца всё было мирно и сдержанно. Матери было плохо. Она всё посвятила воспитанию сына, пытаясь дать ему, всё то хорошее, что могла. И сейчас перед ней стояла стена. И она не знала, что ей делать. Как идти через эту стену? Или не идти? Она знала одно – рушить эту стену нельзя. Но и что делать она не знала. Она поняла, что сейчас они потеряли своего сына. Своим материнским сердцем она осознавала, что пройдёт время, он должен всё понять и простить. Но сколько времени пройдёт? И поймёт ли он? Простит ли? А жить ему теперь будет тяжелее. Как и ей. Ей помощи ждать не от куда. И ему. Она стояла у окна и тихо, беззвучно плакала. Она теперь так часто стояла у окна по вечерам. Смотрела во двор грустными и заплаканными глазами.

37

Всё. Учёба осталась позади. Впереди был отпуск. Потом распределение по месту прохождения службы. В отпуске будет его свадьба. Всё уже решено. Заявления поданы в ЗАГС. Кто была она? Вроде бы обычная девчонка. Нельзя сказать, что она отличалась необыкновенной скромностью и тихостью. Выпускница педучилища со средним баллом аттестата «3,35» обычного провинциального городка. Познакомились они год назад. На училищной дискотеке. Встречались, общались и так далее. Решили пожениться. Точнее, предложила она. Он против не был. Обучение заканчивалось, все однокурсники поголовно стали жениться. Ехать одному было скучновато, да и не хотелось. Любил ли он её? Наверное, нет. Было как-то удобно, наверное. Но безразлична она ему не была. Скорее это была влюблённость по необходимости, которую часто путают с любовью. Любила ли она его? Ему тогда казалось, что да. Ласковая, тихая, заботливая. Такая домашняя и надёжная. Настоящая хранительница тыла офицерской семьи. Впрочем, он довольно скоро понял, что ошибался. Но это было позже. А пока… Пока уже гремела свадьба в самом центральном ресторане этого городка. Много гостей, как со стороны жениха, так и со стороны невесты. Шутки, тосты, выяснения отношений в коридорах. Ликования, ликобитие, состояние общего упития. В общем, всё как положено. Свадьба удалась. Слёзы мам и пап. Его родители были не очень довольны выбором сына. Но прямо никто ничего не говорил. Родители невесты были в восторге. Распределение в Москву. Да ещё с квартирой. Пусть хоть и однокомнатной, но в Москве! Квартиру молодожёнам «пробивал», естественно, его отец. Подарки, мебель, кухонная утварь, миски, ложки, кастрюли, плошки. Всё как у людей. Отпуск, совмещённый с медовым месяцем, провели в Крыму. Чёрное море, пляж, отдых и прочее. Всё было замечательно, памятно и безоблачно. Но всё когда-нибудь заканчивается. Настало время ехать служить. Контейнер с вещами был уже в пути. Приехали, обустроились. Началась семейная жизнь. Она предложила с детьми немного повременить. Мол, пока молодые, надо немного пожить для себя. Тем более, Москва. Столько развлечений. Он не возражал. Честно говоря, он себя отцом как-то представлял слабо. А что и как – никто ему об этом ничего не говорил, не учил, да и просто об этой теме и не заикался. Считалось, что всё это приходит само собой. А к нему пока что-то не приходило. Видимо, где- то задержалось в пути. Он служил, уходя утром и приходя поздно вечером. Как известно, молодых специалистов у нас всегда ценят, а поэтому стараются на них навалить как можно больше. «С новеньких шкуру дерут» – такая вот пословица. Плюс «вливание в коллектив» – что означает обязательность питейных церемоний с начальниками и сослуживцами. Самыми разными. Их так сразу становится много. И времени у них на это всегда хватает. Она на работу пока не устроилась. Мотивация была следующей – то далеко ехать, то мизерная зарплата – лучше дома сидеть, чем за просто так работать, то не по специальности. Он особо не возражал, денег вроде бы хватало. Но как выяснилось, хватило их не на долго. У его жены появились подружки, которые просто не выводились из их дома, которые постоянно таскали её по каким-то парикмахерским, магазинам, барам и ещё куда-нибудь. Или просто сидели на диване у телевизора, просматривая сериалы, которые тогда только стали появляться на экранах наших телевизоров, вздыхали об отсутствующей красивой жизни, пилили и красили свои ногти и хихикали над достоинствами отсутствующих подруг. У неё началась своя женская жизнь. Столица кружила ей голову. Казалось, что джин, томившийся долгое время в тесной бутылке, вырвался на вожделённую свободу. Стало не редкостью то, что она иногда приходила домой позже его. Потом ей стало не хватать денег. Ему в пример приводились другие мужья и друзья её знакомых, которые «всегда найдут денег для своих любимых». Он удивлялся и говорил, что на его службе просто нет возможности подработать, но она была непреклонна. Дух кооперативного движения с элементами «сладкой жизни» её просто пьянил. Он постоянно слышал упрёки о собственной никчемности, о том, что его нельзя назвать мужиком, так как он не в состоянии обеспечить свою семью в лице собственной жены. Начались скандалы и ссоры. Её стали привозить домой какие-то посторонние парни. Их лица были явно не обезображены интеллектом, но машины были достаточно престижными. Он стал понемногу прикладываться к бутылке. От тоски. От обиды. От всего. Она смеялась и называла его тюфяком, «сапогом» и служакой. Один раз он, пьяный и разгорячённый очередной ссорой, выбежал выяснить отношения с одним из подвозивших её парней. Но из машины вышли ещё двое. На следующее утро он не пошёл на службу. Сильно болел правый бок. На левой скуле чётко вырисовывался хороший, «от души» синяк. Попинали его хорошо. Она в тот вечер уехала. Приехала только через два дня. Посмотрела на него, бросила ему: «Хлюпик. Даже постоять за себя не можешь». Он вскипел и бросился к ней. Она закричала и заперлась в ванной, крикнув ему через дверь: «Только тронь меня пальцем! Потом до конца своей жизни будешь мочиться кровью!». Он вышел на балкон. Закурил. По его щекам текли слёзы. Он понял, что это конец. Это ему сказала его жена. Впрочем, нет. Она уже не его жена. Он подошёл к ванной и сказал, чтобы она вышла. Через полминуты раздался неуверенный щелчок шпингалета, и приоткрылась дверь. Она опасливо выглянула, оценила на всякий случай расстояние до входной двери и вопросительно уставилась на него своими безоблачными голубыми глазками. «Я развожусь с тобой. Завтра же», - тихо сказал он. Она тут же ему ответила, словно ожидала: «Не пугай меня, дорогой мой, я и сама от тебя уйду. Только учти, я буду…» «Не будешь. Я тебе всё оставлю. Мне с тобой делить нечего», – перебил он. «Я просто балдею от твоей щедрости, хоть напоследок ты себя ведёшь как мужчина. Смотри, а то расплачусь сейчас», – хихикнула она ему. И уже совсем другим, каким-то деловым тоном сказала: «Марик всё устроит. У него знакомые везде. Не то, что у тебя, бестолкового. Я думаю, что за три дня всё успеем. Ты, кстати, уже подыскал себе, где будешь жить? Кто такой Марик? Это тот, кому ты хотел начистить физиономию». «Не волнуйся, я съеду с квартиры на следующий день после развода», - усмехнулся он ей. Она ушла. Быстро и торопливо. Словно боялась, что он передумает. Он остался один. Его родители не знали обо всём этом ничего. Он не говорил. Он знал, что начнутся упрёки в том, что он поторопился. «Вот мы в своё время делали всё не так», – так бы говорилось, каждые пять минут. Надоело всё. Надоело. «Может, потом, как-нибудь скажу. Пусть всё успокоится», – говорил себе он. С одной стороны ему было жаль всего того, что от него уходило. С другой стороны, он ощущал какое-то дикое освобождение. Это всё было для него чужим. Это было всё не его. Он позвонил своему сослуживцу и спросил, можно ли ему пожить у него некоторое время. Тот был холостяком и жил в общаге. После трёх минут расспросов, что и как всё было выяснено и обговорено. На том конце провода было сказано: «Приезжай когда хочешь. Хоть сейчас». Отлично. Чего тянуть. Значит, так нужно судьбе. Он собрал чемодан и поставил его наготове. Она не обманула. Через три дня они были разведены.

38

На его службе уже все давно были в курсе. Служба такая. Специфическая. Сослуживцы начальствующего состава сочувственно и мягко выясняли причины, осторожно спрашивали о планах. Намекали на трудности, по служебной лестнице, если он не изменит своё поведение и не переосмыслит дальнейшую свою жизнь. А ему надоели эти участливые официально-протокольные физиономии. Он уточнил по поводу своего возможного увольнения. Реакция была незамедлительной. За день до развода у него был телефонный разговор с отцом. Тот говорил ему о том, чтобы они не делали глупостей, во всём разобрались и так далее. Поведал ему о том, что с таким отношением к жизни на его служебной карьере можно поставить крест и так далее. Партия не простит, родина не поймёт и на нужные посты не отправит. Хотя, какая партия? Уже произошёл крах КПСС. Все восторженно и брезгливо бросались полученными в обстановке осознания своей гражданской позиции партбилетами, жгли, рвали, кто-то по привычке укладывал их в пачку с остальными документами (на случай «прихода наших»). Перестройка с криками «Долой!» продолжалась. Сын внимательно выслушал своего отца, но сказал, что думает увольняться и своего решения не изменит. Сказал, что хочет пополнить ряды кооператоров и «краснопиджачных» бизнесменов. Чтобы денег заработать побольше. И не жить на зарплату. К его удивлению, после некоторой паузы, отец бросил: «Дело твоё. Я должен навести кое-какие справки. Пока отдохни». Ага, он так и сделал. Перестал ходить на службу. Ему сказали, что его уволят в течение месяца. Такой оперативности можно было только завидовать. Впрочем, в армии всегда тех, кто хотел уволиться, не увольняли годами. Кто хотел служить, но по каким-то причинам «попал под случайную» раздачу, могли уволить в течение недели. За этот месяц он вспомнил опять свою холостяцкую юность со всеми вытекающими и втекающими последствиями. Спустя две недели ему позвонил отец. Сказав, что бездельничать хватит, он дал ему адрес, телефон и фамилию какого-то парня. Сказал, чтобы он ему позвонил. От имени отца. Позвонив по данному телефону, он получил приглашение приехать не куда-нибудь, а в «офис». Это слово тогда звучало также магически, как «сотовый телефон», который всегда не к месту постоянно трещал в карманах и руках своих, одетых в кашемир, обладателей. Приехав в офис, он пообщался с парнем своего возраста, шея которого была стянута пёстрым галстуком, подпирающего крахмально белый воротник рубашки, на которую небрежно налегал красный пиджак. Это был его директор, которого все величали по имени-отчеству. Ну а он, понятное дело, был уже его заместителем. Его тут же представили персоналу этой фирмы. Персонал был немноголюдный. Человек восемь. Включая двух водителей, секретаршу с масляными глазками, томным голосом и выдающимся бюстом, мерно подпираемым стройными ногами, кокетливо торчащими из-под минимальной юбки, главного бухгалтера – женщину очень средних лет, видимо всю свою учётную жизнь отдавшему какой-нибудь базе снабжения, о чём говорила её стать и определённый лоск, уборщица, скорее всего попавшая под сокращение в какой-нибудь средней школе рабочей молодежи, двух совсем молодых коммерческих агентов, как называли просто пацанов на побегушках. Потом они уединились с директором в его кабинете, где последний популярно объяснил ему его обязанности следовать указаниям шефа и ничего не делать без его разрешения. И уточнил его зарплату. В общем, довольно интересная сумма. Его настораживало явное несоответствие размера заработной платы выполняемым обязанностям. Но несоответствие выражалось в высокой зарплате. Впрочем, он списал это на отличие жизни бизнесмена от жизни военного. И забыл. Так потекла его новая жизнь. Через месяц он тоже был одет в красный пиджак, в его руках постоянно улюлюкал «мобильник», его возил шофер на машине фирмы. Отец нашего «нового бизнесмена» не остался в стороне. И подарил сыну квартиру в Москве. Однокомнатную. Довольно близко к центру. Правда, торжественно вручая ключи, он наклонился к его уху и тихо сказал ровно и жёстко: «Не забывай. Это последнее, что я смогу для тебя сделать». Он пропустил эти слова мимо ушей, не придав им значения. А точнее, придав им не более чем простому капризу седеющей номенклатуры. И вот всё закружилось в незнакомых и завораживающих словах «сделка», «брокер», «акцепт», «авизо», «предоплата», «нал и безнал», «расчётный счёт». Все вокруг всё продавали, покупали. Новая жизнь, новые люди. Новый круг. Вокруг были молодые и не очень, преуспевающие, деловые, занятые. Причём, многие, из которых, были заняты своим делом гораздо меньше, чем об этом говорили. Но у всех всегда не хватало времени, все куда-то торопились, на какие-то встречи, переговоры, совещания. Ужины в ресторанах и деловые обеды. Неизменные их атрибуты – бренди, называвшееся везде коньяком «Наполеон» или ликер «Амаретто» с привкусом миндаля. Автомобили, запах дорогих одеколонов и духов, респектабельное одеяние, манеры поведения, почерпнутые из фильмов и книжек по этикету, прочитанных второпях. Денежные знаки родной страны обесценивались инфляцией, проценты никто не высчитывал. Покупали, умножали на два или три и продавали. Главное, нужно было узнать, где купить. И успеть. Кто успевал, тот становился богаче. Кто опаздывал, становился беднее. Никаких налоговых инспекций и полиций. Никаких налогов. Этого ещё ничего не было в глобальном плане. Это было время созидания быстрых и больших денег. «Чёрные» фарцовщики стали «белыми» бизнесменами. Деньги делались быстро. Но в большинстве своём они также быстро и тратились. Контрасты жизни били ключом. Все тайные желания, подкреплённые наличием денег, вырывались наружу. Это порождало и зависть, и неприязнь, и подсмеивание. И ненависть. В желании обойти друг друга и что-то кому-то доказать, самоутвердиться. Именно в то время были сколочены основные нынешние капиталы. Особенно помогали связи. Комсомольские и партийные. Как оказалось позже, отец его директора и его собственный отец где-то пересекались в партийных линиях. Но, справедливости ради, надо сказать, что он не довольствовался второй ролью. И стал замечать, что его директор где-то начинает ему подражать и брать с него пример. Его хватка, цепкость, артистичность, умение «заговорить» собеседника увлекали директора. Кстати, звали директора Александр Юрьевич. А он называл его Саней. Саня был человек несколько самолюбивый, эгоистичный, как многие начальники. Нельзя сказать, что блистал умом. Он был закоренелый троечник. Но, несмотря на это, пробился в «комсомольцы», заимел связи и опыт. Питал слабость к женскому полу. А по сему, всех женщин, кто попадал на его бизнесменском пути, независимо от возраста, стремился затащить в постель. Говоря при этом, что это наиболее действенный способ получения из женщин верных помощников. Он был иного мнения, по пути начальника не шёл. Но это не останавливало Саню. Его список постоянно пополнялся. Там были оператор банка, где обслуживалась их фирма, секретарши фирм-партнёров и фирм-конкурентов, товароведы, продавцы и директора магазинов, куда сдавался товар, бухгалтера и просто подвернувшиеся под руку и случайно об него зацепившиеся боком. Саня не терялся в потоке жизни и бурлил вместе с ней. Смеялся и советовал учиться ему у него. Он стал замечать, что Саня всё чаще старается подсунуть ему подписать Договора поставок и другие документы. Внутренний голос советовал ему не делать этого, и он всячески старался этого избегать. От Сани веяло жутким авантюризмом. Он с упоением читал «Золотого телёнка», мнил себя Остапом Бендером и повторял, что «они ещё свой лимон сорвут». В то же самое время их офис стали беспокоить телефонные звонки от главных заводов-поставщиков, которые давали им свою продукцию на реализацию в объёмах пару вагонов в месяц. Расчёты становились всё реже. Саня деньгами просто сорил. Говоря, что за всё платит фирма. Но отчётными бумагами себя не утруждал. Вся наличная выручка собиралась у него. А он распределял её. Вернее, всё чаще уже не распределял. Она просто исчезала в его закромах. Всё чаще и чаще Саня переставал подходить к телефону, говоря, что его нет, что его зам должен уметь всё уладить в отсутствие директора, должен быть способен брать на себя инициативу и принимать решения и так далее. Ему это удавалось. У него был природный дар дипломатического ведения телефонного разговора. Плюс опыт общения с Саней не прошёл ему даром. Но было видно, что это уже не просто так. У них назревали разногласия. Потом были ссоры и выяснения отношений. В конце концов, он потребовал от Сани увольнения и расчёта. Он понял, что будущего у фирмы нет. Все деньги будут Саней «профуканы», а фирма останется с долгами и проблемами с прокуратурой. Саня долго не хотел отпускать его. Приходил к нему домой с выпивкой и просьбой ещё раз всё обдумать. Говорил про огромный потенциал, про то, что он ничего не понимает, что их ждёт светлое будущее и пляжи на Канарах. Он всё понимал. Он не сомневался в том, что, может, именно такое будущее у Сани и будет. Долгое или короткое – это какая у него судьба. А своё будущее при работе с Саней он представлял ясно. И что-то ему этого будущего совсем не хотелось. И он отказался дальше работать под чутким руководством Александра Юрьевича. Саня ушёл. Выплатил ему расчёт – в пять раз меньше, чем обещал, сославшись на временные материальные трудности. Их трудовой контракт был, расторгнут «в письменном виде». Он научился у Сани соблюдать все необходимые юридические тонкости. Во избежание проблем в дальнейшем. И опять остался свободен. Впрочем, он помнил слова отца, который ему как-то сказал: «Не самое страшное, если тебе не заплатили. Ведь раньше тех, кто ходил в подмастерьях, ещё и били. А тебя не били. Скажи спасибо. Ведь это учёба. Тебя обучили. И не взяли за это денег. Скажи спасибо». Он был согласен с этим. Это было единственным, с чем он был согласен с отцом. Через полгода он узнал от секретарши, встретившейся ему в одном из кабаков, которая была уже вся в работе с другим директором, но уже гораздо старше Сани, что фирма их развалилась, Саня пропал, прихватив все оставшиеся деньги, оставив только долги, что их «трясла» налоговая, прокуратура и ещё братва. Оказалось, что Саня, сматываясь, умудрился ещё, и «кинуть» этих ребят. Взяв у них деньги под свои выдающиеся проекты. Сказала, что ей чудом удалось выйти сухой из этой грязной лужи, что их бухгалтер с инфарктом была в больнице. Всё это она ему говорила быстро и негромко, почему-то периодически опасливо озираясь. Они стояли и курили у входа в ресторан. Он выслушал её. Посмотрел на неё и спросил, а каким же именно конкретным «чудным» местом, и каким количеством попыток ей удалось откупиться. Она рассмеялась своим пищащим звонким смехом, кокетливо обозвала его пошляком и, пожелав ему удачи, отправилась к столику своего очередного начальника, игриво покачивая бедрами. Это не удивило его. И не обрадовало. Он простил Саню. Это был стиль руководства и жизни Сани. Он знал, что Александр Юрьевич рано или поздно всех «кинет». Но не мог себе представить, что это произойдёт так скоро.

39

Опять всё сначала. За неделю до расставания с Саней и его фирмой, он познакомился на одной из тусовок с одной молодой особой. Особа была его ровесницей и занималась личным бизнесом. Она занималась поставками компьютеров. Всё шло нарасхват с прибылью процентов триста. Часть прибыли она вкладывала в туристический бизнес, собираясь открыть свою туристическую фирму. У неё были какие-то связи в сферах бывшего советского снабжения. Она жила одна, имела шикарную квартиру и новенькую «девятку». Обычный флирт, начавшийся в ресторане и продолжившийся у неё дома. Она была умна, недурна собой, молода, одетая в фирменные модные шмотки. Что ещё можно было ему желать? Звали её Елена. В общем, они стали вместе жить-поживать. Лена предложила ему быть её помощником в бизнесе. Нельзя сказать, что она давила на него и командовала. Этого не было. По крайней мере, явно. Но во всём чувствовалось, что всё, что его окружает у неё дома, принадлежит и заработано ей, Еленой-прекрасной. Он помогал ей, но в глубине души чувствовал, что это всё не то. Хотя их отношения были приятны им обоим. В том числе и в сексе. Но ему была нужна свобода. Свобода к самовыражению и творчеству. Своему. Не хотелось быть зависимым в позолоченной клетке. Ходить в «шестёрках» больше не хотелось. Хотя для Лены он «шестёркой» в полном смысле и не был. Но его самолюбие не давало ему покоя. Хотелось собственных достижений. С Леной они после шести месяцев совместного проекта разошлись. Тихо, спокойно, с уважением. Без взаимных претензий и обид на что-либо. Просто настало время, они поняли, что их отношения выдохлись, нового ничего не получалось и не намечалось, а старым жить просто надоело. Они, кстати, так и остались друзьями, что встречается не так уж и часто. Два умных человека всегда имеют большие шансы умно расстаться. И она ему ещё не раз помогала. Она была единственным человеком, который ему помог тогда, когда…
Итак, он решил начать свой бизнес. Вспомнил про Крым, который он знал, как свои пять пальцев. Там были знакомые. Он решил заняться поставкой крымских вин. Взяв кредит под залог своей однокомнатной, он приступил к делу. Всё шло как нельзя лучше. У него появились постоянные партнёры и клиенты. Он начал, как говорили тогда, «подниматься». Он был верен себе. Он никогда не говорил родителям ни о своих поражениях, ни о своих удачах. Он просто шёл вперёд. Бизнес пух, он стал подумывать о поставках вина с Кавказа. К нему пришли люди оттуда и предложили свои услуги на паритетных началах. Попробовали. Получилось. Но всё, что хорошо начинается, как говаривал Мерфи в своих законах, заканчивается плохо. Всё, что начинается плохо, заканчивается ещё хуже. И в один прекрасный день, он понял, что потерял всё. Его кавказские партнёры испарились. Вместе с его авансовыми платежами. Вместе с авансовыми платежами клиентов. Судьба в очередной раз показала ему свой копчик. Квартиру его отобрали за расчёты по кредиту. Он ещё остался должен. Он начал прятаться по знакомым. И понеслось. Депрессия, которую он пытался лечить водкой. Потом подсел на иглу. Причём крепко. Героин. Этот период он уже никогда не вспомнит. Его вырезали. Вырезали из памяти. Единственное, что у него осталось и не поддалось стиранию, его некоторые «глюки», в которых он находился на берегу моря. Эти пейзажи не походили на Крым. Это было что-то другое. Он никогда там не был. И ещё была девочка. Та, с которой он столкнулся в тоннеле. Та, у которой в руках были спички. Только сейчас у неё были очень грустные глаза, а по щекам текли слёзы. Она молча смотрела на него и тихо плакала. Словно кто-то показывал ему одни и те же слайды с каким-то непонятным ему пока умыслом. А потом всё исчезало в зелёном тумане, который наползал на его сознание. Наступало состояние отрешения и блаженства. Он не помнил, на что жил и чем занимался. Ему повезло. Его отвели от серьёзных болезней, которые обычно сопутствовали этому «иглоукалыванию». Он сидел на игле девять месяцев. Однажды он встретил свою первую жену. Она не без издевки сообщила ему, что месяц назад умерла его мать. От сердечного приступа. А он, как примерный сын, даже не удостоил своим вниманием её погребение. Его словно обдали ушатом ледяной воды. Ноги стали ватными. Их будто пригвоздили к асфальту. Он ничего уже больше не слышал и не видел. Он повернулся и пошёл от неё прочь. Он шёл, не задумываясь, куда и зачем. Пришёл он в себя перед квартирой Елены. После звонка она открыла дверь и увидела его. Она была уже замужем. Перед её глазами предстало его бледное, безжизненное лицо с пустыми глазами. Со слезами, льющимися из глаз непрерывным, тихим, спокойным потоком. Она затащила его в квартиру и стала вместе с мужем приводить его в себя. После того, как он пришёл в себя, он всё рассказал. Через день его отправили домой, купив ему билет и дав денег на дорогу. Он обещал всё отдать. Но ему сказали, что это не самое главное сейчас. Он прилетел домой. Там ждал его ещё один удар. Отец, узнав обо всём, сказал, что сын не оправдал его надежд, что его дом отныне закрыт для него, что он ему больше не сын. В ответ на это он бросил отцу: «Прожил ты жизнь, седой стал, а научиться у тебя нечему». И ушёл. Жил у друзей. Ходил на могилу матери, стоял на коленях и молил о прощении. Поклялся, что станет настоящим Человеком. Потом пришла к нему весть о том, что его опять ищут кредиторы. Правда, уже к этому были подключены бандиты. Брать с него было можно только одно. Его жизнь. Смерти он никогда не боялся. Но умирать всё же не хотелось. Ему было двадцать восемь лет. И было начало 1996 года. Оставалось одно. Удариться в бега. Туда, где не будут искать. Туда, где он ни разу не был. Он выбрал Сибирь. Но через Москву. Надо было покончить с наркотой. На поезде, «зайцем», у проводников, он добрался до столицы. Муж Лены посоветовал ему обратиться в Питер, где в одном из институтов «обкатывали» новый метод снятия наркотической зависимости на всю жизнь. Там «стирали» из памяти всё, что было связано с этим. Метод был ещё тогда подпольный и неразрешённый. Денег за него не взяли, поскольку никто не гарантировал ничего. Последствия были тоже не известны. Но он знал, на что шёл. Выхода не было. Лечиться традиционно, было долго и стоило денег. Времени не было, а в долги влезать не хотелось, ведь он не знал, сколько ему осталось жить до того, как его найдут. Он решился. Раздумывать не стал. Всё было сделано тихо, профессионально и подпольно. Вся операция прошла быстро и успешно. Без осложнений. Он ничего не помнил из того, что с ним было. Наркотики ушли бесследно. Но у него осталось ощущение, что что-то его всё же покинуло. Что-то дорогое и неуловимое. Что он никогда не ощущал, но без чего ему было как-то не так. Впрочем, это ощущение всплывало периодически. Где-то раз в год. И тогда у него наступала тихая тоска. Тоска по тому, что ушло и больше никогда не повторится и не вспомнится. Позднее, он научился с этим бороться. Но это осталось всё равно с ним на всю жизнь. За всё нужно платить. Платить памятью за отсутствие в памяти каких-либо эпизодов. Платить памятью за отсутствие памяти. Потому что всё связано. Выбросив из цепи звенья, неминуемо делаешь эту цепь короче. А значит, эта цепь уже не та, это уже цепь другая. После операции он обнаружил у себя способность «видеть» людей. Он мог, пообщавшись совсем немного времени с человеком, написать его психологический портрет. С примерными его проблемами и причинами этих проблем. При этом он не просто писал, а старался писать, исправляя. Интуиция ему подсказывала, как это делать. Он всегда хотел этого. Но достичь такого уровня ему не удавалось. А здесь как будто кто-то приоткрыл занавес, и ему всё стало ясно. Как говорить, что и когда. И как это всё понимать и как с этим жить. Не хватало только поля для применения этой открытой способности. Попрощавшись с Леной и её мужем, пообещав, что долги отдаст, он двинулся привычным «заячьим поездом» в Челябинск. Там был одноклассник Ленкиного мужа, который на первых порах, может, сможет ему чем-то помочь. Начиналась его очередная новая жизнь.

40

Челябинск он так и не успел, как следует рассмотреть. Приехав к вечеру, он поселился в одной из городских гостиниц. Приняв душ, он спустился в пригостиничный ресторан, так как ужасно хотел есть. Ещё в поезде в его голове с завидной периодичностью пролетала огромная жареная курица, которая смачно плюхалась на блюдо с румяным картофелем «фри», наваленным бессовестной горой. А возле блюда стоял запотевший графинчик с водкой. Ещё рядом был какой-то овощной салатик с виртуозно нарезанными помидорами, огурцами, луком и прочей зеленью. Всё это изобилие просто сводило его с ума. Желудок «вставал на дыбы» и своим диким урчанием выражал недовольство. Он глушил эти галлюцинации какими-то пирожками с непонятной начинкой, запивая их пивом. На большее ему рассчитывать не приходилось, вагона-ресторана в этом поезде не было. И вот он уже сидел за столиком с несколько не отглаженной, но довольно белой скатертью, которую, впрочем, не портили некоторые пятна прошлых событий, а наоборот, свидетельствовали о довольно свободных порядках этого заведения. Он сел спиной к стене, что бы видеть всё происходящее. Он не любил, когда кто-то находился за его спиной. Минут через десять к нему подошёл официант и попытался положить на его столик красную папку со списком предлагаемых здесь яств. Это был молодой парень, но уже обладавший достаточно намётанным глазом и опытом. Официант с едва заметной улыбкой и пустыми глазами вопросительно смотрел на него, прикидывая, на что ему рассчитывать. Но он жестом показал официанту убрать эту папку «на подпись» и заказал то, что давно не давало покоя его голове. Ещё попросил к нему больше не подходить без надобности и не убирать приборов, если он будет выходить из-за стола. Официант оценил этого парня, согласно кивнул и быстро удалился. Он знал, что раньше чем через минут пятнадцать его курицу не принесут. Через пять минут появился графин и салатик. Конечно, до того виртуозного, что рисовало его воображение, ему было далеко как в весе порции, так и в исполнении. Но он был вполне авторский и соответствовал стилю этого кабака. Особо не мешкая, он налил рюмку водки, осушил её одним глотком, поднёс к носу привычно сжатый кулак, сложенный «колодцем» и с чувством медленно, глубоко и длинно вдохнул. Потом резко выдохнул, достал сигарету и закурил. Прикуривая, он начал внимательно рассматривать посетителей. Как обычно, самая разная и в то же время одинаковая публика. Он почувствовал на себе взгляд. Слегка повернув голову влево, он увидел за соседним столиком двух девушек, которые периодически с таинственными улыбками на лицах бросали на него томные, выразительные взгляды. Он равнодушно отвернулся от них. «Нет, обойдётесь без меня», - подумал он. Впереди за двумя сдвинутыми столами сидело человек десять. Они, видимо, отмечали чей-то день рождения, так как всё время слышались тосты в один и тот же адрес. Мужчины и женщины смеялись, разговаривали, периодически роняя приборы и посуду. Обычное веселье. Между столиками уже шли танцы. Место это позволяло, да и площадь тоже. Народ «оттягивался» и веселился. Кто-то от радости, а кто-то от стресса. А кто-то от нечего делать. Справа за столиком сидел очень средних лет «папик», который «укатывал» молодую студентку, настойчиво подливая в её фужер шампанское. Впрочем, она и не сопротивлялась, а наоборот, всячески поощряла его знаки внимания. Из его руки выскользнула зажигалка. Он нагнулся, подобрал её с пола, непроизвольно поднял глаза и по его лицу инстинктивно пробежала улыбка. Студентка, скинув с ноги туфлю, гладила ногу своего «перезрелого» спутника своей изящной конечностью. Он поднялся, взял из пепельницы сигарету, сбросив пепел, и увидел, как лицо «папика» покрывается выражением лёгкого и желанного блаженства. Он держал её руку в своей и что-то разгорячённо ей шептал. Она кокетливо изображала смущение и хихикала. «Далеко пойдёт» – подумал он о студентке. Но слюнный рефлекс давал о себе знать. Как раз мимо проходил его официант. Их взгляды встретились. Официант кивнул ему, показывая, что он всё помнит, и рефлекторно ускорил шаг. Через пару минут принесли его пернатую. И эта домашняя дичь отличалась от его картины. Было такое впечатление, что курицу, перед тем как жарить, готовили к взвешиванию на соревнованиях. Она, видимо, не вписывалась в весовую категорию, и ей прописали бег кругами по двору. А потом забыли про неё. Курица попалась исполнительная и бегала до тех пор, пока не выбилась из сил и не упала. И её душа отлетела в другое место, не изнуряемое такими неспортивными нагрузками. Оставив лишь скелет, обтянутый кожей. Он поднял вопросительно глаза на официанта, но тот понимающе виновато улыбнулся, показывая, что данную породу выводил не он, что, мол, другой всё равно нет. Но зато она была свежая и хорошо зажарена. Он кивнул, официант, улыбнувшись, удалился, пожелав ему приятного аппетита. Картофель тоже был «недофриенный» и обладал той элегантной излишней мягкостью, несвойственной данному блюду. Но все эти мелочи меркли в его желании удовлетворить свой организм, находящийся на грани голодного бешенства. Он решительно придвинул к себе блюдо и налил ещё рюмку. Выпив, привычно проделав дыхательную гимнастику с помощью кулака, он принялся за еду. Ел он спокойно, не отвлекаясь и обстоятельно. Когда его порция была наполовину съедена, о чём свидетельствовали сиротливые кости, сложенные домиком, он остановился и откинулся на спинку стула. Вытер руки и губы салфеткой, он налил ещё рюмку и выпил. Потом закурил. Девушки, сидящие слева за столиком, видимо сегодня пока не пользовались спросом. Они продолжали время от времени закидывать на него взгляды. «Упорство в удовлетворении физических потребностей ведёт к улучшению материального благосостояния», - подумал он. Откуда эта фраза? Он уже не помнил. Но она ему нравилась. Он улыбнулся и отвернулся от них. «Папика» и студентки уже не было. Видимо, они уже ехали «в номера», подгоняемые остатками старческой пылкости. За их столиком сидела уже изрядно «подогретая» ранее компания спортивного вида парней. Он хорошо знал эти бритые затылки и крепкие шеи. Они что-то обсуждали, смеялись и пили. На столе лежали мобильные телефоны и сигареты. На пальцах «спортсменов» были огромного вида золотые печатки, которые должны, по их мнениям, говорить о «весе» в своей категории. Их было трое. Один был явно лидером. Его поведение и манеры красноречиво об этом говорили. «Бандиты», – подумал он. Причём, это была не приблатнённая шпана. Чувствовалась «порода». Он пару раз поймал на себе скользящий взгляд лидера. Но глаза их не встретились. Ему захотелось на воздух. Он встал из-за стола, бросил на сиденье стула салфетку и неторопливо пошёл на выход между рядами. Официант внимательно проводил его взглядом и, убедившись, что посетитель не собирается его покинуть, продолжил свою работу. Он стоял у стандартных стеклянных дверей, не выходя из ресторана, и курил. Тут было больше воздуха, а в зале становилось душно. Уже стемнело, за стёклами были огни фонарей, окон домов, вывесок и автомобильных фар. Кто-то куда-то ехал, кто-то шёл, кто-то уже не торопился. Обычная жизнь. Суета и её отсутствие. Он вдруг подумал, чем же он займётся. И с чего начать. Было над, чем подумать. Докурив, он направился в туалет и в дверях столкнулся лицом к лицу с «лидером». Они, молча, секунд пять смотрели друг другу в глаза. Они стояли так близко, что он сразу уловил запах дорого одеколона, который исходил от этого парня. Ему было не больше тридцати двух лет. Он был выше его на полголовы. Наверное, его рост был где-то под сто девяносто сантиметров. Это была довольно хорошо сложенная спортивная машина. Глаза этого «спортсмена» были серыми и грустными, что никак не вязалось с его формами. Они одновременно посторонились и уступили друг другу дорогу. Спортсмен пошёл в зал, а он – в туалет. Он ощущал жгучее и настойчивое желание оглянуться. Но не сделал этого. Он не оглядывался никогда.

41

Когда он вернулся, то увидел, что сидевших за соседним столом парней нет, а за его столиком, напротив его места, сидит и курит тот самый «спортсмен-лидер». В его голове пронеслось: «Так. Значит, всё-таки будем разговаривать. Интересно, о чём?»
«Физкульт-привет!» - сказал он «спортсмену», подойдя к столу и небрежно усаживаясь на своё место. «Здорова», – спокойно и негромко ответил тот. «Чем обязан?» - поинтересовался он у «спортивного». «Зовут меня Сергей. Выпьешь со мной?» - таков был ответ. «Выпью. Нет проблем», – согласился он. Сергей разлил по рюмкам водку, и они спокойно осушили их до дна не чокаясь. Закусывать не торопились. Сергей внимательно посмотрел на него, усмехнулся и сказал: «Может ещё по одной?» «Валяй», – ответил он ему. Сергей опять разлил, и они опять выпили не чокаясь. «За что пили-то?» - поинтересовался Сергей. «А какая разница? Если в горле не застряло, значит, за что-то хорошее», – ответил он. «Верно. Нравишься ты мне. А чем – не могу понять. Откуда ты взялся? Я тебя никогда не видел раньше. Ты кто?» – спросил Сергей, внимательно глядя ему прямо в глаза. Алкоголь не спешил на него действовать, было такое впечатление, что Сергей и не пил. Спокойный, рассудительный взгляд, точные, неторопливые движения. Чувствовалась натренированность и обстоятельный подход Сергея. Он не спешил отвечать на вопрос своего собеседника. Придвинул к себе курицу, он отломал от неё ногу и стал жевать, жестом предложив отведать её Сергею. Тот отрицательно покачал головой, рука его потянулась к пачке сигарет «Мальборо», а в глазах появился вопрос. Теперь была его очередь кивать или не кивать Сергею. Он кивнул, показывая, что ничего против его курения не имеет. Сергей закурил, а он ел свою домашнюю дичь. Прошло минут пять. Он вытер губы салфеткой, посмотрел на Сергея, взял в руки графин и спросил: «Ещё по одной?» Сергей кивнул. Он разлил и они выпили, одновременно протянув рюмки навстречу друг другу, и негромко чокнувшись. «Приезжий я. Сегодня вот приехал. С запада», – сказал он Сергею. «Ага. Понял. Случаем, не в бегах?» – прищурившись, спросил Сергей. Да. Разговор обещал быть интересным. А что ему теперь терять? Если его опознали, правда, непонятно, как, то ему отсюда не уйти. Если его просто так спрашивают, то какой в этом смысл? Зачем Сергей этим интересуется? Для общего развития, что ли? «А ты сам-то кто и зачем тебе это надо? Проверкой паспортно-прописочного режима занимаешься что ли?» – спросил он Сергея. Тот усмехнулся. Ему понравился его юмор. «Да нет. Не нужна мне твоя прописка. Я вот вижу, что у тебя есть проблемы. Как мне кажется. А откуда я? Да ты, наверное, догадался уже давно. Из «братвы» я», – ответил Сергей. «Проблемы? Ну, да, есть немного. Проблемы у всех есть. У кого-то они финансовые, у кого-то моральные. Да и у тебя есть проблемы, между прочим», – с вызовом сказал он Сергею. «Да? И у меня? Интересно, какие?» – живо откликнулся тот и придвинулся ближе к столу. Так. Сейчас он ему поведает о своих догадках. Проверим свои предположения, так сказать. Тем более что язык был его свободен, как никогда. Откуда-то взялась лёгкость и ощущение, что всё ему стало «по барабану». Он закурил, и начал говорить о том, как представлялась ему жизнь Сергея. С самого детства. И до этого ресторана. Говорил он спокойно, неторопливо. С паузами между затяжками и стряхиванием пепла с сигареты. Он не смаковал свои догадки, нет, он просто старался ничего не пропустить. Чтобы всё было так, как он всё себе представлял. А, поэтому, не торопился и следил за реакцией Сергея. А реакция была. И она говорила ему, что он не так далёк от истины, несмотря на то, что его собеседник старался контролировать свои эмоции и чувства. Было видно, что перед ним сидит человек достаточно сильный не только физически, но и морально. Было видно, что он привык добиваться всего в жизни своим трудом и самостоятельно. Сергей смотрел то на него, то на огонёк своей сигареты, которую он закурил после начала рассказа о его жизни. С лица исчезла улыбка, оно становилось серьёзным, даже иногда суровым. Иногда его скулы обострялись, было видно, что его зубы временами стискиваются. За всё время рассказа, Сергей не проронил ни одного слова и не издал ни одного звука. Только его лицо стало немного бледнее. В правой руке он держал сигарету, которую периодически подносил к губам и глубоко затягивался, а в левой методично и равномерно тискал резиновый кистевой эспандер. Когда рассказ был закончен, Сергей посмотрел на него, налил в обе рюмки водки, поднял свою, и выпил, не чокаясь. Немного помолчал и сказал: «В, принципе, верно. Есть отличия и неточности. Но это только свидетельствует о том, что ты этого не мог знать заранее. И что никто тебе об этом не сказал. Ты мне всё больше и больше нравишься, парень. А теперь, Нострадамус, расскажи мне кто ты есть, зачем ты здесь и чей ты». Водка закончилась. Как-то незаметно и быстро. Сергей, видимо, тоже подумал об этом и повернул голову в поисках официанта. Тот, словно ожидал этого, и мгновенно очутился рядом, вопросительно уставившись на него. «Принеси что-нибудь выпить, да и закусить чего-нибудь. Погорячее и свежее», – негромко сказал ему Сергей. Официант кивнул и исчез с кошачьей проворностью и предусмотрительной расторопностью. Они закурили. Повисло молчание. Теперь была его очередь. Очередь рассказывать обо всём. Обо всей его жизни. О том, что, где и как. Дым от сигареты лез ему в глаза, неприятно и назойливо щипая и выдавливая из них слезу. А может это и не дым вовсе? Не успел ещё последний пепел упасть с его сигареты в пепельницу, как рядом появился официант с водкой и жареным мясом, которое ещё было горячим, точно со сковородки и пузырилось капельками вытекающего жира. Это были две недетские отбивные, небрежно обсыпанные зеленью, а их бока подпирали два шикарных, упругих солёных огурца. А сверху каждой отбивной, словно загорали на горячем песке, возлегали тонкие ломтики лимона. «Недурно. Простенько и со вкусом», – отметил он про себя. Сергей кивнул, и официант удалился так же тихо, как и появился. Он молча разлил, и они выпили. Сергей стал закусывать, ожидая его рассказа. Он забросил в рот лимон, давя его кислотой жжение водки, закурил и начал рассказ. С самого начала. С того начала, с которого всё началось. Он рассказал всё. Его ничего не пугало и не сдерживало. Они сидели, пили, Сергей его слушал и ничего не спрашивал, а он говорил. Было такое впечатление, что он знает Сергея всю жизнь. Когда он закончил свою историю, то водка опять закончилась. Но, странное дело, он ощущал опьянение, но не в той степени, в которой оно должно было быть после такой дозы. Его разум был ясный, язык шевелился прекрасно, с координацией тоже всё было в порядке. Единственное, что было не в меру, так это некоторая возбуждённость. Ещё горели щёки и уши. Сергей посмотрел на него внимательно и сказал: «Значит, так. Особого выбора у тебя нет. Я тебе предлагаю присоединиться к нам. Скажу сразу, бегать с обрезом и трясти ларьки тебе не придётся. Я так думаю. Головой будешь кумекать. Ответ давай сейчас. И я попробую связаться с вышестоящим начальством. Если повезёт, то прямо сейчас и двинем туда. Итак?» А он и ничего не думал кумекать. Он почему-то вдруг понял, что именно это и должен был ему сказать Сергей. А он должен был на это согласиться. Он опустил глаза и кивнул. Сергей уже держал в руках мобильный телефон, который в его кругах называли «раскладушкой» за откидывающуюся крышку, и набирал номер. Разговаривал он тихо, ничего нельзя было разобрать, не смотря на то, что сидели они напротив друг друга. Разговор длился не более секунд тридцати. После чего Сергей захлопнул крышку телефона и сказал: «Тебе определённо везёт сегодня. Поехали». Они встали, Сергей кивнул официанту, тот ответил ответным кивком, выражавшим почтение, и не двинулся с места. «Не платит. Обычное дело. Значит, кто-то заплатит за нас. По своему завышенному счёту», – пронеслось в его голове. «Ага, не переживай. За всё уплачено ранее. И другими», - сказал ему Сергей, как бы отвечая на его мысли. И вдруг рассмеялся немного басовитым смехом. Они вышли из ресторана. Сергей махнул ему рукой, приглашая за собой. Они шли к «девяносто девятой» красного цвета с сильно затонированными стёклами. Сергей открыл ему переднюю дверь, сам сел назад, сзади его и сказал водителю: «Давай на дачу. В баню» За рулём сидел парень спортивного «покроя», как положено, в спортивном костюме «Адидас», ему было не больше двадцати трёх, «Наверное, боксер», – подумал он. По крайней мере, «сломанный» нос и неоднократные следы рассечения бровей и губ, это красноречиво подтверждали. Да и мозолистые костяшки пальцев намекали на то, что их обладатель отнюдь не увлекается чтением книг. Водила кивнул, завёл двигатель и с визгом, пугая проходивших рядом прохожих, которые опасливо поворачивали головы и тихо, украдкой шептали им в след что-то недоброе, рванул вперёд. Спина его вдавилась в кресло, и он полетел навстречу очередным переменам.

42

Они ехали где-то минут сорок. Это было за городом. Уже стемнело. Огни фонарей, окна домов, светящиеся вывески попадались всё реже. Потом стали реже попадаться и фары встречных машин. Потом начиналась лесная дорога. Кругом была темнота. Только свет фар выхватывал двумя жадными лучами эту дорогу. Нельзя сказать, что это был асфальт, но и бездорожьем её назвать было бы несправедливым. Потом они куда-то несколько раз сворачивали, пока не подъехали к высоким добротным деревянным воротам. Высота их была под три метра. Водитель что-то сказал по рации, и через минуту ворота открыли двое парней в камуфляжных бронежилетах с «калашниковыми» на груди. Сергей опустил стекло и спросил одного из них как дела и есть ли Хозяин. Хозяин. Именно здесь он услышал это имя, если так можно сказать, впервые. Какой-то холодок появился у него внутри. Что-то тревожное и непонятное подсело рядом с ним. Парни что-то ответили Сергею, тот кивнул и сказал водителю ехать вперёд. Машина въехала во двор, ворота немедленно закрыли. Сергей положил руку ему на плечо и велел выходить. Они вышли, парни и водитель остались во дворе и стали о чём-то разговаривать. Доносился смех и обрывки матерных слов. Они с Сергеем прошли в дом. Он заметил, что освещение было поставлено так, что от дома был виден весь забор и ворота. Сам же дом утопал в тени. Рассмотреть его не было возможности, да и времени Сергей ему на это не отвёл. Он только успел заметить, что этажей было два. В коридоре, который переходил в холл, их встретили ещё двое, но эти уже были в спортивных костюмах, да и размеры их были не такими внушительными. Но «калашник» всё так же болтался на груди у каждого. В углу стоял видик, по которому шёл какой-то убойный боевик с обилием стрельбы и драк. Один охранник сидел за столом, на котором стояли мониторы и рация, периодическое шипение которой прерывалась переговорами в эфире, а второй поздоровался с ними у входа. Сергей показал ему жестом подождать здесь, а сам, вместе со встретившим их, ушёл в какую-то дверь, обитую дерматином. Было видно, что дверь, судя по всему, была металлической, поскольку открывалась тяжело. Он сидел в этом холле минут пятнадцать. Охранник его ни о чём не спрашивал, он сидел молча, периодически подсмеиваясь над понравившимися моментами фильма, курил и пил чай. Он словно его не замечал. Но вот дверь открылась, в дверях показался Сергей с охранником и позвал его. Охранник остался вместе со своим напарником в холле, а за ним двери закрылись, и впереди оказался небольшой коридор, выполненный под деревянную рейку, освещённый мягким неярким светом. Пахло баней и вениками. Сергей указал ему рукой на дверь справа, сказал, чтобы он там разделся, взял простыню и приходил в комнату напротив. «Не задерживайся. Времени очень мало», - добавил он и ушёл туда. Когда он открыл дверь, оттуда донеслись звуки музыки, разговоры и смех. Когда Сергей закрыл за собой дверь, всё стихло. «Отменная звукоизоляция», - отметил про себя он. Он зашёл в комнату, указанную Сергеем, там, на деревянной лавке, лежала чистая простыня, полотенце. На полу стояли деревянные шлёпанцы с кожаными лямками. В комнате не было ни людей, ни чьих-то вещей. Он снял с себя одежду, повесив её на пустую вешалку, сунул ноги в шлёпанцы, накинул на себя, словно грек, простыню, и посмотрел на себя в зеркало, висевшее на противоположной стене. На него смотрело слегка утомлённое лицо с воспалёнными глазами. А тело тонуло в белоснежности простыни, от которой пахло берёзой. Он посмотрел себе в глаза и тихо прошептал: «Вперёд, в чистилище». Вышел из раздевалки, закрыл за собой деревянную дверь и подошёл к двери, в которую ушёл Сергей и взялся за деревянную ручку. Она была тёплая. Он стукнул в дверь три раза, уверенно открыл её, вошёл и поздоровался. Здесь свет был ярче. Это была квадратная комната. Всё было сделано под дерево. Даже мебель была самодельной. Было красиво. Перед ним в центре комнаты стоял круглый, добротный деревянный стол, на котором стояли водка, пиво, нарезанная и просто порванная рыба и прочие сопутствующие яства. В углу, в стойке, стояла видеодвойка и музыкальный центр. По видику шёл какой-то фильм. Было похоже на какую-то импортную комедию. За столом сидело трое. Слева, от сидящего в центре, сидел Сергей, закутанный в простыню. Сейчас были очень хорошо видны его крепкие натренированные мышцы, которые небрежно перекатывались при движении его рук. Он, словно был выточен из мрамора. Его широкие грудные мышцы небрежно откидывали простыню, которая их намеревалась скрыть. Справа сидел парень его возраста, но с поразившей его сединой коротко остриженных волос. Он не отличался атлетическим телосложением, но было видно, что тело тренируется. Слева на груди был хорошо заметен синеватый шрам от ножевого удара. Лицо этого парня было весёлым, он что-то говорил, все смеялись. Когда Максим зашёл, то все замолчали. Сидящий в центре взял в руки пульт и выключил звук телевизора. Наступила пауза. Он смотрел на них, они смотрели на него. Глаза в глаза. Макс не опустил свой взгляд и не отвёл его. Тишина нарастала. Ему казалось, что ещё минута и эта тишина взорвётся. «Так это и есть наш Нострадамус?» – спросил Сергея сидящий в центре с неожиданно доброжелательной улыбкой. Задавший вопрос не обладал атлетической фигурой. Но его смуглое тело было необыкновенно жилистым. Хорошо были видны вены на руках. Было видно, что тело его достаточно сильное и умеет сопротивляться нагрузкам. Казалось, что оно скрывает под собой колоссальную и не освобождённую энергию. Грудь и руки имели средний волосяной покров. Волосы на теле были неестественно чёрные, как и волосы на голове, которые были стянуты резинкой в тугой, длинный пучок. Мужчине было лет сорок пять. На его спину была накинута, как плащ, простыня. Он смотрел ему прямо в глаза и молчал. Глаза его были карие. И казалось, что даже чёрными. Взгляд был тяжёлым, но он не отталкивал своей тяжестью. Он просто сверлил. Медленно проникая в глубь того, на кого смотрел. Эти глаза словно раздевали своим взглядом. И взгляд проникал в самую глубину, и от него становилось как-то неуютно, словно они узнавали самые сокровенные мысли и желания. Губы мужчины были тонкими и плотно сжатыми, лицо скуластое и смуглое. На лице была едва уловимая улыбка. Но это была совсем не загадочная улыбка флорентийки Джоконды. Что-то было дьявольское в этой улыбке. Нос был тонкий и прямой. Как ему показалось, даже слегка длинный. В этом лице было что-то от ворона. Мужчина поднял руки и скрестил их на груди. Пальцы на руках были тонкими и длинными. От Сергея мужчина обратил свой взгляд к Максиму и сказал, указывая на кресло, напротив себя: «Проходи, присаживайся. Выпей с нами, попарься. Поговорим. Серёжа просто от тебя в восторге. Расписал мне тут тебя. Посмотрим. Что пить будешь?» Максим представился и сказал, что пить будет водку, так как градус не понижает, потому, что от этого жить тяжело. За столом раздался смех. Его шутка было оценена. Под смех разлили, под смех и выпили. Черноволосый без суеты накинул на ломоть ржаного хлеба неслабый кусок копчёной лососины, откусил и обстоятельно прожевал. Потом посмотрел на Максима и сказал с лёгкой улыбкой: «Ты закусывай. Разговор у нас долгим будет. Сергея ты уже знаешь. Этого седовласого парня зовут Вадим. Это мои руки. Правая и левая. Одна отвечает за силу, другая за идеологию. Ну, а я, так сказать, мозг нашей организации. Зовут меня Андрей Михайлович. Фамилия Тасалин. Хотя здесь все, как ты, наверное, уже понял, зовут меня Хозяином. Так короче и, как мне кажется, демократичнее». Максим вдруг ощутил, что его нога соприкасается с чем-то тёплым и шерстяным. От неожиданности он вздрогнул и посмотрел вниз. Об его ноги лениво тёрся серый, упитанный котяра. «А это наш кот, Васька. Очень он рыбу любит. И ты ему, видать, тоже понравился. Он в людях редко ошибается. Значит, судьба нам вместе быть, вместе рыбу ловить, вместе дружбу и дела водить», – сказал Андрей Михайлович. Последние его слова утонули в раскатистом громком смехе. Было даже неожиданно, что он может так смеяться. Просмеявшись, он встал и сказал Сергею и Вадиму: «Вы тут обсудите кое-что, а мы с Максом сходим попаримся. Посмотрю, на что он в бане гож». Сергей внимательно посмотрел в глаза Хозяину и кивнул, а Максим отправился за Андреем Михайловичем. Андрей Михайлович подошёл к двери, расположенной в углу этой квадратной комнаты, открыл её и жестом пригласил Максима войти. Он вошёл и увидел небольшой предбанник. Уже веяло теплом и берёзовым паром. Был слышен гул печи. Хозяин закрыл дверь, сбросил с себя простыню, взял деревянную дощечку, открыл дверь в парную и зашёл туда, крикнув изнутри: «Не студи баню, давай живее». Максим проворно, но без суеты сбросил свою простынь на лавку предбанника рядом с простыней Хозяина, взял дощечку и последовал за ним. Перед входом в парилку, он тщательно наступил на порог, а уже затем вошёл. Андрей внимательно посмотрел на это и сказал: «Макс, это ты напрасно. У меня тут порчи не сводят. Присаживайся на полок. Грейся». Максим присел на дощечку на средний полок, слегка отклонился назад и вытянул ноги. Приятное тепло навалилось на его тело. Андрей взял в руки деревянный черпак, зачерпнул из шайки и плеснул на камни. Раздалось шипение, перерастающее в сладкий и упоительный гул, он почувствовал, как пар подбирается к нему, облизывая своей горячностью каждую клеточку его тела. Максим ощутил запах берёзы и пива, голову слегка повело. Он закрыл глаза. А Андрей, не спеша, взял из соседней шайки запаренный веник, слегка его встряхнул и медленно несколько раз провёл им из стороны в сторону, разгоняя горячий воздух. Затем плеснул вторично на камни и, не дожидаясь, пока вся эта настоянная на вениках и пиве вода превратится в пар, плеснул ещё, вдогонку, на камни. Стало горячо, Максиму захотелось прилечь на полок. Андрей, ещё раз «продирижировав» веником по воздуху, сказал: «Ложись на грудь». Максим лёг.

43

Андрей взял во вторую руку ещё один запаренный веник, встряхнул его, и начал медленно ими помахивать над телом Максима. От пяток к шее и от шеи к пяткам. Потом он стал постепенно усиливать колебания веников, постепенно приближая их к телу всё ближе и ближе. Максим ощущал тепло. Тепло это проникало под его кожу, входило в кости. Но оно не обжигало, это тепло незаметно пробиралось к каждой клетке его существа, расслабляя его напружиненное тело. После этого парового массажа, веники опустились на поясницу. Это был шикарный компресс. От поясницы они двинулись в разные стороны – один к шее, другой – к пяткам. И так несколько раз. Максим ощущал, как его кровь начинает играть быстрее, как она бурлит, словно желая вступить в единоборство с потревожившей её спокойствие, силой. Компресс постепенно становился всё жёстче и настойчивее. А веник, следивший за пятками, начинал похлестывать его стопы. Несколько позже «замолотил» по его спине второй веник. Было такое ощущение, что его парят двое. По крайней мере, эти веники вели себя так, как будто находились в руках разных парильщиков. Он уже не ощущал, как Андрей сгибал его ноги и руки, поочередно пропаривая места суставов и сухожилий, как осторожно смачивал его голову холодной водой, спасая её от перегрева. Он словно оторвался от земли и нёсся с огромной скоростью вперёд, то, взлетая, то, пикируя, повинуясь потоку, сменявших друг друга волн. Тёплая волна сменялась более горячей, которая доводила его тело до предела, поднимала до пика. Казалось, что ещё немного и … Но жар спадал более холодной волной и уносил его вниз. И так ещё и снова. Всё сменялось и повторялось. Его дух захватывало. В него впивались сотни, тысячи горячих и тонких иголок, острота которых в одночасье сменялась тёплой махровой мягкостью. Всё происходило в каком-то неведомо кем задаваемом ритме. Этот ритм становился всё быстрее и всё жёстче. Перед ним поплыли картины детства, которые сменяли школьные эпизоды. Потом училище, которое растворялось под грустным взглядом его матери и суровым взглядом отца. Родителей сменила его первая жена, на щеках которой почему-то были слёзы, на смену ей пришли смеющаяся Ленка со своим мужем. Потом убегающее вперёд железнодорожное полотно с серой насыпью щебёнки, жареная курица на блюде, противно бренчащий сотовый телефон. Потом всё закружилось и исчезло, словно гигантская карусель и, закружив его, как следует, выбросила на берег, разделяемый рекой. Картина быстро приближалась, и он уже мог разобрать стоящую на том берегу девушку. На ней было изодранное короткое белое платье, волосы были растрёпаны и взлохмачены. Руки были скованы железными кандалами. Видимо, её пытали или били. Казалось, что силы её на исходе. Но осанка оставалась гордой и независимой. Она смотрела прямо ему в глаза, и этот грустный взгляд сверлил его сердце. Это была опять она. Та девчонка, но уже взрослее, которая не раз приходила к нему в его видениях. Та, которую он видел много раз и не видел ни разу. Она ещё никогда не была так близко возле него. Ему показалось, что их лица почти соприкасаются, он даже ощутил запах её волос. Он не знал, с чем можно сравнить этот запах, но знал, что он его уже не спутает ни с каким другим и узнает из тысячи. Это был её запах. Запах, который начинал его сводить с ума. Внезапно картина стала удаляться, всё убегало от него. Он увидел, что вода в реке забурлила и стала красной. Это уже была не вода. Это была кровь. В воздухе уже чувствовался её солёный запах. Девушки уже не было. Она исчезла также внезапно, как и появилась. Становилось жарко. Просто невыносимо. Кровь начинала раскаляться и уже превращалась в настоящую лаву. Лаву, которая дышала огнём. У него уже не осталось сил. Он сидел на берегу, не в силах встать. Казалось, что сейчас раскалённая пасть поглотит его, превратив в обугленный бифштекс. Ему казалось, что он уже начинал плавиться. Но внезапно всё прервала и остановила ледяная волна, которая скатилась и остудила всё это пекло. Он даже ощутил шипение в ушах. Открыв глаза, он увидел перед собой улыбающегося Андрея, который держал в руках шайку с холодной водой. Максим уже лежал на спине. Он не помнил, когда его успел Андрей перевернуть. «Ну, как, орёл, созрел? Хватит летать, а то крылья устанут. Давай слезай, пора на выход», – весело крикнул Андрей и подал ему руку, помогая подняться. Максим встал, ноги были словно ватными. Перед выходом Андрей ещё раз окатил его холодом, и Максим ощутил бодрость и лёгкость. Осталось интересное чувство, что он что-то оставил здесь, что пар и эта холодная вода у него что-то забрали. Но голова была ясной и чистой. Никакого следа опьянения. Всё было вытянуто. Он сидел в предбаннике и наслаждался покоем. Словно родился заново. Андрей посмотрел на него и сказал: «Как отойдёшь – приходи за стол. Продолжим разговор». Потом вышел, закрыв за собой дверь. Да. Такой бани и такого парильщика он ещё не встречал. Полнейшая расслабуха. Это было что-то большее, чем простая баня. Словно с него сняли кучу мелких и больших замков, которыми он был давно увешан, и от которых давно потерял ключи. Их больше не было. Этих замков.

44

Так они разговаривали, парились, пили, ели. Сколько это продолжалось, было трудно сказать. Окна закрывали снаружи защитные жалюзи. А изнутри были плотно закрытые шторы. Всё это напоминало хождение по кругу. Ему задавали вопросы, он рассказывал. Его спрашивали, он отвечал. Скорее всего, всё это закончилось под утро. По крайней мере, ему так показалось. Он не помнил, как «отрубился». Проснулся он только после обеда. Не смотря на то, что ночь была бурной, голова его была чиста, разум ясен. Никакой головной боли. Только небольшая жажда. В комнату, где он спал, зашёл Сергей, разбудил его и сказал, что через полчаса он выезжает с ним. И не сказал куда. «Что ж, ехать, так ехать», – подумал Максим. Он встал, умылся. Есть не хотелось. Открыв бутылку «Гиннесса», он жадно, с великим удовольствием, не отрываясь, осушил её до дна. Он любил это пиво. Этот чёрный, как гудрон напиток, с приятным, ни с чем не сравнимым привкусом. Сергей рассмеялся. «Заразительно пьёшь», - сказал он Максиму. Они сели в машину, на которой приехали вчера. За руль сел Сергей. Максим и ещё один охранник сели сзади. Охраннику было не больше двадцати. На коленях у него был АКМ. И охранник, и Сергей были в «униформе» – фирменные «адидасы». В те времена это было универсальной одеждой, объединявшей всю российскую «братву». Ехали они долго. Часа четыре. Пару раз останавливались у каких-то придорожных забегаловок, Сергей выходил из машины, заходил туда и выходил, вынося какие-то сумки. Сумки он укладывал в багажник. По оттягивающимся ручкам, можно было сделать вывод, что в сумках было что-то тяжёлое. На пути им попалось два поста ГАИ. Проезжал их Сергей на скорости не ниже 100 километров в час, подмигивая фарами стоящим у поста «гаишникам» и улыбался. Те, в ответ, махали ему рукой, улыбались, отрываясь для приветствия от выяснения обстоятельств нарушения скоростного режима на дороге с ограничением скорости водителями остановленных «запорожца» и старенького «москвича». Вёл он машину дерзко, но уверенно. Ни одного лишнего движения. Никакой суеты и нервозности. Всё отточено и продумано. Чувствовалось, что за рулём он не пару лет. Впереди был поворот направо. Дорога от этого поворота уходила в лес. По этой дороге они проехали ещё около часа, потом сворачивали на просеки. Было такое впечатление, что они сейчас тут застрянут. Сергей посмотрел на Максима, и, словно уловив его опасение, сказал: «Да нет. Сейчас всё нормально. Но в дождь и после не проехать». И засмеялся. Просек было много, и заблудиться в них было легко. Но Сергей ехал уверенно. Они ехали, пока не уперлись в деревянный шлагбаум. Это было похоже на небольшое лесное хозяйство. Добротная заимка. Встречать никто не выходил. Сергей сказал, что они приехали. Вышли из машины, и пошли в дом. Сергей открыл пару замков, отворил дверь, чиркнул спичкой и зашёл. Нашёл пару фонарей «Летучая мышь», зажёг их, и позвал к себе. Они зашли в дом. В доме было две комнаты и кухня. «Печку топить умеешь?» – спросил Сергей у Максима. «Да топил когда-то. Давно. У бабушки», – ответил Максим. «Смотри, не угори. Задвижку лучше не закрывай. Не замёрзнешь. Ставни открой. Светлее будет. Провизия, вода и всё остальное – в подвале. Вход в него в коридоре, если видел. Дрова в сарае. Электричества, газа, радио, телефона и джакузи здесь нет. Лесная жизнь, понимаешь», – спокойно ему сказал Сергей. «Я, что, здесь буду жить? А работать лесником?» – спросил он Сергея. «Кем ты будешь работать, тебе скажут. А пока перекантуешься здесь дня три. За тобой приедут. Может, я, может, кто другой. Здесь чужие не ходят. Здесь никто, кроме нас не ходит. Но на ночь запрись. А то, вдруг, косолапый надумает в гости заглянуть», – засмеялся Сергей. Они обошли дом, проверили, всё ли в порядке. Убедившись, что всё на месте, заглянули в подвал. В подвале стояли ящики с тушёнкой, ещё какие-то консервы в ящиках. Три ящика с «Русской». Ящик с «Мальборо». Сергей подошёл и снял с одной полки мешковину. «Иди сюда», – позвал он Максима. Тот подошёл и увидел на полке два карабина с прикреплённой оптикой и ящик с патронами. «Пригодиться они тебе не должны. Но тут лес. Мало ли что. Разберёшься», - сказал Сергей. Максим посмотрел на оружие. Было видно, что оно ухоженное и за ним следят. Впрочем, как за всем, что было в доме, и за самим домом. «Ладно, нам пора. Удачи тебе и не скучай. Всем можешь пользоваться, только не увлекайся», – со смехом сказал Сергей. Они пожали ему руку и вылезли наверх. Вышли из дома, сели в машину и показали ему жестом закрыть шлагбаум. Вскоре шум двигателя стал не слышен. «Так. Идём дальше. Что же там, впереди?» – подумал Максим. Он вышел из дома и присел на бревно, сделанное под скамейку. Достал сигарету и закурил.

45

Пить действительно очень хотелось. Это было правдой. Рот и язык, как ей тогда казалось, были абсолютно сухими. Вероника взяла стакан и, не отрываясь, осушила его до дна, наслаждаясь этой прохладой воды. Первые глотки ей было тяжело сделать. Она протолкнула их, преодолевая спазм в горле. Но зато потом, вода полилась по её глотке, словно ручей. Головная боль пошла на убыль. Она внезапно ощутила слабое кружение в затылке, перед глазами проплыла белая пелена. Странное чувство. Слабая тревога сменялась спокойствием и мимолетным блаженством. Ей очень захотелось чего-нибудь кислого. Лимон. Да. Съесть его без сахара. Целиком. Чтобы скулы свело. Она поймала взгляд Андрея Михайловича. Глаза его смотрели с нескрываемым любопытством, он улыбался довольно и открыто. Было такое впечатление, что он чему-то неслыханно рад. Андрей Михайлович открыл ящик своего стола и достал оттуда картонную коробочку размером с пачку папирос. Он открыл её и достал оттуда пару пакетиков с порошком. Развернул оба пакетика и ссыпал в один. Потом осторожно протянул его Веронике и налил второй стакан воды. «Это аскорбинка. Лимона у меня, к сожалению, нет. Но это не менее кисло. Она чистая. Без сахара. Забрось её на язык, пожуй, а потом запей водой, когда будет совсем невмоготу», – с улыбкой сказал врач. Вероника сделала так, как он сказал. Её скулы свело от этой кислятины, глаза прищурились сами собой. Но ощущение было непередаваемое. Как будто что-то неведомое прошло через её тело, взбодрив его, встряхнув. Головная боль проходила, во рту кислота сменялась горьким жжением. Вероника, не в силах терпеть этот кайф, переходящий в медленную пытку, залпом осушила стакан до дна. После чего глубоко вдохнула, выдохнула и сладко потянулась. Никакой головной боли. Только лёгкость. Она могла сейчас говорить о чём угодно, сколько угодно и с кем угодно. Андрей Михайлович громко рассмеялся, глядя на эту картину. Потом вопросительно кивнул, как бы спрашивая о её текущем состоянии. «Класс. Но как вы узнали, что мне хочется лимон?» – спросила Вероника. «Это элементарно и просто. Это есть мой метод. Правда, он официально не признан врачами. Мне за это достаётся. Но я его практикую. Подпольно так сказать. Из десяти случаев, как правило, семь дает положительный результат. Остальным помочь я не в силах. Но зато, как правило, семь меня благодарят», – с нескрываемой гордостью ответил маэстро. Он улыбнулся и продолжил: «Чтобы не интриговать тебя, я буду с тобой откровенен. Ты прекрасно ведь помнишь, что с тобой произошло? Ты просто не можешь этого не помнить. Так ведь?» Он вопросительно смотрел на неё. В глазах его были лукавые искорки. Да. Она всё помнила. И взрыв. Не помнила только того, что было потом. Не помнила больницы. После взрыва всё померкло. Потом становилось всё светлее. Она увидела, что стоит в лесу. Было утро. Был небольшой туман, который обволакивал её ноги до колен. Она увидела, что одежды на ней нет. Она была абсолютно нагая. Было сыро, но холода не ощущалось. Она медленно шла вперёд, ощущая мокроту травы, по которой ступали её ноги. Она увидела перед собой небольшую поляну, на которой было крохотное озеро. Её поразила необыкновенная голубизна этой воды. Просто голубая неестественность. Она никак не вязалась с этой утренней серостью, туманом и влажностью. Такая голубая вода бывает только у больших глубин. А большая глубина этого водоёма никак не увязывалась с такими его малыми размерами. Полная тишина. Никаких звуков. Никакого пения и щебета птиц. Всё тонуло в утреннем тумане. У озера она увидела какое-то непонятное небольшое серое возвышение. «Камень, наверное», - успела подумать Вероника. Но внезапно этот камень ожил, выпрямился и медленно повернулся. Перед ней стоял мужчина, одетый в тёмно-серую накидку с капюшоном. Он неторопливо пошёл к ней. Его губы были тонкими и плотно сжатыми, нос прямой и крупный, создавал впечатление хищности. Глаза были прищурены и смотрели в землю. Лицо было немного полноватым. Больше ничего она рассмотреть не успела. Вероника ничего не почувствовала. Ни страха, ни тревоги. Да и происходило всё как-то хоть и неторопливо, но неестественно быстро и стремительно. Её разум был словно отключён. Она была простым зрителем своей судьбы. Мужчина был и похож на монаха и не похож на него. От него веяло чем-то холодным. Он зашёл сзади неё, поднял правую руку и коснулся затылка Вероники. Её ноги стали ватными, голова закружилась, она поняла, что начинает падать назад. Но сопротивляться она не смогла. Ей казалось, что она падает свободно, расслабленно, словно спелое яблоко, которое покидало свою ветвь. Её тело подхватили сильные руки этого монаха. Голова Вероники откинулась назад, руки её оказались на затылке. Объятия монаха были сильными и холодными. Но она опять не чувствовала холода. Её спина опиралась на плечо монаха. Он приподнял её и понёс к озеру. Подойдя к озеру, он поднял её ещё выше, как только мог. Она напоминала сейчас свечку. Такая же белая, стройная и напряжённая, как струна, в своём расслаблении. Потом монах спокойно и уверенно наклонился вперёд и разжал объятия. Вероника, не открывая глаз, также свободно и тихо нырнула в воду. Раздался всплеск воды, звук которого захлебнулся в тумане. По воде пошли круги, которые быстро успокоились. Монах смотрел в то место, куда бросил Веронику и что-то шептал. Когда вода успокоилась, он повернулся, глубоко надвинул на глаза капюшон и неторопливо, бесшумно двинулся в глубь леса. А Вероника, оказавшись под водой, стремительно уходила вниз. Она ощущала необыкновенное тепло, окутывающее её тело, тепло нарастало, становилось горячее и светлее. Она словно плыла по узкому тоннелю, который становился всё уже. Эта теплота переходила в горячность и становилась уже просто невыносимой. Голова её болела, она, словно разрывалась изнутри на части, очень хотелось пить. Скорость её погружения стала замедляться. Она остановилась. Нестерпимый жар и жажда. Как болит голова. Её веки словно налились свинцом. Она собрала все свои силы и открыла глаза. И увидела белый потолок. Это была больница. Это всё, что она помнила. Андрей Михайлович продолжал смотреть на неё, дожидаясь ответа на вопрос. Она кивнула, и он продолжил: «Так вот. Суть метода вкратце такова. Чтобы предотвратить потерю рассудка после сильнейшего воздействия, а у тебя была именно ситуация полного расставания со здравым умом и трезвой памятью, я применяю морфотерапию. Определённый порядок введения в организм ударных доз морфия. В течение определённого периода времени. Самостоятельное применение, как и любое самолечение, серьёзными препаратами может привести к тривиальной наркозависимости. Поэтому заниматься этими вещами с дилетантским подходом категорически нельзя. Только я один в этом мире знаю, кому, сколько и когда! А состояние, в котором ты находилась, до приёма водички и аскорбиновой кислоты можно назвать слабым похмельным синдромом или… э … небольшой ломкой, которую мы с тобой так успешно сняли». Последние его слова утонули в смехе. Он был доволен. Как художник, который любуется своей картиной, в которой ему всё удалось. Внезапно его лицо стало очень серьёзным, и он торопливо добавил: «Только хочу тебя сразу предупредить. На будущее. К наркоте не подходи даже близко. Теперь у тебя барьер привыкания к наркотическому зелью теперь значительно снижен. Даже димедрол, что-либо подобное или «безобидный косячок» с коноплей может тебе обойтись очень дорого. Я не знаю точно, сколько нужно будет тебе для зависимости, поэтому предупреждаю – лучше не рискуй». Он посмотрел на неё и спросил, улыбаясь: «Что скажешь, красавица? Будешь благодарить за то, что я тебе крышу на голове удержал или попытаешься, лицо мне расцарапать за то, что лишил тебя радости покайфовать?» Вероника молчала. Вот, значит, как всё на самом деле. Она была на грани помешательства. Неплохо. Нет, этому врачу нужно поклониться. А на все эти «увеселительные» штучки ей было наплевать. Хотя она и не раз видела, как этим увлекались её знакомые. Её не тянуло на это никогда. Даже пробовать не хотелось. Она училась извлекать этот самый кайф из жизни, не заменяя это суррогатом. Она встала со стула и протянула ему руку. Андрей Михайлович также встал, выпрямился и, протянув ей руку в ответ, аккуратно, но достаточно сильно сжал её в рукопожатии, не без удовольствия отметив сильное ответное пожатие. «Спасибо, доктор»,- негромко произнесла Вероника, потом поднесла его руку к своим губам и поцеловала. Он смущённо убрал руку в карман халата и сказал: «Спасибо за такую высокую оценку моей скромной профессиональной работы. Но это еще не всё. Точнее, на этом врачебная часть не заканчивается. Поскольку твоя жизнь только теперь начинается». Вероника вопросительно смотрела на него, ожидая дальнейшего развития событий.

46

В этой лесной избе он пробыл дней пять. Ему уже начинало казаться, что его отсюда никогда не заберут. За это время он многое передумал. О том, как жил. Ему казалось, что всё ему кем-то давалось. Наступал определенный период неудач, а за ним, как на подносе выкладывалось то, что ему было нужно в тот момент. Его задача была только выбрать, что взять. Он всегда выбирал, особо не обдумывая. Что это? Совпадение или судьба? Кто-то его вёл. Он уже в этом не сомневался. Причём ему казалось, что тот, кто его вёл, иногда на время отходил от него, передавая его в руки другому проводнику. Тот, другой, вёл его иначе. Резче, бесшабашнее, что ли. Но иногда, он не мог отличить, кто же его в данный момент ведёт – первый или второй. Чем дальше, тем сильнее всё перемешивалось и сливалось. Всё спутывалось в единый клубок, который распутать становилось всё тяжелее. Первая ночь была самой жуткой из всех, которые он провёл в этом лесу. Потом он уже привык к ночным звукам этого леса. Лес не замолкает ни на секунду. Просто надо уметь его слушать. В последнюю ночь он сидел на крыльце и смотрел в чёрную глубину. Его уже не пугала и не страшила эта чернота, освещаемая полной и яркой луной. Ему казалось, что звёзды это продолжение искр, вылетающих периодически из трубы избушки. Печь тихо и приятно гудела, от неё шло тепло. В руке его была бутылка «Столичной». Пил он уже третий день. Периодически поддерживая себя в состоянии лёгкого общего «пофигизма». За эти дни он задал себе много вопросов. На некоторые он нашёл ответ. Иногда, даже несколько. Но на большинство вопросов ответов у него не было, а те, которые он находил, не соответствовали, как ему казалось настоящему ходу дел. Бритвы здесь не было. Да, если честно говорить, то ему и не хотелось бриться. Лес как-то способствует отпусканию бороды. Это сближает, как ему казалось. Поэтому, за пять дней, которые он провёл в лесной чаще, его щёки и подбородок приобрели определённый «крупнонаждачный» вид. Он сразу стал немного старше. Впрочем, эта небритость его не портила и даже шла ему. Нужно было лишь её подровнять и облагородить.
Сергей за ним приехал утром. Он разбудил Макса, тряхнув его за плечо и сказав с улыбкой: «Вставай, Робинзон. Времени у нас очень мало. Надо ехать. Дела ждут». Они приехали в офис к Хозяину. Он сидел в большом квадратном кабинете. Стол, за которым он сидел, был расположен в углу. Утреннее солнце забрасывало в кабинет свои яркие лучи сквозь большое, широкое, практически на полстены, окно. Жалюзи были открыты, и препятствий для этого не было. В кабинете было светло, но угол, где находился стол Хозяина, оставался в тени. Поэтому все, кто входил в эту комнату, были хорошо видны Хозяину, оставляя его в тени. За столом на стене висел портрет, выполненный маслом. Это был портрет мужчины. Он был одет в свитер с большим воротом. На плечи, поверх свитера, был, накинут плащ. На голове его был берет. В глаза бросалось лицо. Взгляд, губы, черты лица. Лукавое и зловещее выражение одновременно. От картины шла мощь. Напряжённые скулы, проникающие глаза и лукавая улыбка. Какой-то дьявольский коктейль. Была явная схожесть между нарисованным на этом портрете и сидевшим за столом. Хозяин сдержанно, но приветливо кивнул с улыбкой Максиму, указав рукой на кресло напротив своего стола. Максим плюхнулся в него. Хотелось спать. Хозяин был одет в дорогой смокинг чёрного цвета. Безукоризненно белая рубашка. Накрахмаленный её воротник стягивала чёрная атласная бабочка. Глаза Хозяина были несколько уставшими. Под ними виднелись небольшие тёмные мешки. Он закурил сигару, с наслаждением пустил струю дыма вверх и сказал: «Значит, так. Долгов у тебя больше нет. Всё улажено. Твой рассказ о себе правдив. Кое-что ты не досказал. Но это от скромности. Всё равно мы о тебе будем знать всегда больше, чём ты думаешь. Запомни это. Есть твёрдое мнение оставить тебя у нас. Но перед основной работой каждому положен испытательный срок. Будет он и у тебя. Как с ним справишься, так и работать будешь. Сегодня вечером улетаешь. Инструкции и всё остальное тебе скажут, дадут и покажут. Твои документы, личные вещи будут у нас. До твоего возвращения. Если будешь вести себя так, как положено, и делать то, что говорят, обязательно вернёшься. Захочешь свою жизнь закончить, то для этого нужно будет всего лишь один раз ослушаться. И всё. Бриться тебе не надо. Так будет лучше. А сейчас иди. Сергей тебя проводит». Нет. Он ожидал чего угодно, но не такого поворота событий. Лететь? Куда? С кем? Зачем? На сколько? Максим открыл рот, чтобы узнать ответы на эти вопросы, но Хозяин приподнял правую руку вверх, останавливая его напор, и произнёс тихо: «Летишь в Дагестан. Оттуда в Чечню. Это первое. Второе. Старайся не спрашивать и не интересуйся тем, что тебя не касается. Так спокойнее. Сейчас тебя не касается даже твоя собственная жизнь. Она касается теперь только меня. И у тебя только два пути. Или здесь со мной, или от меня на тот свет. Вернёшься примерно через полгода. Если, конечно, будешь делать всё, так, как я сказал. А сейчас иди. И удачи тебе, парень». Всё. Это был весь разговор. Максим поднялся, пошёл к двери. Подойдя к выходу, он оглянулся на Хозяина. Тот сидел, закинув скрещенные ноги на стол, откинувшись в кресле. Голова его была немного запрокинута назад. Во рту дымилась сигара. Он смотрел в сторону окна. На его лаковых, педантично зеркально блестящих туфлях отражался горячий уголёк сигары. Он о чём-то сосредоточенно думал. На его бесстрастном лице проступали еле уловимые морщинки следов какой-то внутренней борьбы. Он был один в своём кабинете. Максима для него сейчас уже не было. Он был один. Максим уверенно сжал холодную, блестящую золотом дверную ручку, повернул её, открыл дверь и вышел, плотно притворив её за собой. Его в коридоре ждал Сергей. Судьба Максима продолжала высыпать на своего обладателя подарки в пёстрой упаковке, в перерывах обсыпая его конфетти, серпантином и, хлопая по-дружески хлопушками у ушей. Вечером он улетел транспортным самолетом.

47

Доктор продолжал: «Дело в том, что тебе лучше отсюда уехать. Чем быстрее, тем лучше. Этот повар получил серьёзную травму головы и ожоги. Он умер, не приходя в сознание на следующий день. Поднялся сильный скандал. Понаехало много разного народу. Проверяющие, глазеющие и другие. К тебе тут пытались прорваться. Я не давал. Самые высокие чины прошли, глянули на тебя, бессознательную, и ушли. Что я тебе предлагаю. Будет лучше, если всё останется так, что ты… э…скажем, осталась не совсем здорова, с точки зрения привычного взгляда психиатров на эту проблему». Вероника усмехнулась и сказала: «Как бы сумасшедшая. Да? Хорошая перспектива». «Да погоди ты! Не спеши. Не всё так просто. В смысле, всё проще, чем ты думаешь. Всё остаётся на бумаге, к тебе не будет никаких вопросов. Я со своей стороны, гарантирую тебе следующее. Ты уезжаешь из этого города со специальной оказией на постоянное лечение по причине тяжёлого случая, который здесь наблюдать и лечить не в состоянии. По приезду с тобой встретится врач, который, в течение трёх дней, проведёт исследование состояния твоего здоровья и… Впрочем, это детали, которые тебе знать не нужно, да ты в этом и не разберёшься. Главное, это то, что ты через три дня покидаешь стены той больницы. Абсолютно здоровым и свободным человеком. Там. А здесь тебя считают безнадёжно больной. Но это забудется через некоторое время, а историю болезни мы из твоего архива незаметно удалим. Это всё обкатано. Не переживай. Потом, по месту учёбы или работы ты получаешь новую медицинскую книжку, и никто ни о чём никогда не узнает. Кроме нас с тобой. Устраивает?» «А у меня что, есть другие, более перспективные варианты? По-моему, выбирать не приходится?» – ответила она. Андрей Михайлович улыбнулся и продолжил: «Да. Выбор у тебя не богат. Потом, после больницы, придёшь вот к этому человеку, по написанному здесь адресу. Скажешь, что от меня. Он поможет с учёбой, работой и вообще. Не потеряешь?» Он протянул ей половинку листа бумаги в «клеточку» с написанным ровным, красивым почерком адресом, именем и фамилией. Вероника смотрела на листок. Что-то внутри ей подсказывало, что-то упрямо твердило не брать его, не запоминать ни адреса, ни фамилии, ни имени этого человека. Однако это сомнение быстро подавилось желанием спрятать этот листок в карман. Она спрятала листок в карман халата. Посмотрела в глаза врачу и сказала: «Я всё поняла. Три вопроса. Первый. Почему такая забота обо мне? Второй. Какая благодарность должна быть от меня вам за это? И третий. Когда я уезжаю?» Андрей Михайлович внимательно и пристально посмотрел на неё. Что-то ему не нравилось. Через некоторую паузу он сказал: «Отвечу на твои вопросы в обратном порядке. Уезжаешь ты завтра вечером. Благодарности от тебя мне никакой не нужно. Как говорится, мир тесен. Сочтёмся, если судьбе угодно будет. А почему о тебе я так, как ты сказала, забочусь? Гм… А, может, ты мне понравилась?» Последние его слова утонули в раскатистом смехе. Смех этот был странным. Не было в нём настоящей весёлости. По крайней мере, Вероника не услышала той весёлости, которая должна быть при таком смехе. А, может, ей тогда это просто показалось? Просмеявшись, доктор сказал: «Теперь небольшая инструкция о том, что говорить другим, которые будут спрашивать о тебе и об этом случае. Запомни, что и кому говорить». Андрей Михайлович наклонился немного вперёд и стал говорить намного тише. Вероника также подалась вперёд, чтобы лучше слышать неторопливую, тихую речь врача. Вдруг в углу кабинета заработал старенький холодильник. Его автоматика включилась резко и настойчиво, хорошо встряхнув его в течение секунд пятнадцати, после чего кабинет наполнился упрямым равномерным прерывистым урчанием, так знакомым обладателям тех холодильных агрегатов того времени. Этот рабочий гул полностью заглушал тихий диалог врача и его пациентки. О чём они говорят, можно было лишь только догадываться. Говорили они ещё минут пятнадцать. После чего Андрей Михайлович встал, протянул руку Веронике и аккуратно пожал протянутую навстречу ему её руку. Она встала, поправила полы халата, повернулась и вышла из кабинета, плотно притворив за собой дверь. Тасалин смотрел ей в след. Взгляд его был довольный и загадочный. Вероника не видела этого взгляда. Это был совершенно другой взгляд. Голова его была наполнена только ему ведомыми мыслями. Что он хотел и чего добивался? «Пока всё идёт как надо. Есть шероховатости. Но они общей погоды не делают», - говорил себе Андрей Михайлович, глядя на закрывающуюся за Вероникой дверь.

48

Он был там без малого полгода. Уже потом, спустя время, когда он научился снимать стресс, приводить в порядок психику, всё равно к нему приходили воспоминания оттуда. Он видел свой прицел. Видел в этот прицел те лица с чёрными бородами. Видел, как откидывались назад их головы, повинуясь удару пули, вылетевшей из его ствола, видел эту кровь, видел глаза, ещё не понимающие, что тело их обладателя уже мертвеет. Он знал, что с годами всё это немного притупеет и забудется. Но не до конца. Он знал это как специалист. Это будет с ним навсегда. Он будет с этим жить. И он жил с этим и воспринимал этот холодный пот на лбу во время кошмарного пробуждения среди ночи, как часть своей жизни, как часть платы за, совершенное им, прошлое. Он знал, что никакие реабилитационные курсы и специальная терапия не помогут в этом. Необратимые изменения психики не устраняются ни кем и ни чем. Можно просто немного смягчить это воздействие. И он это делал. Он это умел. Его там научили и этому. В день приезда его сразу увезли на какую-то базу. Она была небольшой и хорошо замаскированной. Он отметил это, как специалист. Там никто не ходил в военной форме. Одеты были не для устава, а для удобства передвижения и выполнения работы. Охрана базы была многоуровневой и детально продуманной. Он сразу ощутил серьёзность того предназначения, для которого его сюда привезли. Фамилий и воинских званий здесь не было. Только имена, созвучные со школьными прозвищами. Его называли Максом. И всё. Его никто ни кому не представлял. Просто показали тех людей, которые будут ему отдавать приказания и обучать. Тут вообще говорили очень мало. Жёсткий распорядок и строгая дисциплина. Это как-то исходило изнутри этой базы. Её дух был этим пропитан. Никто не знал, что будет за невыполнение приказов, но никто и не пытался их нарушить. Подсознательно происходило всё само собой. Личная собранность и исполнительность. Он пробыл здесь месяц. Первую время его обучали. Обучали практическому и психологическому умению убивать. Убивать сразу, наверняка. Учили убивать в условиях войны и мирного времени. Его обучали работе снайпера. Потом он им работал. Отрабатывал «поражение выбранных целей», выражаясь сухим языком статистики. Сколько их было? Он не помнил. Поначалу он старался считать, но потом начинал понимать, что всё это сливалось в одно – это была его обычная работа. Хорошо помнил он только свою первую цель. Видимо, это был не простой боевик, скорее один из «полевых», как называли местных вождей. Он не знал ни его имени, ни чего другого. Ему никто ничего не говорил. Его наводили, он должен был убивать. Как потом ему сказал один врач, которого все называли Док, никогда не забываются две вещи. Первая любовь и первая смерть. Он был абсолютно прав. Он работал в паре. Их увозили, их привозили. Он не знал, куда их везут, не знал на сколько. Иногда они работали по две или или три пары. Тогда цели распределялись или пары друг друга страховали. Потом он узнал, что про страховку ему не всегда говорили. Надежность и безопасность. Если одна из пар будет уничтожена, цель отработает другая. Распределялся и порядок поражения целей. Каждый знал чётко только свою задачу. Особенно эти «тандемы» и «тройки» стали популярны в последнюю, третью неделю. Когда целей было много, то по специальной методике, стрелять нужно было сначала по ногам, не давая цели покинуть позицию. И уже потом, наверняка и спокойно её добивать. Тогда он понял, что такое жёсткая работа снайпера. Два или три снайпера при небольшой поддержке и с заранее подготовленных, правильно выбранных позиций, могут «положить» не один десяток. И всё это могло продолжаться от 15 до 30 минут. Это называлось «жёсткой работой снайперов». И во время этой охоты в нём просыпался настоящий азарт охотника, ему хотелось крови. И он методично «бил» по ногам и рукам, отбирая у своих жертв последние шансы, выбраться из-под этого смертельного, безжалостного огня. Руки, ноги и голова были самыми уязвимыми местами. Остальное практически всегда было закрыто бронежилетом. Поэтому свой последний выстрел он делал именно в голову. Контрольный щелчок, как они говорили. Он мстил за тех, кому отрезали головы, руки, ноги, гениталии. За тех, кому выкалывали глаза, перед тем как убить. И ещё за тех, кому в головы забивали деревянные колы. Он видел это не по телевизору. Он видел это так же близко, как свои шнурки в кроссовках. И мстил за оборванные жизни чьих-то сыновей, за отнятых мужей и отцов. Мстил смертью за смерть. Он оставлял за собой только мёртвые тела. Только «отработанные» или, по-другому, «пораженные цели». Он понимал, что из снайпера он незаметно превращается в палача. И начинал позволять себе элементы издевательства. Стреляя по суставам рук и ног. А уже потом добивал. Так работали их снайпера. И он платил той же монетой. Он стал настоящим асом. Как сказал ему один из его руководителей: «Макс, такое впечатление, что ты был для этого рождён». И ему позволяли делать эти лирические отступления. Позволяли потому, что он за всё время своей работы не «упустил» ни одной цели. И «доставал» их даже, казалось, в самых безнадёжных ситуациях. Его словно вёл третий глаз и третья рука, как говорили его напарники. Но это была не рука Бога. Это была тёмная, дьявольская ведущая сила. А, поэтому, практически все самые сложные цели были его. Как награда за почётное доверие. Доверие к умению профессионально убивать. И он очень быстро превратился из мастера спорта в профессионального убийцу, на счету которого были десятки поражённых целей... Он уже точно не помнил сколько их было. Всё закончилось внезапно. За ним приехали и увезли. Его вызвали и дали на сборы полчаса. И он навсегда покинул базу. Уже в так называемый «тыл». В так называемый потому, что тылом назвать там что-либо было трудно. Так как обстрелы и боевые действия могли произойти там везде. Везде могла быть смерть. Так он попал в один из госпиталей. Сколько их там было? Кто знает. Так его судьба свела с Доком. Доктором, которого все так и называли. Доктором, который учил его, как он сам говорил, «крыши нашим ребятам возвращать к первоначальному положению. Возвращать относительно, поскольку к точному начальному положению вернуть уже невозможно». Никто точно не знал, откуда он тут. Они работали здесь вместе с женой. О себе они ничего не говорили. Но, по слухам, у них тут погиб сын. Он был офицером. Больше у них никого не было. Жениться сын не успел. Детей у него не было. Поэтому Док вместе с женой и приехали сюда. Приехали добровольно, оставив работу в одном из известнейших военных госпиталей, оставив престижную и известную должность. И работали здесь. И старались возвратить другим то, что не смогли возвратить в их семью. Но это были слухи. «Так это и есть ты? Тот самый Безумный Макс, о котором тут так много говорят?» – сказал ему с улыбкой Док, протягивая руку и здороваясь. «Почему Безумный Макс?» - немного растерянно сказал Максим, крепко пожимая протянутую руку. «Так тебя же так называют здесь. Земля маленькая и круглая, слухи быстро долетают. За тебя даже награду назначили. Между прочим, неплохая сумма», – уже без улыбки ответил Док. «Так что будь осторожен. Разные тут людишки встречаются. Впрочем, от судьбы не уйдёшь. Ладно, идём, будем знакомиться с нашей работой», – продолжал Док, беря Макса за локоть и увлекая за собой. Так они стали вместе работать. За время, которое они провели вместе, он многому научился у Дока. Максима поражало отношение Дока к тому, что он делал. Он никогда не видел его бегущим. Даже если кто-то прибегал, запыхавшись, и кричал, что его срочно зовут к умирающему или тяжело раненому, Док, не спеша, как обычно, собирался и шёл. Максима поначалу коробило такое отношение. Но потом он понял, что это и есть одна из составных частей работы профессионала. Чрезмерная спешка всегда переходит в панику. А паника и помощь вещи несовместимые. Нельзя сказать, чтобы они стали друзьями, но они выделяли друг друга. Доку нравились способности Макса, он даже ему говорил, что в некоторых вещах завидует ему белой завистью. Поскольку Божий дар и определённый склад ума не приобретёшь ни за какие деньги, не сможешь выработать никакими тренингами. На второй месяц они уже работали так, словно знали друг друга не один год. Работать приходилось много. Даже не всегда удавалось поспать больше четырёх часов в сутки. Но к такому графику, где отсутствовал какой-либо график, Макс, привык довольно быстро. Док был не только классным психологом и психотерапевтом, но и хорошим хирургом. И Макс теперь воочию видел, что творит пуля, осколок или нож. Теперь он учился бороться за чью-то жизнь, учился давать человеку возможность вернуться к тому пониманию действительности, которое было у этого человека до приезда сюда. Талантливый доцент и ассистент учились друг у друга. За день до отъезда Макса у них состоялся серьёзный разговор. Выдалась небольшая передышка в их работе, которая случалась, не так часто, как хотелось бы. Они сидели у него дома. Домом назывался строительный вагончик, перегороженный на две части. Одна часть была спальней, а другая – столовой и кухней. Жена Дока накрыла на стол и ушла во вторую половину, чтобы не мешать разговору. Док налил в кружки разведённый спирт, и они выпили. Выпили за то, чтобы вернуться живыми и за то, чтобы закончилась быстрее эта война. Док посмотрел внимательно на Максима и сказал: «Послушай меня, Макс. Я гораздо старше тебя, я немного соображаю в том, что делаю и вот, что я хочу тебе сказать. Я не знаю, кто ты, как жил, что было в твоей судьбе. Знаю одно. То, что жизнь тебя хорошо потёрла, и будет продолжать тереть. Догадываюсь, откуда ты появился здесь и предполагаю, куда ты можешь уйти. Ты принадлежишь к той категории людей, которых можно использовать как в добро, так и во зло. Причём, с одинаковым успехом. Ты обладаешь определённым талантом. И его использование зависит от того, какой будет твоя вера. От того, с кем ты и куда идёшь. Очень тебя прошу, не проливай кровь в ответ на кровь. Здесь война, она многое спишет. Но там, за её пределами другая жизнь должна быть. Не надо переносить туда всю эту жестокость и месть. Всё надо оставить здесь. Мне самому не нравится эта война, я против неё. Надо искать другие пути. Надо остановить эти бессмысленные смерти, потому, что…» Макс вдруг перебил его разгорячённо: «Док, это говоришь ты? Я не знаю точно, но говорят, что у вас погиб сын на этой войне. И тебе, как отцу, не хотелось отомстить за своего сына? Вы для этого его рожали на свет, чтобы его какая-то… просто так вот зарезала, как барана? Чтобы…» Теперь Док перебил Макса: «Остановись, парень. Постой. Да. Мы действительно потеряли на этой проклятой войне своего единственного и любимого сына, с которым связывали своё будущее и надежды. Потеряли его здесь, на этой земле. Но в сердцах и душах наших он всегда с нами будет. Никто у нас, его там не отнимет. Просто не сможет этого никто сделать. Это неподвластно. Да, действительно, мне поначалу хотелось мести. Но, через некоторое время, я понял, что месть эта породит другую месть. Месть за того, кого я убью. И так далее по цепочке. И кровь будет продолжать литься, будут похороны и плач, будет смерть. Понимаешь? И поэтому мы пришли сюда. Пришли, чтобы бороться за жизнь здесь и постараться объяснить, не сеять смерть хотя бы там. Эта война всё равно закончится. Рано или поздно. Но гораздо страшнее этой войны та война, которая продолжится там, после её окончания здесь. Ты можешь не согласиться со мной сейчас, Макс, но я прошу тебя только запомнить то, что я тебе сказал. Пока запомнить и всё. Бог даст, поймёшь, со временем. Я говорю тебе это как врач. Нас так учили – уметь лечить тело. Неправильно нас учили. Нельзя лечить только одно тело. Не бывает больного тела у здоровой души. Раз тело болеет, болеет и душа. И лечить надо и то и другое. Хороший врач, это и врач и священник. Настоящий врач в Бога верит. А нас учили верить в дело Ленина и в победу коммунизма во всём мире. От насилия души светлее не становятся. Только вот души лечить я пока не могу. Приходит понимание ко мне, но времени мало остаётся. Вот ты это можешь делать. Не загуби этот дар. Его тебе Господь дал. Ты можешь лечить души, если будешь служить добру. И также можешь эти души калечить, если будешь служить злу. Я, может, непонятно объясняю. Как умею, Макс. Поймёшь со вресенем. Всему своё время, дорогой. И ещё. Вот тебе адрес. Недалеко от Иркутска живёт мой очень хороший знакомый. Мы когда-то учились вместе. Он шаман. Живёт в одной деревеньке. Он тебе объяснит всё лучше меня. И поможет, когда тебе трудно будет. А тебе будет трудно. Будет потому, что ты для добрых дел на свет рождён». Он протянул Максиму листок с написанным адресом. Макс взял листок, посмотрел и запомнил адрес. Потом вернул его Доку и сказал: «Спасибо Док. Я запомню адрес. Твои слова интересны. Но я пока, видимо, ещё не дорос до них. Но я запомню всё, что ты мне сказал. Спасибо тебе. За всё спасибо». Док молча налил ещё и они выпили. Выпили молча, и не чокаясь. Из-за перегородки вышла жена доктора. Глаза её были красными. Было видно, что она плакала. Она зашла сзади Максима, положила свои руки ему на плечи и тихо сказала: «Ты, Макс, себя береги. Ты мне как сын стал. Ещё одной такой потери я не переживу». Он ничего не успел ответить. В дверь постучал солдат и сказал, что привезли раненых. Они встали из-за стола, поблагодарили хозяйку за ужин и пошли в госпиталь. Они не видели, как жена доктора крестила их, смотря на них в окно. Она делала это каждый раз, когда они уходили. На следующий день за Максимом приехали. Его увезли в Дагестан, откуда опять отправили самолетом обратно в Челябинск. Так закончилась его затяжная командировка. Так он научился жёстко убивать и экстремально лечить. Несовместимые вещи. Но он научился этому, научился потому, что это ему было дано его собственной судьбой...

49

Она лежала на горячем песке. Солнце своими жгучими лучами массировало её тело, а морские волны лизали её ноги приятной прохладой. Ей давно не было так спокойно и хорошо. Она всегда хотела сюда попасть, словно чувствуя, что здесь должно произойти самое главное в её жизни. То, что перевернёт её жизнь. Или просто заставит идти по другому пути. Она это чувствовала всегда. Но не знала где это место. А сейчас она понимала, что Это должно произойти именно здесь. Но это будет впереди. А пока Вероника просто лежала на пляже и ни о чём не думала. Она наслаждалась свободой и спокойствием. Солнце, солёный, свежий морской воздух приятно обнимали её тело. В один из таких дней её внимание привлёк оживлённый разговор супружеской пары, которая обсуждала какого-то «русского парня», катающегося на скутере. Она приподнялась, и посмотрела в сторону, куда они смотрели и смеялись. Действительно в рёве мотора и в снопе брызг разрезал волны кокой-то загорелый парень. То, что он русский у неё не вызывало сомнения. Такая бесшабашность, лихость и удаль! Всё это на грани безумства и риска. На это способны только русские. Она невольно залюбовалась. Она ощутила гордость. Её сердце учащённо забилось. Но от чего? Ей было немного непонятно это поведение собственного сердца. Какое-то странное, непонятное чувство. Смесь ожидания, приятной волнующей тревоги, чего-то неизбежного, что должно изменить всю её жизнь и ощущение спокойствия. Такая противоречивая смесь. Вероника внутренне удивилась этой накатившейся на неё волне чувств, легко подскочила с подстилки. Она поправила волосы, вытянулась навстречу солнцу, покосилась на свою тень и мимолетно полюбовалась ею. Потом с разбегу заскочила в тёплые волны и нырнула в подхватывающую её волну. Она любила нырять так, по-мальчишески с головой. Нырять, открывая глаза и рассматривая всё вокруг. Совсем другой мир, другие ощущения. Песок был совсем другим. В воде он казался каким-то живым. Рыбы, большие и маленькие, совсем мальки, в стороны, разлетавшиеся от гигантских силуэтов побеспокоивших их владения людей, водоросли, танцующие свой подводный, гармоничный танец. Всё это было таким загадочным и простым одновременно, грациозным и диким. Это было настолько здорово, что даже захватывало дух. Вероника вынырнула на поверхность достаточно далеко от берега. Не каждый мужчина мог похвастаться тем, что так далеко мог пронырнуть под водой. Но она не думала о рекордах и достижениях. Ей просто нравился этот несуетливый, величественный и спокойный мир. Она не обращала внимания на расстояния, она сливалась с этим царством воды и солнца. Вероника легла на спину, раскинула в стороны руки и ноги. Ей нравилось так лежать на воде. В полном расслаблении, закрыв глаза. Солнце настойчиво, но мягко обдавало её своими жаркими лучами, словно прикасаясь мягким, горячим, махровым полотенцем. Она так лежала минут пять. Потом повернулась, и уверенно, размашисто, по-мужски, поплыла к берегу. Плыла она быстро, уверенно и спокойно. Подплыв к берегу, она встала на ноги, и вышла на берег, на ходу поправляя купальник и волосы. На её губах была едва заметная улыбка. Она знала, что сейчас на неё смотрит не одна пара глаз. Но шла она спокойно, уверенно и с достоинством. Не чувствуя и не показывая какого-то превосходства над другими. Вероника знала, что она красива и стройна. Знала, что на неё было приятно смотреть. Она принимала это уже давно спокойно и легко. Как нечто неотделимое и обычное. Иногда её это даже раздражало. Хотелось спокойствия и незаметности. Подойдя к подстилке, она взяла полотенце, просушила им волосы и растёрла своё тело. Было приятно и легко. Ощущалась классная усталость. Ей захотелось пить. Вероника повернула голову и увидела зонтики летнего кафе. Она взяла свою маленькую пляжную сумочку и направилась в сторону пёстрых зонтиков. Но когда она подошла ближе, то от ощущения жажды не осталось и следа. Она увидела за одним из столиков того самого парня, которого видела в своём видении в момент взрыва газа там, в детдоме. Когда спасалась от наглого, противного повара. Парня, которого держала за руку. Того самого парня, только немного старше. Но это был, без всякого сомнения, Он! Он! Он! Но это был не только тот парень, который вошёл вместе с ней в её детство и юность, это был ещё и тот бесшабашный русский наездник, выписывающий по морю финты на скутере. Ничего, не понимая, не обращая ни на что внимания, не видя ничего вокруг, она шла к этому парню, глядя прямо ему в лицо. Когда она была уже совсем близко, а от стола отошёл официант, который растоптал муравья, упавшего со стола, за которым сидел парень, он поднял голову и увидел её. Она чуть не рассмеялась, увидев, как глаза его обалдело расширяются. Он смотрел на неё так, будто перед ним была королева Марго. Парень встал из-за стола, оставив в покое апельсиновый сок и выронив из пальцев соломинку. Не понимая, что она говорит, как и зачем, Вероника произнесла: «Привет, горячий русский наездник! Пойдём, искупаемся?»
Так они познакомились. Они купались и загорали вместе. Они стали всё делать вместе. Они уже не мыслили жизни врозь. Он катал её на скутере. И она замирала от восторга, её страх рассеивался той надёжностью, которая была за её спиной, когда она держала в руках руль скутера, а он сидел сзади неё и тоже держался за руль, управляя ревущим водным конём. Ей ничего не было страшно рядом с ним. И они вместе орали, как ненормальные, подпрыгивая на волнах, окатывающих их с ног до головы. Она никогда не испытывала ничего подобного. Они были вместе, как один общий организм, в котором все ощущения усиливались во много крат. Как в резонансе. На следующий день они уже жили в доме одного киприота, у которого Вероника снимала половину этого маленького и уютного домика. Родственники киприота были выходцами из России, поэтому он, довольно неплохо, знал русский язык и мог изъясняться по-русски. Максим переехал из своего «звёздного» отеля к Веронике. Здесь было уютнее и домашнее. Домик киприота был окружен зелёным садом, с уютной тенистой беседкой, откуда вечером открывался захватывающий пейзаж единения природы, отдыха и ненавязчивой цивилизации. Было тихо и спокойно. Они это время потом в шутку называли их первым медовым месяцем. Только по времени этот медовый месяц продлился всего девять дней. Вероника улетала раньше. Максим через два дня. Что она успела рассказать ему о себе за это короткое время? Что выросла в детдоме. Что волею судьбы оказалась в Москве. Что потом, спустя некоторое время попала в переплёт. Она училась днём на врача, а вечером работала в ночной торговой палатке. История была банальна и типична. Хозяин палатки в один прекрасный вечер захотел с ней переспать, и получил отказ. Таких палаток у этого мужика было штук десять. Церемониться он не любил, тем более, что паспорт Вероники был у него. Схема укрощения строптивой «лимиты» была отработана. Через два дня у Вероники обнаружилась в кассе крупная недостача денег и товара. Рассчитаться у неё не было ни финансовой возможности, ни знакомых, которые бы ей дали в долг такую сумму. Её хозяин отдал «на отработку». В один из притонов. Так она попала на панель. Прошла она через все этапы. От низа до верха. Некоторые проходила быстрее, некоторые медленнее. Вырваться оттуда было практически невозможно. Наивные, молодые девочки, которые приходили сами, полагали, что, заработав определённый капитал, они смогут это бросить, начав новую жизнь. Какое печальное заблуждение! Уходить не давали никому. Могли и убить. Но чаще всё заканчивалось побоями, посадкой «на иглу» и отправкой в самый низкооплачиваемый притон, как отработанный материал. Уйти было практически нельзя. Помогала или случайность, или связи. Вероника это поняла. Она была рабочей лошадью, на которой делали деньги. Правда, в последнее время, ей удалось скопить некоторую сумму денег. Удалось потому, что она продвинулась по служебной лестнице, если такое выражение уместно для этого случая. Она поняла, что другого пути у неё нет. Закончить самоубийством? Что греха таить, такие мысли у неё были. Но она всё же пришла к выводу, что руки на себя накладывать не будет. Она это восприняла, как очередное испытание. Но не оставляла мыслей бросить это дело. Она искала могущественных людей, которые смогли бы ей помочь оттуда вырваться. Такие случаи бывали. Тогда таких девушек оставляли в покое, так как связываться со «звёздными» начальниками никто не хотел. А для того, чтобы иметь связи со «звёздными», нужно было принадлежать к определённому кругу проституток, услугами которых они пользовались. Именно этого круга и больше никакого. Осторожность и испытанность во всём. И Вероника практически добралась уже до этого круга. Работать становилось немного легче, она могла себе позволить выспаться, взять выходные. Оплата была выше. За то, что она всё быстро поняла, ей удалось избежать посадки «на иглу». Тем более, она помнила предостережение Тасалина, по поводу опасности наркотиков для её организма даже в малых дозах. Но всё закончилась так же внезапно, как и началось. Однажды, машину, в которой ехала Вероника, владелец ночных палаток (её бывший хозяин), охранник и её главный хозяин-сутенёр, обстреляли. Произошло это среди белого дня. Когда они сели в машину и собирались отъехать от одного из ночных клубов, внезапно им дорогу перегородила подъехавшая белая тонированная «девятка». Из наполовину открытых окон задней и пассажирской передней двери высунулись стволы АКМ и открыли огонь. Она помнила, как зазвенели разбивающиеся стекла, как кричали сидящие рядом мужики, валясь на неё и, пытаясь повалиться на пол. Визг пуль, текущая по ней кровь, крики, грохот. Она лежала на полу «внедорожника», накрытая двумя мужиками. Нет, они, конечно, не пытались спасти её. Просто ей повезло, что они упали на неё и придавили. Ей казалось, что эта бойня продолжалась целую вечность. Но всё произошло за считанные минуты. Оглохшая, придавленная так, что было трудно дышать, облитая кровью ненавистных ей людей, которая ей почему-то казалось холодной, Вероника не слышала, как визгнула сорвавшаяся с места «девятка», исчезнув в лабиринтах дворов. Она из последних сил выбралась из-под ещё не остывших, но уже мёртвых тел сутенёра и хозяина палаток, почему-то удивляясь той мысли, что трупы всегда тяжелее живых людей. Водитель был тоже мёртв. Его голову, точнее затылочную часть, просто разнесло, разбрызгав мозги по всему салону. Охранник, грудь которого была прошита несколькими очередями, стонал и наполовину сполз с сиденья вниз. Но было видно, что ему осталось минут пять. От запаха и вида крови, смешавшегося с каким-то спёртым тёплым, почти парным воздухом, от вида этих убитых её вырвало. Она вылезла из машины, вся окровавленная и бросилась бежать дворами, распугивая глазеющих на неё с опаской людей. Взгляды были полны страха, осуждения, негодования. Лишь в немногих присутствовало сострадание. Так обычная банальная разборка за передел сфер влияния, закончившаяся смертью четырёх человек, дала ей свободу. Всё было замято. В милиции дело было закрыто, как многие аналогичные, которые оставлялись на откуп разбирающимся, её никто не искал, так как свидетелей просто не оказалось. Никто ничего не видел и не помнил. Хотя зрителей данного зрелища было предостаточно. Но она на всю жизнь возненавидела весь этот криминал, всех, кто торговал людьми, оружием, наркотиками. Всех, для кого человеческая свобода, достоинство и жизнь измерялись зелёными американскими купюрами. Это напугало Максима. Он так и не смог ей сказать, у кого он будет работать. Потому, что понял, как только он скажет ей, кто он, он её потеряет. А одна эта мысль повергала его в ужас. Нет, он не хотел её терять! Он понял, что это его половина, что это его судьба. И поэтому на вопрос, чем он занимается, ответил, что связан с бизнесом и его безопасностью в крупной фирме. Вероника спокойно подняла глаза и спросила: «Скажи, только честно, ты – бандит?» Максим, призывая на помощь всё своё самообладание и всю выдержку, громко рассмеялся, и сказал: « Да нет. Но соприкасаться приходится». «Смотри, не обмани меня. Если обманешь, сделаешь хуже не только мне. Всем нам», - сказала тогда она ему. Больше они к этой теме не возвращались. Но Макс понял, что с этого времени у него есть только одна серьёзная проблема – как сказать правду и не потерять Веронику. С одной стороны он никогда не ощущал себя таким счастливым, а с другой стороны понимал, что для того, чтобы разбить это счастье не так много и нужно. Но он решил, что пусть всё будет так, как должно быть! Если это его судьба, то всё должно расставится по полкам само собой. Он просто не верил, что это обстоятельство может всё оборвать. А, поэтому, просто наслаждался тем счастьем, которое так внезапно свалилось на его голову. Не зная, как всё сложится дальше, он в одно утро просто сказал ей, лёжа в постели и обнимая её красивые, нежные плечи: «Ника. Приезжай ко мне в Иркутск. Насовсем. Я не могу без тебя. Ведь мы уже не сможем жить друг без друга. Я люблю тебя». Она посмотрела на него серьёзно, слегка приподнялась и, поцеловав его в губы, ответила с улыбкой: «Я приеду. Дай мне только немного времени кое-что уладить. Я приеду, обещаю. Вот мой телефон, позвони мне, как приедешь к себе. Я скажу тебе дату выезда. Я люблю тебя, мой милый Макс». Он навалился на неё, обнял, ощутив жар её тела, который сливался с его жарким нетерпением и счастьем. Её руки, словно две тонких ветки упали на его спину. Одеяло медленно сползло со спины Максима, проскользило по краю кровати и упало на пол…

50

Прилетел Максим ночью. В аэропорту его встретил Сергей. Остаток ночи он отсыпался, а наутро его привезли в офис к Хозяину. Тот, удовлетворённо улыбаясь, сказал Максиму, что рад его видеть живым и здоровым. Ещё сказал, что его работой очень довольны, что впереди теперь у него будет напряжённый график, а пока ему просто необходим небольшой отдых. С этими словами он положил на стол перед Максимом белый конверт. «В нём находятся твои два паспорта, второй заграничный. Там ещё билет на Кипр и обратно. Обратно ты прилетаешь уже в Иркутск. Ну и пластиковая карточка. Что бы ты не испытывал дискомфорта в денежных знаках. На ней… Впрочем, тебе хватит. Сергей тебе объяснит, как ей пользоваться. Да…Ты летишь завтра вечером. Хорошенько встряхнись и оттянись на всю катушку. Но, не злоупотребляй. Очень свежий воздух может быстро опьянить… Тебя там встретят. Отдохнёшь, прилетишь в Иркутск и за работу. Тебе всё покажут и расскажут. После встречи. Всё. Можешь идти. Приятного отдыха. Будь здоров», - всё это Хозяин говорил негромко, но уверенно, с едва заметной улыбкой. Сзади Максима стоял Сергей, скрестив руки на груди, и тоже улыбался, но уже более открыто. Хозяин встал, показывая, что разговор закончен, и протянул Максиму руку. Они обменялись рукопожатиями. Максим вышел вместе с Сергеем, который сразу начал его инструктировать и объяснять необходимые детали поездки. На следующий день он улетел на Кипр.
Три недели он был на этом острове. Это было что-то. Ни с чем не сравнимое ощущение свободы, наслаждения этой свободой! Природа, море, пляжи… Всё такое красивое и естественное, что у него, порой, возникало ощущение, что это всё мираж. Мираж, который исчезнет. И он пытался взять всё, что было ему доступно сейчас. Он легко запрыгивал на скутер и кружил на нём по водной глади, заставляя его выписывать на волнах такие виражи, что местные уважительно и с некоторой опаской смотрели на этого «безумного русского». Казалось, что они вместе перевернутся и утонут. Но когда сноп брызг оседал, с берега было видно, как крепкий русский парень уверенно сидит в седле своего морского коня и сжимает руками руль. Водные брызги летели ему в лицо, волна накрывала его на разворотах. В такие моменты из его груди вылетал гортанный восторженный дикий крик, который, к счастью, не доносился до берега, а тонул в этих брызгах. В этом зрелище было какое-то животное наслаждение. Поначалу обслуживающий персонал опасался такого поведения Максима. Но потом, они замечали, что этот русский парень приковывает к своей персоне много внимания, создавая тем самым бесплатную рекламу их бизнесу. Они даже стали предлагать ему дополнительное бесплатное время в качестве «подарка от фирмы». Максим смеялся, но «подарки» такие принимал с лёгкостью и удовольствием. К нему уже относились как к хорошему знакомому, смеялись, пожимали руки и ждали от него новых финтов. И он не обманывал их ожидания, впрыскивая себе в кровь всё большие и большие порции адреналина и потешая своим безумным артистизмом пляжный люд. Откатавшись, он причалил к берегу, отдав своего коня в руки хозяев, у которых уже стояли желающие оседлать эту резвую машину. На него смотрели восхищенные глаза зевак и желающих покататься. Он устало улыбнулся и упал в горячий песок. Очень хотелось спать. Песок обнял жаром его тело, взбодрив и наградив растраченной энергий. Ветер обдувал его ненавязчивым холодком, создавая гармонию с жаром песка. Настоящий кайф. Он так пролежал минут пятнадцать. Ему захотелось пить. Он поднял голову и увидел рядом небольшое, уютное летнее кафе. С яркими рекламными зонтиками и пластмассовыми столиками. «Полцарства за апельсиновый сок», - пронеслось в его голове. Он вскочил, поражаясь собственной лёгкости и проворству, и направился в сторону кафе. Он плюхнулся за один из столиков, стоявших на площадке, выложенной из красивой цветной, фигурной, бетонной, как ему показалось, плитки. К нему подошёл официант, не утруждая его ожиданием. Это был молодой смуглый парень, одетый во всё белое. Лишь чёрные лаковые, до боли в глазах блестящие туфли. Его внешность была типичной внешностью местного аборигена. Он улыбался своими неестественно белыми зубами и озорными глазами. Максим спокойно на русском языке заказал апельсиновый сок. Официант с готовностью кивнул и, практически, испарился. Максиму нравилось, что эти люди понимают русский язык. Всё было гораздо проще, чем он думал. Иногда ему даже казалось, что это одна из республик бывшего СССР. Заброшенная и забытая русским укладом и порядком. Только, вот, деньги тут ходили совсем другие. Официант появился так же внезапно, как и исчез. Он аккуратно поставил запотевший стакан с торчащей из него соломинкой, дружелюбно кивнул и опять исчез, оставив после себя лишь свою белозубую улыбку. Макс вытянул ноги, откинулся на прохладную спинку кресла и втянул в себя обжигающий холодом сок. Живительная влага и холод, пробежав по горлу, айсбергом плюхнулись в желудок. От этого приятнейшего ощущения он непроизвольно зажмурился. «Вот, капиталисты, умеют же сделать людям приятное!» – с благодарностью подумал Максим. От этих приятных впечатлений его отвлекла следующая картина. В капле воды на столе барахтался муравей. Его лапы скользили по гладкой и мокрой поверхности стола. Но муравей пытался снова и снова, выбиваясь из сил, и повторяя опять всё заново. Ему стало жаль муравья, и он подтолкнул его соломинкой, которую вынул из своего стакана с апельсиновым соком. Муравей резво побежал к краю стола и, сорвавшись, упал на землю. В тот же миг его нечаянно накрыла нога официанта, подошедшего к его столику. Он поднял глаза и увидел улыбающeеся лицо официанта. Максим отрицательно покачал головой и официант удалился. На полу осталась маленькая мокрая точка. «Вот она помощь, - подумал он - и вот её цена». Ему стало грустно. Он равнодушно поднял глаза и увидел перед собой… Её. Она смотрела на след, оставшийся на полу от муравья и молчала. Это была Она! Та самая девочка, которая не раз приходила к нему в его снах, которая в руках сжимала спички, которая… Да! Да! Да! Это была именно она! Его горло перехватила жажда, а лоб покрылся испариной от волнения и внезапно нахлынувшего странного, не испытанного ни разу, чувства. Это она! Правда гораздо старше, но это обстоятельство только шло ей на пользу. Она стала ещё красивее и желаннее. От неожиданности Максим медленно поднялся из своего синтетического кресла. Он не знал, что сказать, но она, наблюдая, за его поведением, улыбнулась и просто сказала: «Привет, горячий русский наездник! Пойдём, искупаемся?»
Тогда он ещё не знал, что потом, по приезду в Иркутск, он позвонит этой прекрасной девушке, которая ему со своим неповторимым тихим, но звонким смехом, сообщит, что через две недели она вылетает к нему. Насовсем.

51

Когда он приехал в Иркутск, его ждал сюрприз. Здесь открывался филиал их конторы. Причём руководить филиалом должен был сам Хозяин. Его встретили в аэропорту, привезли и показали двухкомнатную квартиру, в которой он должен жить. Тихий спальный район в микрорайоне Солнечный. С видом на залив. Вручили ключи и повезли показывать работу, где его встретил улыбающийся Хозяин.
Итак, в чём же заключалась его работа? Чем ему предстояло заниматься? На его визитной карточке, выполненной на качественной бумаге неброско, но, как говорится, «скромненько и со вкусом», было написано: «Отдел по связям с общественностью. Ведущий менеджер». В переводе на профессиональный язык, для посвящённых, это означало: «Начальник службы собственной безопасности». Со всеми вытекающими отсюда последствиями. На него ложились вопросы охраны, подбора кадров, психологической помощи и разгрузки. Ни одни переговоры не обходились без его участия. Но даже тогда, когда он по каким-либо причинам на них не бывал, ввиду внезапных и частых командировок, все вопросы грядущих переговоров обсуждались с ним заранее. Его мнение учитывалось. Естественно всё это он принял на свои плечи не сразу. Он как бы врастал в свою должность, пуская в неё, глубокие корни. Постигая её всё глубже и глубже. Он вживался в эту работу, она ему нравилась. Он видел, что может манипулировать людьми, влиять на их поведение, изменять события и предсказывать возможные сценарии развития той или иной проблемы. Его охватывал азарт. Азарт охотника и художника одновременно. Хотя, надо отдать должное, Максим никогда не использовал эту власть над людьми в угоду своим интересам, в утешение собственного самолюбия или самоутверждения. Всё, что он делал, он честно нёс на алтарь фирмы, в которой работал. Но и сказать, что он выслуживался, было бы тоже неправдой. Он был, вернее постепенно и незаметно становился, вторым лицом после Хозяина. Это происходило как бы само собой. К нему приходили за советом, помощью или просто поделиться чем-либо. Естественно, охотнее делились проблемами и неприятностями, так как делиться радостью, особо было не принято. Дабы не раздражать окружающую действительность. Максим постепенно собирал вокруг себя команду единомышленников, с которыми работал и совершенствовал свои знания. Он много общался с известными психологами, писателями, психотерапевтами. Он впитывал всё, что само в него втекало, и отбрасывал всё, что встречало сопротивление в его сознании. Его так учил Док. И он был с этим согласен. Он становился постепенно довольно известным в определённых кругах. Ему звонили, его звали, его ждали. Он становился, популярен и известен. И тогда наступало время использовать это. Он был желанным гостем везде. С ним хотели знакомиться. К нему шли. Он стремительно взлетал по ступеням своей карьеры. Он уже привык к мраморным, покрытыми коврами, лестницам, к людям, представлявшим, как писали и говорили в средствах массовой информации, «эшелоны власти», искусство, шоу-бизнес и что-то ещё. В силовых структурах он тоже не был незнакомцем. Но особый интерес у него вызывали депутаты. Хозяин их называл швейцарами. Потом он понял, насколько это было точно. У каждого было своё место. В зависимости от собственного веса и возложенных на него задач. Представители некоторых криминальных структур стремились купить определённых депутатов, сделать их своими, помогали войти в это окружение или сами шли туда в надежде ещё и получить неприкосновенность. Хозяин от этих мыслей устало морщился. Он называл всё это вчерашним днём. «Пойми, Макс, время купленных депутатских неприкосновенностей, власти денег отходит. Мы идём другим путём, как говорил классик учения о революции в России. Необходимо оседлать криминал, который стал наглым от собственной легальности, перешедшей в бизнес. Необходимо убрать отморозков, обнаглевших от легальности криминала. Необходимо приручить силовые структуры, которых устраивает первое и второе, поскольку на этом можно строить собственную власть. Необходимо указать своё место власти, которая стремится набить свои карманы на всём вышеперечисленном. А для этого мало быть богатым и иметь депутатский значок. Вернее, значка можно и не иметь. Важно другое. Если ты владеешь помыслами всей этой братии, если имеешь денежные средства, для подкрепления своих идей и желаний, если умеешь свести их в одну кучу и посмотреть, кто из них останется сильнейшим, предварительно сделав на него ставку, – ты выиграл! Именно ты и контролируешь ситуацию. Мы не будем ездить на «Мерседесах». Это без надобности. Они сами всё это предоставят. Сами отдадут. Немного времени, терпения и работы. Пока они тратят на это деньги, мы укрепляем свои позиции. Зачем тратить деньги на то, что дадут?! Абсурдно, потому, что глупо. Важна не только игра актеров, но и умение опустить занавес. Вовремя и точно. Иначе занавес может превратиться или в гирю, свалившуюся некстати, или в шлагбаум железнодорожного переезда, который опустился после проезда поезда. Ты видишь, мы открываем филиалы повсюду. В первую очередь мы идём из регионов, из крупных промышленных центров, так как там источник всех капиталов. В Москву и Питер мы приходим в самую последнюю очередь. Имея в руках запас всего. Денег, власти, силы, связей. Мы воздействуем не только финансами, мы воздействуем на психику. Мы обращаем человека в свою собственную веру, мы получаем будущего верного слугу и солдата. Важна не финансовая продажность. Важна личная преданность, подкреплённая финансовыми вложениями. Не надо спешить возглавить криминал. Мы будем «серыми кардиналами», которые будут управлять всем посредством чужих рук. А что это за руки – будет видно по обстоятельствам. Ты даже не представляешь, насколько мы уже сильны. А всё потому, что работа идёт по принципу «Дисциплина и профессионализм». Подбор людей идёт не по их образованию, а по способностям, заложенных в них природой. Я это могу определять, потому, что умею. Есть люди, которые знают, как делать деньги. Есть люди, которые знают, как писать законы. Есть люди, которые знают, как работать с людьми. Главное их найти, заполучить и поставить в строй общего дела. Случайных людей у нас нет. Сам от нас никто не уходит. С нами только на всю жизнь. Полностью и без остатка. Взамен? Что взамен? Ха… Да всё… Всё, что хочешь! Не веришь? Увидишь. Нет для меня здесь ничего невозможного. Почти», – так говорил Хозяин ему в одной из доверительных бесед. Он лукаво и довольно улыбался, словно наслаждаясь сказанным, любуясь эффектом, который производили его слова. «Вот, например, возьмём депутата. Сразу отбросим тех, которые пришли в эти думы за тем, чтобы действительно помочь реальным людям жить лучше, чтобы защитить их от произвола криминала и власти, что часто практически уже одно и тоже. Такие есть. Но их мало. Они же сами их и заклёвывают, как белых ворон. Подбрасывая сфабрикованный компромат, убивая в подъездах собственных домов, имитируя бытовые разборки или банальные ограбления. Всовывают им липовые взятки или подбрасывают наркотики или патроны. Да существует тысяча и один способ сделать честного человека подонком. Чтобы потом оправдать лет так через десять или пятьдесят. Только поезд уже ушёл. Давай рассмотрим тех, кто пришёл к этим мандатам через добровольные урны одураченных избирателей за тем, чтобы наворовать и стать у власти, для того, чтобы наворовать ещё больше. Кого они боятся? Только тех, кто наворовал больше и стоит рангом выше. Плебейская психология. Они всегда будут искать себе господина. Даже если его не будет, они его обязательно для себя создадут. Это раб. Только это раб, который может тебе помочь заработать деньги и связи. Причём, за этого раба уже кто-то заплатил. Зачем же его покупать? За одно и тоже два раза не платят. Завладеть его мыслями, чувствами, представлениями, желаниями, душой, наконец, и, он, бедненький, начнёт тебе сам нести столько золотых яиц, что придётся фабрику для каждого строить по производству яичных ячеек. Он твой! От пяток до кончиков волос! Это касается не только депутатов. Всех, кто допущен к каким-либо важным постам. Они все, в конечном итоге, швейцары. Потому, что открывают друг перед другом дверь или за денежное вознаграждение, называемое чаевыми, или за право быть частичкой власти. Для кого, что важнее и нужнее. Смотря по обстоятельствам. Запомни на всю жизнь - тут бояться здоровых, сильных и богатых», - так задумчиво рассуждал Хозяин, выпуская сигарный дым и улыбаясь своими глазами. «Но самое главное, Макс, это то, что сейчас самое время для наиболее лёгкой нашей победы. Грандиозные, впечатляющие масштабы коррупции, и её наглый характер проявления породили беспредел. А беспредел, есть главный слуга и верный спутник тоталитаризма. Нашего тоталитаризма. Наше время подходит. И потеря времени сейчас есть ослабление нашего влияния потом», - говорил он с жаром и дикой уверенностью. Глаза его пылали огнём, в котором он готов был сжечь всё то, что помешало ему бы в этом. В такие моменты от Хозяина веяло жутким холодом и смертью. Но это состояние быстро сменялось искрами лукавства в его глазах. И он тихо смеялся. Тихо и спокойно.
Макс работал. Работал честно и увлечённо. Хозяин ему помогал и поддерживал. Вводил в круг нужных людей, знакомил его с людьми, у которых можно и нужно было учиться. Постепенно Максим оброс связями и знакомствами. Он стал самостоятельной и влиятельной фигурой, оставаясь при том незамеченным для большинства «непосвященных». Они были действительно как гигантский спрут, туго, основательно и надолго обхватывающий своими щупальцами всё, что попадало на их пути. Схема построений была стандартной. Благотворительный фонд, филиал своего банка, своя охранная фирма и несколько фирмочек с практически нулевым налогообложением, зарегистрированных в банановых краях. Дальше всё было делом техники и отработанного механизма. Каждый филиал был достаточно самостоятельной единицей. Через месяц он должен был себя окупить. Если через три месяца он не приносил трёхкратного количества вложенных в него средств, его закрывали, и открывали в другом городе. Жёсткие правила и требования. Но на открытие любого филиала работали все. Каждый давал свою часть. Как и в случаях, когда были нужны большие финансовые вливания в одно из «узких» мест. Тогда все снова скидывались. Получалось оперативное регулирование средствами. В обычной будничной жизни каждый филиал «варился» в своей кухне и рассчитывал сам на себя. Зная, что за его спиной огромная поддержка во всём. Сильное, живучее построение. Практически непотопляемое. Обладающее оперативной информацией о том, что творится вокруг. Насчёт людей Хозяин тоже был прав. За внешней оболочкой собственного успеха, достатка, положения в большинстве случаев скрывалась внутренние проблемы. Проблемы мужей и жён, проблемы отцов и родителей. Макс и его команда проникали во всю эту паутину взаимоотношений. Ему под час надоедали все эти любовники и любовницы, обман и предательство. За новоиспечёнными силиконовыми формами жён и подруг нужных людей скрывалась досада за «бесцельно прожитые ранее годы». Как правило, все корни пролегали в детстве. Всё шло от взаимоотношений в семье, школе. Там были все комплексы и поводы для амбиций. Они стремились в оставшееся время забрать от жизни всё, всё что могли и хотели себе позволить. Выставляя напоказ всё от собственных приобретённых форм, недополученных природой, до дорогих нарядов, въедливых, модных ароматов последних духов, шикарных домов, престижных машин, популярных круизов, повседневной жизни элитных клубов. Самым важным для них было всеобщее признание. Они знали, что уважения этим не добиться. Но считаться с ними и признавать их будут. Тешить своё самолюбие. Нужно было только найти нужные кнопки. И манипулировать. Легко, спокойно. Прогнозируя все действия и реакции. На этом и была сделана ставка. Они становились все «ручными и карманными». Они становились зависимыми друг от друга. Попав в этот круг очень трудно вырваться обратно. И тяжело. Поэтому у тех, кто хочет попасть в это окружение – задача одна. Как туда попасть. А у тех, кто там находится – две задачи. Задача минимум – как удержаться в этом круге. Задача максимум – как залезть повыше. Как говорил Хозяин, все они мечтают залезть повыше, клюнуть ближнего и плюнуть в нижнего. Вот, помогая решать эти задачи Макс со своей командой и «вербовал» их. А после вербовки они уже делали то, что было нужно системе Хозяина. Наступало время платить по счетам, которые не выставлялись. От всего этого у Максима было двоякое ощущение, которое с каждым годом нарастало. С одной стороны его это увлекало, с другой стороны он ощущал неимоверную тяжесть, которая давила его. Ведь он помогал превращать людей в добровольных рабов. Которые хоть и жили в золотых клетках, но были, фактически рабами. Они были заложниками собственных имущественных отношений, которые почти всегда разбивали общечеловеческие. Заложниками определённых принципов, правил. Многим не нравилось делать то, что они делали, что носили, как говорили. Но они всё это делали, только потому, что это было нужно. Один его знакомый так и ответил на вопрос Максима, зачем он пьёт текилу, если она ему не нравится. Он ответил: «Так нужно. Это модно и престижно. Это дорого». Они не были свободны, хотя и считали себя самыми свободными. На них были невидимые и тяжёлые кандалы, которые становились тяжелее с увеличением их капиталов и должностей. Они были рабы. А рабов нужно использовать. Хозяин, смеясь, говорил: «Деньги и рабы должны работать. Без работы даже кони и те дохнут». И они работали. И Макс сам иногда начинал ощущать, что и он становится тоже рабом. Его это давило. После каждого общения он испытывал дикую усталость. С каждым разом всё большую и большую. Хотелось от этого всего уйти. Несмотря на то, что он мог иметь очень многое. В материальном плане. Было бы желание. Но такого желания у него не возникало. Гораздо чаще он испытывал ощущение, что через него, как через соломинку для коктейля, высасывают души чужих людей. Причём, каждая пролетающая по этой соломинке чья-либо душа, прихватывала с собой частичку его собственной души, опустошая его тело.

52

Вероника прилетела в Иркутск, как и обещала, через две недели. Прилетела навсегда. Надо ли описывать, с каким нетерпением Максим ждал её, как долго тянулись дни в ожидании её приезда? Нужно ли говорить о том, как легко она летела к нему навстречу? Думаю, что это было бы лишним. Два человека просто нашли друг друга в этом непростом мире. Нашли просто и непринуждённо. Но этой простоте и непринуждённости предшествовала вся их жизнь. Жизнь до встречи друг с другом. Жизнь для этой встречи. Через год у них родился сын. Тяжёлые, но приятные хлопоты. Бессонные ночи. Заботы, памперсы, бутылочки с прикормом. Первые звуки, первые успехи и слова. Нормальное человеческое счастье. Они не регистрировали свои отношения. Просто жили вместе. Но называли друг друга мужем и женой. Очень хотели обвенчаться, но что-то этому постоянно мешало и сдерживало. Какая-то непонятная внешняя сила. Они пытались три раза. Но постоянно что-то срывалось по разным причинам. Максим работал, уходя рано утром и возвращаясь поздно. Частые командировки. Усталость. Но домой он всегда шёл с желанием и нетерпением. Он никогда не изменял ей. У него этого не возникало даже в мыслях. Она всегда его ждала и понимала. Она не спрашивала лишнего. Он ей рассказывал всё, что сам хотел. А рассказывал он ей мало. Говорил, что его должность достаточно закрыта для обсуждений. Объяснял это тем, что занимался безопасностью бизнеса коммерческих структур. Она ему верила. Она не могла подумать о том, что он может ей сказать неправду. Они верили друг другу. Но иногда ревновали. Не бывает любви без ревности. Бывало, что и ссорились. Ссорились, конечно, по пустякам. Потом мирились, смеялись и обещали, что ссор больше не будет. Потом опять ссорились и мирились. Всё, как у всех. Но каждая разлука была для них маленькой смертью. Очень тяжело, когда половинки, нашедшие друг друга разрывают. Это гораздо тяжелее, чем просто искать свою половинку. Потому, как тогда, когда расстаёшься с тем, с чем уже слился, ощущаешь в полной мере то, чего можешь лишиться. И от этого становится страшно, больно, обидно. До такой степени, что и жить не хочется. И тогда вспоминаешь о собственном сыне и понимаешь, для чего и во имя кого стоит жить на этой земле. Время летело незаметно. Прошёл ещё год.
Не давала Максиму покоя только одна мысль. Он знал, что она ненавидит криминал в любом проявлении. Знал, что многие её испытания, и самые плохие воспоминания, самые тяжёлые и отвратительные годы жизни были связаны именно с криминалом. Он знал, что она не простит ему эту ложь. Один раз он смалодушничал и сказал ей неправду. Что он занимается бизнесом и вопросами безопасности его. Один раз он сказал ей, что не имеет к криминалу никакого отношения. Он боялся её потерять. Очень боялся. Он ничего не боялся, кроме этого. Думал, что потом всё объяснит. Но, чем дальше, тем было тяжелее это сделать. Он всё сильнее и сильнее себя сам запутывал. Он, для которого ничего не стоило «разобрать» любого человека «по винтикам», не мог разобраться в себе и принять важное для себя решение. Сколько раз он собирался во всём признаться! Но в последний момент всё срывалось, и он замыкался. Что-то не давало ему это сделать. И всё повторялось снова и снова. Напряжение внутри Макса росло. Он чувствовал, что с каждым днём у него увеличивается вероятность потерять своё счастье. От этой мысли ему становилось невыносимо. Он старался гнать эти мысли от себя, мысленно собирал их в один большой кувшин и, что есть силы, разбивал его о землю, стараясь, чтобы эти мысли разлетелись в разные стороны. И осталось только хорошее и доброе. Это помогало. Но ненадолго. А потом ощущение возможной неизбежной потери возвращалось опять. Это тяготило. И вот, однажды, возвратившись домой после очередной недельной командировки он не нашёл в доме ни Вероники, ни сына. Было видно, что они взяли только самое необходимое. Ушли налегке. Было тихо, пусто и одиноко. Квартира стала мёртвой. Он нашёл на кухонном столе письмо, в котором её красивым и ровным почерком было написано: «Я знаю всё. Знаю, где ты и с кем ты. Как ты мог?! Люблю тебя, не могу жить без тебя, но пойми, ведь у тебя сын. Подумай о нём. Твои деньги в крови, а жизнь твоя не имеет смысла. Ведь за тобой кровь и смерть. Мы не сможем так жить вместе. Это несовместимо, пойми. Невозможно любить, помогая убивать и грабить. Не ищи меня, не найдёшь. Люблю тебя, мой единственный! Всегда буду любить… Прости меня. Прости и пойми. Хотя бы ради нашего сына. Я ему о тебе буду говорить только самое хорошее. Он никогда не узнает всей правды о тебе. Прощай». Его ноги стали ватными. Он плюхнулся на стул. В глазах потемнело. Строчки письма прыгали в его глазах, как я зыки пламени. Адского пламени. Они, словно, издевались над ним. Конец? Конец всему? Неужели счастье всегда так непродолжительно? Нет! Найти! Всё объяснить! Найти! Найти! Найти! Из его горла вырвался дикий, нечеловеческий крик. Он чуть не оглох от собственного крика. Схватив телефон, он набрал привычный номер.

53

Вероника спала. Рядом, прислонившись к ней, спал её сын. Спал, тихо и беззаботно посапывая. Спал мирно и безмятежно. Ощущая свою защищённость и нужность. Прошло почти три года, как они покинули Максима. Но она всё помнила. Помнила, как будто, это случилось вчера. Она редко звонила ему на работу. Практически всегда звонил он. Или она звонила ему на сотовый телефон. Она не знала ни его начальников, ни сослуживцев. К нему никто не приходил домой. И сам он никого не приводил с работы. Если за ним приезжали, то ждали внизу, в машине, не выходя из неё. Собираться всем «трудовым коллективом» на какие-либо праздники, пикники, выходные у них на фирме было не принято. Поэтому, подробностей работы Макса она не знала. Да, если честно, то и не стремилась знать. Она знала, что всё, что нужно ему, он расскажет ей. Спросит мнение или совет. Но никогда сама не лезла с расспросами и предложениями. Она знала, что это иногда так раздражает, как ничто вокруг. Но в тот день… В тот день она случайно нашла в его столе фотографию. На ней был Максим и… Она не верила своим глазам. Это был тот самый врач из психиатрической больницы, в которой она находилась после взрыва газа. Это был Андрей Михайлович. Тасалин Андрей Михайлович. Только старше, солиднее. Но это был именно он! Они на фотографии, стояли, обнявшись, и улыбались. Прямо как закадычные друзья. Фотография была месячной давности. Место, где они фотографировались, было, скорее всего, офисом. Обстановка, мебель и всё прочее на это указывали. Её рука сама потянулась к телефону и набрала номер его работы. Он был в командировке и должен был вернуться только через неделю. Но ей был нужен Андрей Михайлович. Ей ответил очень приятный, негромкий обволакивающий женский голос секретаря. «Будьте добры Андрея Михайловича», – сказала Вероника как можно бесстрастнее. Но сердце её учащённо билось. И ощущалась какая-то смутная тревога. «Представьтесь, пожалуйста, и какой вопрос Вы хотели бы с ним обсудить?» – ворковал на том конце приятный голос. Вероника, немного подумав, сказала: «Моя фамилия Трубникова. Вероника Степановна. Я думаю, что этого будет достаточно». Если он её не помнит, значит, и разговора не будет. Но что-то ей подсказывало, что он её помнит. И поговорить будет о чём. Прошло секунд тридцать. В трубке играла незатейливая музыка. Мотив был до боли знаком, но она не могла вспомнить эту песню. Музыка прекратилась, и она услышала знакомый голос. Голос, который она так и не смогла забыть. «Слушаю Вас», – ответила трубка. «Здравствуйте, Андрей Михайлович. Вы… Вы меня помните? Это я… Вероника… Помните, больница…» – говорила Вероника, стараясь скрыть волнение и радость. «Я всё помню! Я рад, что ты позвонила! Но… Как… Как ты меня нашла? Столько лет. Ты откуда? Ты в Иркутске?» – перебил её поток слов Тасалина. «В Иркутске. Уже почти два года. Но узнала о вас случайно. Сегодня. Только что. Я жена Максима», - тихо говорила Вероника. Она не слышала собственно голоса. Всё плыло как в тумане. Всё шло само собой. «Никуда не уходи. Я пришлю за тобой машину. Нет. Я приеду сам. Через двадцать минут» – сказал в трубку Андрей Михайлович. Потом раздались гудки. Она осталась сидеть на кровати с трубкой в руке. Сидела и смотрела на фотографию, не в силах пошевелиться. Её одолевали воспоминания. Она вспомнила себя той девчонкой в халате. У него в кабинете. Как поцеловала ему руку. Как потом попала в Москву. Как её там закружило. Это были самые плохие дни в её жизни. Через что она прошла! И как вырвалась из этого ада! Случайность? Везение? Божья помощь? От этих мыслей её оторвал звонок в дверь. Её сердце учащённо забилось. Она подбежала к двери, на ходу поправляя волосы и запахивая халат. Замок. Её пальцы волновались. Она открыла дверь. На пороге стоял парень. Ему было не больше двадцати пяти. Крепкого телосложения. Высокий. Коротко стриженый. Он улыбнулся и мягко сказал ей, что Андрей Михайлович ждёт её. Ей необходимо одеться. Потом её отвезут обедать. Вместе с ним. Андрей Михайлович будет ждать её в ресторане. Он сказал, что машина внизу. Как только она будет готова, то может спускаться вниз. И ушёл, опять улыбнувшись. Вероника закрыла дверь. Лёгкое разочарование и настороженность. Впрочем, она замечала, что, всегда общаясь с Тасалиным, у неё присутствовало это ощущение. Настороженности и тревоги. Она подошла к окну. Внизу у подъезда стоял чёрный джип. На нём иногда привозили Максима. Когда он был не на своей машине. Зазвонил телефон. Она взяла трубку. «Извини, что не смог сам за тобой подъехать. Парня зовут Игорь. Он отвезёт тебя. Пообедаем вместе?» – знакомый тембр голоса Андрея Михайловича наполнял её ухо. «Хорошо. Я уже выхожу», – ответила Вероника. Она, как обычно, быстро оделась, подвела губы, ресницы. Часами сидеть у зеркала и наводить журнальный макияж она просто не могла. Не любила, не хватало терпения, да и просто не хотела. Сын спал в своей кроватке. Она позвонила соседке бабе Жене. Иногда она просила её последить за малышом. Баба Женя любила их, что бывает нечасто с нашими соседями. Любила всю их семью. Вероника с Максимом помогали ей, чем могли. Соседка пришла, сказала, чтобы Вероника не волновалась за ребёнка, что всё будет хорошо. «Баба Женя, я скоро. Через час – полтора вернусь. Вы уж извините», – смущенно говорила Вероника. «Да что ты, дочка, не говори глупостей. Всё равно мне скучно. Да и люблю я вас. Хорошие вы. Добрые», – отвечала соседка ей. Вероника спустилась к машине. Парень, не смотря на свои габариты, проворно выскочил из машины, открыл перед ней дверь, помог сесть и аккуратно закрыл дверцу. Сел за руль и они поехали.

54

Поиски не давали результатов. Он подключил всё и всех. Периодически что-то появлялось, но оказывалось ложным. Вероника словно сквозь землю провалилась. Никто ничего не знал и не вдел. Такое впечатление, что кто-то ей помогал. Причём, профессионально. Тянулись дни, недели, месяцы. Уже почти три года, как с ним нет его семьи. Какой сейчас его сын? Что он знает о своём отце? Как Вероника? Что они делают сейчас? Как живут без него? Он старался приходить домой очень поздно. Чтобы сразу упасть в кровать и заснуть. Не думая ни о чём. Квартира была мёртвой и пустой. Холодной и унылой. Его ничего в ней не радовало. Если раньше они с Вероникой старались внести уют в свою обитель, то теперь ему стало всё безразлично. Когда его взгляд останавливался на гардинах, он вспоминал, что к ним прикасались руки его жены. Подходил к ним, гладил их. Ему казалось, что они ещё хранят тепло. Тепло её рук и любовь её души. А постель… Он долго не стирал постельное бельё, которое хранило запах её тела. Запах, который он узнал бы из тысячи, из миллиона запахов. Ему начинало казаться, что сейчас раздастся звонок, и в дверь войдут его половинки. Но звонков не было. Они не приходили. Его работа уже становилась для него настоящей каторгой. С одной стороны, он старался погрузиться в неё, чтобы оторвать себя от постоянных мыслей о беглецах, с другой стороны, ему надоело всё это. Он устал. Он был в тисках. И ощущал, что с каждым днём ему становится всё хуже и хуже. Немного приводило его в чувство общение с Шаманом. Он познакомился с ним спустя полгода по приезду в Иркутск. Это был именно тот человек, про которого ему говорил Док в Чечне и дал ему адрес этого шамана. Ему было сорок пять лет. Жил он один. Занимался фермерством. Шаман Максима ничему не учил, они просто общались. Их взгляды на жизнь были во многом схожи. Они делились между собой тем, что сами знали и познавали. Обсуждали, спорили, соглашались, расходились во мнениях. Максиму были интересны его взгляды, суждения о единстве природы и человека. О том, что даже камни под нашими ногами всё помнят и могут рассказать о прошлых событиях. Привлекали его «инструменты»: сумка, содержимое которой было самым разнообразным от перьев, камней до зубов и когтей; барабан, посох, щит, висевший на стене. Это всё было таинственным и, в то же время, как это не странно, самым обычным. Он жил в хорошем, небольшом, но хозяйском, деревянном доме. С виду был обычным человеком. Но внутри его дома всё погружалось в необычный мир, в атмосферу свободы, единения и таинства. Но в последнее время Шаман его лечил. Это длилось уже полгода. Максим приезжал к нему раз в полтора или два месяца. В зависимости от своего состояния. В один из приездов Макса, Шаман ему сказал: «Парень, вокруг тебя темно. И эта темнота к тебе вовнутрь лезет. Тебе помощь нужна. Срочная. Тебя ничего не давит, не утяжеляет?» Да. У него это ощущение уже длилось довольно долго. Года два. Это он стал замечать. Просто списывал на усталость. «Это не усталость. Какая-то сила тёмная. Очень сильная. Она тебя захватывает. Снимай обувь, одежду. Сними все цепочки, крестики, браслеты, кольца, часы. Всё снимай и ложись на кушетку», – сказал ему Шаман. Максим снял часы, обручальное кольцо с безымянного пальца правой руки. Он никогда не снимал его. Оно всегда было с ним. Потом, неторопливо снял пиджак, рубашку. Расстегнул на шее золотую цепочку с крестом, и аккуратно положил её на стол. Нет, она не была толстой собачьей цепью, которые было принято носить в их кругах. Его цепочка по этим стандартам выглядела более чем тонкой. Он не носил сумки-барсетки, которые поголовно таскали в своих руках все от бизнесменов до школьников. Не носил золотых браслетов и печаток, которые также были необходимым атрибутом этого уклада. Он не любил всё это. Считал пижонством, рабством и выпендрёжем. Одевался он довольно скромно, но со вкусом. У его был достаточно дорогой костюм из чистой шерсти для «официальных визитов», клубный пиджак, также не отличавшийся дешевизной. Пара добротных брюк. Но всё это он старался одевать так редко, на сколько это было возможно. В основном, он предпочитал джинсовые вещи. Джинсовые рубашки и куртки. «Толстовки» и «водолазки». Белые, накрахмаленные рубашки, галстуки, запонки и прочие атрибуты «бизнесменской» жизни его просто раздражали. Но в этой одежде он чувствовал себя свободно и легко. Да и то положение, и должность, которые он занимал на фирме Хозяина, давали возможность ему делать такие послабления. Впрочем, что бы он ни носил, в его одеянии всегда присутствовал нарочитый элемент так называемого босячества и лёгкой небрежности. Или это была расстёгнутая верхняя пуговица, или «трёхдневная щетинистая» небритость или расстёгнутые и подвёрнутые на куртке рукава. Но это не воспринималось как элементы неаккуратности, а, скорее, наоборот, было необходимой частью его стиля. Повесив одежду на спинке стула и оставшись в одних трусах, Максим лёг на кушетку. Надо сказать, что это была необычная кровать. Шаман её делал сам. Из дерева, которое сам выбирал и спиливал. Ножки кровати были резными и изогнутыми. Всё было сделано из натуральных материалов. Ни грамма, ни сантиметра синтетики. Всё дышало. Он любил лежать на этой кровати. С неё просто не хотелось вставать. Она не была мягкой, а скорее наоборот, была достаточно жёсткой. Но тело на ней словно растекалось и расслаблялось до последней клеточки. Максим лежал и смотрел прямо перед собой в белый потолок. Шаман задёрнул шторами окно, зажёг в своей специальной посудине какую-то траву. Комната наполнялась приятным дымным ароматом. Ему всегда этот запах казался знакомым, но он не мог вспомнить, что так приятно горит. Шаман неторопливо и обстоятельно обошёл кушетку, окуривая Максима. При этом он что-то тихо бормотал и шептал, периодически то, поднимая вверх глаза, то, прикрывая их веками. Потом он поставил курильню возле ног Максима, а сам зашёл сзади него и стал у головы. Шаман поднёс свои ладони к голове Макса и начал описывать круги вокруг неё. Иногда лицо шамана искривляла гримаса внезапной боли. Глаза его были закрыты. Максим начал испытывать лёгкое кружение. Ему казалось, что кровать начинает вращаться. Лоб его начинал покрываться испариной. Шаман отошёл от Максима, взял в руки свой барабан-бубен. Потом встал у его ног и начал неторопливо, тихо, но ритмично постукивать по натянутой коже. Ритм нарастал, шаман начинал притопывать и кружиться. Он закрыл глаза, из его горла слышалась какая-то песня. Песня без слов. Одни звуки. Но эти звуки были лучше любых слов. Всё было и так понятно. Эта песня была о любви, о живом, о природе, о людях, о жизни, о смерти, как части этой жизни. Песня становилась всё громче, а танец всё ярче. Глаза Максима закрылись, ему казалось, что он вместе с кроватью стоит вертикально. Он не понимал, почему он не падает вперёд, а слился с этой кроватью воедино. Он ощущал, как какой-то чёрный вихрь вращается вокруг него. Этот вихрь кружился всё быстрее и быстрее. Он опускался всё ниже и ниже к его ногам. Одновременно с этим вихрем Максим ощущал свинцовую тяжесть, которая медленно ползла по его телу, перемещаясь вниз, к ногам, а потом уходя в землю. Он чувствовал и видел, как дрожит его тело, как оно бьётся словно в ужасных судорогах. Он чувствовал боль, которая сопровождала неохотное перемещение этой тяжести. Его словно разрывали напополам, словно тяжесть эта, уходя вниз, старалась содрать с него кожу. Становилось нестерпимо жарко. Одновременно с тем, как уходила вниз эта ненавистная тяжесть, тело его обретало необычайную лёгкость и невесомость. Ещё мгновенье и он почувствовал, как начинает отрываться от кровати и парить над ней. Он увидел Шамана, который уже не пел, а кричал, неистово кружась в своем зрелищном и неповторимом танце, увидел яркое солнце и голубое небо, увидел зелёный лес. Он летел, летел словно птица, ощущая свист ветра в ушах и приятную освежающую прохладу. Под ним простиралась синяя гладь глубокого бескрайнего озера, бескрайнего и огромного, как море. Он чувствовал мощь этой голубой воды, её энергию и власть. Он летел всё дальше и дальше. Внизу оставалась городская суета, люди, машины, дома. Всё начало темнеть. Он увидел звёзды и луну. Внизу всё покрылось огнями, а потом слилось с темнотой. Он уже плыл в облаках. Становилось темнее и темнее. Всё расплывалось и опять кружилось, а потом и вовсе исчезало. Он уже ничего не чувствовал. Он не ощущал уже ни себя, ни того, что было вокруг. Абсолютная тишина и полный покой.

55

Прошло три года. Три года с того дня, как она покинула Иркутск. Он не нашел её. Хотя она знала, что он её будет искать. В глубине души своей она, конечно, хотела, что бы он нашел её. Но нашёл новым человеком. Человеком. Именно Человеком, который оставил это прошлое и начал новую жизнь. Она верила в это. Верила всегда. Хотя и понимала, что шансов у него практически нет. Из этого круга живыми не выходят. Она это знала. Тем более, он не был простым «солдатом». Он был допущен к слишком многим вещам. Но она чувствовала своим сердцем, что он жив. А, значит, ещё на этой дьявольской службе. Значит, ещё не решился. А, может, Господь… Она всегда на это надеялась и молилась об этом. Почти год она жила недалеко от Иркутска в глухой деревне. Жила у одинокой женщины, с которой как-то разговорилась на рынке. Та ей рассказала, что живёт одна. Никого у неё не осталось. Муж умер, дети уехали за границу. Связь она с ними потеряла лет десять назад. Всё хозяйство на ней. Вероника тогда очень точно запомнила адрес. Сама не понимая, почему. И спустя год он ей пригодился. Она прожила у неё почти год, помогая ей по хозяйству, свыкаясь с деревенской жизнью. Впрочем, она с детства привыкла к самостоятельности и трудностям. Потом, когда всё улеглось, она «на подсадках» добралась до Москвы, которую очень не любила по воспоминаниям прошлого. Но там у неё была единственная, хорошая подруга, которая могла ей помочь. И она помогла ей. Подруга уже к тому времени вместе с мужем укрепилась в бизнесе. У них были интересные иностранные партнёры. Подругу звали Еленой. Да, это была та самая Ленка, которая когда-то была вместе с Максимом. Которая помогла в трудное для него время соскочить с иглы. Которая… Впрочем, всё и так понятно. Если бы Макс знал тогда, что стоит ему заехать к ней, и найдётся его Вероника. Мир тесен. Очень тесен. Мы часто об этом просто не подозреваем, насколько этот огромный мир тесен. Ни Лена и её муж, ни Вероника, ни Максим не подозревали, что всех их связывает незримая прочная нить. Вероника не вдавалась с Еленой в подробности своей жизни в Иркутске. Объяснила всё вкратце. Без имён и фамилий. Лена не расспрашивала. Да она и не знала, что Максим уже в Иркутске. Связь была с ним потеряна ещё после Москвы. Лена помогла получить Веронике новый паспорт с новой фамилией и отчеством. Имя она оставила прежнее. Устроила у себя на работу. Сколько раз Вероника хотела позвонить Максиму. Иногда звонила. Чтобы убедиться, что он ещё жив. Звонила и, услышав его голос, помолчав, разрывала связь. Его голос был каким-то другим. Пустым и грустным. Иногда в нём чувствовалось раздражение и нетерпение. Она всё равно была с ним. Она молилась за него каждое утро, и каждый вечер. Она надеялась, что Бог всё устроит и поможет ему. Поможет им всем. А пока она работала. Работала честно и много. У Лены и её мужа была туристическая фирма. Греция, Турция, Кипр, Испания, и ещё что-то. Время летело незаметно. За это время подушка, на которой она спала, видела и безмолвно впитывала в себя все те тихие слёзы, которые по ночам лились из глаз Вероники. И одеяло терпело все те сильные и страстные объятия, в которые она заключала его, прижимая к своей груди. И совсем недавно ей приснился сон. Она видела во сне лежащего на полу Максима. На нём был костюм, белая рубашка и галстук, который она подарила ему на день рождения. Он лежал на полу с открытыми, неподвижными глазами. На его груди были две небольшие дырки, а голова была в крови. Вокруг суетились какие-то люди. Она их не знала. Двое навалились на ещё одного, повалили его на пол и заламывали руки. Она проснулась, схватила телефонную трубку и набрала его сотовый. Вежливый и бесстрастный голос девушки-робота сообщил ей, что абонент не может ответить или недоступен. Она набирала ещё и ещё. Результат был тот же. Лишь на второй день она услышала привычный голос. И успокоилась. Но чувство тревоги всё равно оставалось. Она переживала и волновалась. Становилась нервная и подавленная. Через неделю к ней подошла Елена и предложила ей отдохнуть недельку или полторы. Вероника поблагодарила и согласилась. Что-то её толкнуло на Кипр. В то самое место, где они встретились с Максимом. Она позвонила тому самому киприоту, у которого снимали с Максимом жильё. Поговорили. Она сказала, что собирается через пару недель к нему, на Кипр. Он ответил, что с нетерпением будет ждать её. И сказал, что за это время многое изменилось. Она тогда не поняла его слов. Поняла позднее. Спустя две недели она улетела на этот райский остров. Сына с собой она не взяла.

56

В трубке после двух гудков раздался знакомый, уверенный, как всегда, голос Хозяина. Максим сказал ему, что у него случилась беда – его жена и сын уехали от него. Ему надо их найти. Срочно. Любыми путями и способами. Голос Максима был взволнованным, но говорил он чётко, уверенно, уже контролируя свои эмоции. Профессиональная привычка возвращала всё в своё русло. Голос Хозяина стал немного удивлённым, но тембр оставался прежним. Он сказал, что сейчас он запустит информацию по всем подконтрольным и неподконтрольным им инстанциям. Ещё сказал, чтобы Максим успокоился и срочно выезжал к нему. Макс приехал к нему через пятнадцать минут. Он летел, практически не сбавляя скорости, не обращая внимания на светофоры и знаки. Включив фары, с непрерывно кричащей сиреной, поставив на крышу машины, включённую синюю «мигалку» на магните. Он не думал о том, что кто-то может, просто зазевавшись, столкнуться с ним. Ему было в этот момент всё равно. Он думал только о том, как вернуть обратно Веронику и сына. Истинную причину ухода Ники от него он Хозяину не сказал. Не показал и письмо. Просто сказал, что она пропала и всё. Хозяин несколько удивился этому обстоятельству, но заверил Максима в том, что он сделает всё возможное и невозможное для того, чтобы найти их. Максим помимо их общих каналов, подключил ещё и свои личные. Было сделано всё, что только возможно. Но поиск осложнялся тем, что в записке не стояла конкретная дата. Он не знал, когда они точно покинули Иркутск. Если они его покинули. Он не исключал и ту версию, что Вероника с сыном ещё в Иркутске. Шансов было немного. Искать было трудно.
Время шло. Нельзя сказать, что он привык быть один. Он свыкся с тем, что рядом с ним сейчас их нет. Но привыкнуть к этому было невозможно. Жизнь просто шла другим ритмом. Стараясь уйти от мыслей о них, он погружался в работу. Но постепенно ощущал, что ему надоедает это копание в грязи, связях, деньгах, титулах, должностях. Он всё чаще стал замечать, что невольно задумывается над тем, что же на самом деле они делают. Особенно когда видел восхищенные лица юных девчонок, провожающие украдчивыми или откровенными взглядами дорогие, престижные машины с сидящими в них пассажирами и пассажирками. Они считали себя «хозяевами» жизни. И только Макс понимал, кто же на самом деле истинный хозяин всей этой суеты. Когда видел пацанов-школьников, подражающих «блатной» шпане низкого пошиба, пытающихся говорить на жаргоне «братвы», стригущихся под них, неумело сжимающих в руках «барсетки» вместо портфелей. Всё это бралось из реальной жизни, из криминальных сериалов, которые становились популярными в последнее время. Если в своём детстве они играли «в войнушку», то сейчас играли в «бандитов, мафию, ментов и проституток». Они «ставили» друг друга «на бабки», жестоко избивали. Когда он видел этих школьников, то всегда мысленно задавал себе вопрос, – где же они носят учебники, тетрадки и всё прочее? В руках мальчишек – были или сумки-визитки, или «барсетки». У девочек – или модные рюкзачки или какие-то «малолитражные», карликовые сундучки. Что в них могло поместиться? Губная помада, тушь для ресниц и презерватив?! Когда видел шприцы, валяющиеся везде, как привычные окурки. Он осознавал, что хотя и не соприкасается вплотную с тем, как их организация делает деньги, но продажа наркоты была также их приоритетом. Он стоял выше уровнем. Он был «белым воротничком». Он готовил базу для всего этого. Осуществлял контроль за этим на самых высоких уровнях. Но он понимал всё яснее и яснее, что за всеми этими его делами идёт смерть, попирание всей человеческой сути. Люди превращались в зверей, которых волновали только инстинкты удовлетворения потребностей. Он понимал, кто он на самом деле. Что будет окружать его сына? Кто будет его окружать? Кем он станет? Таким же, как его отец?! Нет! Он не хотел этого. Но где вероятность, что он не повторит его пути? Тем более что сейчас было престижно быть таким как он. В чести были те, кто не платит налоги, кто живёт за счёт других, кто составляет виртуозные схемы обхода существующих законов. Причём, скорее наоборот. Составлялись виртуозные законы, уже подразумевающие эти пути. А остальные, кто мог сам сообразить, обходили эти законы самостоятельно. Чёткое разделение на тех, кому достаётся, тех, кто успел и тех, кому не повезло. Чем больше наворовал, тем меньше шансов за это ответить. Потому, что все куплены и повязаны. Где будущее? Какое оно? Как жить? Ему становилось всё тяжелее. Когда было совсем невмоготу, он всё бросал и уезжал к шаману. Дня на два. Он никому не говорил об этом. Просто пропадал. Из-за этого на его работе часто случался переполох. Когда Максим исчезал. Его даже начинали искать. Макс стал просто иногда откровенно, как говорится, «борзеть». Он считался «неприкасаемым». Странно, но Хозяин ничего не говорил ему по поводу его поведения. И это Максима раздражало. Он часто был готов высказать ему всё, что давно наболело. Только бы он его в чём-то упрекнул. Но Хозяин молчал, как будто ничего не происходило. Макс не понимал, почему. Однажды, он почувствовал, что ему всё надоело. Захотелось отдыха. Он уже два года не брал отпуск. Он, просмотрев свой рабочий график, не найдя в нём на ближайшую неделю командировок, решил слетать на недельку на Кипр. Как обычно, не сказав никому ничего, он, взяв билет, в один прекрасный день просто вместо того, чтобы идти на работу, оставил в аэропорту на стоянке машину и улетел. Но отдыха не получалось. Везде его мучила ностальгия. Везде с ним незримо были воспоминания о той встрече. Встрече с Вероникой. Вот здесь они гуляли. Здесь сидели на камнях. Вот тут целовались, как повзрослевшие дети. А здесь… Сам не осознавая, он стоял перед домом того самого киприота, где они жили с Вероникой. Он позвонил. Хозяин вышел, и его лицо расплылось в радости и изумлении. Они обнялись, как старые друзья. Киприот завёл его в дом. Сели за стол, выпили вина. Макс вкратце рассказал ему, что остался один. Киприот слушал внимательно и молча. Потом сказал ему то, от чего у него подкосились ноги. Неделю назад ему звонила Вероника. Она сказала, что собирается к нему на Кипр, на отдых. Через неделю или две. Во всяком случае, в ближайшее время. Максим бросился киприоту на шею и буквально расцеловал его. Сошлись на том, что киприот сразу будет звонить Максиму, как только что узнает подробнее. И попытается подольше задержать Веронику у себя. Потом они долго пили и вспоминали былое. Пока их под утро не свалила усталость и хмель. Максим улетел обратно на следующий день. Он пробыл всего на этом острове три дня. Ему больше не хотелось отдыха. Он превратился в одно большое ожидание. И каждый звонок его сотового телефона будоражил сердце, которое подпрыгивало до самого горла.

57

Ресторан был небольшой и уютный. Он располагался в самом центре города, но был спрятан в одном из тихих переулков. Он не был на виду. Сюда приходили только избранные. Игорь и Вероника подъехали к самому входу. Не успели они выйти из машины, как дверь ресторана распахнулась, приветливый швейцар в чёрном, как дёготь, костюме и ослепляющей белой рубашке, подтянутой у шеи золотым галстуком приветливо, с уважением и почтением встретил их улыбками и жестами. Игорь проводил Веронику до входа, а сам пошёл к машине. Швейцар закрыл дверь на замок, передал Веронику, уже ждущему её, метрдотелю и слегка поклонился. Тот повёл Веронику за собой, через уютный зал, на второй этаж, в одну из кабинок, которые были очень мастерски упрятаны в интерьере этого заведения и не бросались в глаза. Распахнул перед Вероникой дверь и пригласил её войти. Она вошла и увидела там сидящего и улыбающегося ей Андрея Михайловича. Своего первого личного доктора Тасалина. Это был и он и не он. Время его немного изменило, сделало старше, солиднее. Но взгляд, глаза, мимика были те же. Те же чёрные волосы, ни одного седого. Но что-то в нём было другим. Она пока ещё не понимала что именно, но чувствовала, что это уже не прежний доктор Тасалин. Дверь за её спиной закрылась, так тихо, что Вероника не заметила, что осталась опять одна, наедине с ним. Как в то далёкое и недавнее время. Как только она вошла, он встал и направился ей навстречу.

58

Время неумолимо сжигалось. Но происходило это медленно и мучительно. Как будто каждый день тлел, как большая и толстая свечка. В один, из таких длинных дней, Хозяин сообщил ему об очередной командировке. Ехать нужно было в Москву. Необходимо было уладить кое-какие дела с одной довольно мощной, влиятельной, как теперь принято было называть, структурой. Хозяин назвал это началом покорения Москвы. Незадолго до того у Максима прошёл день рождения. Отмечали в ресторане. Потом поехали на дачу. Это была так называемая загородная резиденция их фирмы. Он помнил эту резиденцию по встрече последнего нового года. Эта встреча почему-то врезалась ему в память. Праздновали дня три. Или четыре. Как-то всё протекало ненавязчиво и незаметно. Начинали все вместе. Потом, уже к утру люди то исчезали, то появлялись. Дача была огромной. Можно было запутаться в количестве комнат. Жилых этажей было три. Баня была нагретой двадцать четыре часа в сутки. К концу второго дня в бассейне уже плавали размороженные лобстеры. Там же плескались и люди. Хохот, крики. Веселье. Кто-то после бурной встречи первого дня исчез и появился только к концу второго. Где он был, никто не видел. Да и не искал. От ребят с Кавказа пришёл подарок. Сорокалитровый бидон настоящей «Хванчкары». Как обычно, полный набор - «пиво, мясо, бабы, лыжи, мужики». В зимнем саду на веранде жарили шашлыки. Танцы на втором этаже в огромном холле. Кто-то привёз двух девчонок-танцовщиц. Они отплясывали стриптиз в ночных клубных дискотеках. Понятное дело, решили совместить отдых с заработком. Вели они себя достаточно развязано, казалось, что даже иногда с некоторым вызовом. Они были молоды и симпатичны. Максим вошёл как раз тогда, когда они, употребив определённую дозу горячительного, предлагали исполнить на заказ любой экстравагантный, но не извращённый стриптиз-танец. Парни и их подруги оживлённо шумели, придумывая что-нибудь поинтереснее банального раздевания на столе с забрасыванием оголённого тела купюрами. Макс улыбнулся и посоветовал девчонкам не искушать судьбу и не вызывать диких фантазий. Парни предложили Максиму придумать для них что-нибудь интересное. «Макс, покажи им, на что способна твоя фантазия», – кричала подогретая толпа, жаждущая зрелищ. Максим настойчиво предложил во второй раз девчонкам остудить свой молодой, горячий пыл. Однако ему в ответ юные терпсихоры ответили, причём довольно грубовато, что ему или денег для них жалко или его фантазия уже атрофировалась. Народ притих. Так разговаривать с Максимом было, довольно опрометчиво. Макс подошёл к окну. Какой был замечательный узор на окне. Мороз крепчал. На градуснике было минус тридцать пять. Тишина нарастала. Максим повернулся и сказал спокойно и негромко: «Есть идея. В течение времени, за которое будет идти какая-нибудь зажигательная песня (не более десяти минут), вы нам сбацаете полный стриптиз на… улице. То есть на морозе. Предварительно прогревшись в бане. Потом мы врубаем магнитофон, колонки будут на улице. И вперёд! Оплата по сто баксов каждой. Я думаю, что это не извращение. А просто экстравагантный танец. Причём достаточно высокооплачиваемый. Скажем, сибирский стриптиз. Так что, спорим?» Опять повисла тишина. Такого ещё никто не видел. Ни разу в жизни. Это было действительно что-то. Десятки любопытных глаз уставились на танцовщиц, на лицах которых было явное замешательство. Такого поворота они не ожидали. Но после того как они нарывались, отступать им не хотелось. Тем более, слава в таких кругах разлеталась мгновенно. Был шанс получить дикую популярность. Они, посмотрев друг на друга, уверенно кивнули. Народ, подбодряемый предвкушением неизбитого, интересного зрелища, начал оживлённо суетиться. Перетащили магнитофон, колонки. Начали готовить место. У окон собрались зрители, готовые смотреть на это. Некоторые даже вышли на улицу. Но они, периодически забегали греться, притопывая ногами. Максим всё это время равнодушно смотрел в окно. О чём он думал? Думал о том, что новый год это праздник семейный. А он его проводит как… Думал о том желании, которое он загадал с ударом заветных курантов. Желание было одно, – чтобы это всё поскорее закончилось. От мыслей его отвлекли крики самых нетерпеливых о готовности к представлению. Девчонки в своих красивых «рабочих» купальниках сидели в парилке. Макс спустился к ним и посмотрел им в глаза. Он видел в них страх. Не такой уж большой, но страх был. Он улыбнулся. Он знал, что если он им сейчас предложит отказаться, то они, скорее всего, согласятся. Нет. Они сами выбрали это. Он просил их подумать. Не захотели. Максим вытер пот со лба, в парилке было жарко, и вышел. Потом посмотрел на диджея, готового включить свою музыку. Махнул рукой. Заиграла какая-то зажигательная латиноамериканская песня. Пел какой-то певец. Он не помнил, кто именно. Девчонки пробежали мимо его, унося с собой на улицу горячий пар. Да! Зрелище впечатляло! В клубах горячего пара, который исходил от этих красивых, обнажённых тел, извивались в зажигательном танце эти две девчонки. Он не помнил, как их звали, но работали они с душой. Пять или десять минут - время никто не засекал и не отслеживал. Но это всё пролетело как на одном дыхании. Но потом, было уже видно, что они начинали подмерзать. Макс уже хотел остановить всё это, но по выражению их лиц понял, что они всё отработают до конца. Прошло ещё три минуты. Разгорячённые зрители вывалили на улицу, поддерживая танцующих свистом, аплодисментами и криками. Остатки одежды были эффектно сняты с окончанием песни. Все дико хлопали, кричали «браво». Наиболее проницательные стали выкрикивать «бис», но Макс крикнул: « В парилку их, живо! Под веники!» Девчонки, схватив свои купальники, бегом бросились в парную. Там двое парней уже для них приготовили по тазику горячей воды, которой их окатили, а потом положили на полок, и стали «массажировать» вениками. Максим зашёл в парную, посмотрел полминуты на то, как их приводят в чувства, улыбнулся, сказал им спасибо. Ещё сказал, что ничего подобного он ещё не видел, да и вряд ли забудет. Потом достал из портмоне четыреста долларов, положил их на купальники и произнёс: «Я проспорил двести. Тут ещё двести сверху. За волю к победе. Удачи вам и здоровья». Потом развернулся и вышел. Ему стало как-то грустно. Народ заходил в дом, горячо обсуждая увиденное. Кто-то говорил Максу спасибо за изобретательность, кто-то похлопывал по плечу, сочувствуя в проигрыше. Народ веселился. А ему стало как-то грустно и невесело. Он шёл, не замечая, как за ним всё это время пристально следила, не выпуская из виду ни на минуту и следя за его поведением, эмоциями и мыслями, одна пара глаз. Это были глаза Хозяина. Таким были последние воспоминания Максима об этой загородной резиденции. Его день рождения прошёл гораздо скромнее. Тосты, подарки, шутки и прочие неизменные и сопутствующие атрибуты. Лишь один подарок его немного выбил из колеи. Сергей подарил ему классный бронежилет. Скрытого ношения. Спецзаказ. Он одевался под рубашку и практически не был заметен. И достаточно прочен. По крайней мере, он мог выдержать пулю, выпущенную из пистолета «ТТ». Подарил его Сергей Максиму уже после того, как все разошлись. Когда привёз его и проводил домой. А когда дарил, то сказал: «А это тебе, брат, лично от меня. Хотя ты и не связан со всем этим напрямую. Но в жизни бывает всякое. Помни меня, Макс. И удачи, тебе!» Максим тогда ещё не подозревал, чем он будет обязан Сергею за этот подарок и как скоро. Он понял это в Москве. В той командировке. В которую он улетал завтра.

59

Андрей Михайлович подошёл к ней, обнял за плечи и нежно прижал к себе. Потом взял её руку и поцеловал. «Ну, здравствуй! Здравствуй, Вероника», - сказал он улыбаясь. «Вот, хотел лично сам за тобой заехать, но не смог. Всё в делах и в делах. Такой стал деловой, что иногда даже самому страшно становится», – продолжал он со смехом, помогая ей сесть за стол напротив себя. «Да ладно, Андрей Михайлович, не это главное. Главное, что мы встретились. Ведь столько лет прошло. Сколько всего за это время произошло», – отвечала ему Вероника. Она тоже улыбалась. Улыбалась, как старому знакомому и другу. «Да, ты права. То, что мы встретились, действительно очень важно. Важно для нас обоих», – вдруг неожиданно серьёзно сказал Тасалин. Они разговорились. Тасалин, предугадывая вопросы Вероники, стал коротко рассказывать о себе. Рассказывал, как оставил больницу по указанию свыше. Как занимался частной практикой. Как потом решил организовать структуру по обеспечению безопасности бизнеса. Но иногда, вспоминая ностальгию, ещё в некоторых случаях практиковал. В виде исключения. Для удовольствия. А его активный помощник, заместитель и прилежный, способный ученик, её супруг Максим. Сказал, что она может им вполне гордиться, его уважают и любят. Что он довольно известная фигура в самых разных кругах, что некоторые просто считают для себя великим счастьем с ним познакомиться. Он видел, как Веронике это было приятно, хотя у неё играло и определённое чувство ревности. Она стала горячо рассказывать, как она счастлива, что они встретились с Максимом. Что она поняла, какое это счастье, когда рядом именно тот, которого искала всю свою жизнь. Когда от этого человека рождается ребёнок, который является частичкой их и продолжением этого целого, составленного из двух половинок, когда-то разделённых на две части. Она говорила это с упоением, радостью, говорила, что благодарит судьбу и Бога, что, несмотря на все испытания, выпавшие на их головы, они нашли друг друга и сохранили ту любовь, которая была дана им Богом. Она говорила, делилась с Тасалиным своими чувствами, своей радостью, не замечая, как меняется его настроение. Он постепенно становился угрюмым и мрачным. Улыбка постепенно исчезала, скулы обострились. Он, молча время от времени отпивал из бокала тёмное красное вино и молчал. А Вероника всё говорила и говорила. Тасалин встал, прошёлся перед столом, закурил сигару, выпустил струю дыма вверх. Он ходил взад-вперед. На его лице была внутренняя борьба. Вероника замолчала, глядя на его поведение. Теперь она полностью видела его чёрный смокинг, безукоризненно сидевший на его фигуре. Эта чернота ещё более подчёркивала белизну его рубашки, ворот которой стягивался чёрной атласной бабочкой. «Что-то не так, Андрей Михайлович?» – взволнованно спросила Вероника. Тасалин остановился и посмотрел на неё пристально. «Не так? Конечно, всё не так. Не так, как я хотел, не так, как должно было быть», – вдруг резко сказал Андрей Михайлович. Да, это уже был не тот доктор Тасалин, которого она помнила. Теперь она это поняла. Это был уже другой мужчина. Мужчина, привыкший повелевать. Мужчина, не терпящий возражения. Его глаза смотрели колко, ей стало холодно от его взгляда. Как будто она сидела на сквозняке. Она оглянулась, но дверь была плотно закрыта. «О чём вы?» – спросила Вероника. «О чём? Не о чём, а о ком. Скажи мне, что ты нашла в этом Максиме? Ты знаешь, кому он обязан всем тем, кем он стал сейчас? Я тебе отвечу – мне! Кто он был? Беглый должник, судьба которого могла быть предрешена каким-нибудь наёмником, который, его бы нашёл и порешил наглухо за долги. Я уладил его долги. Я дал ему работу. Я научил его многому. Я помогал ему всегда. Он мой должник. Навсегда. Если хочешь, он мой раб», - говорил Тасалин. Его голос становился всё сильнее, всё жёстче, всё увереннее. «Андрей Михайлович…» – начала, было, Вероника, глядя на Тасалина глазами, которые становились всё шире и шире от услышанного ею. «Погоди, не перебивай!» – уже почти кричал он. «Что он тебе может дать? Что? Если всё ему даю я! Это не он тебе даёт, это я даю! Его руками! Не понимаешь? Он мой раб! Навсегда! Он будет всегда со мной, и будет делать то, что я хочу. Всегда! Понимаешь? Он продал мне свою душу! Уже давно её продал в обмен на жизнь, на хорошую жизнь, в которой у него всё есть», - уже тише говорил Тасалин. В глазах его горел дьявольский, обжигающий, зловещий огонь, огонь, который сжигал в её душе остатки надежды, счастья и спокойствия. Остатки теплоты и надежды. «Не может быть! Неужели?! Значит, вы, значит, ты… На самом деле ты…», - почти шептала Вероника. Тасалин посмотрел на неё, рассмеялся и сказал: «Конечно же! Я и есть он! Тот, кто формирует все ваши самые тайные желания и помыслы, ибо их посылает вам сам. Это я». «Зачем же это всё затевалось? Так витиевато и сложно?» – подавленно спросила она. «Зачем? Я тебе отвечу. Затем, что мне нужна ты! Понимаешь? Ты должна принадлежать мне. Твоя любовь должна быть моей и только моей. Ты должна мне подарить свою любовь. Мне! А не какому-то жалкому никчемному человеку, который тебе не в состоянии ничего дать. Ты не представляешь, что ты будешь иметь со мной! Всё, что захочешь! Все сокровища и деньги этого мира! А, главное – власть! Власть над всем им! Мне не хватает для полной власти только победы над человеческой любовью, которую можешь мне дать только ты! А ты всю свою жизнь посвятила встрече с этим человечишкой. С самого рождения я слежу за тобой. Вся твоя жизнь была под моим контролем. Что я только с тобой не делал, куда я тебя не засовывал! Всё равно ты упрямо шла к нему, шла, пока вы не встретились. И теперь ты заявляешь мне, что счастлива?! Ха-ха-ха! Ошибаешься! Счастье тебе могу дать только я! Он ничего не может тебе дать! Ничего!» – говорил Тасалин. Он смеялся и плакал одновременно. От него сходила дикая, неукротимая энергия. Но его энергия обжигала не страстным огнём, а холодом, который пробирался под её одежду. Холодом, который лез в её душу. «Максим мне дал любовь. Он честный человек. Он живёт без обмана. Он любит меня и сына. Он не сможет жить без нас. А ты живёшь без меня. Тебе нужна не я. Тебе нужна моя любовь. Моя любовь к тебе, как к нему. Но тебе нужна моя любовь не потому, что ты меня любтшь, а потому, что хочешь абсолютной власти над людьми. Я для тебя только инструмент! Ошибаешься. Эта любовь принадлежит только ему, ибо дана Богом. А то, что дается Богом, тебе не отнять. Никогда! Ты можешь отнять жизнь, но любовь ты отнять не в состоянии. Поэтому ты так и бесишься», – уже спокойно сказала Вероника, вставая из-за стола. И даже улыбнулась. Снисходительно и незлобно. Это вывело Тасалина из равновесия. Он подскочил к ней, схватил за плечи и заглянул ей в глаза. И почти зашептал: «Что? Честен? Правдив? А ты помнишь, как спросила его, чем он занимается? Как спросила его, не бандит ли он? Что он тебе ответил? Он обманул тебя! Честный человек не может обмануть! Ни разу! Никогда! Что ты на это скажешь?» Вероника отвернула от него голову, отстранилась, вырвалась из его объятий. Глаза её сверкнули, и она произнесла: «Не смей прикасаться ко мне! Ты мучил меня, истязал своей довольно своеобразной любовью. Вернее - нелюбовью! Впрочем, я на тебя не в обиде. Каждый любит по-своему. И ненавидит тоже. Но Максима не трогай. Ты не стоишь и его мизинца. Он обманул меня только потому, что боялся потерять. Он знал, что я не смогу с ним жить после того, как узнаю, чем он занимается и с кем. Но это не значит, что я не смогу его простить. Именно этого прощения ты и боишься! Любви и прощения! Любовь побеждает страхи, которыми ты силён, а прощение истребляет ненависть и месть, от которых ты питаешь силы. Ты этого боишься. Теперь я это поняла. Это ведь ты окунул меня с головой в то дерьмо, после которого я стала ненавидеть всех этих… Это ведь ты окунул и его с головой, привязал к себе, сделал его своим верным вассалом в своих делах. Для чего? А для того, что бы сейчас мне это сказать. Что, вот, мол, кто он – обманщик и злой человек, сеящий вокруг себя только зло ради собственной корысти. Нет. Ничего не выйдет у тебя. Ты хочешь сказать, что ты лучше его, поскольку сеешь вокруг себя зло по природе своей, а он ради собственной выгоды, наживы, удовлетворения собственных удовольствий и ещё чего-нибудь? Да, это похоже на правду. Только ты не говоришь, что на этот путь его ты толкнул. Толкнул мастерски, предварительно запутав так, что ему показалось, что это единственный выход – идти к тебе. Ты ведь мастер на такие дела. Да ещё ты и не сказал, кто на самом деле его наставник и учитель. Что, скромность помешала? Или испугался, что ничего у тебя не выйдет? Я не защищаю его. Но каждый человек имеет права на ошибку. И каждый имеет право на прощение. Я не только прощаю его. Я помогу ему освободиться от тебя. Освободиться от твоего плена. Ты никогда не получишь ни его, ни моей любви. И уже никто не сможет разлучить наши души, никто нас не разделит, ибо мы обрели друг друга. А те, кто однажды нашли друг друга, никогда не расстанутся, ибо становятся вечными. Их разорвать невозможно. Их единит любовь. Любовь друг к другу, ко всему, что их окружает. Эту любовь даёт Бог. И их любовь вечна в любви к Нему». Тасалин осмотрел на неё с улыбкой и сказал: «Если ты скажешь ему о нашем разговоре, я убью его. И лишу тебя счастья хоть здесь, в этом мире, на этой земле». Вероника покачала головой и сказала с некоторым разочарованием: «Неужели ты так глуп? Или притворяешься? Притворяешься, как будто не знаешь, что для того, чтобы освободиться от тебя, человек должен сделать выбор сам. Один раз принять решение с кем ему идти. Его можно заставить, но всю оставшуюся жизнь он будет в сомнении и искушении. Его будет к тебе манить. До тех пор, пока он не убьёт тебя в себе. Вот тогда ты бессилен. Ты уже никогда не завладеешь его душой. Я ничего не скажу ему о нашем разговоре. Но поверь, что он всё равно уйдёт от тебя. Моя любовь сильнее тебя. Его любовь тебя не боится. Ибо это одна любовь. А если ты его убьёшь, то подтвердишь это косвенно и прямо. Ты проиграешь в любом случае. Прощай, я не хочу с тобой больше встречаться. Даже у победной черты». Она повернулась, поправила одежду и вышла. «Посмотрим, чья возьмёт», – тихо сказал ей вслед Тасалин. Вероника шла по знакомым улицам, не обращая внимания на прохожих, которые смотрели на неё. Смотрели потому, что молодая, стройная, красивая женщина шла уверенно, спокойно. С лёгкой улыбкой. Не обращая внимания ни на кого. А по щекам её текли ручьями слёзы. Придя, домой, Вероника зашла к бабе Жене, забрала у неё сладко и безмятежно спавшего сына, поблагодарила её. Потом она зашла в квартиру и стала неторопливо собирать вещи. Собирала только самое необходимое. Потом села за стол на кухне, достала лист бумаги и начала писать письмо.
Когда она закрывала за собой дверь, выходя из квартиры с ребёнком на руках и большой спортивной сумкой, то ей показалось, что звук закрывающейся двери и щелчки ключа, поворачиваемого в замке, отдавались многократным, мрачным эхом в её сердце. Но разум её понимал, то, что она сейчас делала, было единственным выходом из того входа, куда их завела судьба. Она верила, что всё будет хорошо. Не может всё так закончиться. Она надеялась на лучшее, потому, что желала его. Всё будет хорошо. Она это почти знала. Бог не оставит её. Бог не оставляет никого. Просто не всегда это понимаешь. Потому, что хочешь понимания не когда-то потом. А здесь и сейчас...

60

Командировка была самая обычная. По крайней мере, Максим не заметил каких-либо отличий от остальных аналогичных встреч. Обычные деловые переговоры о совместном бизнесе, долевом участии, предложения о распределении ролей, средств и так далее. Сегодня был второй день переговоров, и предстояло решить самые важные вопросы. Многие вопросы были спорными. Обсуждение затягивалось. Процесс переговоров протекал достаточно напряжённо. Ни одна из сторон не хотела играть приниженную роль. Со стороны Максима было четверо, включая двух охранников. С противоположной стороны была та же расстановка сил. Они сидели в ресторане одного престижного отеля. Максим рассматривал лежащий на столе документ. Он улыбнулся, видимо, одна из мыслей его заинтересовала. Ему захотелось сделать пометку. Максим немного повернулся вправо, быстро поднял правую руку до уровня груди и сунул её под пиджак, к внутреннему левому карману. И через секунду так же проворно стал извлекать её обратно, сжимая в пальцах авторучку. Но вытащить её наружу он не успел. Боковым зрением он увидел, как слева молодой охранник хорошо натренированным движением выхватил пистолет. Всё происходило так быстро, что он ничего не успел сделать. Ствол уже был рядом и из него вырвался огонь. Его оглушил звук выстрела. Он почему-то удивился, что выстрел был такой громкий. Максим почувствовал сильный удар в грудь. Как будто в него попал тяжёлый камень. Этот удар оттолкнул его назад, почти одновременно с ударом он увидел ещё один небольшой сноп пламени, вылетевший из ствола и опять оглушительный звук выстрела. Ещё один камень полетел в его грудь. Внутри его груди что-то хрустнуло. Он уже опрокидывался назад, падая со стула. Левая рука Максима уже была возле лица и прикрывала голову. Это происходило подсознательно, он уже ничего не понимал и не контролировал. Боль в груди была сильной и нарастала. У него даже перехватило дыхание. До него донёсся ещё один выстрел. Запястье его левой руки словно пронзили горячим металлическим штырём, он почувствовал шипящий свист и удар в голову. Он уже падал спиной вниз, на пол. Упав на пол, он ощутил полную темноту.
Он не помнил, как лежал на полу. Его руки были раскинуты в стороны, он лежал на спине. Глаза были открыты и смотрели вверх. В них отражалось удивление и непонимание. Он был без сознания. А стрелявший охранник уже лежал на полу, лицом вниз. На него навалились, как свои, так и охрана Максима. Рядом были и работники службы безопасности отеля. Никто ничего не понимал. Повода для стрельбы никакого не было. Такого поворота никто не ожидал. К отелю уже мчалась машина «скорой». Вскоре Максима уже на носилках уносили в карету «скорой помощи».
Максим очнулся уже в палате. Он был один. Это была клиника Склифосовского. Он лежал в кровати. Немного болела левая рука и голова. Он поднёс правую руку к голове и ощутил, что лоб забинтован. Попытавшись приподняться, Максим почувствовал внутреннюю боль. К нему вошла медсестра. «Вам нельзя двигаться, соблюдайте, пожалуйста, покой. Это лекарство, выпейте», – с улыбкой, но довольно повелительно сказала она и протянула ему жёлтую капсулу с лекарством и небольшой стаканчик с прозрачной жидкостью. «Что со мной?» – спросил Максим, после того, как проглотил капсулку и запил её водой. «Ничего страшного. У вас прострелена навылет левая рука, вскользь немного задета голова, и сломано слева три ребра. Вам очень повезло. Причём, повезло трижды. Две пули шли вам прямо в сердце и от них спас бронежилет. Третья пуля шла в голову и от неё вас спасла ваша собственная рука. Пуля, пройдя через неё, изменила направление и лишь скользнула по виску. С рукой вам тоже повезло, кость не задета. И ещё у вас небольшое сотрясение и маленькая контузия», – спокойно отвечала медсестра. «А почему же я был без сознания?» – спросил Максим. Он действительно ощущал, что голос свой он слышит не так, как обычно. «Вы когда упали, ударились затылком об пол. Потеряли сознание от сотрясения, удара и небольшого шока. Я думаю, что через неделю вас выпишут отсюда. Говорят, что депутаты и их помощники отличаются везучестью и живучестью», – ответила она. Последние слова она произносила уже со смехом. Он оценил юмор и тоже рассмеялся. На его смех отозвалась внутренняя боль в рёбрах. Максим поморщился. «Смеяться вам надо пока потише. Если что-то нужно, позовите меня. Все ваши личные вещи у вас в тумбочке», – отреагировала на его гримасу медсестра и вышла. Максим, не вставая и не приподымаясь с кровати, открыл здоровой рукой правую тумбочку. Он увидел на полке сотовый телефон, часы, цепочку с крестиком, паспорт, два удостоверения помощника депутатов, ручку, портмоне, расчёску. У тумбочки стоял его портфель. Всё было на месте. Впрочем, другого и быть не могло. Ещё он увидел на тумбочке огромный букет роз, рядом стояла бутылка «Абсолюта», ваза с разными фруктами и ещё всякие разные деликатесы в цветных пачках, баночках, пластиковых стаканчиках. Максим дотянулся до телефона и увидел, что батарейка разряжена. Он положил его на место и закрыл дверцу тумбочки. Тут дверь с шумом открылась, и в палату вошёл Хозяин. «Привет, раненый!» – со смехом сказал он Максиму. «Привет, откуда ты? Видишь, как я неплохо съездил?» – с грустной улыбкой отозвался Макс. «Я вылетел немедленно. Мне сразу сообщили. Хорошо, что так всё закончилось. Заставил ты всех посуетиться! Но всё обошлось», – уже серьёзно сказал Хозяин. «Что с этими…» – начал Макс. «Всё хорошо. Я думаю, что дня через три ты отсюда выйдешь. Всё остальное будем долечивать дома. Что произошло с их охранником, никто не может понять. Малого «заклинило». Кстати, откуда у тебя бронежилет? Ты никогда не носил таких вещей!» – удивлённо говорил Хозяин. «Отдельная история. Подарок. Сергей подарил. На день рождения. Действительно, словно родился я заново. Спас он меня от...» – улыбаясь, говорил Максим. «Знаю. Всё знаю. Значит, Сергей. Молодец, спас он тебя», – задумчиво говорил Хозяин. «Кстати. Не сочти за меркантильность. Твои переговоры увенчались успехом. Благодаря твоим ранам, мы получили очень хороший процент их бизнеса, что даёт нам дорогу в большие перспективы. Немного времени, и их дело будет под нашим контролем. Плюс за каждую пулю они уже заплатили тебе по двадцать косарей "зелёных". Ещё любое дальнейшее лечение за их счёт. А про того сумасшедшего стрелка забудь. Они с ним сами разберутся. Всё. Я поехал, дела есть. У входа охрана. Тебя не оставят. Через три дня привезут тебя в Иркутск», – сказал Хозяин, встал, поднял вверх руку, сжатую в кулак, улыбнулся и вышел. Дверь закрылась. Максим думал. Думал о том, что слишком всё получилось спокойно, гладко и продуманно. Как по сценарию. По мастерски сложенному сценарию. Стрелявший в него охранник был профессионалом-стрелком. Уж это он знал. Почерк об этом говорил. Три выстрела. Сколько прошло времени? Секунды четыре – пять? Очень всё быстро. Фактор внезапности. Но всё равно всё очень быстро произошло. И точно. Два выстрела в сердце и «контрольный» в голову. Так не может «заклинить». Тогда что? Его хотели убить? Кто? Они? Вряд ли. В результате этого они потеряли, а не нашли. Нашли только свои. Значит, его хотели убить свои? Хозяин? С другой стороны, он знал, что когда Хозяин хотел кого-то убрать, то осечки не было. Хотели бы убить, значит, убили бы. Тогда совпадение? Или судьба? Везение? В потоке мыслей он не заметил, как глаза его медленно закрылись, и он уснул. Это действовало лекарство, принесённое ему медсестрой.

61

Когда Максим после московской клиники вернулся в Иркутск, его ждал ещё один удар судьбы. Вернее, два удара. Первый удар заключался в том, что погиб Сергей. Он ехал в Улан-Удэ по поручению Хозяина. Был небольшой туман и гололёд. Получилось так, что он выехал на встречную полосу. Там его машина врезалась в «жигули» первой модели. Лоб в лоб. Удар был такой силы, что передняя часть машины Сергея сплющилась. Машины разлетелись с переворотами в разные стороны. Сергея словно «спрессовало» в железе автомобиля. Приехавшие на место аварии спасатели говорили, что его автомобиль стал для него бронежилетом. Металл разрезали в течение двух часов. Он погиб сразу. Похороны были как раз в день приезда Максима. Гроб был закрытым. Вторым ударом было то, что в «жигулях» первой модели был… Шаман. Это была его машина, и он ехал в Иркутск по делам. Его машина тоже была вся сжата и покорёжена. Её вынесло на обочину, предварительно несколько раз перевернув. Потом она загорелась. Машины горят очень быстро. Потушить никто не успел. Максим вспомнил, что когда они виделись с ним в последний раз, Шаман говорил ему, что хотел бы чтобы после смерти, его тело не хоронили в земле, а сожгли в огне. Странно, но так оно и вышло. Тогда Максим, улыбаясь, хлопнул его по плечу и сказал, что рановато он собрался на тот свет, на что Шаман ему ответил, что все пути неисповедимы, никто не может знать судьбы своей. Сколько кому намерено, столько каждый и проживёт. За два дня он побывал на двух похоронах. На похоронах Шамана к нему подошёл один из односельчан его друга. Он сказал, что находился рядом с тем местом, где произошло столкновение. И добавил, что тот парень, который выехал на встречную, уходил от столкновения с каким-то «джипом», который его подрезал. Ни номера, ни марки машины он не запомнил. Помнил только, что он был чёрного цвета и весь «тонированный». Всё произошло быстро. «Джип» на огромной скорости, подрезав машину Сергея, исчез в утреннем тумане. По таким приметам и с такими скудными свидетельскими показаниями найти эту автомашину было невозможно. Осложнялось всё ещё и тем, что этот односельчанин частенько выпивал. Был он, выпивши и в тот день. Поэтому его показания могли быть и плодом его пьяного воображения.
Макс ощутил себя совсем одиноким. Теперь рядом с ним не было никого близкого. Двух близких ему людей он потерял безвозвратно. Максим вспоминал слова Шамана о том, что над ним нависает какая-то сильная тёмная сила. Тогда он не придавал особого значения его словам. Сейчас он это видел своими глазами. Столько совпадений быть не может. Его словно зажимали в какие-то зловещие и беспощадные тиски. За короткое время он лишился очень близких ему людей. Максим ощущал какую-то тоску и внутреннюю пустоту. В чём смысл дальнейшей жизни? Ради кого стоило жить? Ради чего? Хозяин? Да. Он был ему близок. Но после того как в него стреляли, он ощутил, что их близкие отношения резко разошлись. Они стали словно чужие. Хотя внешне это ни в чём не выражалось, но между ними стало что-то холодное. Какая-то холодная прозрачная стена. Отношения стали совсем другие. Макс не понимал, отчего это и почему. В последнее время вокруг него происходило много непонятного. Как-то вечером он сидел дома и чистил свой пистолет. Собрав его после чистки, он вставил обойму, и уже собирался убрать его в кобуру, как вдруг какая-то неведомая сила заставила его развернуть пистолет стволом к себе. Магическое, чёрноё отверстие ствола глядело через его глаза прямо в глубь души. Из этой чёрной дыры тянуло холодом и смертью. Он ощутил, как палец медленно начинает давить на спусковой крючок. При этом не было ни страха, ни чего другого. Полное безразличие. Он знал, как всё произойдёт. Сухой, металлический щелчок, который оборвётся оглушительным хлопком, из ствола вырвется небольшое пламя. Потом удар в голову, которую отбросит назад. Потом… А что будет потом? Может… От этих мыслей его отвлек звонок его сотового. Он, удивляясь тому, что происходило с ним минуту назад, как будто просыпаясь от заколдованного сна, тряхнул головой, поставил оружие на предохранитель и положил его на стол. Он встал, подошёл к стулу, на спинке которого висела его джинсовая куртка, и достал из кармана телефон, раздираемый звонками. «Смольный слушает», – сказал он своё обычное приветствие в трубку. Нет. Это невозможно. Неужели?! На связи был Кипр. Это был его знакомый киприот, который радостно, как обычно, со своим акцентом, сообщал ему о том, что через неделю к ним приедет Вероника. Максим от радости не говорил, он просто кричал. Он кричал, чтобы тот ничего не говорил ей. Кричал, что будет ему всю свою жизнь обязан, если тот её удержит всеми доступными средствами, до его приезда. Кричал слова благодарности и ещё чего-то. Он давно так не радовался. Его естество давно не находилось в таком волнительном и счастливом возбуждении. Боже, он ждал этой вести три года… Три года постоянных поисков и ожиданий… Неужели, неужели он нашел её? Максим решил никому ничего не говорить. Хватит. Хватит искушать судьбу. Он уедет внезапно. За ближайшие две недели он уладил текущие накопившиеся у него дела, разгрёб и уладил похоронно-поминочные хлопоты и попросил у Хозяина неделю отдыха. Тот понимающе и без лишних разговоров отпустил его. Макс улетел на Кипр.

62

Когда Максим прилетел на Кипр, Вероника уже была здесь неделю. Через три дня она улетала. Как только он вступил на землю этого острова, то понял, что Она здесь! У него были такие же ощущения, как тогда, когда они с ней здесь встретились. Как давно это было! Как недавно всё это произошло! Он помнил всё до мельчайших подробностей. Это не могло ни забыться, ни просто так исчезнуть из его памяти. Он сразу поехал к дому киприота. Чем ближе он был, тем больше волновался. Волновался так, как будто шёл на первое в своей жизни свидание. Волновался, как волнуются, боясь получить отказ во взаимности чувств. Он слышал каждый удар своего сердца. Каждый его стук отзывался эхом в его ушах. Вот он, этот дом. Вот этот забор и эти ворота. Вот… Он увидел, как из ворот выходила… Вероника. Это была она! Он непроизвольно сбавил шаг. А, затем и совсем остановился. Её от него отделяло не больше пяти метров. Она закрыла калитку, повернулась, и их взгляды встретились. Они стояли, не двигаясь, и молча смотрели друг на друга. Потом рванулись навстречу и обнялись. Макс тихо застонал. Его рёбра пронзила боль. И рука заныла в тупой, тянущейся боли. Ещё давали знать переломы и простреленная рука. Вероника заметила это и немедленно испуганно спросила, глядя ему в глаза: «Что с тобой, Макс? Что-то случилось? Тебя били? Или…» «Да всё нормально. Повезло мне, Ника. В меня стреляли. Да, забудь. Я же жив», – сказал он с улыбкой. А из глаз его текли слёзы. Тихо и незаметно текли по его щекам.
Они лежали в кровати. Рядом, как лет пять назад. В этом доме. На этой самой кровати. Только сейчас всё было по-другому. «Как ты меня нашёл?» - спросила Вероника. «Наверное, потому, что ты этого захотела. Ведь так? И судьба даёт нам шанс. Ещё один. Господь даёт возможность всё исправить», – ответил Макс. «Да. Это так. Я сама захотела, чтобы ты меня нашёл. Я всегда этого хотела», – тихо сказала Вероника. «Ника, почему ты сбежала от меня? Ведь… Больно было всем. Как же ты жила всё это время? Ведь тяжело, одной без поддержки…» – повернулся на бок Макс и спросил, глядя ей в глаза. Он гладил рукой её волосы. Мягкие, нежные. Пахнущие этим запахом, который бы он узнал из миллиона. «Макс, не это самое тяжёлое. Конечно, было тяжело. Очень. Но со мной был наш сын. И он мне давал силы. Давал уверенность. Страшнее было жить так, как мы жили. В этом зле. Под рисками. Ведь ты подумал о том, что мы находились в постоянной опасности? Ты подумал о том, что у нашей жизни не могло быть нормального будущего? Ты побоялся с самого начала признаться в том, что ты с бандитами. И что это дало? Только оттянуло всё на время. Я понимаю, ты им обязан жизнью. Но они, что, дали тебе новую жизнь? Они дали тебе возможность быть вершителем судеб мелких и крупных подонков? Или честных людей? Ведь вы не делали выбора. Всё равно, когда рубят лес, щепки не в счёт. Как с совестью в этом случае? Я не пытаюсь сейчас тебя судить и показывать, что есть зло, а что добро. Я сама грешна. Знаю. Но дело не в том, быть грешным или не быть. Дело в том, что рано или поздно надо осознать свои грехи, осознать свою жизнь. И перестать творить зло. Хотя бы, перестать творить зло, если, нет сил творить добро. Если не будешь делать плохого, то хорошего не убавится. А это уже добро. Скажи, Макс, неужели ты был счастлив, каждый раз опасаясь того, что я узнаю правду? Совесть есть ворота счастья. Человек только тогда будет счастлив, если у него есть совесть. А совесть подскажет тебе сама, что будет нужно для счастья. И если тебя совесть за что-то мучает, значит, это и есть то, из-за чего ты не можешь быть счастливым. И пока ты не избавишься от этого, покоя тебе не будет. А те, которых вы используете, те люди, которых вы приручаете и подавляете своей властью, уже просто свою совесть убили. И вы вместо того, чтобы дать им шанс её всё-таки обрести заново, затягиваете на их шее ещё туже петлю. И наслаждаетесь своей властью и могуществом. Вы убиваете их дважды. Когда осознаёте, что они умирают, и когда помогаете им умирать. Вы же палачи, Макс! А ты подумал о детях, которые растут в таких условиях? О сыне собственном? Как он будет жить? Неужели ты хочешь ему своей судьбы? Посмотри, они же колются, курят наркоту, к которой вы имеете прямое отношение и зарабатываете на этом деньги. Макс, ты же сам через это прошёл… Как ты можешь… Остановись! Ты же разрушаешь мир, в котором мы все живём. Уходи от них! Я прошу тебя. Я не смогу быть с тобой, пока ты с ними. Не смогу, сама и не позволю забрать тебе сына. Ты это сможешь сделать только после моей смерти, Макс… Я люблю тебя, люблю больше жизни. Ты моя судьба. Но ты должен сделать выбор. Только ты. Я всегда помогала тебе. Но чем я сейчас могу тебе помочь? Это твой выбор, пойми. Это должен сделать ты. Ты должен решить, по какой дороге идти. И куда. К добру или злу. Не молчи. Скажи мне что-нибудь!» – говорила Вероника. Говорила она это всё твёрдо и решительно. Без слёз и истерик. Слёз не было. Они были давно все выплаканы. Всё, что она говорила, давно прошло через её сердце, и было выстрадано.
Макс лежал и молчал. Он закурил сигарету, хотя уже не курил два года. Он бросил. Но сейчас он курил. Курил, сильно затягиваясь, ощущая, как плывёт его сознание в этих словах. Сигарета мелко подрагивала в его пальцах. Вероника, всё, сказав, смотрела на него, сев на кровати и поджав под себя ноги. Он посмотрел в потолок. Он был белый и ровный. «А ты в курсе, что из нашего профсоюза не увольняются? Ты в курсе, что меня просто убьют за это? Вероятность процентов сто…» – тихо сказал Максим. «Не думай, что я боюсь. Нет. Я давно не боюсь смерти. Но станешь ли ты и сын от этого счастливее?» - продолжал Максим. «Счастливее я стану тогда, когда приму тебя живым или мёртвым, но как честного и доброго человека. Человека, который осознал свои грехи, раскаялся в ошибках и обещал больше не помогать злу. Я буду помогать тебе, Макс. Я буду молиться за тебя. Я всегда молилась за тебя. За нас всех. Я верю, что Господь милостив и не оставит нас. Он поможет нам. Если у нас самих будет желание стать лучше, чем мы есть сейчас. Пойми это, любимый. Пойми, родной», – говорила Вероника, целуя его щёки, глаза, губы. Она положила свою голову ему на грудь. « Макс, ты знаешь теперь, где меня искать. Возвращайся живым. Может нам повезёт. Но возвращайся, оставив всё это зло. Иначе не будет у нас счастья. Мы не будем его достойны. И никогда мы не сможем быть вместе», – шептала она.
Максим молчал. Он и сам об этом думал не раз. Но не хватало смелости вот так всё сказать самому себе. Она права. Надо решать. Надо с этим покончить. Он уже не раз замечал, что в нём живут двое. Один светлый, а другой чёрный. Один творит добро, а другой просто чёрный палач. И с каждым днём тот чёрный становится всё крепче и больше, забирая у другого, светлого силы и любовь. А он этому никак не препятствует. Надо ставить точку. Хватит.
 
63

Вот он и вернулся в Иркутск. Он ещё раз убедился, как тесен мир. Убедился, когда они прилетели вместе с Вероникой одним рейсом в Москву. Как же он удивился, когда их встретила в аэропорту… Ленка! Та самая Ленка! С которой его свела судьба. Они не виделись с того самого дня, как она с мужем проводила его в Челябинск. Она теперь стала настоящей бизнес-леди, но в душе она всё равно оставалась той же самой Ленкой, Леной, Еленой, которой была для него всегда. Как она удивилась, увидев его! Да ещё вместе с Вероникой! Но она удивилась ещё больше, узнав про то, что они вместе тут не случайно. Они все поехали домой к Веронике. Там Максим увидел своего сына. Он не отходил от него два часа. Забыв обо всём на свете. А Вероника и Елена сидели на кухне и разговаривали за закрытой дверью. Максим не слышал, как плакала Вероника, рассказывая Елене недорассказанные эпизоды их жизни. Их совместной жизни в разлуке. Потом они поехали домой к Елене и её мужу. И устроили небольшой праздник. Это был вечер воспоминаний. Вечер встречи с прошлым. Вечер настоящего. Вечер планов и надежд на будущее. Макс отдал Елене и её мужу долг. Тот самый долг. Те деньги, которые они ему дали перед отъездом в Челябинск. Макс хотел отдать в три раза больше. Но Ленка сказала, что богаче они от этого не станут. Сказала, чтобы не обижал их своим предложением. Сказала, что возьмут они столько, сколько давали. Поскольку давали ему эти деньги не для приумножения собственного благосостояния, а для помощи. Помощи, как другу. Как человеку, которому нужно было дать шанс. Каждый имеет право на шанс. И каждому этот шанс даётся. Просто иногда не хватает смелости этим шансом воспользоваться. Поскольку часто бывает страшно рискнуть. И любому человеку всегда есть что терять. Они пили, смеялись, вспоминали, плакали. Было тепло и хорошо. Так давно не было им всем хорошо. Они просидели так допоздна. А потом, поблагодарив за гостеприимство, Максим, Вероника и их сын уехали к себе. На следующий день Макс улетел в Иркутск. Там его ждало новое испытание. Возможно, самое главное в его жизни.
Вероника была права. Так жить было нельзя. Невозможно так жить. Нужно было что-то решать. Он должен был сделать выбор. Уйти от Хозяина. Уйти от зла и больше не творить его и не помогать в этом другим. Не творить зло, это уже добро. Они знали, что это наверняка будет стоить Максиму жизни. Но лучше умереть честным человеком. С чистой совестью и чистым именем. Тогда его сыну не будет стыдно за поступки своего отца. Каждый в этом мире может ошибаться. Не страшно совершить ошибку. Страшнее знать свою ошибку и не исправить её. Тем более, совершать ту же ошибку во второй и третий раз. Вероника права. Лучше умереть в чести, чем быть мёртвым при жизни. Он чувствовал, что с каждым днём становится злее. В нём жил азарт. Азарт этой злости. В нём жила ненависть. Ненависть к тем людям, которых он превращал в ручных марионеток. К тем, кто занимал какие-либо ключевые посты, должности, звания. Всё то зло, которое он делал, оправдывалось им как благо за то, что он ставит якобы на своё место тех, кто стремился использовать своё положение для личной выгоды. Вероника права. Он же не искоренял всё это. Просто они используют этих людей. Но уже для выгоды своей. Тогда какая же между ними разница? А никакой. Значит, если Макс ненавидел этих людей, то он ненавидел и себя. Его затянула власть. Возможность контроля этих людей, которые называли себя властью. Ему это было приятно. Небольшой маленький человек, который был на самом деле немалым и очень большим. Он ощущал в себе постоянную внутреннюю борьбу между тем, что он делает и тем, как это действительно выглядит со стороны. Но в последнее время он уже не чувствовал этой борьбы. Было просто тяжело. Его постоянно что-то давило. Он делал свою работу и ощущал эту тяжесть. Становясь, всё злее и злее. Злее на себя. На всех. Так летели его мысли. Он ехал на своей машине в офис. Впереди загорелся красный. По пешеходному переходу шли дети. Видимо, детский сад. Впереди и сзади, стараясь подогнать малышей побыстрее, шли две воспитательницы. Дети шли парами, взявшись за руки, смеялись, что-то друг другу говорили и смотрели по сторонам. А впереди и сзади этой весёлой колонны шли два мальчика с красными флажками. Тот, который шёл сзади, относился к этому поручению очень ответственно. Его флажок был гордо и строго вертикально поднят в вытянутой вперёд руке. А лицо было очень серьёзным. Макс невольно залюбовался этим пацаном. Он был похож на его сына. Он вспомнил про него. По его щеке катилась слеза. Как он? Что делает? Он смотрел вслед колонне и этому знаменосцу. Губы его были в улыбке. Вдруг сзади него раздался автомобильный сигнал. Затем ещё. И ещё. Все мысли исчезли, как небывало. У него даже сердце подпрыгнуло. Он привычно глянул в зеркало заднего вида и увидел там злое, недовольное лицо водителя стоящей за ним машины. Следующий взгляд он бросил на светофор и увидел, что горит зелёный. Скорее всего, прошло не более секунд пяти после его загорания. А сзади стоящий ещё дважды просигналил. Макс ощутил волну накатившей на него злости. Нет, это уже была не злость. Это была настоящая ярость. Зря этот водитель так не унимался. Зря. Всё произошедшее за этим длилось не более десяти или пятнадцати секунд. Максим, открыл свою дверь, ловко выскочил из своей машины, не заглушая её, и уже стоял у двери этого звонаря. Стекло было опущено полностью. Как чётко отлаженный механизм, Максим моментально оценил обстановку. Правая его рука уже вцепилась в воротник водителя и рванула его к окну. Когда лицо показалось в окне, Максим резко ударил его коленкой левой ноги в ненавистную физиономию. Водитель откинулся назад на кресло. Только сейчас Максим заметил пассажирку на переднем сидении. Это была девушка. Её лицо было белым, как мел, а глаза широко раскрыты. Макс так же проворно вернулся к своей машине, запрыгнул внутрь и рванул вперёд, с пробуксовкой и визгом. Зелёный свет светофора уже начинал мигать. Его машина летела вперёд, а чувствами овладела ненависть. На следующем светофоре он остановился. Поднял глаза и посмотрел в зеркало. На себя. Оттуда на него смотрел чужой человек. Это был он и не он. Уставшие, злые глаза. Осунувшееся лицо. Он напоминал сейчас волка. Затравленного, старого волка. У которого ещё есть силы и опыт, но не осталось желания так по-волчьи жить. «Боже, до чего я себя довёл? На кого я похож? Нет, скорее не на «кого», а на «что». То, что я сейчас вижу в зеркале назвать человеком можно с очень большой натяжкой», - текли в его голове мысли. Он повернул голову вправо и увидел то самое лицо, в которое била его коленка. Машина этого мужика стояла рядом с его автомобилем. Мужик периодически поднимал голову и прикладывал к носу окровавленный платок. И украдкой, с опаской смотрел в его сторону. Максим опять вышел из машины и направился к наблюдающему за ним водителю. Подойдя к водительской двери, он показал ему жестом открыть её. Водитель опустил стекло и, вытирая окровавленным платком нос, спросил: «Ну, чего тебе надо, псих? Не угомонил ещё свои нервы?» Макс достал из портмоне купюру достоинством в сто долларов и, просунув руку через окно, положил её на панель приборов. «Извини, земляк, я погорячился. Но и ты гудел очень навязчиво. Без обид?» – сказал ему с вопросом в конце фразы Максим. Водитель молчал. Этот мужик его удивил дважды. Он не нашёлся, что ответить, а Максим уже садился в свою машину и трогался с перекрёстка. Он ехал, периодически рассматривая своё лицо в зеркале. Он действительно стал волком. Матёрым, хитрым, способным предугадывать ситуации. Знающим, кого и как загонять. Кого сразу, а кого постепенно. Выслеживая, подстерегая, изматывая. Он стал машиной. Машиной, чётко выполняющей инструкции. Только с творческим подходом. Что он оставлял за собой? Он пытался вспомнить всё то, хорошее, что он сделал. Чашу весов заметно перетягивало зло. Теперь он точно знал, что это так называется. Пусть будет смерть. Лучше смерть, чем такая жизнь. Он ничего не созидал. То, что он строил, всё разрушало. Действительно, конец света. «Господи, спасибо тебе, что ты мне открыл на это глаза», – шептали его губы. Он вдруг почувствовал сильный укол в сердце. Потом сильное давление. В ушах зашумело. Словно он стоял у водопада. Он затормозил и выдернул ключ зажигания. Откинулся на спинку кресла. Сердце давила сильная, тупая боль. Такая же боль, если бы ему в грудь толкали бревно. Стало трудно дышать. На лбу выступила холодная испарина. Он тяжёлой рукой расстегнул шире ворот и опустил стекло. Потом из кармана достал валидол и сунул его себе под язык. Ментоловый вкус наполнил его рот. Он так сидел, стараясь не шевелиться. Последние полгода он всегда носил с собой валидол. У него частенько стало болеть сердце. Но такого ещё не было. Ему стало легче. «Жить ещё, значит, буду. Видимо, ещё не каюк», – подумал он и улыбнулся.
«Сержант Черыкаев. Какие-то проблемы? Документы, пожалуйста, предъявите», – услышал он слева от себя. Возле его машины стоял подошедший сотрудник ГАИ. Он, подойдя к его автомобилю, лениво козырнул, небрежно и лениво подняв правую руку к козырьку. Одновременно с этим жестом он неторопливо надевал на своё лицо дежурную сурово-неприступную маску. Макс улыбнулся устало, из внутреннего кармана достал документы в специальной кожаной обложке и передал сержанту в окно со словами: «Да, проблем никаких. Вот, только моторчик в собственном организме взбрыкнул малость. Да ничего уже. Валидолом зарядился. Могу ехать дальше». Сержант, деловито протянул руку за документами, и тут его взгляд упал на левый нижний угол лобового стекла. Его глаза моментально расширились, с лица в один миг исчезла дежурная маска. А рука уже нерешительно брала документы. Там, в углу лобового стекла, он увидел специальный пропуск. Самый главный из набора спецпропусков. Для вида, развернув обложку, и мельком просмотрев содержимое, он протянул обратно документы и спросил нарочито трогательно-заботливо: «Вы уверены, что самостоятельно можете ехать?» Получив, утвердительный ответ, он по-деловому, привычными жестами своей полосатой «палочки-выручалочки» остановил движение идущих сзади машин, давая возможность Максиму безбоязненно уехать из затора. На прощанье он ему козырнул, уже как старому знакомому, а тот ответил ему автомобильным сигналом. «Артист», – с улыбкой подумал о сержанте Максим, отъезжая.
Да. Это произойдёт сегодня. Он ехал к офису их фирмы. Сейчас он скажет Хозяину о том, что уходит от них. А там… Там как судьба. Что будет, то и будет. Надоело. Так надоело. Постоянно рваться на две части. Тяжело жить так. Хватит. С этими мыслями он подъехал, словно, на «автопилоте» к офису и припарковался. Тут дверь здания открылась, и оттуда вышел Хозяин с каким-то мужчиной. Он попрощался с ним и увидел Машину Максима. Максим вышел и направился к Хозяину. Он шёл спокойно и уверенно. Как обычно. Только лицо его было немного бледнее обычного. Они поздоровались. «Ты мне как раз нужен. Я уже хотел искать тебя…» - начал, было, Хозяин, но Макс перебил его: «Погоди, Андрей. У меня есть разговор. Серьёзный. Давай отойдём?» Хозяин немного удивлённо поднял брови, но кивнул и они пошли в сторону фонтана. «Что за дела?» – спросил Хозяин, когда они стояли в шуме воды фонтана. «Андрей, я ухожу. От вас. Совсем», – тихо сказал Максим. «Что?! Ты… Надеюсь, что ты отдаёшь себе отчёт в том, что говоришь. Или у тебя температура?» – негромко, почти шёпотом сказал Хозяин. «Нет. С градусами перебора нет. Всё в норме. Я решил окончательно» – ответил ему Макс. «Нет проблем. Надеюсь, что ты всё обдумал и знаешь, что из этого может получиться. Жалеть будет поздно и бесполезно. Мне жаль тебя терять в своей команде. Жаль. Один вопрос. Почему ты уходишь? Только честно?» – глядя в упор своим тяжёлым, сверлящим взглядом, спросил Хозяин. «Ухожу, потому, что устал. И не могу больше помогать делать зло. Мы такие же, как те, кого мы приручаем для себя и подминаем под себя. Даже хуже. Они делают это из корысти и эгоизма. А мы… А мы сознательно. Мы убийцы, Андрей. Мы разрушаем всё человеческое. Неужели ты этого не понимаешь?» – сказал раздражённо Максим. Хозяин, как показалось Максиму, с облегчением вздохнул. «Понятно. А я думал…» - начал Хозяин. «Что ты думал?» – перебил его Макс. «Да так… Ничего. Пустое», – со смехом отозвался тот. «Значит так. О нашем разговоре никому. Через месяц принесёшь мне сто пятьдесят тысяч. Естественно «зелёными». И свободен, парень. Как ветер. Понятно?» – с лёгкой улыбкой спросил Хозяин. «Андрей, откуда у меня такие «бабки»? Ведь ты знаешь, что…» - начал Макс. «Так. Тема закрыта. Это единственное условие. Иначе, говорим на других языках. Уловил? Ты же знаешь, тут шутки не уместны. Свобода она, брат, нынче дорого стоит. Собираешь деньги. А пока работаешь в обычном ритме. Понял?» – твёрдо и тоном, не требующим возражения, сказал Хозяин. Макс кивнул. «Тогда действуй по плану, согласованному вчера. И ещё… Ты, Макс, себя береги…» – сказал Хозяин. Макс вздрогнул от последних слов. Где он их уже слышал? Он посмотрел на Хозяина. Его глаза лукаво искрились. Внутри Максима тихо горела злость. «Ещё издевается. Ладно. Издевайся. Дело хозяйское», – думал Максим, глядя в его глаза. Потом он повернулся и пошёл к своей машине. Надо было ехать к банкирам. Ещё месяц он отработает и всё. Ещё месяц. Если дадут…
А Хозяин смотрел ему вслед. Улыбаясь и подставляя ладони под струи шуршащей, холодной воды фонтана.

64

Собака стояла на краю обрыва и смотрела в пропасть. Она часто сюда приходила. Но никогда не подходила так близко к краю. Она всегда боялась той высоты, той кружащей и холодной пустоты, которая была внизу. Её тело, стоящее на трёх лапах мелко подрагивало, и она тихо скулила, глядя вниз. А потом отбегала подальше.
Но сейчас она стояла и смотрела вниз. Смотрела тупо и безразлично. Её самый большой друг, самый дорогой ей человек погиб на рельсах. Его разрезало словно колбасу. Она не раз приходила на то место, где ещё были остатки его крови. Его духа. Она ложилась на эти рельсы и скулила. Она отдала бы все свои лапы ради того, чтобы он был жив. Чтобы только ей, безногой лежать у его ног. Но всё было тщетно. Пустота. Он не вернётся больше. Ей не хотелось жить. Её мысли улетали вниз, к пропасти и пустоте. Она подняла морду и заскулила. Ей ответило эхо. Эхо ответило ещё более жутким воем, чем выла она. И ей стало настолько невыносимо, что она инстинктивно подалась вперёд. Земля под одной лапой осыпалась. Лапа скользнула вниз. Если бы у неё было четыре лапы. Но не было именно той, на которую ей нужно было опереться в тот момент. Она, не сопротивляясь, соскользнула вниз.
Она летела вниз тихо. «Вот оно, избавление моё», – пронеслось в собачьем мозгу. Её пасть была оскалена в блаженной собачьей улыбке. Ей вдруг захотелось вспомнить то время, когда она ещё совсем крохотным, наивным щенком…
Глухой удар эхом отозвался внизу. Она больше уже ничего не видела и не слышала. Для неё всё закончилось.

65

Сегодня наступал срок, отпущенный ему Хозяином. Прошёл месяц. Месяц, который Хозяин дал Максиму для того, чтобы найти деньги. Макс собрал со всех должников свои деньги. Надо сказать, что ему везло. Обычно те, кто одалживают деньги, никогда их вовремя не находят, когда их нужно срочно возвращать. Но ему везло. Всё вернули. Свою машину он продал. Квартира была на балансе фирмы. Она была не в счёт. Всего он набрал семьдесят пять тысяч «зелёных». А нужно было сто пятьдесят. Откуда взялась эта цифра? Столько стоила его жизнь? Или собственная смерть? А, впрочем, какая разница. Ему уже было всё равно. Сейчас он придёт к Хозяину, выложит ему семьдесят пять «косарей» и «сделает ручкой». А там будь, что будет. Хотя ему сейчас как никогда хотелось жить. Жить вместе с Вероникой и их сыном. Но за всё нужно платить. И он, видимо, заплатит за свои ошибки и грехи собственной жизнью. Он не считал, что это высокая цена. Эта цена могла быть значительно дороже. Если бы это была не его жизнь, а жизнь близких ему людей. Тогда лучше пусть это будет он. Он не хотел, чтобы за его ошибки расплачивались они. Он зашёл в здание фирмы, прошёл мимо охраны, поднялся в офис. Пройдя через приёмную, как обычно, подмигнул секретарю Мариночке, та кивнула, показывая тем самым, что рада его видеть, и что Хозяин сейчас свободен. Максим подошёл к двери, один раз, как всегда, стукнул и повернув ручку, открыл дверь. Он вошёл и закрыл за собой дверь кабинета. Хозяин сидел точно также, как тогда, когда отправлял его в Чечню. За всё время работы с ним, Максим видел его сидящим так только два раза. Тогда и сейчас. Ноги его были скрещены и возлегали на полированом столе, а туфли отражали в своём чёрном лаке огонёк сигары, которую Хозяин держал во рту, периодически выпуская струю дыма. Он смотрел в сторону окна. «Доброе утро», – тихо и спокойно произнёс Максим. «Ага. Очень доброе. И многообещающее», – отозвался Хозяин, повернув голову в сторону Макса. Тот шагнул вперёд, приподнял свой портфель, собираясь поставить его на кресло и открыть. Хозяин убрал ноги со стола, встал со своего широкого и глубокого кожаного кресла и поднял руку вверх, показывая, чтобы Максим остановился. «Я ждал тебя. Сейчас мы кое-куда съездим. Я думаю, что к обеду управимся», – громко произнёс Хозяин. Максим удивлённо смотрел на него, а тот продолжал, как ни в чём не бывало, как-то нарочито уверенно: «Спускайся вниз, к моей машине. Вот ключи». Он протянул ключи от машины, которые Максим машинально взял и продолжал: «Я сейчас захвачу кое-какие бумаги и минут через пять буду внизу. Скажи Мариночке, что к обеду постараемся быть. Но можем и задержаться. У тебя телефон с собой? Очень хорошо. С собой никого не берём. Едем одни. Иди, жди меня в машине». Максим вышел из кабинета, сказал секретарю, что они, вероятнее всего, будут после обеда, и спустился вниз. Стоящий у здания «Гранд Чероки» хищно оскалился своими зубами хромированной решётки радиатора. Он привычно дважды «квакнул» и мигнул поворотниками. Макс открыл дверь и плюхнулся на переднее сиденье. В голове были беспокойные мысли. Он ничего не понимал. Всё было, как обычно. Словно никакого разговора и не было. Что он задумал? Ему это не нравилось. Когда он шёл сюда, ему казалось, что он контролирует ситуацию. Оказалось, что всё не так, как он это видел. Надо успокоиться. Всё взвесить. Время есть. Пять минут вполне хватит. Он включил магнитолу. Гарик Сукачёв с хриплым залихватским задором приглашал в Москву, обещая её подарить. Ещё пел про месяц май, который был за окном. Он любил Сукачёва. За его русскую бесшабашность и прямоту. Вот и Хозяин. Он вышел из входной двери и уверенно направился к машине. Открыл с улыбкой дверь и сел за руль. Подсвистнув, двигатель заурчал, набирая обороты. Они поехали. Никто не решался первым заговорить. Они так и ехали молча. Центр города оказался позади. Они ехали по Байкальской в направлении кольца. С кольца джип свернул на Байкальский тракт. Проехав километров тридцать, они свернули направо в лесок, и остановились. Хозяин отключил телефон и жестом попросил Максима сделать то же самое. Потом опустил наполовину дверное стекло, выключил магнитолу и закурил сигару. «Цирк закончился?» – спросил Максим. Хозяин поднял на него глаза, выпустил струю дыма вниз, улыбнулся самыми уголками губ и, кивнув, ответил: «Ага. Цирк закончился. Начинается комедия. Ты что-то хотел мне сказать в офисе или мне показалось?» Максим вдохнул и произнёс: «Нет, не показалось. Я принёс деньги. Но только половина от требуемой суммы. У меня больше нет. А занимать я не собираюсь. Вдруг отдать не смогу по причине смерти своей? Обидно людей неповинных подставлять. У меня только семьдесят пять. Больше не будет. Да ты и сам ведь знаешь. К чему лишние объяснения? Надоело всё мне. Я свободен или ещё есть формальности? А, может, прямо здесь, при попытке к бегству?» Последние слова были произнесены с плохо скрываемым нетерпением и раздражением. Хозяин взял свой портфель, открыл его, достал оттуда белый конверт, протянул его Максиму и негромко начал говорить: «Угомонись и слушай меня очень внимательно. В этом конверте два паспорта. С твоими фотографиями. Один с фамилией, под которой ты никогда и нигде не бывал. Другой паспорт безымянный. Имя, фамилию и отчество впишешь сам. На первый паспорт есть железнодорожный билет до Москвы. Поезд через три часа. Поедешь налегке. Сойдёшь на любой станции, какой пожелаешь. Потом в безымянном паспорте впишешь данные, какие захочешь, купи билет на самолёт и лети, куда хочешь. Но помни, он одноразовый. Потом сделай себе нормальный, легальный. Это чтобы тебя не нашли. Вероятности сто процентов дать не могу, но искать будет трудновато. Все деньги, которые ты наскрёб – твои. Мне они не нужны. Под своей фамилией больше никогда и нигде не появляйся. Я бы советовал тебе изменить физиономию. Пластика не помешает. Тут тебе деньги и пригодятся. Кстати, их не так уж и много. Сам знаешь. Всё это стоит денег. Свобода даётся легко, никогда не ценится, но обходится дорого. Можешь считать, что ты через три часа умрёшь. Так понятнее? Думаю, что Веронику и сына ты нашёл. Счастливая женщина. Сильная женщина. Смелая женщина. Потому что любит тебя. Цени это. И люби, как любишь. Если разлюбишь – потеряешь её. Это я тебе обещаю. Понял?» Максим держал в руках конверт, и обалдело слушал Хозяина. Такого варианта он не предполагал. Не понимал он одного. Он знал, что из их системы так никто не уходил. Уходили совсем не так. Не было билетов и паспортов. В основном, выдавались справки. О собственной смерти родственникам. Казённые похороны и обеспечение семьи ежемесячным пособием. С чего, вдруг, ему такое благо? «Я всё понял. Только объясни мне, если не секрет. Почему мне сделали исключение?» - спросил он Хозяина. Тот слегка нахмурился и ответил: «Исключение для тебя сделал я. Ты же никому о нашем разговоре и своём решении не говорил? Вот и я ни с кем не делился. Так что и решение убивать тебя или не убивать, принимал я и только я. Вот и решил тебя не убивать. И не потому, что тебе я как-то симпатизирую или ценю твои заслуги. Нет. Ты выполнял работу, и тебе за неё платили. Ты относился к этому хорошо, да и меня упрекнуть в чем-то серьёзном по отношению к тебе вряд ли можно. Сказать, что пожалел твою жену и сына? Тоже нет. Я. Знаешь ли, никогда не испытывал чувства жалости. Я просто не могу его испытывать по природе своей. Это первое. Второе. Откуда взялась сумма в сто пятьдесят тысяч «зелёных»? Хм… Ну, это очень просто. Я знал, что у тебя не больше восьмидесяти может набраться. Если бы ты принёс мне сто пятьдесят, я бы понял, что тебя кто-то просто перекупил. На сегодняшний день ровно столько могли за тебя выложить несколько структур. Но ты эту сумму не принёс, да и по своим каналам я не нашёл подтверждения о твоих намерениях перебежать. Значит, виной всему твоя любовь к жене и сыну. Это второе. И третье. Почему для тебя исключение. Макс, слушай, а, может, тебе не надо этого знать? Может, не стоит об этом? Пойми, есть вещи, которые лучше не знать. Спокойнее спишь, и аппетит не пропадает. Ты уверен, что хочешь это знать?» Лицо хозяина стало бледным. Первый раз Максим почувствовал, в нём неуверенность. Нет. Он хотел знать всё. Любая, правда. Сегодня был день, когда всё это должно было выясниться и остаться в прошлом. Он опустил взгляд в пол машины и тихо сказал: «Говори. Я хочу знать всё». Хозяин отвернулся от него, опять достал сигару, закурил и сказал: «Хорошо. Всё так всё. Я знаю о Веронике всё. Как она родилась, где жила, что делала. Скажу больше. Я вносил в её жизнь перемены. Приближал к ней и удалял от неё людей, старался приблизить её к себе. Я хотел, чтобы она пришла ко мне сама. Но с самого детства с самого её рождения ты был с ней. Был в её душе, мыслях. Она этого не понимала, да и я старался, чтобы это понимание к ней не пришло. Мне была нужна эта женщина. Нужна духовно. Нужна физически. Нужна целиком и без остатка. Мне нужна была именно её живая энергия. Мне была нужна её живая плоть, которая должна принадлежать только мне. Мне была нужна её любовь. Но я всё время чувствовал, что всё это уже принадлежит другому. Тебе. Я нашёл тебя. Я старался делать всё, чтобы ваши дороги расходились. Но чем больше я старался развести ваши дороги, тем стремительнее вы стремились навстречу друг другу. Можно было бы просто убить тебя, вычеркнуть из её жизни. Но нет, это бы не помогло. Всё равно она мне не принадлежала бы в той мере, в какой она мне была нужна. Мне нужно было победить эту вашу взаимную любовь. Победить ваше стремление к целостности, которое и называют любовью. Я стоял на вашем пути столько, сколько мог. Сколько мной было искалечено и загублено человеческих жизней ради этого! Сколько крови… Какие испытания выпадали на ваши головы! Иногда мне казалось, что ещё немного, и вы умрёте. Так меня заносило в своём стремлении достичь цели. Но Он помогал вам. Он имел это право. Потому, что Зло и Добро всегда идут рядом. И иногда так переплетаются, что, порой бывает трудно отличить первое от второго. Как я изощрялся! Я старался никого не щадить, кто серьёзно мог помешать мне, добраться до её сердца. Но моя цель оправдала бы с лихвой все эти траты! Кто ты для неё? Что ты можешь ей дать? Ты всего лишь человек, слабый и смертный. А я… Ты даже себе не можешь представить. Какой бы энергией и силой я обладал! Какая власть пришла бы ко мне! Какое дикое удовлетворение от обладания этой победой! Ты даже представить себе не можешь! Это давний спор. Наша давняя с Ним борьба. Он опять сильнее оказался. Он силён Вами. Силён этой Любовью. Он именно Этим и силён. Мне это пока неподвластно. Такой шанс выпадает один раз в сто лет. Теперь опять ждать. Я снова его не использовал. Но с вами было очень тяжело. Ещё ни с кем так тяжело не было, как с вами. Я устал. Победа ваша. Наслаждайтесь. Но не растеряйте вашей силы. Ваша сила в вашей Любви. В любви с собой и с Ним. Она может всё. Говорю это тебе потому, что это уже ничего для меня и вас не изменит. Всё должно быть честно. Здесь не обмануть. Сегодня я опять проиграл. Но кто знает, кому повезёт в следующий раз? Кстати, вы – первые люди, которым я поведал об этом. Вы это просто заслужили. Вы это должны знать». «Значит, все несчастные случаи, все гибели в катастрофах тех, кто был с нами рядом, все заказные убийства и прочие смерти – это всё ты?! Так вот кто ты! Как же я раньше не догадался? Это ведь так просто… И Сергея, и Шамана тоже ты убил?» – почти закричал Максим, бледнея. Хозяин потянулся, выбросил недокуренную сигару в окно и ответил: «Макс. Разве дело в количестве? Всего не упомнишь. Скорее всего, конечно, я. Сергей? Он сам виноват. Не надо было лезть со своими подарками в мой сценарий. А Шаман? Шаман был опасен. Он мешал мне. Он пытался освободить тебя от меня. Но ему не хватало сил. И он начинал догадываться. Он должен был умереть». Молния ярости пробила Максима от макушки до самых пяток. Он резко напрягся, кулаки его сжались, скрипнули стиснутые зубы. Хозяин ловким движением нырнул правой рукой за полу пиджака, вытащил оттуда свой любимый «Стечкин» и положил его на приборную панель джипа. «Давай. Это легко, ты же знаешь. Я приму это от тебя. Ведь ты имеешь право. Убить, конечно, ты меня не убьёшь, но, по крайней мере, отомстишь за друга. Давай, стреляй, очередью, как в тире, помнишь?» – вдруг закричал Хозяин. Да. Он помнил, как они раз в неделю ездили в тир стрелять вместе. Это было интересное соревнование. Это захватывало. Он почувствовал, как его рука машинально потянулась к пистолету. Им овладевала злость и ненависть. Он повернул голову и посмотрел Хозяину в глаза. В них, как ему показалось, горела слабая надежда. Он вспомнил слова Шамана. Его последняя с ним встреча. Помнил, как он сказал ему: «Никогда не смывай кровь кровью. От этого только крови больше будет и убавится доброго. Злого же прибавится. Ничего нельзя брать, не давая взамен. Заберёшь чью-то жизнь, отдашь свою. Или жизнь близкого тебе родного человека. Помни, всё вокруг живое. Даже то, что не дышит на первый взгляд». Злость ушла. Ушла так же внезапно, как появилась. Ему стало легче, свободнее. Он вздохнул. Вздохнул глубоко. И уже спокойно сказал: «Нет. Я не буду больше убивать. Хватит. Ты боялся его, поэтому убил. Если я в тебя выстрелю, значит, я буду бояться тебя. А я тебя не боюсь. Подыхай сам в своей роли. Ты противен мне, не смотря на то, что силён. Впрочем, я тебе благодарен. Ты придал моей жизни ни с чем не сравнимый привкус. Забери теперь этот привкус себе обратно. Прощай». С этими словами Он достал из кобуры свой «Стечкин» и положил его рядом с пистолетом Хозяина. Потом он захотел выйти из машины, но Хозяин схватил его за руку и удержал: «Постой, Макс, погоди. Всё. Больше провокаций не будет. Не достать мне тебя уже никак. Моим ты уже не будешь, видимо. Куда собрался? Всё-таки тут хоть и не густой, но лес. Идти далековато. На поезд так тебе не успеть, а ехать надо. Тебя ведь где-то ждут жена с сыном. Живите долго и счастливо, родите себе ещё дочку. Зачем красивые жесты? Сейчас я отвезу тебя домой, соберёшь необходимые мелочи, и помчимся на вокзал. Ты почти у финиша. Ты победил. Вы победили. К чему выпендриваться, тем более, когда у тебя ещё будет за личного шофёра сам Дьявол?» Он рассмеялся. Максим посмотрел на него. В принципе, он был прав. Всё ясно, ведь. Он посмотрел на часы. До поезда оставался час с небольшим. Максим закрыл дверь и кивнул. Хозяин завёл двигатель, джип развернулся, и они поехали. Хозяин повернул голову, посмотрел на Максима и сказал: «Оставь мне, пожалуйста, свой портфель, со всеми документами, касающимися конторы, а также свой мобильный телефон. И зажигалку свою. А свой пистолет ты уже мне отдал. Это мне останется на память. Договорились?» Максим кивнул и включил магнитофон. Гарик Сукачёв пел про далёкие, прекрасные и дорогие ему края. Края с самой лучшей землёй, травой и воздухом. Края, где живут его самые дорогие и близкие люди. Края, в которые он хотел давно попасть, но мешало ему то, что билет туда невозможно нигде купить, хотя цена ему была всего лишь медный грош да простая копейка. Потому, что не всё продаётся. Счастье может и стоить дёшево, но его не купить. И, иногда, чтобы понять это, и одной жизни мало бывает… Спустя этот час с небольшим, он был в поезде. Хозяин помахал ему рукой, как только поезд тронулся, и крикнул: «Помни то, что я тебе говорил! Помни, в чём сила!» Он помнил. Он это уже никогда не сможет забыть.
Хозяин сидел за рулём своего стального коня. Всё закончилось здесь. Он чувствовал усталость. Как он устал с ними. Как он устал с Ним. Но он знал, что Этот спор не окончен. Кто знает, сколько ему продолжаться? Он и сам этого не знал. Время рассудит. Ему захотелось немного отдохнуть. Он очень вымотался за последнее время. «Надо взять отпуск», – с улыбкой подумал он. Он повернул ключ и завёл двигатель. «К Байкалу. Туда», – сам себе сказал он. И его «Гранд» повёз его от вокзала в сторону голубого озера. Он взял в руку мобильник и вызвал на связь офис. Приятный, обволакивающий голос Мариночки наполнил его ухо. Только за один этот голос и манеру говорить по телефону её стоило держать на должности секретаря. Он внутренне улыбнулся и сказал: «Мариночка, это я. У нас тут с Максом непредвиденное срочное дело. Нет, всё нормально. Нужно смотаться к одному человеку. В Улан-Удэ. Есть о чём пошептаться. Сейчас туда и направляемся. Так что вернёмся, скорее всего, только дня через два. Ага. Лучше Нас не беспокоить. Только в самом крайнем случае. Всё. Целую твои ручки. И ножки». За этим последовал, как обычно, его низкий смех. Мариночка кокетливо ответила своим звонким, льющимся смехом, он отключил телефон. Загадочная улыбка была на его губах. Усталая и загадочная.

66

Да. Как это было странно и непривычно. Хотя слово «непривычно» вряд ли уместно. Разве можно привыкнуть к смерти? К своей смерти? Ему было слегка жутковато. Он смотрел на свою фотографию, прекрасно выполненную на чёрном гранитном памятнике. Что его заставило прийти на это кладбище? Ведь здесь никто из его друзей, родных или просто знакомых похоронен не был. Ведь он ничего об Этом не знал. Почему он решил заехать сюда, на кладбище, где никогда до этого ни разу не был, спустя пять лет, находясь проездом всего несколько дней, по случаю, в своём бывшем Иркутске? Он не знал и не мог ответить на этот вопрос. Впрочем, он никогда себя об этом не спрашивал. Он смотрел на чёрный полированный гранит. С этого памятника смотрело открытое, улыбающееся лицо с грустными глазами. Это была его фотография. Даже сейчас, когда его лицо было довольно сильно изменено пластической операцией, можно было увидеть сходство. Выдавали глаза. Взгляд и манера смотреть. Правда сейчас у него во взгляде уже не было той неуёмной грусти, как раньше, но взгляд был тот же самый. Со стороны можно было подумать, что мужчина пришёл навестить могилу двоюродного младшего брата. Ниже фотографии, на граните была написана его фамилия, имя, отчество. Это была его прошлая фамилия. Прошлая жизнь. Прошлое имя. Прошлое отчество. Что есть имя? Имя человека есть всего лишь ценник. Ценник, который отражает ценность его жизни на этой земле. Человек не рождается с чистым ценником. На нём уже написаны цифры. Неоплаченные или переплаченные в прошлом. Отрицательные цифры говорят о задолженности человека. Перед Богом, конкретными людьми или обществом. Перед всем, что его окружает. Перед тем миром, в котором он живёт. Ноль говорит об оплате всех прошлых долгов. Положительные цифры говорят о том, что человек не только в расчёте за себя и своих близких, но и что он расплатился за другого, не успевшего ещё это сделать. Ведь всё находится в равновесии. Если кто-то недоплатил, переплатит другой. А потом тот, кто не доплатил ранее, в своём новом имени заплатит больше. Тот же, кто переплатил в прошлом за другого, заплатит только за своё настоящее. Пока каждый не научится платить только по своим счетам. Сразу и сполна. Да. Заплатит. Он заплатил. Только всё ли? Или что-то ещё осталось? Он этого не знал. Это не дано знать. Теперь у него другая фамилия, другое имя и отчество. Но жизнь была всё-таки та же. Хоть уже и другая. Поскольку память его всё оставила, как есть. И он будет с этим жить. Ему не будет ни легче, ни тяжелее. Он будет просто жить и всё. Ниже его фамилии, имени и отчества на граните были написаны даты рождения и смерти. Дата его смерти. Холодок пробежал по его спине между самых лопаток. Дата его смерти точно, до дня, соответствовала сроку, отпущенному ему Хозяином. Ровно месяц. Месяц, который Хозяин дал ему, на то, чтобы рассчитаться. Это был тот самый день. День, когда они последний раз разговаривали в лесу. Когда выяснили всё. «Трагически погиб. Скорбим о тебе», – так было написано на его памятнике. И чёрная роза, которую накрывала эта надпись. Почему-то с его могилой очень близко была расположена другая. Он медленно перевёл взгляд, и ещё больший холод сковал его спину, во рту стало сухо, а лоб покрылся холодной испариной. С аналогичного памятника, выполненного в таком же стиле и пропорции, на него смотрел Хозяин. Это были его глаза. Глаза, проникающие в самую душу. Это была его улыбка. Его волосы сливались с чёрным гранитом, и было такое ощущение, что из этого чёрного, полированного камня на тебя смотрит лицо с горящими каким-то тяжёлым огнём, глазами. Они были рядом. Они были вместе. «Трагически погиб. Скорбим о тебе», – такая же надпись. Словно эхо. И та же чёрная роза. И та же дата смерти. Тот же день. Почему? Он действительно погиб или… Но ведь он не может погибнуть. Тогда что? Или так же, как и он, оставил своё прошлое имя, родился заново? С чистого листа? Он ничего не знал о Хозяине. С тех пор как они расстались, он ничего не слышал о нём. Он ничего не слыхал ни о ком, кто был с ним тогда рядом. Что произошло, что случилось? Какое-то странное чувство им овладело. Нет, не сожаление и не жалость. Он вдруг, ощутил, что уже никогда не сможет быть рядом с ним. Что он ему дал? И смерть и любовь. Ведь, если бы не он, то, как бы сложилась вся его дальнейшая судьба? Впрочем, он тоже был составной частью его судьбы. Не другом, не врагом. Он был поворотом, дорогой, тропинкой, бездорожьем, лесом, пустыней, бродом, ямой, горой, или ещё чем-то в его судьбе. Смотря с чем сравнивать. Хозяин дал им возможность исчезнуть. Возможность оставить всё в прошлом. Уйти от него и связанного с ним прошлого. А, может, он дал себе эту возможность уйти, убежать от них? Спастись бегством от своей с ними жизни? «Вы его друг?» – услышал он сзади. В своих мыслях и размышлениях он не услышал и не увидел, как к его собственной могиле подошла девушка в чёрном платке, положила цветы и стала рядом. Ей было не больше двадцати семи. Тёмно-русые волосы выбивались из-под платка, её слегка овальное, немного полноватое лицо было бледным, а большие, красивые и выразительные серо-зелёные глаза были наполнены тихой, лёгкой грустью. От неё веяло спокойствием и добротой. Она чем-то была очень похожа на него. Даже не, сколько на него, сколько на его мать. Было какое-то ускользающее сходство. Но в чём оно именно выражалось, было трудно уловить. Как только он начинал искать эту конкретную схожесть, то это сходство исчезало. Но как только стоило оставить этот поиск, тут же возникало ощущение необыкновенной схожести. Так странно и необычно. Он испытывал такое в первый раз. «Да нет, не то, чтобы друг. Так, работали вместе. Когда-то. Давно», - ответил он ей. Ответил как-то неловко. Она застала его врасплох своим вопросом. А что он мог ещё ей ответить? Но кто она? Он видел её впервые. «А вы …» - начал он, но она его спокойно и тихо его прервала: «Я его сестра». «Разве у него была сестра? Я никогда не слышал об этом», - с нескрываемым удивлением спросил он её. «А он и сам не знал. У каждого человека есть брат и сестра. Или несколько братьев и сестёр. Просто многие этого не знают и не понимают. Но это непонимание не означает их отсутствие. Люди не догадываются, что в суматохе жизни они теряют их. Теряют совсем. Кому-то это понимание приходит раньше, кому-то позднее. И тогда они встречаются. Как встречаются любимые. Только любимые – это разные половинки, которые, соединяясь, образуют целое. А братья и сёстры – это одинаковые половинки, которые соединиться не могут, но оттого, что они находят друг друга, становится светлее, понятнее и легче. Это тоже счастье – найти свою одинаковую половинку. Найти себя в другом человеке. Открыть другого человека, как себя. Бывает, что никогда это понимание не приходит. И тогда этой встречи не бывает. Кому как дано. Вот ко мне это пришло несколько поздно, чем мне бы хотелось. Я бы хотела раньше. Но жалеть не о чём. Всё случилось так, как должно было случиться. На всё воля Бога», – ответила она. «А как они погибли?» – спросил он её. «Автокатастрофа. Такова официальная версия. Разбились на своей машине. Упали с горной дороги. Где-то в районе Байкала. Их тела так и не нашли. Только обгоревшая машина и немного личных вещей. Ехали на встречу к какому-то знакомому. Не доехали. Свидетелей, очевидцев, виноватых и прочих не нашли. Вот только то, что мне от него осталось» – сказала она. Голос её был ровный, грудной и немного низкий. Было видно, что ей трудно говорить об этом, но всё, что произошло, уже перегорело в её памяти и отболело в её сердце. Она достала из кармана обгоревшую зажигалку «Зиппо». Его зажигалку. Ту, которую у него попросил на память Хозяин. «А кто вёл машину? Брат?» – спросил он. «Нет, он», - ответила она, кивнув в сторону могилы Хозяина. «Понятно. Могу ли я вам чем-то помочь?» – спросил он её. Вопрос прозвучал как-то нелепо, неожиданно и странно. Она посмотрела на него с некоторым непониманием, удивлением и любопытством. Отрицательно покачала головой, медленно повернулась и пошла неторопливой, но уверенной походкой. Он повернулся и посмотрел на фотографии на памятниках. Алые, большие, красивые розы. Это она их принесла и аккуратно положила на гранит. Красное на чёрном. Откуда она? И почему он встретил её сейчас и здесь? У него было такое ощущение, что теперь он знал её всю свою жизнь. Действительно, сестра. Его сестра. Сестра-близнец, родившаяся гораздо позже его, но идущая по его дороге и рядом с его судьбой. Куда она уходит? Ему захотелось с ней поговорить. Остановить её и поговорить о том, кого она потеряла. О том, каким он был и каким остался в её памяти. Он повернулся, но девушки уже не было видно за оградами и памятниками. Он бросился за ней, но её нигде не было. Добежав до ворот кладбища, он увидел местного смотрителя. Но тот на его вопрос о девушке сказал, что никого похожего не видел. И добавил, что на могилы этих двух мужиков вообще никто не ходит. Но они почему-то всегда ухоженные. Смотритель это говорил шёпотом, оглядываясь, как будто боялся, что кто-то услышит их общую тайну. От служителя кладбища пахнуло запахом свежего перегара. Он неосознанно отстранился от смотрителя, дал ему хрустнувший новой бумагой полтинник и вышел за ворота. И внезапно ощутил какую-то лёгкость, словно оставил там, за воротами, что-то тяжёлое и мешающее, окончательно освободившись от всего этого прошлого.
Да, с того самого времени прошло пять лет. Он снова, волею судьбы, оказался проездом в Иркутске. И неведомая Ему рука привела Его сюда, на это кладбище, на котором Он никогда не был. Привела, как бы напомнив о том, что было с Ними в этой жизни. Ведь та жизнь, которой они жили сейчас, была обязана этой жизни, закончившейся здесь. Что же произошло за эти пять лет? В Его жизни, в жизни Их семьи многое изменилось и произошло. У Них родилась Дочь. Ей было уже три с половиной года. Сыну шёл десятый год. Они поселились в российской глубинке, обзавелись небольшим, но добротным домом. Был сад, огород и прочее хозяйство. Они остановились на земле. Жизнь шла под другой, уже ставшей привычной, фамилии. У Него была другая внешность. К этому привыкнуть было гораздо сложнее, чем могло показаться. И хотя хирург всё сделал виртуозно, всё равно ощущался дискомфорт. Когда каждое утро на тебя из зеркала смотрело чужое лицо. Когда в собственном сыне видишь себя в детстве, а внешнего сходства найти не можешь. Сходство было только в манере говорить, двигаться, в походке. Но лицо… Некоторое внешнее сходство можно было иногда уловить во взгляде. Это, с одной стороны, было едва уловимо, но,  с другой стороны, легко можно было заметить, если внимательно следить за мимикой и манерой вести себя. Осознавать данный факт было очень тяжело, когда в собственном сыне не видишь своего лица и общих черт. А Сын с каждым днём становился его копией. Он видел в Нём себя, вспоминал этапы своего взросления и становления. Только этапы эти его сын проходил раньше его по времени и гораздо жёстче. И Он старался помочь ему в этом, хотел смягчить эту жёсткость. Но упрямый, ершистый характер Его Сына и обостренное чувство несправедливости всё равно брали верх. И вновь и вновь раздавался глухой стук рукоятки грабель, на которые наступал Его Сын с завидной настойчивостью, несмотря на все неоднократные и настойчивые предостережения. И снова на упрямом лбу сына оставались синяки Его собственной памяти. Впрочем, у каждого человека свои грабли и каждый наступит на них ровно столько, сколько ему дано. Так Они и жили. Спокойно, размеренно и тихо. О прошлом никто не вспоминал, поскольку об этом знали только Он и Она. Потрясения не тревожили их. Да Им и не хотелось больше этих встрясок. Доза жизненного адреналина была достаточной и больше его не хотелось. Всё прошлое начинало постепенно растворяться в их новой жизни. Прошлое не тревожит, пока его не вспоминаешь.
Казалось, что это было так давно. И с Ними ли всё это происходило? И было ли на самом деле? Может, это плод его фантазий? Рядом с Ним были Его Жена, Сын и Дочь. Они были рядом. Они были Вместе. Они смотрели на Него и улыбались. Весело и беззаботно, как будто ничего и не было вовсе. Как будто так было всегда. Всю Их жизнь. В Его лицо дул лёгкий, свежий, но настойчивый ветер. Дул, незаметно и тихо унося Его от воспоминаний прошлого и постепенно перенося к настоящей, теперешней реальности. Возвращая к жизни.

«А всё-таки, Сын и сейчас похож всё равно на тебя. Дочка, – вылитая мама, а Сын – вылитый ты!» – услышал Он как-то за спиной негромкий, но необыкновенно твёрдый, решительный и до боли в сердце знакомый голос. Голос, который он слышал последний раз, пять лет назад. От этого неожиданного голоса Он вздрогнул и оглянулся. Сзади него проходил мужчина. Ему было не больше сорока пяти или пятидесяти лет. Мужчина проходил мимо, и, немного задержавшись, посмотрел на Него. Прохожий был черноволос, его волосы были длинными, собранными резинкой в тугой хвост. Одет он был в джинсовый костюм. На ногах красовались сапоги-казаки. Лицо было смуглым. Губы слегка улыбались непонятно и загадочно самыми уголками рта. Но это была совсем не загадочная улыбка флорентийки Джоконды. Что-то было дьявольское в этой улыбке. Глаза… Глаза его словно раздевали своим мимолетным взглядом. Взгляд проникал в самую глубину, и от него становилось как-то неуютно, словно они узнавали самые сокровенные мысли и желания. За полой куртки он нёс маленького чёрного котёнка, который щурился, глядя своими ясными голубыми глазками на солнце. На мгновение Ему показалось, что глаза у прохожего разного цвета. Ещё Он подумал, что этот мужчина похож на Хозяина. И что он его видит далеко не в первый раз. Незаметно для себя Он обнаружил, что смотрит вниз, себе под ноги. Когда Он поднял глаза, то уже не увидел прохожего - он исчез. Словно испарился. Остался лишь едва уловимый, уносимый ветром, слабый серный запах. И тихий, словно туманное эхо, вкрадчивый смех, доносившийся из ниоткуда. А, может, его и не было вовсе? Может, Ему Это всё показалось? Возможно. Если бы не одно обстоятельство - Его руку что-то согревало. В ней было нечто тёплое. Он посмотрел и увидел листок. Листок, который Он держал в своей руке. Листок, который, как потом оказалось, принесла когда-то Его Дочь. Но только листок этот был уже совсем другим - пожелтевшим от времени, немного смятым и вытертым, а текст на нём в некоторых местах выцвел, но был ещё вполне читаем. Он был тёплым, словно согревал руки, перенося тепло всё дальше и дальше, донося его до самой глубины души.
Он держал листок в своих руках.
Рядом стояла Она, обнимая одной рукой Мальчика, а второй рукой Девочку. Они смотрели на этот лист, и каждый читал сам, но было такое ощущение, что слова слетали не с этого послания, а звучали из сердца каждого.
И слова эти были такими:

«_________________________________ Глава 13
В третий раз иду к вам: при устах двух или трех свидетелей будет твердо всякое слово.
Я предварял и предваряю, как бы находясь у вас во второй раз, и теперь отсутствуя пишу прежде согрешившим и всем прочим, что, когда опять приду, не пощажу.
Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне: Он не бессилен для вас, но силен в вас.
Ибо, хотя Он и распят в немощи, но жив силою Божиею; и мы также, хотя немощны в Нем, но будем живы с Ним силою Божиею в вас.
Испытывайте самих себя, в вере ли вы? Самих себя исследывайте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть.
О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны.
Молим Бога, чтобы вы не делали никакого зла, не для того, чтобы нам показаться, чем должны быть; но чтобы вы делали добро, хотя бы мы казались и не тем, чем должны быть.
Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину.
Мы радуемся, когда мы немощны, а вы сильны; о сем-то и молимся, о вашем совершенстве.
Для того я и пишу сие в отсутствии, чтобы в присутствии не употребить строгости по власти, данной мне Господом к созиданию, а не разорению.
Впрочем, братия, радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомысленны, мирны, - и Бог любви и мира будет с вами.
Приветствуйте друг друга лобзанием святым. Приветствуют вас все святые.
Благодать Господа (нашего) Иисуса Христа, и любовь Бога (Отца), и общение Святого Духа со всеми вами. Аминь».

Так вещал Святой Апостол Павел в Новом Завете Господа нашего Иисуса Христа во Втором послании к Коринфянам.
И так он извещал о скором Пришествии и Страшном Суде. Таким было его наставление и благословение...


…а эскалатор летел вверх. Мелькали ступеньки, оставляя там, внизу всё прошлое и ушедшее. Ступени несли стоящих на них людей, которые были полны решимости подняться до самого верха, до Пика. Никто не оглядывался и не смотрел назад. Никто не смотрел вниз. Их взгляды были устремлены вверх, к Пику. К Пику Нашей Жизни. Ибо лишь тот поднимется к Пику, кто будет прощён. А прощён лишь тот будет, кто сам прощает.






       П О С Л Е С Л О В И Е


«...человек рождается на свет голеньким, маленьким, слабеньким; человек долго остаётся таким, а внутри - на всю жизнь, до конца. Мир безжалостен и агрессивен, мир хищен. Человек вынужден защищаться; человек учится обороняться и нападать, каждый по образцам других и каждый по-своему.
Все следы пережитого остаются в нас, и все превращаются в подсознательные прогнозы, в вероятностные модели будущего, в мыслеобразные готовности, выражающиеся в тонических нервномышечных напряжениях, явных и скрытых... Эти готовности и рождают будущее, эти модели его и строят.
Каждый по образцам других и каждый по-своему насторожен и забронирован, скручен и заворочен, стиснут и заколочен в себя-самого... Характер рисует себя изнутри своими преобладающими состояниями, впечатывает их в мускулы, в сухожилия, в связки и в складки кожи - и когда, наконец, изображение проступает наружу - это уже не просто характер: это дневник здоровья, превратившегося в болезнь; это история жизни и книга смерти, это судьба...»
(В. Леви)



       
       *********************************



Автор не берёт на себя смелость утверждать, что все вышеприведенные события и персонажи с их эмоциями, ощущениями и действиями, являются вымышленными. Совпадение в той или иной степени не может быть случайным. Все мы похожи друг на друга в своём различии, как и тот факт, что отличаемся друг от друга своей похожестью. Но независимо от этого сходства и различия, каждый идёт по своему пути. И кто знает, где этот путь начинается и где он закончится? Может, он начинается там, где мы схожи, а заканчивается там, где мы отличаемся? Альфа и Омега. Что начало и что конец? А, может, наоборот? Или всё идёт по кругу? Начало и конец сходятся в одной точке? Но каждому в, этой жизни, даётся его новое начало в зависимости от окончания его прошлого. Поэтому прошлое наше совсем и не прошлое, а продолжение настоящего. А наше настоящее есть продолжение будущего. Убегая от своего прошлого, мы лишаем себя возможности иметь будущее. А если нет будущего, зачем тогда было прошлое? И является ли тогда наше настоящее будущим для прошлого, если у этого настоящего нет будущего…


ноябрь 1999 – ноябрь 2000 г.