И снова о Раскольникове отрывок из романа

Он  спешил. 
   Многоликий,  многонациональный  Невский  в  девять  утра  отдавал  скукой  и  заброшенностью:  ни  туристов,  ни  спешащих  по  делам  горожан,  ни  городовых  в  подмороженных  куртках  и  в  фуражках  с  красным  околышем,  сторожащих  покой  иностранцев.
   Он  спешил.  Не  разбирал  дороги.  Старался  аккуратно  ступать  в  лужи,  чтобы  не  заляпать  грязевыми  разводами  джинсы,  но  не  сбавлял  темп,  чувствовал  что  опаздывает.  Не  будь  он  Григорием  Сосновским,  в  простонаречье  Сосной.  Мимо  промчалась  «BMVуха»,  обдав  его  волной  лужевой   воды,  так  что  как  не  берегись,  а  осенью  в  Петербурге  джинсы  в идеальной  чистоте  не  сохранить.  Осмотрев  последствия,  Сосна  громко  выругался  матом,  раздраженно  топнул  ногой,  чем  вызвал  новый  взрыв  брызг.
- Молодой  человек, ведите  себя  прилично.  -  сделала  ему  замечание 
бабушка,  одетая  в  «евростиле»,   просеменившая  мимо  в  подземный  переход.  Он  последовал  за  ней,  на  ходу  доставая  из  кармана  курки  пачку  «Пал  Мел».  Перед  встречей  стоило  принять  расслабляющего.  Разговор  предстоял  тяжелый,  нервный.  Купил  в  ларьке  возле  Старой  Думы  пивка,  сбросил  с  горлышка  пробку  и  в  четыре  глотка  осушил  емкость.  Душа  расплылась  в  легкой  ненавязчивой  улыбке.  Мысли  избавились  от  нервной  дрожи.  Он  был  готов  к  встречи,  готов  к  словесным  баталиям.
   Он  спешил.  Миновал  реставрирующуюся  Старую  Думу  с  остановившимися  часами  -  она  подкрашивала  свой  обветшалый    красно-белый  мундир  с  ярлычком  «НА  СЛУЖБЕ  У  ЕЕ  ВЕЛИЧЕСТВА  РОССИИ»;  ювелирную  лавку  Ананова  с  обновленными  стеклянными  витринами,  за  которыми  выставлялись  напоказ  искусные  безделушки  из  золота  и  драгоценных  камней  с  родовым  клеймом;  банк  с  электронным  табло,  где   напротив  флагов  валютных  государств  светились  красные  неживые  цифры,  указывающие  длинным  западным  перстом  на  ту  яму,  куда  опустилась  империя,  превратившись  из  мирового  государства  во  второсортную  азиатскую  страну,  с  которой  продолжают  считаться  лишь  только  по  инерции.
   Человек  его  ждал  и,  хотя  Сосна  задерживался  на  две  минуты,  ожидающий  не  проявлял  признаков  нетерпения.  Затянутый  в  джинсу,  в  черной  кожаной  куртке  «а  ля  пилот»  и  в  лакированных  туфлях  (как  ему  удается  по  такой  погоде  сохранять  первородный  блеск).  Сосна  знал,  что  где-то  поблизости  припаркован  автомобиль,  где  мужика  в  джинсе  и  коже  дожидается  братва,  готовая  в  любой  момент  при  обострении  ситуации  вступить  в  бой,  на  защиту  своих  криминальных  интересов,  поэтому  раздражать  ожидающего  Сосна  не  собирался.  Окинув  внимательным  взглядом  окрестности,  он  заметил  «BMV»  цвета  металлик,  тот  самый,  что  причинил  сосновским  джинсам  массу  неприятностей,  где  за  тонированными  стеклами  угадывались  быки.
- Ты  опоздал.  -  сурово  заметил  Кожаный.
- Я  задержался.  Мне не  удалось  вовремя  …  -  попытался 
оправдаться  Сосна.
Кожаный  отмахнулся.
- Меня  это  не  колышит.  Ты  притаранил?
Улыбка  растерянности  сбежала  с  лица  Григория  Сосновского.
- Нет.  Мне  не  удалось  наскрести  таких  денег.
- Это  твои  проблемы.  Ты  должен  был  оплатить  партию  еще  неделю 
назад.
- Ты  пойми,  наркоту  застучали.  У  меня  ее  уже  нет.  Денег  за  нее  я  не 
выручил,  а  три  штуки  зелеными    мне  так  быстро  не  собрать.
Сосна  постарался  облачить  свой  голос  в  одежды  уверенности.
- Дай  еще  недельку.  Я  достану  сумму  и  все  тебе  верну.
- Через  семь  дней  от  твоего  хера  останутся  одни  воспоминания.  В 
общем,  так.  Через  неделю  ты  вернешь  десять  штук  зеленью.  И  не  вздумай  меня  наколоть.
Кожаный  простужено  чихнул  и  утер  нос  ладонью.
- Я  не  смогу  достать  столько  денег  ...  -  запричитал  Григорий.
- А  какое  мне  до  этого  дело.  Ты  должен  бабки,  ты  обязан  их  вернуть. 
Ты  должен  был  три  штуки.  Время  идет,  цены  растут.  Так  что  не  трахай  мне  мозги.  Вернешь  десять  тысяч,  и  никаких  вопросов  к  тебе  больше  не  будет.  Гуляй  -  свободен.
- Откуда  мне  зять  такую  сумму?
- Укради.  Убей  кого-нибудь.  Это  твоя  проблема,  но  если  через  неделю 
десяти  штук  не  будет,  ты  у  меня  будешь  шлюхой  работать.  Жопу  гомосам  всяким  подставлять.
- Слушай.  Войди  в  мое  положение.  Деньги  я  верну,  но  ...
Кожаный  не  стал  его  слушать.  Развернулся  и  потопал  в  сторону 
автомобиля,  который  дожидался  его,  позевывая  мотором.
Сосна  устало  опустился  на  скамью,  возле  фонтана  у  Казанского,  и   
задумался.  Страшно  захотелось  закурить.  Горло  горело,  словно  облитый  серной  кислотой  мусоропровод,  а  организм  требовал  алкоголя,  чтобы  успокоить  разум,  дрожащий  в  нервных  судорогах,  пытающийся  найти  единственное  верное  решение.  Хотелось  отвлечься  и  не  думать  сегодня  о  том,  где  достать  денег,  кого  убить,  чтобы  надыбыть  десять тысяч  зеленых  президентов.  Но  разум  не  успокаивался,  с  бешеной  энергией  анализировал  ситуацию,  пытаясь  помочь  новому  Раскольникову  отыскать  свою  бабульку  -  процентщицу,  проверить  себя  и  ссудить  кровавыми  деньгами.
   Он  думал  об  этом  уже  полгода,  строил  планы,  рисовал  в  приболевшем  воображении  картины  будущего,  каким  он  видел  его,  и  все  пытался  решиться  сделать  этот  последний  ответственный  шаг,  за  которым  либо  пропасть  и  смерть,  либо  каменный  мешок  и  тяготы  зоны,  либо  гусарское  галифе,  вино,  женщины  и  героин,  но  все  время  что-то  останавливало  его,  не  давая  совершить  непоправимое.
   Когда  родилось  это  чувство,  когда  детскую  преданность  родителям  пробили  первые  ростки  ненависти?  Быть  может  тогда,  когда  он  произнес  свои  первые  стихи  матери,  пытаясь  поделиться  с  ней  радостным,  долгожданным.  Ему  было  четырнадцать  лет.  Он  начал  читать  навзрыд  не  по  детски  мудрые  стихи,  а  она,  лишь  только  он  выпалил  последнее  слово,  отмахнулась от  него  как  зудящего  комара  и,  не  отрываясь  от  телевизора,  язвительно  заметила.
- Лучше  бы  уроками  занимался,  чем  стишонки  кропать.
Обида.
В  тот  же  день,  вечером,  отец  перевернул  всю  его  комнату 
в  поисках  крамольных  стихов.
«При  здоровых  помыслах  -  здоровый  дух!»  -  навязывали  родители  ему 
своё  мнение.
Они  держали  его  за  «ЛОХа»  («ЛОХ»  -  Лживое  Обленившееся  Хамло)  - 
простачка,  дурачка,  идиотика,  который  приносить  может  лишь только  огорчения  и  проблемы,  не  заботясь  о  чувствах  и  спокойствии  родителей.  Мало  уделяли  ему  времени.  Отец  был  поглощен  своими  театральными  делами,  редко  появлялся  дома,  а  мать  старалась  заботиться  о  семье  сугубо  в  своем  понимании  смысла  этого  слова.  Нередко  возникали  конфликты,  часто  вскипали  скандалы,  перерастающие  в  рукоприкладство  между  мужским  населением  семьи,  и  что  самое  неприятное,  Григорию  приходилось  жить  с  постоянной  мыслью,  никуда  не  исчезающей  о  том,  что  своей  жизнью  он  обязан  родителям  и  должен  с  ними  за  это  расплатиться.
   Идея  «УБИТЬ»    родилась  полгода  назад.  Мать  уехала  на  дачу,  а  отец  завалился  под  вечер  домой  с  двумя  ****ями.  Одну,  по  его  словам,  он  захватил  для  сына.  «Пусть  поучится  сосунок».  Тогда  Гриша  ушел  и  всю  ночь  бродил  по  улицам,  благо  была  весенняя  ночь,  и  воздух  был  теплым.
- Парень,  не  мог  бы  ты  нас  сфотографировать?  -  спросил  незнакомый 
мужике  лет  тридцати,  протягивая  фотоаппарат.  Позади  него  ухмылялась  захмелевшая  девятнадцатилетняя  девчонка,  которую  он,  по  всей  видимости,  снял,  запудрив  мозги  своими  деньгами.
- Вали  отсюда,  толстосум.
- Не  хами,  сосунок.  А  то  грязь  своим  хлебальником  жрать  будешь.  -  в 
глазах  мужика  зажглась  звезда.
Почему  незнакомец  не  набил  ему  морду,  Сосна  понять  не  мог.  Он  вел 
себя  нагло,  развязано,  совсем  не  так  как  принято  разговаривать  с  хозяевами  жизни,  и  остался  цел,  а  мужчина  с  девятнадцатилетней  соплюшкой  удалялся  в  сторону  собора,  что-то  гневно  объяснял,  размахивая  руками.
Пора  идти.  От  сиденья  на  скамейке  дела  не продвинулись  ни  на  дюйм.
Сосна  поднялся  и  двинулся  в  сторону  метро.  Ступал  медленно, 
размышляя  о  сложившейся  ситуации  на  каждом  шагу. 
   У  метро  «Канал  Грибоедова»  всегда  было  не  протолкнуться.  Толпы  не  выспавшихся,  голодных,  измученных  знаниями  студентов  торопились  в  ФИН.ЭК.  и  в  Герцовник,  как  они  сами  по  простому  называли  эти  два  высших  учебных  заведения.  Сосну  чуть  было  не  сбил  сумасшедший  паренек,  выскочивший  сквозь  толпу,  осаждающую  единственную  скучную  дверцу,  работающую  на  вход  в  метро.  Ужасная  давка.  Не  на  жизнь,  а  на  смерть.  Жалкая  потуга  повторить  Ходынку.  Люди  давили  друг  друга,  не  забывая  при  этом  шарить  у  соседей  по  карманам,  сминали  ребра  товарищей,  впечатывали  старушек  и  убогих  в  закрытые  стеклянные  двери.  Словно  дикая  насмешка  над  исстонавшимися  людьми  четыре  стеклянные  двери,  из  которых  открыта только  одна  и  люди  давились,  насиловали  друг  друга,  раздражались  и  готовы  были  разорвать  в  клочья  первого  попавшегося  метрошного  человека.
   Паренек  выскочил,  расталкивая  всех,  и  бросился  бежать.  Вслед  за  ним  смерчем  явился  человек  в  камуфляже.  Он  сбил  с  ног  беглеца,  навалился  на  него  сверху  всем  грузом  своего  тела  и  бронежилета,  заломил  руки  за  спину,  застегнул  браслеты,  вскочил  и  рывком  поднял  за  сцепленные  руки  паренька  прилично  одетого,  но  чумазого  -  печать  слякотного  асфальта!
   А  Гриша  Сосновский  спешил  ... 

   2

   Чечено  -  кавказцев  он  ненавидел,  и  родилась  эта  ненависть  не  вчера.  Ненавидел  люто,  до  скрежетания  зубов  и  вскипания  крови,  ненавидел  до  сумасшествия  и  затуманивания  разума.  Полтора  года  назад,  когда  чеченский  выродок  затеял  пьяное  лапанье  тисканье  его  девушки  в  темном  углу  ночного  паба,  разразилась  драка,  из  которой  кавказец  попал  прямехонько  на  операционный  стол,  на  Литейный,  с  ножевым  ранением,  кто-то  пырнул  под  шумок,  а  Гриша  Сосновский  проторчал  всю  оставшуюся  ночь  и  половину  следующего  дня  в  ближайшем  отделении  милиции,  где  проходило  дознание.  Ночь,  проведенная  в  милиции,  капнула  последней  грамм  раздражения  на  расшатанные  нервы  Григория,  пока  еще  не  Распутина.  Он  вспомнил  все  -  неуравновешенное,  наглое,  зарывающееся  поведение  кавказцев,  спустившихся  с  гор  на  вольные  хлеба,  и,  если  там  за  такое  поведение  по  местным  законам  гор   им  полагалась  смерть,  по  всем  понятиям,  то  здесь  в  промозглом  ветреном  Петербурге  им  все  сходило  с  рук,  лишь  бы   «зеленые»  шуршали,  перекочевывая  из  карманов  «детей  гор»  в  бездонные  карманища  милицейских  и  административных  чиновников.  Они  заполонили  все,  постепенно  вытесняя  русское  большинство  из  всех  торговых  и  криминальных  структур.  На  их  головы  коренные  жители  русских  городов  ссыпали  все  мыслимые  и  немыслимые  обвинения,  и  многие  из  них  были  документально  подтверждены,  на  что  городские  главы  мало  обращали  внимание,  чем  вызывали  новый  всплеск  «кавказофобии».  Надо  отдать  должное  и  вечно  небритым  представителям  кавказской  национальности.  Они  либо  вообще  не  обращали  внимания  на  коренных  граждан  великорусских  городов,  принимая  их  за  мелких  рыжих  насекомых,  стоящих  на  эволюционной  лестнице  в  самом  низу;  либо  вели  себя  по  отношению  к  ним  откровенно  враждебно,  позволяя  себе  все,  что  не  могли  себе  позволить   на  далекой  жестокой  горной  родине.
   Сосна  полностью  разделял  всеобщую  ненависть  к  чечено  -  кавказцем.  Его  коробило  каждый  раз,  когда  в  людных  местах  лицом  к  лицу  он  сталкивался  с  «черными»:  в  кабаках,  в  ночных  клубах,  магазинах  и  только  лишь  для  одного  человека  он  делал  исключение.  Дядя  Ашот.  Ашот  Хачатурович  Саваньян,  сосед  по  лестничной  площадке,  осел  в  Ленинграде  после  войны  с  ампутированной  левой  рукой  и  добрым  солнечным  сердцем,  не  израненным  тяготами  окопной  военной  жизни.  Этим  сердцем  он  радовал  Гришу  с  самого  детства,  нянчил  и  воспитывал.  Именно  с  ним  столкнулся  лицом  к  лицу  младший  Сосновский,  возвращаясь  со  стрелки  с  Кожаным.  Дядя  Ашот  спускался,  кряхтя,  по  лестнице,  цепляясь  левой  рукой  за  перила,  а  Сосна  торопился  подняться  в  дом,  в  свою  относительную  крепость.  Дядя  Ашот  хотел  заговорить  со  своим  воспитанником,  поделиться  переживаниями,  испросить,  куда  же  катиться  страна,  что  делать  и  как  же  жить  дальше,  но  встретил  враждебность.  Сосна  отмахнулся  от  старика,  рявкнул  на  него: «Тороплюсь!!!»  с  темя  восклицательными  знаками  и  скрылся  этажом  выше,  оставив  дядю  Ашота  в  недоумении  и  расстройстве  чувств.
   Квартира  оказалась  пуста.  Покинута.  Родители  даже  не  удосужились  написать  записку,  поставить  родного  сына   в  известность,  куда  они  изволили  отбыть.  И  в  этом  явственно  проявлялось  их  наплевательское  отношение  к  отпрыску,  политика  «не  замечания».  Сосна  заскрежетал  зубами  и  ударил  со  злости  кулаком  по  холодильнику.  «Убить!  Убить!  Убить!»  -  единственное  верное  решение,  созревшее  в  уставшем  измотанном  мозгу  молодого  человека.  Он  носил  в  себе  эту  мысль  в  полтора  года,  грел  ее,  как  согревают  любимую  женщину,  холил,  вычесывал  все  лишнее,  извлекал  ненужное,  чтобы,  проведя  отсев,  привести  мысль  к  лаконичному  решению  - «Убить!».  Вопроса:  «За  что?»  не  возникало.  С  этим  он  уже  решил  все  давно.  Он  знал  «за  что».  За  отчужденность  и  непонимание,  за  откровенную  враждебность  ко  всем  начинаниям  сына  и  за  смешное  чувство  превосходства  над  ним;  за  откровенный цинизм  в  словах  и  действиях;  за  неприкрытую  фальшь  и  высокомерную  интеллигентность  -  за  все  это  он  приговорил  их.
   Сосна  знал,  где  найти  предков.  Знал,  где  они  скрываются  от  него.  Знал,  куда  они  спрятались,  и  никуда  они  от  него  не  денутся.  Не  стоит  торопиться  в  действиях.  Если  уж  вы  решились  прикончить  домашнюю  гидру,  то  она  может  подождать  пару  минут,  а  рыцарь  за  это  время  сумеет  все  взвесить  и  решить:  какое  оружие  избрать,  чтобы  взмахом  одним  пресечь  порочную  жизнь  гадины.  А  для  ясности  мысли  можно  и  опрокинуть  по  стопочке.
   Початую  бутылку  водки  он  откапал  в  своем  шкафу,  и,  хотя  прятать  ее  было  не  от  кого  (родители,  игнорируя  сына,  игнорировали  и  его  вкусы),  он  возымел  привычку  хранить  содержимое  своего  бара  в  бездонном  шкафу.  Оболванил  горлышко,  свинтив  колпачок,  и  щедро  наплескал  в  бокал  для  вина  прозрачной  ядреной  жидкости.  Губы  сжались  в  убийственном  оскале,  и  водка  отправилась  в  путешествие  по  пищеводу,  сжигая  все  на  своем  пути.  Сигарета  задымилась  в  дрожащих  руках.  Затяжка  за  затяжкой  он  высасывал  никотин  их  хрупкого  бумажно-табачного  сооружения. «Эх,  героинчику  бы  для  твердости  руки!».  Взглянул  на  себя  в  зеркало  и  ужаснулся.  На  Сосну  из  зазеркального  мира  взирал  чужой,  страшный,  мертвенно-бледный  человек,  с  непреклонной  решимостью  в  глазах  и  руках. «Но  ведь  я  еще  ничего  не  сделал!»  -  вскричал  он  душой,  а  разумом  осознал,  что  без  всяких  угрызений  совести  он  переступит  через  жизни  ненавистных,  но  родных  родителей.  И  рука  не  дрогнет,  свершая  акт  убийства.
   Топор  -  идеальное  средство  для  решительных  людей!  Палач  использует  топор  при  приведении  приговора  в  жизнь.  Приятно  почувствовать  себя  судьей  и  палачем  в  одном  разуме.  Оружие  выбрано.  Да  здравствует  оружие!  Теперь  нет  никаких  сомнений  на  пути  к  цели.  Ничто  не  мешает  поразить  жертву.
   В  винный  бокал  нацедил  на  полпальца  водки  и  разом  опрокинул  ее  в  себя.  Хотелось  нажраться.  Нажраться  в  драбадан,  в  предпоследний  раз  перед  решительным  коварным  ходом.  Как  правильно  разыграть  комбинацию,  чтоб  и  цели  достичь,  и  сухим  без вони  из  помойки  выбраться.  Сосна  скользнул   поплывшим  взглядом,  о  котором  обычно  говорят  «не  в  фокусе»,  по  интерьеру  своей  комнаты:  по  книжным  полкам,  покрывающим  одну  из  стен  с  яркими  разнообразными  корешками  -  собрание  сочинений  Стругацких  возвышалось  рядом  с  полным  циклом  Айзека  Азимова  о  психоисторике  Шелдоне,  две  книги  Бушкова  соседствовали  рядом  с  Адвокатом,  Журналистом  и  Сочинителем  Константинова; «Мастер  и  Маргарита»  Булгакова  распивали  изящную  словесность  вместе  с  «Войной  и  мир»  Толстого  -  вторую  стену  украшал  пушистый  индийский  ковер  с  атрибутами  сказочного  арабского  сюжета;  широкая  застеленная  тахта;  дорогой  «Панасоник»  -  видео двойка;  письменный  стол  и  ...
   Потянуло  на  прошлое.  Ностальгия.  Вспомнить  то  время,  когда  не  было  водки,  жуткой  головной  боли,  когда  еще  не  проснулась  ненависть  к  родителям  ...  ничего,  только  лишь  беззаботное  счастье  и  радость.  Ты  сам  выбрал  себе  судьбу.  Сам  вступил  на  дорогу,  теперь  не  на  кого  жаловаться.  Во  всем  виноват  сам.  С  нижней  полки  из-под  стекла  ему  улыбалось  прошлое.  Школа.  Класс.  Бывший  его  класс  и  бывшая  его  школа,  из  которой  на  девятом  году  обучения  он  был  исключен.  Вот  они  -  его  старые  друзья  детства:  Ева  Александрова,  он  всегда  уважал  ее,  хотя  и  не  мог  контактировать  с  ее  конфликтным  характером,  а  ведь  когда-то  он  в  нее  был  тайно  влюблен  наивной,  детской  любовью,  а  вот  и  Оля  Кондрашка  -  Кондрашова  -  он  никогда  не  мог  найти  с  ней  общий  язык,  а  с  ней  никто  в  классе  общаться,  не  мог;  из  угла  фотографии  Сосне  улыбались  его  школьные  кореша  Коля  Леонтьев,  Белява,  Курлиев  Толя  по  кличке  Косточка.  Сколько  пива  было  вместе  выпито,  сколько  дел совершено  ...
   Некогда  рассусоливать.  Смерть  давно  уже  скребется  в  твои  двери.  Ты  слышишь  этот  странный  скреб,  и  ты  готов  принести  ему  жертву.  Сосна  поморщился.  Быть  может,  ему  все  это  мерещится,  но  время  пришло.  Поезд  ждет  своего  пассажира.  Палач  должен  успеть  к  месту  казни  и  вовремя  привести  собственный  приговор  в  жизнь.  Удар  топора  -  и  покатились  невинные  головушки  собирать  кровью  грязь.
   Пятьдесят  грамм  на  посошок,  чтоб  рука  тверже  стояла.  Принял  на  грудь.  Утер  спирт  рукавом  с  губ  и  шагнул  ...

   3

   Дорога  развязла.  Прокисший  грунт  сплывал  на  обочины,  образовывая  хлюпающие  чавкающие  лужи,  пройти  по  которым  не  представлялось  возможным,  не  увязнув  по  щиколотку.  Дорогу  по  обе  стороны  обступил  не  менее  грязный  мокрый  лес,  с  унылым  видом  созерцающий  свои  оголенные  ступни,  начисто  лишенные  травы.  Овраги  и  ямы,  вырытые  в  советско-финскую  войну  под  технику  и  пулеметные  расчеты,  теперь  с  каждым  новым  дождем  и  оползнем  заполнялись  мутной  глиняной  водой,  там  она  и  хранилась  до  полного  обморожения.
   Твердая  рука.  Твердое  сердце.
   Его  ноги  скользили.  Ботинки  зарывались  в  грязь.  Брюки  превратились  в  мокрую  тряпку,  пропитанную  разведенной  в  воде  землей,  но  даже  это  не  убавило  в  разгоряченной  душе  Григория  решимости.  Он  решился.  Его  ничто  не  могло  поколебать.  Он  совершенно  не  думал  о  том,  на  что  идет,  что  собственными  руками  он  собирается   уничтожить  свое  прошлое,  кроваво  расправиться  над  тем  самым  дорогим,  что  связывает  любое  человеческое  существо  пуповиной  с  Богом.  Убить  родителей.  Смотреть  широко  раскрытыми  глазами  на  их  страдания  и  их  мучительную,  кроваво  харкающую  смерть  -  в  этом  есть  что-то  извращенное,  противоестественное,  но  Сосновского  это  волновало  мало.  Он  думал  о  том,  что  сейчас  время  обеда  и  мать  подает  отцу  щавелевый  суп.  Отец,  обильно  всыпав  в  горячее  красного  перца,  наворачивает  его  без  особого  интереса,  пролистывая  вчерашнюю  газету  под  акомпонимент  очередного  бразильского  сериала. «Первым  нужно  казнить  отца,  -  решил  Сосна,  -  если  он  останется  жить  до  ...,  то  убить  мать  станет  невозможно  без  ненужных,  мучительных  осложнений».  С  двумя  одновременно  ему не  справиться.  В  его  душе  не  было  жалости.  Душа  распустилась  окончательно,  возвращение  к  прежней  невозможно.  Она  окостенела  и  не  могла  шевельнуться.  Ей  стали  неподвластны  человеческие  порывы,  вымершие  за  ненадобностью.  Сосна  хладнокровно  продумывал  каждую  деталь,  каждую  мелочь.  Ничто  не  должно  помешать.  Ничто  не  должно  подвести.  Никаких  осечек.  Пистолет  заряжен.  Порох  сух.
   Твердая  рука.  Твердое  сердце.
   Дорога  нырнула  вниз.  Идти  становилось  все  труднее.  Ноги  скользили  по  грязи.  Сосна  выбрался  на  обочину,  где  было  посуше,  и  почва  была  менее  подвижна,  не  стоило  бояться,  что  дорога  вырвется  из-под  ног  и  заживет  самостоятельной  жизнью  отдельно  от  тела.  Спуск.  Подъем.  Поворот  к  дому.  На  окнах  у  соседей  по  даче  висят  деревянные  щиты,  выказывая  запущенность  и  заброшенность  дома  до  следующей  весны,  когда  вернуться  люди  и  будут  сбиты  с  окон  щиты,  и  дом   заживет  своей  жизнью,  очнувшись  от  зимней  спячки.  Что ж  это  и  к  лучшему.  Никто  не  услышит  криков.  Никто  не  увидит  кровь.  Никто  не  придет  к  вам  на  помощь.  Сосна  шагнул  за  калитку,  вступил  на  территорию  смерти,  аккуратно  закрыл  за  собой  скрипящую  раму  с  натянутой  на  нее  металлической  сеткой,  и  направился  к  дому.  Приговоренный  имеет  право  на  пару  слов  перед  смертью. 
   Сосна  поднялся  по  ступенькам,  взялся  рукой  за  леденящую  металлическую  ручку  двери  и  ручка  ужалила  его,  полоснув  по  душе  кривым  ятаганом  правды  -  Отцеубийца!  Он  увидел  отчетливо  в  дверной  древесине  свое  отражение:  молодое  мужественное  лицо,  изуродованное  каиновой  печатью.  Он  понял,  что  никогда  в  жизни  не  смоет  с  себя  это  проклятие,  если  сделает  сейчас  шаг,  всего  один  шаг  через  порог.  Рука  разжалась  и  безвольно  опала  к  туловищу,  в  глазах  заблестела  слезами  каинова  печаль.  Перекрестился  -  сбогохульствовал.  Разве  Бог  может  благословить  этот  последний  шаг?  И  крепко  схватился  за  ручку.
   Твердая  рука.  Твердое  сердце.
   Григорий  открыл  дверь  и  увидел  плачущего  Иисуса.  Он  стоял  за  порогом  и  предостерегающе  простирал  руки. «Не  ходи!»  -  шептали  беззвучно  его   губы.  Смерть  улыбалась  в  его  острой  бородке  и  капала  на  деревянный  пол,  словно  Христос  только  что  принимал  душ  и  выскочил  прямо  из-под  воды,  почувствовав  приближение  гостя  -  чужака.  Сосна  упрямо  сжал  губы  и  переступил  ...  Колючая  проволока,  обвивающая  широкий  бледный  лоб  Иисуса,  врезалась  в  кожу.  Кровавые  ручейки  потекли  по  лицу,  заливали  слезящиеся  глаза,  затекали  в  рот.  Губы  Христа  шевелились.  Он  силился  что-то  сказать  Григорию,  но  Сосна  не  слушал  его.  Он  спешил  исполнить  свой  приговор.  Не  замечая  Христа,  Сосновский  шагнул  сквозь  него,  продырявил  спасителя,  и  Иисус,  улыбнувшись  страшно, исчез.
   Дверь  в  комнату  открыта.  Сосна  в  нерешительности  потоптался  перед  порогом,  словно  бы  чувствуя  внутри  себя  призрак  Христа,  но  поборол  в  себе  божественное  и  вступил  в  комнату,  которая  служила  Сосновским  и  гостиной,  и  столовой,  и  спальней,  если  на  выходные  на  дачу  приезжали  гости.
   Мать  сидела  за  неубранным  после  обеда  столом  спиной  к  входной  двери. Слегка  ссутулившись,  она  подпирала  подбородок  кулачком  правой  руки  и  с  вялым  интересом  следила  за  действом,  разворачивающимся  на  экране  телевизора.  Она  отхлебывала  из  кружки,  а  в  комнатном  воздухе  слабо  витал  запах  алкоголя.  Сосна  усмехнулся.  Он  давно  догадывался,  что  мать  попивала  в  тайне  от  отца,  но  на  догадках  дело  не выстроишь.  Она  услышала  осторожные  шаги  за  спиной;  не  оборачиваясь,  определила  вошедшего  и  тут  же  потеряла  к  нему  интерес.
- Обед  на  плите.  Еще  не  остыл.
- Где  отец?
«Он  должен  быть  первым.  Его  нужно  найти  и  открыть  его  смертью 
список  смертников,  отправленных  в  ад».
Топор  спрятан  за  рукомойником.  Сосна  помнил,  как  каждый  раз  мать 
доставала  его  оттуда,  чтобы  разрубить  куру  или  не  успевшее  растаять  мясо,  извлеченное  из  морозильника.  Теперь  им  разделают  поднадоевших  родителей,  расчленят  на  куски,  извлекут  жизнь  из  сосудов  страданий  и  разобьют  сосуд.
Твердая  рука.  Твердое  сердце.  Твердое  намерение.
- Наверху  посмотри.
«Только  бы  она  не  заметила»,  но  мать  увлеклась  сериалом  и  давно 
позабыла  о  сыне.
Сосна  склонился  к  рукомойнику,  пытаясь  нащупать  за  ним  деревянную 
рукоять  топора.
- Как  у  тебя  с  Лидой?  Еще  не  поссорились?  -  бесцветным  голосом 
вопросила  мать,  не  вырываясь  из  цепких  лап  сериала.
- Ты  хочешь  поговорить?
- Не  сейчас.  Досмотрю.
«Найти  отца,  мать  сказала  наверху».
Прижав  топор  к  груди,  словно  любимое  дитя,  разлученное  с  родителем 
на  долгие  годы,  Сосна  выбрался  из  мрачной  комнаты,  пропитанной  алкоголизмом,  где  совершала  «самосожжение»  на  лоне  заграничного  сериала  его  мать.
   Лестница,  ведущая  с  веранды  на  второй  этаж.  Лестница  к  смерти.  Гриша  помнил,  как  она  строилась,  как  забивался  каждый  гвоздик  в  это  винтообразное  сооружение  и  как  ругался  потом  отец,  когда  выяснилось  что  крупногабаритные  предметы  по  ней  не  поднять  -  не  проходят  на  поворотах.  Пришлось  обставлять  второй  этаж  мебелью,  затаскивая  ее  на  веревках  по  лагам  через  окно.  Ступеньки.  Эта  древесина  никогда  не  скрипит  и  никогда  не  выдаст  своего  хозяина.  Сколько  часов  провел  он  в  детстве,  просиживая  штаны  в  пыли  и  смывая  ее  своими  слезами,  когда  отец  устраивал  матери  разнос,  а  затем  будучи  в  разгневанном  состоянии  мог  и  наподдать  мальцу,  крутящемуся  под  ногами.  И  Гриша  предпочитал  отсиживаться,  пережидать  бурю.
   Сосна  переступил  с  палубы  на  сушу  второго  этажа.  Из-за  хрупкой  двери  доносился  заунывный  могучий  храп.  Отец  спал.  Это  на  руку.  Убить  спящего  проще,   чем  зарубить  бодрствующего.  Сосна  отнял  топор  от  груди  и  вгляделся  в  мутное  лезвие,  побитое  ржавчиной.  Короткая  рукоять,  отполированная  руками  от  частого  использования, надежно  лежала  в  ладонях  Григория.  Страха  не  было.  Никаких  колебаний.  Только  решение  и  ...
   Он  вспомнил.  В  тот  день  ему  исполнилось  десять  леи  и  по  утру  отец  взял  его  за  руку  и  повел  в  магазин  игрушек  выбирать  подарок.  Им  было  так  хорошо  вместе.  Счастье  бурлило  в  крови  и  февральский  мороз  оставался  незаметен.  Бородатый  папа  радостно  улыбался,  гордо  держал  за  руку  десятилетнего  сына,  а  Гришенька  прильнул  к  его  крепкой  грубой  руке  и  ему  было  спокойно  и  тепло  на  душе.  Что же  произошло  с  тех  пор?  Тогда  так  не  радовал  подарок  -  игрушечная  машина  на  радио  управлении  -  как  единение  с  отцом.  И  теперь  Сосна  идет  его  убивать.  Чертовщина  жизни.  К  черту  сентиментальность.  Отец  изменился,  и  Гриша  тоже  уже  не  похож  на  десятилетнего  ребенка,  влюбленного  до  слепоты  в  папу.  С  твердым  сердцем  Сосна  вошел  в  спальню,  откуда  раздавался  звериный  оглушающий  храп.  Хлипкая  дверь  негромко  скрипнула  за  его  спиной,  уподобившись  писклявой  мыши.
   Глаза  терпели  полусумрак.  Гриша  отнял  топор  от  груди  и  приготовился  к  удару.  Где-то  справа  в  углублении  спала  кровать,  изгибаясь  солдатскими  пружинами  под  тяжестью  пятидесятилетнего  мужчины.  Где-то  слева  на  стене,  выполненной  из  плотно  подогнанной  вагонки,  висело  зеркало,  и  перед  ним  в  человеческую  руку  лики  славянских  идолов,  вырезанных  Сосновским  -  старшим   из  сандала.  Перун  и  Волос,  объединенные  единой  целью  -  хранить  одежду  вошедших,  неприятно  хмурились,  и,  казалось,  приглашали: «вглядись  в  лицо  свое,  человече».
   Сосна  вгляделся  в  лицо  спящего.  Ему  предстояло  сейчас  умереть,  а  он  спит  и  не  ведает,  что  смерть  уже  вглядывается  в  его  лицо.  На  лбу  выступили  капельки  пота.  Губы  нервно  подрагивают.  Во  сне  отец  разговаривает  с  кем-то,  ссорится,  увлеченно  о  чем-то  спорит.  Последние  минуты  жизни.  Твердая  рука.  Твердое  сердце.  Гриша  заносит  топор  и  замирает,  не  в  силах  свершить  действо.  В душе  пустота.  Ненависть  иссохла,  оставив  после  себя  только  равнодушие.  Он  готов  был  отказаться,  спрятать  топор  за  пазухой  и  уйти,  но,  словно  бы  аура  смерти  разбудила  спящего,  и  отец  открыл  глаза,  в  мгновение  проснувшись.  Глаза  цепко  ухватили  замершую  над  ним  фигуру  с  угрожающе  нависшим  над  ним  топором  и  полыхнули  яростью.  Отец  начал  приподниматься,  а  с  губ  был  уже  готов  сорваться  крик  ненависти.  Сейчас  или  никогда.  Нельзя  дать  ему  слово.  Решился.  Руки  отвердели  и  опустили  топор.  Лезвие  с  силой  вошло  в  шею,  перерубая  гортань,  отделяя  голову  от  туловища.  Кровь  брызнула  из  образовавшийся страшной  раны.  Руки  отца  метнулись  в  умирающем  движении  к  шее  и  схватили  лезвие,  в  надежде  вырвать  гибельного  чужака  из  тела,  и,  быть  может,  тогда  жизнь  вернется  к  нему.  Сосновский  -  старший  хотел  что-то  сказать,  но  топор,  торчащий  из  шеи,  мешал  проходимости  воздуха,  кровавые  пузырьки  выступили  на  губах.  Сосна  вгляделся  в  глаза  отца  и  увидел  в  них  дикую  ненависть.  Этой  ненавистью  родители  награждали  отпрыска  последние  годы.  Скривив  губы,  Гриша  выдернул  топор  из  шеи  и  с  яростью  всадил  его  в  грудную  клетку.  Он  чувствовал,  как  под  давлением  расступаются  ребра,  сминаются,  крошатся;  лезвие  рассекает  сердце,  лишая  тело  жизни.  Отец  предсмертно  дернулся;  голова  его  скатилась  на  бок  и  кровь  изо  рта  закапала  на  пол,  выступая  на  красной  половой  краске  бурыми  пятнами.  Гриша  не  видел,  но  почувствовал,  как  душа  отделилась  от  тела.  Куда  ей  теперь?
   Брезгливо  сморщив  лицо,  Сосна  напрягся  и  потянул  за  топор,  тяжело  вытащил  его  и    вгляделся  в  кровожадное  лезвие.  Полдела  сделано.  Осталось  малое.
   С  веранды  послышался  материнский  крик:
- Сергей,  ты  спишь?!
«Отца  зовет,  сука».
Сосна  прижал  топор  к  груди,  пачкая  рубашку  кровью 
отца.  Отцеубийца.  Он  бесшумно  вышел  из  комнаты  и  приблизился  к  лестнице. 
   Смерть  и  страх  -  они  всегда  живут  вместе  -  расползлись  по  дому,  высвобождая  силы  тьмы  из  закоулков  и  щелей.  Мать  поднималась,  легко  ступала  по  ступенькам,  стараясь  не  потревожить  мирный  сон  мужа.  Странно,  он  не  храпит.  Мертвый  сон  не  потревожит  никто.  Она  смотрела  себе  под  ноги.  Глаза  заплыли  алкоголем.  Мысли  в  голове  еле  ворочались.  Руками  она  упиралась  в  стену.  Откуда-то  сверху  упал  спичечный  коробок,  наполненный  пустотой.  Пьяная  женщина  подняла  голову,  чтобы  увидеть,  что  ждет  ее  в  конце  пути,  и  встретилась  взглядом  с  пустыми  и  страшными  в  своей  пустоте  глазами  сына.  Он  замер  на  последней  ступеньке,  и  в  его  немного  сутулой  фигуре  читалась  угроза.  Топор,  заснувший  у  его  груди,  истекал  темной  кровью.
- Сынок,  ты  что?
- Так  будет  лучше,  мама.
«Мертвый  голос.  Он  сошел  с  ума».
- Гришенька,  ...  -  с  мольбой  прошептала  она,  -  ...  не  надо.
- Ты  вспомнила  мое  имя?
Сосна  слышал  ее  страх.  Он  говорил  с  ним,  шептал,  что 
сейчас  самое  лучшее  время  для  смерти.  Сосновский  замахнулся,  из  его  глаз  выкатилась  кровавая  слезинка,  и  топор  неумолимо  заспешил  к  голове  матери.
   Она  преодолела  ступор  в  ногах  и  бросилась  бежать,  спасая  свою  жалкую  жизнь.  Перепрыгивая  ступеньки,  она  слышала  страстное  дыхание  проголодавшегося  топора.  Она  чувствовала,  что  сын  потерял  власть  над  кровожадным  чудовищем,  и  топор  зажил  собственной  жизнью  ... 
   Сосна  не  ожидал  от  матери  такой  прыти.  Увидев  свою  смерть,   она  бросилась  бежать  от  нее  с  резвостью  пятнадцатилетней  девчонки,  а  он  уже  был  не  в  силах  удержать  топор  в  своих  руках.  Зависнув  на  последней  ступеньке,  он  выронил  грозное  оружие  из  рук  и  схватился  за  перила,  чтоб  не  навернуться  самому  и  не  сломать  шею,  пока  не  исполнена  миссия.  Оставалась  надежда,  что  топор  в  полете  сам  найдет  свою  жертву,  но  мать  оказалась  быстрее.  Она  соскочила  с  лестницы  и  бросилась  вон  с  веранды,  не  додумавшись  подобрать  приземлившееся  оружие.
   «Надо  догнать.  Ее  надо  догнать.  Хорошо,  что   соседей  нет».
   Сосна  подхватил  с  пола  топор  и  бросился  за  матерью.  Дверь  на  улицу  распахнута.  По  пути,  задев  локтем  кастрюли,  составленные  в  пизанскую  башню,  он  стряхнул  их  на  пол,  и  они  покатились,  гремя  железными  боками.
   Он  нагнал  мать  в  огороде.  Она  бежала  к  соседям,  но  мозг,  переживший  шок,  отказывался  отсылать  команды  ногам.  Они  превратились  в  чулки,  набитые  ватой,  и  слушались  плохо.  Около  калитки  к  соседям  она  споткнулась  о  корягу,  торчащую  из-под  земли,  и  рухнули  лицом  в  землю,  разбив  нос  о  булыжник.  В  ужасе  она  не  чувствовала  боли,  обернулась  к  преследователю  и  обнаружила  его  рядом  с  собой.  Он  больше  не  был  похож  на  сына.  Она  не  узнавала  его.  От  ужаса  она  хотела  кричать,  но  легкие  работали  плохо  и  еле-еле  успевали  поставлять  кислород  для  учащенного  дыхания  ...
   Сосна  ничего  не  чувствовал,  кроме  биения  своего  сердца.  У  его  ног  извивалась  жертва.  Он  видел  в  ее  глазах  страх,  а  легкий  ветерок,  перебирающий  волосы  у  него  на  голове,  доносил  до  его  ноздрей  вонь  подкрадывающейся  смерти.  Григорий  взметнул  топор  над  головой  и  опустил  его  на  голову  матери  ...

2
-  Дим,  послушай  ...
Валерия  держала  возлюбленного  за  руку.  Они  спешили  по  вымокшей 
прокуренной  улице  к  метро.
- Внимательно  внимаю.
- Мне  вчера  Оля  Кондрашка  звонила  ...
- А  она  что  такая  страшная,  что  ее  Кондрашкой  зовут?  -  развеселился 
Юсов.
- У  нее  фамилия  Кондрашова.  А  зовут  Оля.  -  терпеливо  объяснила 
Валерия.
- Такая  страшная?  Ее  Кондрашка  зовут.  -  настаивал  на  своем  Дим.Сер.
Они  приблизились  к  перекрестку.
- Ты  же  ее  видел.  -  умоляюще  настаивала  Валерия.
- Страшная. 
- Ничего  она  не  страшная.  Она  сейчас  очень  хорошенькая.  -  бросилась 
защищать  одноклассницу  Валерия.
- Среди  твоих  подруг  я  еще  ни  одной  красивой  не  видел.  Кроме  тебя.
- Все!  Вперед!
Разговор  направлялся  не  в  то  русло,  и  Валерия  с  радостью 
воспользовалась  случаем  вернуться  к  нужной  теме.  Они  пересекли  перекресток.  Ева  хотела  поделиться  с  любимым  своими  переживаниями,  но  они  были  так  печальны,  а  Дима  так  весел  -  и  она  не  хотела  разрушать  его  веселье.  Дима  настаивал,  и  она  сдалась,  не  в  силах  хранить  в  себе  эту  трагическую  историю.  Быть  может,  она  пригодится  ему  для  его  рассказов.
- У  меня  был  друг,  Гриша  ...
- Друг?  -  язвительно,  глубокомысленно  заметил  Дим.Сер.
- Да.  Друг.  Школьный.  Сосновский  Григорий.  Сосна  у  него  кликуха 
была.  Он  с  нами  с  нулевого  класса  учился.  Я  его  десять  лет  знаю,  правда,  в  нулевке  мне  все  парни  не  нравились.  Мне  он  был  так  неприятен.  Это  началось  еще,  когда  он  мышку  свою  дурацкую  притащил  в  школу,  а  Ольга  Викторовна  -  классная  -  ее  на  доску  поставила,  на  русском  языке  ...
   Она  вспоминала  и  не  могла  остановиться.    Воспоминания  принесли  ей  то  облегчение,  о  котором  мечтала  душа,  которое  настоятельно  требовал  разум,  постоянно  возвращающийся  в  прошлое,  когда  Сосна  был  жив,  и  она  чувствовала  на  себе  его  внимание  и  детские  наивные  невинные  ухаживания,  а  теперь  его  уже  не  было  ...  и  вместе  с  ним  ушло  что-то,  что  долгие  годы  грело  душу  изнутри.  Трагическая  смерть  сосновских  родителей  отступила  куда-то  на  второй  план  и  перестала  играть  значимую  роль,  главное,  что  его  больше  не  было.  Она  пыталась  покаяться  перед  его  духом  за  те  стычки,  ссоры,  ядовитые  слова,  которые  они  успели  наговорить  друг  другу  за  все  детство.  Но  от  этого  Сосна  не  оживал,  и  Валерия  вспоминала  все  то,  что  связывало  ее  с  Григорием  Сосновским,  пытаясь  сохранить  в  себе  хотя  бы  частичку  того,  что  когда-то  носило  это  имя.
- Классная  говорила,  мол,  будем  теперь  заниматься  с  мышкой.  Меня 
этот  Микки  Маус,  такой  маленький,  резиновый,  бесил.  Сосна  был  умный,  не  дурак.  Он  не  старался  учиться.  Был  охламон  охламоном,  но …  самый  бандюган,  самый  хулиган,  вот  еще  с  Костиком,  с  этим  Милютиным,  у  которого  челка  такая  была  зализанная,  не   зализанная,  а  вот  стояла  торчком  …
Валерия  изобразила  что-то  невразумительное  над  своей  головой  и 
шагнула  вслед  за  Юсовым  сквозь  стеклянные  двери.
- Как  у  Элвиса?  -  обернулся  Дима.
- Нет.  Совершенно.  Просто,  вот  так  вот,  как-то  волосы  у  него  стояли.
- Как  у  панка?
- Вот.  -  она  не  заметила  его  высказывания.  -  он  был  отъявленный 
хулиган,  самый  такой  хулиганистый,  но  умный  …   математику  хорошо  решал.  Русский  язык.  Многие  примеры  хорошо  знал.  Потом  мы  с  ним  учились,  учились.  И  вот  он  что-то  сделал  там,  в  школе,  в  старших  классах  уже,  может  в  восьмом  или  девятом,  и  его  …   как  бы  считается,  что  его  выперли  из  школы,  то  есть,  выгнали,  то  есть  им  надоело  терпеть  его  выходки.  Он  пошел  в  какую-то  экономическую  гимназию,  и  потом  все  время  к  нам  приходил,  дискотеку  устраивал,  ди-джеем  был,  в  таком  красном  пиджаке  гимназистском.  Кстати  там  еще  одна  интересная  история  …
- Зачем  ты  мне  все  это  рассказываешь?
Эскалатор  скользил  быстро  вниз.  У  Валерии  заложило  уши.
- Потерпи.  Все  сам  поймешь  …  история  была  интересная.   Он в  классе 
девятом  с  нашей  еврейкой  Пудровой  Аней  загулял.  Ее  никто  не  любил,  а он  на  нее  запал.  Она  такая  стерва  была.  У  нее  еще  был  еврей  свой,  симпатичный  парень,  и  она  между  ними   разрывалась.  То  с  Сосновским,  то  с  евреем.  На  самом  деле  потом  …
- Шлюшка.  -  вынес  диагноз  Дима.
- Она  не  шлюшка  …  на  самом  деле  ….
Вагон  битком.  Еле-еле  они  втиснулись,  ехать  всего  две  остановки,  а 
затем  пересадка  на  другую  линию.
- На  самом  деле,  как  я  потом  узнала.  Для  нее  все  была  фигня, 
главное  деньги.  То  есть  она  …
- Качала  из  них  бабки.
- Да.  Да.  Да.  Именно  так.
- Из  обоих?
- Да.
- Вот  шлюха.  -  резюмировал  Дима  и  подвинулся  в  сторону,  чтобы 
пропустить  торопящуюся  к  выходу  молодящуюся  старушку  в  дубленке.
- Да.  Да.  Это  мне  потом  Белява  рассказал.
- Так  и  есть  ****ство.  -  отстаивал  свою  точку  зрения  Юсов.
- Она  была  такая  правильная,  приличная  даже  -  засомневалась  Валерия.
- Ни  фига  себе  правильная.   -  изумился  Дим.Сер.
- Да  нет.  Я  тебе  говорю.  У  нее  внешность  пай  девочки,  отличницы. 
Знаешь  такая.  И  мама  с  папой  у  нее  такие  аристократы.  И  она  с  Сосновским  и  евреем  не  то  чтобы  гуляла   ...  она  с  ними  даже  не  целовалась,  не  то,  что  спала  ...  ничего  ...  Еще  детство  ...
- Ну,  вот  это  и  сеть  детское  ****ство.  Дальше  это  проявится  еще 
сильнее  ...
- Хватит!  Сейчас  не  буду  рассказывать!  Все!  -  возмутилась  Валерия, 
сердито  хлопнув  своими  кулачком  по  диминой  руке.
- Дальше.  Продолжай,  пожалуйста.
- На  чем  я  остановилась?  Сбил  меня.  Парень  был  классный!  К 
девчонкам  хорошо  относился,  заступился  если  что.  Он  приходил  к  нам  в  школу,  с  учителями  беседовал,  с  нами.  А  тут  мне  вчера  Оля  позвонила  и  говорит,  что  Сосна  то  помер.  Я  думаю,  вот  бляха  муха.  Парень  то  какой  был.  Ладно,  это  еще.  А  когда  она  мне  сказала,  что  он  такую  пакость  сделал  ...
   Приехали.  Поезд  резко  остановился  и  выпустил  людей,  истомившихся    под  землей.
- ...  жил  он  себе,  крутился  во  всех  таких  кругах  типа  твоего  Сурикова. 
Тоже,  был  парень  такой  -  всегда  все  мог  достать,  всегда  везде  успеть  ...
   Они  съехали  с  эскалатора  на  твердый  пол.
- Будешь  кассеты  смотреть?  -  спросил  Юсов,  проходя  мимо  ларьков  с 
видео продукцией.
- Нет.  -  отказала  Валерия.  -  Его  что  не  попросишь: \«Сделаешь?».  А 
он: «Легко».  У  него  поговорка  такая  была  «Легко».  Для  него  проблемы   ни  в  чем  не  было.  Ему  скажешь:  «Ты  можешь  продать  ящик  шампанского?».  А  он: «Легко».  Он  как-то  связался  с  наркотиками.  А  потом  ...
- Торговал?
- Видно.  Не  знаю.
- Употреблял,  наверное?
У  исхода  из-под  земли  стоял  нищий-слепой.  Наигрывал  простенькую 
мелодию  на  гитаре  и  пытался  петь.  У  ног  лежала  меховая  шапка,  куда  проходящие  мимо  люди  бросали  монетки.  Рядом  крутилась  бомжиха  с  красным  носом  алкоголика  на  пол-лица.  Она  таскала  из  шапки  слепого  деньги,  видно  собирая  на  опохмел,  а  незрячий,  не  замечая  ничего,  старался  за  двоих.
- Я  думаю: «Да».  Употреблял.  У  него  же  в  итоге  что  получилось?  Он  связался  черти  знает  с  кем.  Но  ...  у  него  с  родителями  всю  жизнь  ... 
-  она  мучительно  подбирала  слова  -  ...  как-то  не  складывалось.  Белява  рассказал,  что  Гриша  ему  говорил,  что  они  его  за   лоха  держат,  ни  во  что  ни  ставят.  Он  был  очень  вспыльчивый.  Сосна  -  импульсивный,  но,  конечно  же,  он  был  очень  добрый  парень.  Как  это  все-таки  получилось?  Так  вот,  Белява  говорил,  что  он  делился  с  ним  своими  мыслями,  о  том  что  хочет  убить  родителей,  но  тогда  Белява  всерьез  не  воспринял  его  слов.  Он  полгода  к  этому  готовился.  Он  приехал  на  дачу.  Взял  топор  и  зарубил  их.  Решил  сначала  отца  порешить,  чтобы  легче  было,  чтобы  потом  не  мучаться.  Сначала  папаню  своего  зарубил  в  постели,  а  потом  маму  ...  в  огороде.  Видно  она  убегала  от  него,  умоляла: «Гришенька,  не  убивай!».  Что-нибудь  в  этом  роде.  А  он  ее  ...  он  ее  тоже  убил.  Потом  поехал   домой.  Он  здесь   на  Фонтанке  жил.  Все  картины  вынес,  ценные  вещи.  Все.  Продал,  наверное.  У  него  там  какие-то  проблемы  были.  -  Ева  тяжело  вздохнула,  словно  увидела  это  все  своими  глазами,  как  он  выносит  из  пустой  холодной  квартиры  драгоценные  вещи,  за  которые  можно  выручить  деньги,  чтобы  погасить  свои  долги,  а  затем  ...  -  Потом  он  сам  пришел   через  день.  Сознался.    Мол,  сам  убил.  Его  задержали,  а  у  него  почки  отказали.  Врачи  сказали,  что  это  от  чрезмерного  употребления  наркотиков.  Его  положили  в  больницу.  Он  там,  в  наручниках,  к  кровати  прикованный  лежал.  Его  подключили  к  искусственной  почке.  Он  не  хотел  умирать.  Он  говорил: «Вы  меня  излечите.  А  я  отсижу  лет  пятнадцать,  но  умирать  не  хочу».       
   Валерия  замолчала.  Дима  видел,  что  ее  что-то  печалит,  но  тревожить  не  стал,  если  захочет  сама  расскажет.
- У  него  девчонка  была.  Я  видела  ее  несколько  раз.  У  нее  еще 
эпилепсия.  Прямо  в  больнице  у  его  койки  с  ней  случился  припадок.  Гриша  предложил  ей  пожениться,  когда  уже  в  больнице  лежал.  Она,  я  думаю  не  была  согласна,  но  из-за  того,  в  каком  он  состоянии  был,  сказала  ему: «Да».  Он  умер  ...
Замолчали.
- Классная  наша  рассказала,  что  за  неделю  до  этих событий,  а  может 
за  месяц,  он  к  ней  приходил,  говорил,  мол,  Ольга  Викторовна  я  такой  дурак  был,  вы  меня  учили  ...  рассказывал  как  ему  живется  ...
- Он  каяться  приходил  перед  тем  как  убить.
- Жалко  парня!  -  загрустила  Валерия.  -  Он  стихи  писал.  Все  говорят 
очень  талантливые.
- Лучше  моих?
- Я  не  читала.
- Да  ты  бы,  даже  если  бы  читала,  из  вредности  сказала  бы,  что  «да».
- Я  не  вредная.  Не  надо  на  меня  бочку  валить.
- Бочку  не  валят,  а  катят.  -  ехидно  заметил  Дима.  -  А  как  там  твой 
отец?  Уехал  уже?
- Да.  -  коротко  бросила  она.
- Наконец-то.  Мне  он  так  не  нравится.
- Дим,  это  у  вас  взаимно.  Ты  даже  не  знаешь,  что  он  за  человек,  мой 
отец. 
Около  универмага  «Детский  мир»  открылся  «Теремок»  -  новая 
закусочная.  Дима  заказал  пару  блинов  со  сгущенным  молоком  для  себя,  и  два  блинчика  с  клубничным  вареньем  для  Валерии.
- Он  страшный  человек.
- Лучше  ешь  блины.  -  предложил  Юсов.
- Ты  не  понимаешь.  Он  очень  страшный  человек.  Ему  через  чью-то 
жизнь  переступить  раз  плюнуть.  -  в  ее  голосе  звучало  страдание  и  предупреждение: «Берегись  его». 
- Что  и  убить  может?
- Спокойно,  и  даже  совесть  не  шелохнется.
- Откуда  ты  это  знаешь?
- Он  уже.
- Уже  что?  -  не  понял  Дим.Сер.
- Уже  убил.  -  повышая  голос,  повторила  она.
- Что  ты  под  этим  имеешь  ввиду?  Что  он  кого-то  убил? 
- Какой  ты  догадливый?  -  съязвила  Ева.
- Расскажи  об  этом.  -  попросил  Дима.
- Не  хочу.  -  упрямилась  она.
- Мне  очень  важно  это  знать. 
- Я  не  хочу  ничего  рассказывать.
- Ты  не  доверяешь  мне  и  поэтому  никогда  ничего  не  рассказываешь  ... 
-  он  знал,  что  обвиняет  ее  несправедливо,  но   ему  было  нужно,  чтобы  она  заговорила.  Он  хотел  услышать  эту  историю,  а  для  этого  приходилось  хитрить.  -  ...  о  своем  прошлом.  А  мне  очень  важно  это  знать.  Ведь  то  какая  ты  сейчас,  это  напрямую  зависит  от  твоего  прошлого.  А  я  тебя  люблю  и  хочу  знать  о  тебе  все. 
- Хорошо.  -  она  устала  сопротивляться.  -  Мы  были  на  пикнике  в  лесу. 
Я,  папа,  мой  дядя,  бабушка,  дедушка.  На  соседней  полянке  отдыхал  мужик  на  «Москвиче».  Подвыпивший.  Он  начал  ко  мне  приставать  ...
- А  сколько  тебе  лет  было?
- Лет  десять.
- Значит,  это  было  в  начале  девяностых.  -  задумался  Дим.Сер.
- Угу.  Так  вот.  Отец  ударил  его  по  голове  камнем  и  проломил  череп. 
Он  похоронил  его  при  помощи  дяди  в  лесу.
- И  что?
- Ничего.
- Неужели  мужика  не  стали  искать?
- Никто.
Дима  глубокомысленно  замолчал.