История о не случившемся чуде

До сих пор не знаю, чего в моем папочке больше - юмора или идиотизма. Нехорошо об отце? Подождите, мы сейчас познакомимся, и вы сами поймете. Готовы? Представляюсь.
Здравствуйте! Вирджиния Сергеевна Смелякова. Ну, как? Сильно, да? В абсолютно русской-то семье. Это еще не все. Опять готовьтесь. ФИО папочки - Сергей Онуфриевич Смеляков. Онуфриевич! Тут и корни искать не надо - все на поверхности.
Дедушку Онуфрия я видела только на фотографии. Настоящий Онуфрий. Русский мужик. Открытое лицо, светлые глаза, плечи - ничего себе. Дедушка Онуфрий прошел войну и утонул по пьянке в шестидесятых. Что, скорби недостаточно? А если я родилась через десять лет после дедушкиной смерти? У меня к живым сочувствия с излишком, на мертвых места не остается.
Так вот, дедушка Онуфрий утонул. Незадолго до "Битлз". К "Битлз" я равнодушна, но, отчасти, как раз им я и обязана своим диковинным именем.
Папочка осуществил традиционный русский исход: деревня - армия - институт - город. А в городе папочка - во все тяжкие! Носки, туфли, "дудочки", рок-н-ролл, а потом и "Битлз". Ничего странного. Оттепельный стандарт. и это гораздо лучше, чем истинный комсомолец-коммунист. Хотя, судя по всему, не так выгодно.
А сколько их таких, как мой Сергей Онуфриевич было! Миллионы! И ничего, повзрослели. Сейчас - приличные животастые обыватели. И дети у всех - Александры, Викторы, Ольги да Елены. Ну, в крайнем случае - Стеллы. А этот же...
Конечно, он хотел сына. Хотел Джона-Пола-как-их-там Сергеевича, но родилась я. И у папочки смешались любовь к так и не выученному английскому и деревенской морали. Вирджиния! Это что-то вроде "нетронутой", "девственной". Чего он добивался? И куда мама смотрела? Вот он, патриархат дурацкий! Ходила бы Светой-Наташей, кто знает, может и проблем было бы поменьше.
То, что я "невинная" я узнала из свидетельства о рождении. Естественно, для всех друзей, и в семейном кругу я была Верой. И если с невинностью вопрос сложный, то Вера - точно не по мне. Атеистка. Воспитание, черт возьми!
В общем, подрастал ребенок. На Джона-Пола родители так и не решились, и вся их любовь досталась мне. Много ее было или мало? Достаточно. Мне точь-в-точь хватило. Папочка смирился с дочкой и, как дочку, любил, а мамочка еще и воспитывала. Я их тоже любила. И сейчас люблю. Конечно, им хочется, чтобы я их любила больше, то есть больше слушалась. Но я уже давно взрослая девочка. Впрочем, я тороплюсь.

Росла я, честно признаться, некрасивой. Смотрю на детские фотографии и морщусь. Лицо - так себе, никакое, ноги - жерди, живот - блокадный. Ага! Стоп, стоп! Я - в море (забыла, город наш - теплый, черноморский). Голенький ребенок лежит звездочкой на воде. Улыбка до ушей - семь зубов, двадцать пять дырочек. А вот ребенок с мамой купается. Та же улыбка, только зубов прибавилось. И еще... И еще... Плавать я, кажется, умела всегда.
Школьные пошли. Первое сентября, желтый бант. О! Признанные красавицы. Потом я стала не хуже, а тогда - у-у, завидовала. Маме плакалась. Ну вот откуда у них это бралось, в первом-то классе? Банты те же, взгляд - другой. Мальчикам мы были одинаково по фиг, да и они нам, а я все равно завидовала. А вот - Ленка, подружка. Нет, не из "высшего света". Такая же. Обыкновенная.
Фотографии - равнодушные, значит справедливые. Ничем я не выделялась. Главным моим подвигом в начальной школе было имя. На мамочку оборачивались на родительских собраниях, но спросить не решались. Усмехались, переглядывались. Училась я так... Хорошо, после того, как поругают. Читала книжки, смотрела телевизор, гуляла, руки от чернил отмывала. С ручками мне не везло. Текли. А я пялилась, завороженная, как кляксы по бумаге растекаются, и получается ночь.
Я по гороскопу - лев. Огонь. А от воды оторваться не могла. Кран открою - и все. Медитация. "Вера!". Слышу, а молчу. Язык не ворочается. "Верка!" - дверь распахивается, мама - ладонями по халату. Руки мои берет, мыло, полотенце, а я - как лунатик. Кран закрывают - просыпаюсь...

В шестом классе я начала расти. Не только в длину, но и в килограммы. И шли те килограммы куда надо! О! Кадр! Первое же сентября, только класс - седьмой. Я в центре, а не третья справа. Теперь поняла, откуда это берется. Шесть лет все понимала и понимала. Челка, губы... А глаза... Вот он, тот взгляд! Ух! А рельеф! И это - безо всякого спорта, кроме физкультуры. Я в художественной школе занималась. Рисовала море без кораблей. Плохо рисовала. Впрочем, педагоги хвалили. "Айвазовский в юбке". Был там один седеющий художник. Плевал он на Айвазовского, а меня бы нарисовал. Сеансов за двадцать и без юбки. Это я даже через его очки толстые видела. Но вы не пугайтесь. Я же - Вирджиния.
Подросток Вирджиния. "Отцы и дети" в школе и дома. Я - девушка не скандальная. Я молчала. Так что ор у нас кипел односторонний. Между тем ничего такого я не делала. Ну, дискотека, ну, косметика... "Вот когда будут свои дети..." А я молчала. Молчала еще и потому, что знала: родители мои - чудо. Они играли по правилам, и больше от них ничего не требовалось.
Помню, как это случилось в первый раз. Даже нет, не случилось. Могло случиться. Я подошла так близко - шажок, и черт знает, как бы все повернулось. Но у нас в сезон и на диком пляже толпа, а я и так всегда выглядела глупо, спускаясь с камня (об этом - впереди). Выглядеть еще глупее sexy Вирджиния просто не могла себе позволить. Кстати, вы, скорее всего, не о том подумали. Ладно, рассказываю.
К старшим классам мы подошли шумным и веселым коллективом. Мы были уже юношами и девушками, кто больше, кто меньше. Мы влюблялись, расставались, а все-таки ни в школе, ни на пляже мы не разбивались на пары. Нас было просто четыре, шесть, восемь, а иногда - пять или семь. Конечно, мы шли в ногу со временем, но ближе к поцелуям, чем к спальне (я, жестокая, точно ближе). Возможно, это и не всем нравилось... А! Это их проблемы.
Мы рвались друг к другу из отдельных квартир. Мы не знали, что такое свобода, но знали, что она заканчивается дома. Ну, и в школе, конечно. Раем для нас было и место, и время года. Наш кусочек песка и гальки от оставшегося километра пляжа не отличался. Но мы его выбрали, и он, вместе с летом, стал раем.
В полусотне метров от берега торчал обломок скалы - мой персональный рай. Я долго искала, как подняться на него. Нашла. Слава Богу, подъем - не из легких, и большинство отдыхающих выбирало другие камни. Я терпеть не могла делить свой с кем-либо. Иногда настойчивые пытались составить мне компанию. Тогда я быстро (ну, не очень быстро) возвращалась на берег. Но чаще мне не мешали.
Я часами смотрела на воду. Я каждый раз видела одно и то же, но мне не надоедало. Сначала исчезал шум. Чуть после останавливались волны - из моря уходило движение. Море обращалось в пустыню. Тогда одна я оставалась лежать на камне, а вторая - вставала и шла гулять по пустыне...
Я прыгаю по барханам, валяю дурака, но совсем недолго. Я успокаиваюсь и иду неторопливо и красиво, по-женски, почти не нарушая спокойствия моего песка. Иду к пляжу и вижу, как мною любуются. Ветер забросил прядь моих, чуть вьющихся, волос на лицо. Я улыбаюсь. Я немножко хвастаюсь своим песком.
- Смотрите! Мой песок лучше вашего. Мой - разный. Вот - бирюзовый, а там, видите, - серебряный... А ваш, извините, просто грязный. Идите ко мне. Не бойтесь.
Встал один, другой, третий... Идут ко мне. Они не скользят по песку, а вязнут в нем. Они удивленно смотрят на меня и возвращаются. Но я не чувствую себя обманщицей. Я-то иду. Я чувствую, как кожу щекочут песчинки. Я уже не знаю, какая я - настоящая...
В сознание я приходила после окрика с берега. Всегда оказывалось, что звали меня чуть ли не полчаса. Я поднималась, машинально отряхивала несуществующий песок и не решалась спрыгнуть с камня. И шум возвращался, и море оживало, а я боялась удариться. Дрожали от напряжения мои мышцы, когда я осторожно пятилась вниз. Все заканчивалось лишь тогда, когда я погружала в воду левую ступню, и, оттолкнувшись руками, падала спиной в уже точно жидкость. На всякий случай я зажмуривалась.
- Что ты там делаешь? - встречали меня.
Я не отвечала. Кто-то обязательно говорил сальность и я била его полотенцем.
Я начала как-то рассказывать обо всем подруге, но, посмотрев ей в глаза, умолкла. Больше не пыталась.

И вот, после, наверное, сотого часа на камне, я спускалась, как всегда, дрожа, коснулась левой ногой воды. Я еще не проверила, жидкая ли вода, и вдруг моя правая нога соскользнула с уступа. Я не упала. Я перенесла тяжесть на левую ногу. Я стояла на воде, держась за камень руками. Через мгновение я заорала от ужаса, руки разжались, и ноги провалились в воду. Я в кровь разодрала живот и грудь. Хорошо, купальник остался цел.
Когда я вылезла на берег, я выглядела чудесно! Трясусь, слезы льются, кровища... На моем молочно-шоколадном загаре кровь смотрелась неплохо, а вот на синем купальнике - не очень (отстирала).
Засуетились друзья. Обошлись без шуток, кто-то рубашку на бинты предложил. Это было лишним. Раны оказались неглубокими, просто у меня крови много.
Говорят, с того дня меня заклинило, да так и осталось. Неправда. Они меня плохо раньше знали.
Инициалы моего родителя: С.О.С. SOS. Он так и подписывал свои книги. А уж после того, как он в студенческие годы подработал летом спасателем, иначе его и не называли. "Спасатель". И не случайно, как жизнь показала. Родительское прозвище я превратила в главную черту характера. Не специально. Так получилось. Случай с камнем эту черту проявил окончательно. Я почувствовала: есть во мне нечто, чего нет у других. Мне стало неловко, что они не знают какой-то иной стороны мира, а я - знаю. Я поняла, что они справляются со своими слабостями хуже, чем я, потому что я - особенная (знать бы тогда, чего мне будет стоить эта особенность!).
В общем, на свой манер я начала спасать. Я отдавала единственную шпаргалку, ездила на другой конец города мирить друзей, подружек отговаривала от сомнительных знакомств, и это еще цветочки. Мне звонили, я бросала все и бежала. Отказывать я не могла. Я не подавала нищим, они для меня - чужие. Но если друг просит о помощи - лоб расшибу! И расшибала. Один раз я, например, услышала:
- Круто тебя. На, вытрись.
- Ты не лучше... А Смелякова чего приперлась?
- А черт ее знает! Нас меньше было, говорит. У нее, по-моему,  с головой проблемы. Баба в драку лезет...
- Это не голова. Это изощренная фригидность.
- Чего изощренная?
- У баб бывает...
Я не совсем тогда поняла и не обиделась.

Иногда бежала еще до просьбы. Иногда делала хуже.

После школы все наши - в институты. И Ленка, подруга лучшая, тоже. Да и я - не дура. И если хочу - могу. Вопрос, куда? Этим вопросом меня достали родители. В конце концов, я разозлилась и сказала "Никуда!". А что? Годик подумаю. Углублюсь во что-нибудь... Честно говоря, ни думать, ни углубляться не хотелось. Разозлилась я потому, что все эти расспросы уводили меня от моего камня. А лето пришло, и он ждал меня.
Друзья издевались над своими мозгами, родительскими кошельками и репетиторским терпением, поэтому на море я теперь ходила одна. Правда, недолго.
На третий день я осталась без вещей. Сперли. Ну, проездной забрали, деньги (на бутылку "пепси" всего-то) - это ясно. Но на черта вам потертые шорты и обычная футболка? Подавитесь, гады!
Дело - к сумеркам. Мне и одетой машины сигналят, так что в одном купальнике идти по городу я не хотела. Соображаю, что делать. И, конечно, ни одного знакомого. Вот когда не надо, они - везде! Плюнь - попадешь, а тут... Иду, думаю. Компании, мамы с детьми - ничего подходящего.
О! Лежит один, читает. Лет двадцать или около того. Уже кое-что. Хотя, если читает Чейза...
- Привет! - говорю. - Что пишут?
Поднял лицо. Ничего, на дебила не похож.
- Привет, - отвечает.
Книжку прикрыл, обложку показывает. Нет, я такого не знаю. Снова открыл, опять читает. Ничего себе! Красивая девушка (ну хорошо, хорошо - симпатичная) подошла, заговорила сама... Тоже мне, читатель! А может в моей ситуации, и к лучшему? Все равно, задело!
Ладно, попробуем. Села рядом.
- Слушай, - говорю, - у меня проблема. Вещи украли. Все.
- И...
- И поэтому дай мне свою рубашку, пожалуйста. Сам полотенце набросишь. Дойдем до моего дома, и я тебе рубашку верну.
- Прямо сейчас? - спрашивает.
- Хотелось бы, - пожимаю плечами.
- Ну, пошли, - говорит.
Встал. На голову выше меня. Дал рубашку. Хорошая рубашка, длинная.
- Тапки не дам. У меня сорок четвертый, тебе - без толку. Я их лучше одевать не буду. Из чувства солидарности.
- Спасибо, - говорю.
Молчим. Пять минут, десять. На одиннадцатой его прорвало, наконец:
- Тебя как зовут? - Вера.
- А я - Фил.
- А-а, ну тогда я - Вирджиния.
- Фил - это Филипп. Сокращенно. Еще с шестого класса пошло.
- Спасибо, догадалась. А я - настоящая.
- Это как? Рассказала о папаше.
- Нет, - говорит, - Вера - неинтересно. Я буду называть тебя Джи.
Еще чего! "Буду называть". За рубашку - спасибо, но причем тут "буду называть"? Человек помог человеку, что ж теперь, всю жизнь обязана? Он, конечно, знает мой пляж, скоро узнает дом, но ничего, отошьем... Посмотрим... Сегодня я устала. Хочу в душ и спать! Завтра будет завтра.
Добрались. Я попросила его ждать в подъезде. Дома оделась, вынесла его рубашку:
- Спасибо еще раз... Ну, пока!
- Пока.
Закурил и пошел. Вот и чудненько!
Выслушав причитания об утерянном барахле, сжевала бутерброд, смыла соль под душем и улеглась. Мне снилась лунная дорожка на воде. Разумеется, я по ней гуляла.
На следующий день я стала умнее. Я нашла два пакета, взяла два куска веревки, упаковала вещички и засунула все это в ванную. Не промокает. Я отправилась на пляж.
Проделав с вещами и пакетами ту же операцию, поплыла на свой камень.
Я так и знала! Лежит, читает. Та же книга. И вещи, как у меня, в пакете.
- Привет! - говорит.
- Слушай! - я раздражения не прятала. - Это - мой камень! Я на нем - одна. Здесь мне никто не нужен. Ты мне будешь мешать, даже если я не буду тебя видеть. Найди себе другой, пожалуйста.
Он не удивился, не разозлился, уж, конечно, не напомнил о своем вчерашнем "рыцарстве" (попробовал бы!).
- Извини, - сказал он, упаковал книжку и ушел. Уплыл.
А я осталась. Устроилась, лежу. Чуть прикрыла глаза, жду, когда море остановится и шум исчезнет. Ни черта не получается! В башке только и мыслей, что об этом Филиппе дурацком, его "извини", Джи... и о том, что если он знает мой камень, то вчера он меня заметил раньше, чем я подошла.
Он изменил установившееся годами. Меня и раньше доставали, но я уплывала и спокойно откладывала "каменное одиночество" до следующего раза. Такого, чтобы я осталась на камне и не ходила по своему серебряному песку - не бывало. Плюнула, вернулась на берег. Его нашла сразу.
- Ладно, читатель, - говорю, - все равно все испортил. Давай, развлекай теперь.
- Что испортил?
- Долго рассказывать... Филиппок. Я буду называть тебя - Филиппок.
- Не надо!
Он приказал, понимаете? Какая наглость! Кто б еще со мной так
разговаривал! А вслух я сказала:
- Не буду...
А он - ничего. Умный, спокойный... Сильный... Выяснилось, что ему - двадцать один. Студент. Программирование или что-то вроде того. Учится в университете в нашем областном центре. И живет не так далеко от меня.
А чуть позже выяснилось, что я влюбилась.

Все лето мы проторчали на пляже. Я иногда уплывала на камень, иногда останавливала море. В свободное от пляжа время мы ходили в бары, гуляли. Дискотеки он не любил, и я легко отказалась от них. Я познакомила его с родителями. Маме он понравился, а с отцом они выпили водки. В общем, обычный, но от этого не менее приятный, романец. За все лето мы пропустили три или четыре дня. Но у нас оставался телефон. И вот при таком интенсивном общении мы были с ним… ну, в смысле… первый раз только в конце августа! Так что не могу упрекнуть себя в распущенности, тем более, я его любила. Рассказывать о том, что есть только наше - не буду.
В сентябре он продолжил учебу, а меня папочка устроил к себе на завод оператором ЭВМ. Теперь мы с Филом (как я его только не называла! И Фи, и Филя, а когда злилась - Филиппок) стали почти коллегами. Правда, я все больше таскала с места на место непонятные распечатки - такие длиннющие рулоны.
Чем я жила? Ждала выходных. Он приезжал в субботу или в пятницу вечером, а уезжал в воскресенье или в понедельник утром. Два-три дня в неделю были нашими. Море остывало, но я таскала Филиппа на пляж, пока не начали нудить осенние дожди.
Мне казалось, что я почти счастлива. Филипп прекрасно справлялся с моим чудесным характером, и мы почти не ссорились. О свадьбе речь пока не шла, что вызывало недовольное ворчание мамочки. Папочку больше заботило полное отсутствие у меня рвения к поступлению на следующий год.
В конце декабря приехала Ленка со своим избранником, немного похожим на плюшевого мишку. Мы с ними и Филом, вчетвером, замечательно отпраздновали Новый год.
Куда девалась наша школьная компания? Развалилась - обычное дело. Я встречала кого-нибудь, случайно. Привет-привет, пока-пока. Игра такая. Маленькая. В большую добавлялись "Как дела?" и "Где работаешь?". Помощь моя никому из них уже не требовалась, а Филиппу - и подавно. О своей "спасательской" дури я совсем забыла. А между тем дурь-то никуда не делась. Она спряталась, чтобы появиться в самый неподходящий момент и выставить меня в лучшем случае идиоткой, а в худшем...
Судите сами. Точнее, постарайтесь не судить. Еще до моего "великого подросткового превращения", классе в пятом, а может и раньше, у меня появился друг. Не знаю, как у вас, а у нас такая дружба была почти невозможной. Все остальные еще не дошли до уровня записок, а мы с Пашкой Невелевым, усаженные волей учительницы за одну парту, вместе возвращались домой и болтали на переменах. Раза три он из-за меня дрался, поссорился с другом, который не хотел быть замеченным в обществе белой вороны. Пашке нравилась Светка Королева, из "признанных", и я знала обо всех тонкостях их отношений. Хотя, какие там отношения! Они появились позже.
Пашка писал стихи. Мне - не нравилось. Не потому, что они все посвящались Светке, а потому, что были плохими и неуклюжими. Я ему говорила об этом, и он не обижался. Сам знал, что плохие. И все равно писал.
Мы подросли, и он смог-таки увлечь Светку. Не стихами. Он перестал их сочинять, а Королева так никогда и не узнала о Невелевской поэзии.
В нашей веселой компании Невелев-Королева были единственной "оформленной" парой. Остальные - все вместе. Светку не любили. Она хотела быть первой, согласно фамилии и, как она считала, внешности. Она действительно - симпатяга, но нас бесил ею зачем-то выбранный образ томной правительницы. Всех, кроме Пашки, который ее боготворил. Постепенно они откололись от нас. Светке не нравились мы, она - нам, так должно было случиться.
Пашка снова растерял друзей, но не меня. Я тоже не любила Королеву, но ни ей, ни тем более Пашке этого не показывала. Он звонил, изливал душу. Я советовала, подсказывала. Я старалась искренне. Пашка - хороший. Настраивать его против Светки было бесполезно, я это знала и потому утешала и помогала. Пыталась разговаривать со Светкой, Невелева хвалила. Она не поняла. Она видела во мне соперницу. Светка запретила Пашке общаться со мной. Бедняга Невелев так боялся потерять ее, что звонить престал, а в школе виновато опускал глаза. Я позвонила сама и сказала, что все понимаю и не обижаюсь. Пашка сказал "Спасибо".
С новой своей жизнью я, честно говоря, о Невелеве и забыла совсем. На встрече выпускников он не появился, Королева - тоже. Я узнала, что Пашка не поступил, работает, и до сих пор - со Светкой.
Я его встретила в марте. Я шла с работы, а у него было лицо уже повешенного. Он меня не заметил.
- Пашка!
- Вера... - обернулся он.
Он единственный из класса всегда называл меня Верой, опуская букву "к".
- Пашка, что с тобой?
Невелев растянул рот в улыбку покойника:
- Весна... Жизни радуюсь...
Я присмотрелась, а у него глаза блестят. И полные такие, как только не выливается?
- Пашка, что с тобой? - повторила я.
Тут он, кажется, вспомнил детскую дружбу:
- Ты что вечером делаешь?
Я подумала: "Четверг, Филипп вчера звонил, завтра приедет. А Пашке нужны уши, которым он доверяет, то есть - мои".
- Ничего, - говорю.
Он опять ушел в себя и молчит.
- Светка? - спросила я, хотя что уж тут спрашивать! Пашка кивнул. - Слушай, - беру инициативу. - Пойдем куда-нибудь и ты мне все расскажешь.
- Я сейчас у бабки живу. Пойдем туда, если ты не против. Но бабки, сразу предупреждаю, нет. Она у родителей.
Он пытается шутить. Не получается, но я усмехнулась:
- Пойдем.
Шли молча, я его не торопила. У Невелева хоть глаза высохли... Он открыл обшарпанную дверь, и мы зашли. Пашка включил свет.
Да-а, грустно. А где ж следы Королевой? Ага, слышу. Светкин запах. Хорошие, кстати, духи. Но, судя по обстановке, самой Светки здесь уже с неделю, как нет.
- И сколько ты уже... Холостой?
- Девять дней. Поминки сегодня.
- Что ж ты сразу не позвонил?
- Ты думаешь, я был в состоянии о тебе вспомнить? Я и на работе-то за свой счет взял.
- И что ты делал?
- Гулял...
Я зашла на кухню. Неплохо гулял: раковина посуды и семь бутылок из под какой-то гадости.
- Все сам?
- Мгм.
- Ты с ума сошел?
- Мгм.
- Так, - говорю, - и кончиться можно.
- А я уже.
Я засмеялась. Осторожно, чтобы не обидеть.
- Ладно, конченный. Дуй в ванную. Отмокни с полчасика, а потом холодный душ прими. Я пока с кухней разберусь. У него даже хлеба не оказалось.
- Пашка, - стучусь в ванную, - я в магазин. Где ключи?
- На холодильнике. Ты вернешься?
- Невелев,- говорю, - ты - свинья! Когда это я друзей бросала?
- Извини.
- Ладно, я быстро.
Когда я вернулась, он был еще в ванной.
- Невелев, ты живой?
- Не знаю.
- Все, хватит. Выбирайся потихоньку.
Пока он выходил, я успела соорудить подобие ужина. Посмотрела на часы - двадцать седьмого. Часа три на успокоение, а потом он меня проводит. Нормально. Позвонила родителям. Папашка навеселе. Тоже хорошо - меньше вопросов.
Невелев после ванной и холодного душа (во - послушание!) стал выглядеть несколько лучше, но, к моему большому сожалению, хватило его не надолго. Рассказывать он начал еще за ужином. Долго, сбивчиво, с приступами безутешного горя. Вам будет неинтересно. Суть: когда Невелев сообщил, что в армию - через месяц, Светка ясно дала понять, что не собирается вычеркивать два года на ожидание. Возник скандал (наверное, что-то другое. На скандал Невелев, по-моему не способен). В процессе выяснения отношений Светка танком проехалась по всему: от бабкиной квартирки до Пашкиных мужских достоинств. Эта стерва вылила такое, что я вообще удивляюсь, как поэтичный Невелев не скончался на месте. Эх, ей бы по роже дать... Собрала манатки и хлопнула убогой бабкиной дверью.
Я выдала полный набор соответствующих историй, напомнила про юный возраст. Впервые в жизни не поскупилась на эпитеты для Королевой. Бесполезно. Не слышит, понимаете? Ни единое слово не доходит, я же вижу! Я собрала последние силы и отдала остатки мыслимых и немыслимых утешений. Невелев покивал головой и говорит:
- Знаешь, что страшнее всего? Я понимаю, что она абсолютно права! До буковки. Я - дерьмо, неудачник. Любовь - талант, а я - бездарность. Стихи помнишь? Это все, на что я способен. На земле есть порода, а есть шлак...
Смотрю на него - не доживет до армии. А доживет, так в армии таких страдальцев... Может и не выжить.
Я села ему на колени, посмотрела в глаза… В первую секунду он ошалел. Конечно, я рисковала. Он мог оттолкнуть меня, и все - насмарку. Я думаю, эта мысль у него была... А может, и нет, я никогда потом его об этом не спрашивала. Предупреждая ненужную реакцию, я обняла его и поцеловала...
Домой мы возвращались за полночь. Я держала Пашку под руку, и это был уже другой Пашка. Точнее - почти прежний.
Невелев остановился, повернулся ко мне, провел рукой по щеке.
- Я люблю тебя.
Хочет поцеловать. Прячась, я уткнулась головой ему в куртку.
- Пашка, - говорю, - я очень устала. Давай - завтра. Обо всем  - завтра.
- Хорошо, извини, - сказал он, взял мою руку и нежно, легко пожал.
Филиппа я увидела раньше, чем он - меня: метров за сто, как только мы вышли из-за поворота. Он курил около моего подъезда, на свету, а мы были в тени. Я быстро попрощалась с Пашкой, не объясняясь, чмокнула его в щеку и сказала "Иди". Через несколько шагов я обернулась, помахала ему рукой, и, дождавшись, когда он скрылся за домом, побежала. Я знала, что будет, и думала о том, насколько страшно это будет.
На шум обернулся Филипп. Я успела добежать и броситься ему на шею.
- Филечка, милый, любимый... - я хотела поцеловать его, да какое там!
Он расцепил мои руки и отошел. Молча. Я, естественно, разрыдалась, пошла на новый штурм. Безуспешно. Он взял меня за плечи и усадил на скамейку. У меня истерика. Он открыл мою сумочку, достал платок, дал мне.
- Успокойся и иди домой.
- Фил...
- Завтра. Все - завтра, - повторил он мои, Пашке сказанные, слова.
- Я люблю тебя, не уходи.
Он вытащил из моего кулака платок, вытер мне глаза. Потом взял за руку и затащил в подъезд. Я упираюсь и рыдаю.
- Тихо! Соседи спят. Быстро домой. Завтра поговорим.
И ушел. Я обнаружила, что смертельно устала. Как-то разом я утихла и опустилась на ступеньку, глотая слезы. Любознательные наши старушки пропустили прелюбопытное зрелище. По лестнице, держась за перила, ковыляла тень некогда красивой девушки. Тень шмыгала носом и спотыкалась. Как пьяная, царапала замочную скважину. У зеркала в прихожей я закрыла глаза. Мамочка, увидев свою красавицу, даже сказать ничего не смогла. Спасибо, мамочка. В ванной меня снова прорвало. Хорошо, краны шумят.
Кажется, я не спала. Я ждала утра. А утром я ждала приличного времени для звонка. Папочка отпросил меня с работы по причине здоровья.
В полдевятого терпение кончилось. Я протянула руку к трубке, а телефон зазвонил сам. Дрожа, я поднесла трубку к уху...
- Вера, доброе утро.
Пашка! Как же ты не вовремя!
- Паш, я всегда понимала тебя. Сегодня пойми ты...
- Я уже понял. У тебя все уладится. Прости! Я тебе должен. Я с тобой. У тебя все будет хорошо. Ты можешь звонить мне в любое время... Спасибо, и еще раз прости.
Не дожидаясь ответа, Пашка повесил трубку.  Я нажала на рычаг и набрала номер Филиппа. Подошла мать:
- Филипп уехал в университет. Первой электричкой.
Через двадцать минут я знала расписание и электричек, и автобусов. Через три с половиной часа я была на месте. Я нашла его и все объяснила. И почти все рассказала. Я не соврала, а умолчала… Просто это было последнее средство.
Как вы меня назвали? А пусть это будет на вашей совести. Я столько пережила тогда, что сейчас позволяю считать себя искупившей грехи... А вы правда думаете, что грех был? Дорога в ад вымощена... А! Ладно. Я не сильна в вопросах добра и зла.
Невелев ушел в армию. Я провожала его. Два года он жил моими письмами. Письмами друга.
Пашка женился. Девчонка - прелесть! В том, что они счастливы, есть часть меня.
А Королева второй раз замужем. Фамилия ее первого мужа - Козленко.

Ну, вот. Самой скучно. Семнадцать моих лет помещаются в маленький кармашек. Таких, как я – миллионы, по две-три в каждом подъезде. Тем более удивительно то, что со мной произошло потом. И почему я?

Филипп сказал, что доброта моего сердца его радует. После чего обязал меня поступить в его университет:
- Надо же твоим друзьям учиться жить самостоятельно.
- Но ведь ты закончишь раньше...
- Очень может быть, что тебе придется закончить вместе со мной.
Вот так! Суровый у меня парень, да? Я покорно кивнула. Спуску он мне не давал. Плюс направление от завода. Я поступила на специальность Филиппа, что снимало многие проблемы. В августе я наконец-то вернулась к своему морю. Оказалось, что Филипп записывал даты всех примечательных событий нашей жизни: Первая встреча, Первый поцелуй, Первая ссора. В этом списке были и очень личные даты. Двадцать третьего августа у нас был праздник, который остроумный Филипп назвал "День первой ночи". Наши праздники мы отмечали скорее весело, чем торжественно. И, конечно, всегда только вдвоем. В День первой ночи, насидевшись в баре, под вечер мы с бутылкой шампанского отправились на пляж.
Море было как зеркало. Мы потревожили его шумным плесканием. Оно нас простило...
Полупустую бутылку Филипп водрузил в песок. Моя голова прекрасно устроилась на его груди. Прищурившись, я смотрела, как в закате краснеет мой камень. Пляжный народ почти разошелся, только в ста метрах смеялись двое. Такие же, как мы...
Солнце окончательно уступило луне.
- Фил, - позвала я, - почему люди не могут ходить по воде?
-  Ты физику сдавала месяц назад.
- А нет другой науки, по которой можно?
- Нет.
- А вдруг мы ее просто не знаем?
- Мы много, чего не знаем, но по воде ходить все равно не можем. Этот факт не зависит от нашего знания.
- А если не факт? - я перевернулась на живот и теперь смотрела Филиппу в глаза.
- По-моему, ты хочешь шампанского, - сказал он.
- С чего ты взял?
- У тебя горят глаза, и ты несешь чушь. Что это еще может значить? Допьем и пойдем домой. Он поцеловал меня, снял с горлышка бумажные стаканчики, налил. - За что пьем? - спрашивает.
- За то, чтобы научиться ходить по воде! - провозгласила я.
- Если ты так хочешь, давай, - усмехнулся Филипп. - Хотя я предпочитаю более реальные тосты. За цели, а не за мечты.
Мне вдруг стало очень жарко внутри. Я залпом выпила шампанское. Защекотало в носу, но жар прошел.
Я рассказала Филиппу как я стояла на воде. Когда я закончила, ко мне подбиралась лунная дорожка.
Что он мне ответил, я уже не слышала. Я вообще перестала видеть что-либо. Мне опять стало жарко. Я встала и пошла к луне. Я не заметила, как закончился берег. Я только ощутила, что ступни касаются чего-то нежного и прохладного. Постепенно ушел жар. На деле все оказалось совсем не так, как я видела со своего камня...
Крик Филиппа я скорее не услышала, а почувствовала:
- Джи-и!
С усилием я оторвала глаза от луны и в тот же миг провалилась. От неожиданности я хорошо глотнула соленой воды, но меня тут же выбросило на поверхность. Я дико заорала. Я молотила руками по воде, но плыть не могла. Я увидела, как бросилась в море едва различимая фигурка. Филипп хорошо плавает, и скоро он уже буксировал меня к берегу. Бедный! Я рыдала, кричала, вырывалась, кусалась, а на полпути, слава Богу, выключилась.
Очнулась я на песке (нормальном песке), с накинутым на плечи полотенцем. Рядом стояла бутылка. Я схватила ее двумя руками и лихорадочно влила в себя остатки шампанского. Потом я увидела Филиппа. Он прикуривал. Его руки дрожали.
- Дай и мне, - попросила я.
Он отдал мне сигарету и достал себе еще одну. Я успокаивалась. Вдавила окурок в песок, переоделась и снова села.
- Ты видел? - спрашиваю очень тихо.
Филипп, прикуривший вторую сигарету от первой, не оборачиваясь, кивнул, но тут же покачал головой.
Я посмотрела на море, лунную дорожку - никаких эмоций.
- Который час? - вспомнила я о времени.
- Пол-одиннадцатого, - ответил Филипп, снова не обернувшись.
- Надо идти, - сказала я и встала.
Он тоже встал, оделся, и мы пошли. Через пять минут у меня подкосились ноги. Я снова выключилась и надолго. Проснулась (очнулась?) я у Филиппа. На часах - одиннадцать дня. Двенадцать часов подряд я никогда не спала даже по воскресеньям. Филипп проснулся раньше и читал газету.
- Мама знает? - первым делом спросила я.
- Да.
- Что ты ей сказал?
- Что ты очень устала и уснула у меня, а мне было жалко тебя будить. Я гарантировал твою неприкосновенность, но тебе, думаю, все равно устроят...
- Ладно, уладим, - махнула я рукой. - Что было?
- Когда?
- Когда мы собирались уходить.
- Значит, остальное помнишь?
Я кивнула. Пока Фил рассказывал, я встала, наконец, с кровати, надела его футболку и уселась в другое кресло. Выяснилось, что он нес меня на руках до дороги, поймал машину, и, не зная, как меня такую сдать родителям, отвез к себе. Он уложил меня в кровать, и за всю ночь я не шелохнулась. Так и проспала на спине, руки по швам, как покойник. Филипп поначалу забеспокоился, но я дышала ровно, спокойно, и он, тоже дико уставший (я думаю!), уснул. Что мне снилось - не помню.
Я начала приводить себя в порядок. Расчесывая свои полукудри, я увидела тонкую и ровную - от макушки к спине - седую прядь. За ее разглядыванием меня застал Филипп, вошедший в комнату с кофе.
- Давно это? Я покачала головой. Филипп почти бросил поднос на стол. Кофе расплескался.
- Слушай меня, - впервые он повысил голос, - я не знаю, что произошло вчера. Я не уверен, что мне это не показалось. Шла ты по воде или нет - не главное. Я видел, что с тобой было после...
- Я шла, Фил. Я шла по воде, и ты видел это.
- Не перебивай! Есть вещи, которых не нужно касаться, которые лежат за пределами понимания. Играть с ними - опасное занятие. Да, у тебя есть, - тут он замялся, подыскивая слово, - способности. Но может быть, лучше не вспоминать о них. Ты два раза падала в обморок, у тебя появились седые волосы. Ты чуть не утонула, черт возьми! Меня могло не быть, я мог не успеть, да мало ли, что могло случиться! Я люблю тебя. Ты - хорошая, ты - лучше всех. Но ты должна забыть вчерашний день. Я помогу тебе. Мы будем забывать его вместе. Нам хорошо с тобой, и нам не нужно ничего добавлять в нашу жизнь.
- Да, Фил, помоги мне, - согласилась я. - Только дай мне неделю. Через неделю - сентябрь, нас отправят в колхоз. Может быть, все и забудется. Но эта неделя - моя!
Я, вернее моя решимость, опять же впервые, оказалась сильнее его. Он не сдался, но отступил. Он не хотел терять меня, и на следующее утро мы отправились на пляж. Меня немножко трясло, но к этому я начала привыкать. Два часа я жарилась на песке, не решаясь подойти к морю. А еще люди...
- Фил, - попросила я наконец, - давай пойдем вместе. Я пройду чуть-чуть, а ты меня сразу остановишь.
- Не занимайся ерундой!
Он был явно раздражен, но, честно говоря, меня это тогда мало волновало. Я встала и протянула ему руку. Он подчинился. Мы медленно двинулись к морю. Я снова поймала одиночество, перестала слышать и видеть окружающих, но что-то было не так. Я снова очнулась от голоса Филиппа.
- Джи! Я посмотрела на свои ноги. Вот, что было не так. Я не шла по воде. Я вошла в нее, как все нормальные люди. Как всю жизнь до позавчера входила сама. Филипп и не пытался скрыть радость. А у меня сил переживать что-то - не осталось.
- Я иду домой, - сказала я, - а вечером приду снова.
- Что за новости? - удивился Филипп. - Почему вдруг "я"? Мы идем.
Я повернулась к нему. У меня текли слезы, и он сжалился:
- И мы вернемся сегодня вечером. Одну я тебя никуда не отпущу.
Он обнял меня, вытер ладонью слезы, и долго гладил по голове. Он сделал именно то, что мне было необходимо в тот момент. Он прочитал меня безошибочно.
Вечером пошел дождь. Внезапный и проливной, как это у нас бывает. А я все равно поперлась на море, и верный Филипп, конечно, со мной. У меня опять ничего не получилось. Я опять плакала, он гладил меня по голове. Потом мы отогревались у него кофе с коньяком. И тут Филиппу пришло на ум чудное предположение:
- Послушай, Джи, я, кажется, понял, что случилось тогда. Ведь когда ты шла, как... как зомби, я тоже какое-то время ничего не соображал. Это - гипноз, понимаешь? Я читал. Ты внушила, что идешь по воде прежде всего самой себе. Но сила твоего внушения была так огромна, что оно передалось и мне. Я вообще-то не пробивной на такие штуки, но черт его знает?
Он посмотрел на меня и добавил:
- Если, конечно, мы оба не сошли с ума.
- Нет, Фил, - сказала я, - мы - в порядке. Просто надо попробовать еще раз.
Бедный Фил! Что он пережил за эту неделю, да и после... Сколько он терпел меня... И как вообще вытерпел? Я действительно с каждым днем все больше становилась зомби, автоматом. Филипп был рядом, но в ту неделю я воспринимала его как часть обстановки. О чем-то интимном и речи не шло. Он попробовал, но понял, что бесполезно. Я-то не сопротивлялась, но что за удовольствие спать с роботом!
Дождь и облака почти довели нас до осени, но мы каждый день, под зонтом, шли на пляж. Ничего не получалось, и мы возвращались. А тридцать первого августа облака исчезли. Филипп дождаться не мог, когда нас, первокурсников, отправят в колхоз и у меня отнимут море. Да и самому ему требовался отдых. И еще он думал, что если прежнюю меня не удается вернуть присутствием, то разлука может помочь. Но отправить нас должны были только второго. Оставалось два дня.
Рано утром тридцать первого мы уехали автобусом в университет. Меня Филипп проводил на контрольное собрание группы, а сам, с коньяком и шоколадом отправился к коменданту общаги. Через два часа он забрал меня и показал комнату, в которой нам с ним, пока вопреки правилам, предстояло жить. Коньяк сработал. После обеда все окончательно уладилось. Филипп провел для меня краткую экскурсию по городу.
В семь вечера мы стояли у моего подъезда.
– Ну, что, - спросила я, - ты подождешь меня?
- То есть?
- Я переоденусь, и...
- Ты - ненормальная, - сказал он очень спокойно. - Послезавтра ты уезжаешь к черту в задницу, откуда сюда добираться полдня, а у тебя ни одна юбка не уложена.
- Завтра, Филечка. Пожалуйста! Что он мог сделать? Через пять минут я в пляжном наряде выходила из подъезда. Мы пошли к Филиппу. Там мы выпили по чашке кофе, и Фил тоже переоделся. Все - молча.
На море я его явно обрадовала. Безо всяких выкрутасов я разделась и пошла купаться, даже не попытавшись "ходить". А я просто поняла, что было не так всю эту неделю. Мне не было жарко. Внутри. А сегодня я почувствовала жар. Совсем немного, но ошибиться я не могла - тот самый.
После купания я улыбнулась в первый раз за восемь дней. Потому что я вдруг абсолютно четко увидела рамки своего дара: ночь, луна и узкая дорожка на воде. И вот я дождалась полной победы луны, и (в который раз!) сказала Филиппу:
- Проводи меня, пожалуйста. Я попробую.
Уже уверенный в гипнотическом происхождении той моей прогулки, Филипп внутренне мобилизовался, чтобы не поддаться внушению. Тем более, неделя неудавшихся попыток... Он спокойно взял меня за руку и повел к воде. Ох, если б он знал, что сейчас будет!
И я пошла. Глядя на луну и ощущая разлившуюся прохладу. Правда, в этот раз - недолго. Филипп столкнул меня в воду. Дальше события Дня первой ночи повторились. Только в уменьшенном масштабе и с легкими отличиями.
Мне, рыдающей, Филипп, злой на себя, на меня и на законы физики сказал:
- Так! Завтра ты будешь сидеть дома и собирать вещи. Послезавтра я лично доведу тебя до двери твоей комнаты в колхозном бараке. И через месяц я получу свою прежнюю, нормальную, красивую Джи. На все остальное я плевать хотел! Поняла?
Нет, любимый. Ничего я тогда не поняла. Мы оделись и пошли домой. Все-таки хорошо, что он меня столкнул. Выключилась я уже в своей кровати, а утром, причесываясь, я обнаружила новую лунную дорожку - рядом с первой.
Филипп сдержал обещание. В полдевятого утра он был у меня. Он укладывал выбранные мною вещи, советовал, шутил. А я точно знала, что делать дальше. Я переписала из маминого блокнота адрес и телефон ее московского двоюродного брата - Андрея (слова "дядя", "тетя" я опустила еще в детстве).
Андрей несколько раз проводил у нас летние отпуска с женой Женей (жена Женя, жена Женя) и сыном Сережкой, на четыре года младше меня. Я знала, что в Москве у них трехкомнатная, в спальном районе, квартира. Я упаковала на дно сумки деньги, позаимствовав часть их у родителей (простите, родные!) и уже сама ждала отъезда.
Фил проводил меня дольше, чем до двери. Он старательно высматривал щели в окнах, учел возможность курящих соседок и выбрал мне самую "здоровую" и удобную кровать. Он поцеловал меня и уехал.
В среду я позвонила Андрею и сумела убедить его, что маме о моем визите сообщать вовсе не обязательно.
В четверг и пятницу я понемногу таскала персики и виноград - в подарок.
В субботу я отшивала в купе назойливого кавказца. В воскресенье, сидя в "москвиче" Андрея я делала вид, что обозреваю когда-то в детстве виденные прелести столицы. Он показывал Москву, спрашивал "помнишь?", а я говорила "нет" и "ого!" и ничего не видела.
У меня хватило сил на дежурные поцелуи и не переданные приветы. Андрей, Женя, Сережка, милые! Я люблю вас всех, но тогда я была занята другим.
Утром на кухне я нашла завтрак и листок с рабочим телефоном Андрея. Я позвонила, узнала, как закрывать входную дверь и отправилась гулять. Что мне было нужно в Москве? Честно говоря, точно я не знала, Тогда, с двадцать третьего августа, я почти все делала неосознанно. Решал кто-то внутри меня, а я только подчинялась. Я не могла носить свой дар, ничего не предпринимая. Конечно, лучше всех мне бы помог Фил, но он меня не понял. Он хотел невозможного: чтобы я просто забыла...
А Москва... Москва для меня, провинциалки, была не городом, а символом. Символом близости к великому. Тем более, здесь у меня был Андрей. Остальные родственники, которых я хоть как-то знала, жили или в моем городке, или по селам-деревням.
Собиралась ли я покорять и завоевывать? А знаете, может быть. Но самое главное, я хотела найти того, кто объяснил бы, что со мной происходит.
Вечером я рассказала свою историю Андрею и Жене. Теперь нашу с Филиппом тайну знали еще двое. Реакция Андрея была предсказуема:
- Показать кому-то? Извини, Верочка, но, прежде всего, я бы показал тебя врачу.
- Я здорова. Я привезла результаты медосмотра. Психиатры и у нас нормальные.
Вмешалась Женя:
- А вдруг правда? У нее всегда с водой что-то было. Ты вспомни, как Валентина ее из ванной вытаскивала.
Андрей с грохотом отодвинул табурет и начал ходить по комнате.
- Бред какой-то, - негромко сказал он.
- Если ты отвезешь меня на озеро или водохранилище, что у вас тут есть, и будет луна, я, наверное, смогу показать. Я не пробовала с пресной водой, но думаю, что это не важно.
Он все равно не поверил, но ситуация требовала его реакции. Он достал записную книжку. Листая ее, он находил какие-то телефоны, снимал трубку, но, набрав три-четыре цифры, бросал, повторяя: "Бред!".
И тут он нашел:
- О! Кажется, то, что нужно. Димка Резник!
- У-у-у, - сказала Женя.
- Что "у-у-у"? - возмутился Андрей. - Сама предлагай! - Женя пожала плечами.
- А кто это? - спросила я.
- Полусумасшедший алкаш, - Женя была беспощадна.
- Ну что ты говоришь! Зачем человека обижать?! Творческая личность...
- Он режиссер народного театра при доме культуры, - перебила Женя.
О, господи! Неужели и в Москве такое бывает? Но Андрей уже набирал седьмую цифру.
- Але! Здравствуй, Дмитрий!.. Да... Да... Нет... Новый?.. Да, постараемся быть... Слушай... Интересно... Слушай... Да, будем... У меня к тебе дело... Это ты подожди... Ты заткнешься или нет! Ты можешь подойти ко мне завтра вечером?.. Хочу показать тебе одного человека... Девушка... Нет, моя племянница... Да... Башку сверну... Ну что, приедешь?.. Давай в семь... Хорошо, в восемь... Не знаю... Да не очень... Ну, возьми... Пока. - со вздохом Андрей положил трубку. - Придет завтра.
- Что "не очень" и что "возьми"? - спросила Женя.
- Слушать чужие разговоры - то же самое, что по карманам лазить! - изрек Андрей.
- Оставь свой пафос для Резника. Он оценит, я - нет. И имей в виду! На счету твоего Димки - полтора сервиза...
- Да брось. Мы ж по делу.
- Имей в виду, - повторила Женя и ушла на кухню.
- Ты ее не слушай. Димка - хороший парень. С поворотом, но и у тебя дело необычное. Может, как раз такой и нужен. Тем более, у него знакомых - куча.
На следующий вечер, в начале десятого, в дверь позвонили. В квартиру вошел невысокий, худой, лет тридцати пяти, кипучий человек. Человек был слегка навеселе. Не извинившись за опоздание, наспех поздоровавшись, он начал:
- Ты понимаешь, сволочи! Они считают, что мой театр - это клуб по интересам. "Мы не можем финансировать ваши постановки в ущерб другим коллективам", - он задрал подбородок и говорил фальцетом, изображая неведомую чиновную даму. - "Вы - не Ленком и не МХАТ". Да! Я - не Ленком! Потому что Ленком - дерьмо! Извините, девушка...
За время этой тирады он расшнуровал левый ботинок. - Я не могу работать на толпу. И не желаю опускаться до ее вкуса. Да, у меня непрофессиональные актеры, зато они - живые! А вы посмотрите на звезд! Ожиревшие лицедеи! "Их покупают, а вас - нет", говорят мне. А кто?! Кто покупает?! Кто сидит в залах...
Женя ушла в спальню смотреть телевизор. Я отправилась в зал к накрытому столу. Через пять минут, продолжая обсуждать упадок искусства, в комнату зашел Дима, и, чуть сзади, несколько ошалевший Андрей. Увидев стол, Дмитрий Резник прервал монолог гения и сказал:
- О! У нас праздник?
- У нас дело, - вздохнул Андрей.
Сели. Андрей налил мне вина, а себе и разгоряченному гостю - водки. Закусывая, Дима наконец обратился ко мне:
- Что мы умеем? Поем, танцуем?
- По воде ходит, - сказал за меня Андрей.
- Ух ты! За это надо выпить! - засмеялся Дима. - Кстати, я не представился: Дмитрий Иосифович Резник, главный и единственный режиссер и художественный руководитель театра.
- Вера, - говорю.
Дмитрий Иосифович поклонился и выпил.
- Ты рассказывай быстрее, а то он нажрется, - предупредил Андрей.
- Андрюша! Вы необоснованно позорите меня перед юной леди, - не обиделся Дима. - Так что мы все-таки умеем?
Я коротко изложила. Дима внимательно посмотрел на Андрея и на меня:
- Вы издеваетесь?
- Она говорит, что может показать.
- Андрон! Пока Женьки нет, скажи честно, ты просто хотел со мной выпить?
Вошла Женя и села за стол.
- Здесь я, здесь, Дмитрий Иосифович. Ты чушь не неси, а послушай, что девушка говорит. И посмотри, может хоть какая-то польза от тебя будет.
- Вы, Евгения Михайловна, всегда меня недооценивали. Скоро Вы поймете, как ошибались! - полушутливая торжественность означала, что Дима опять не обиделся. Видимо, он привык.
Мы решили, если не испортится погода, отправиться завтра. После этого разговор вернулся к театру. Женя отправила мужчин на кухню. Мы посидели с ней вдвоем, она расспросила о родителях, уточнила детали моего приезда, беспокоилась, не хватятся ли меня дома. Я рассказала, успокоила...
Когда я укладывалась спать, Дима что-то доказывал на кухне. Послышался звон разбитого фужера и тихие нецензурные ругательства.
Погода не испортилась. Днем я гуляла, потом спала. У Сережки была тренировка, так что меня не беспокоили. Мы договорились с Женей, что я сделаю обед, и с четырех до шести я возилась на кухне. Приехали Андрей с Женей и Сергеем, пообедали. Андрей позвонил Дмитрию, но к телефону никто не подошел.
- Наверное, в ДК своем. Я полежу часик и еще позвоню.
Через час Дима не объявился.
- Ладно, - решил Андрей, - собирайся. Сейчас - в ДК, вытащим его, и - на озеро. Я оделась. Женя тоже захотела поехать, а Сережку в наши странные дела с самого начала не посвящали. Женя подбирала купальник, Андрей ворчал, что холодно, и на черта этот купальник нужен.
Нам долго искали Дмитрия Иосифовича, который не откликался на призывы внутренней радиосвязи. Все же нашли и привели. Дима был заметно выпивши, но говорил и соображал нормально.
В машине Женя приказала ему молчать, и он честно пытался приказ выполнить. Мы ехали на постоянное место отдыха Андрея и семьи. Ехали долго - минут сорок. Оставили на холме машину и спустились к озеру. Луна светила отлично, дорожка была, и я почувствовала знакомый жар. Я поняла, что все получится.
Вести меня вызвалась Женя, не зря же купальник брала. Мужчины курили. Мы с Женей разделись, она взяла меня за руку, и я пошла. Пресная вода оказалась еще нежнее.
Дно озера было пологим, и Женя долго меня не останавливала. Если бы она не ступила на острый камень, неизвестно, чем бы это кончилось. Она вскрикнула, потеряла равновесие и увлекла меня за собой.
Назад она меня почти несла. Все повторилось: истерика, подкосившиеся ноги. На берегу я успела увидеть отвисшую челюсть Андрея и услышать восклицание белого от ужаса и абсолютно трезвого:
- Черт возьми! Но этого не может быть!
Я потеряла сознание. Меня донесли до машины, Женя сунула под нос нашатырь. Я очухалась и попросила зеркало. Вот она, родная. Третья прядь. Такая же аккуратная дорожка, параллельно двум первым.
Мы с Женей изрядно замерзли и согревались на заднем сидении "москвича" под большим пледом. На переднем сидении пришел в себя Дима:
- Фантастика! Ты хоть понимаешь, что ты такая - одна?! Ты понимаешь, что это значит?! Нет! Ты не можешь этого понять! Тебя жизнь не била. Ты не знаешь, как делают искусство на хлебе и воде в ледяном подвале, а сытый дядя мешает твое искусство с дерьмом! Дай Бог тебе этого и не узнать никогда. Ты - гений! Ты должна бросить все во имя своего таланта! Я научу тебя правильно ходить по земле, правильно говорить. Я найду тебе лучших врачей, массажистов, гримеров, телохранителей... Я займу денег и у тебя будет все. Ты будешь единственным цветком в оранжерее. Я позабочусь. Мы раскрутим тебя! Через год ты купишь дом на Гавайях и дачу у Ниагарского водопада. Мы сделаем супер-шоу! Я напишу сценарий. Мы заставим рыдать весь мир. На тебя будут молиться. Я вижу это уже сейчас: Иерусалим, трибуны на полмиллиона, амфитеатром. И ты уходишь от них по водной глади. Мы закажем искусственную луну. Мы...
- Заткнись, придурок! - рявкнул Андрей. - Ты посмотри, что с ней творится! "Шоу, Иерусалим"... Ее нужно показать врачам и ученым.
- Идиот! Ты предлагаешь закрыть ее в пробирку, а что она будет с этого иметь?
- Здоровье! Ты раскрой глаза! Она же седеет в восемнадцать лет!
- За те деньги, которые она заработает, можно купить здоровье. За такие деньги можно и поседеть. Я бы постригся налысо! Я бы вообще отрезал, что угодно!
- Язык отрежь! Остальное - не обязательно, - вставила Женя.
- И отрежу! Для такого искусства седина - жертва ничтожная. Нам нельзя терять время! Я сегодня позвоню... Я знаю кому надо звонить. Мы повторим это завтра. А послезавтра, клянусь!, ты будешь жить в люксе и получать еду на подносах!
Его последних возгласов я почти не слышала. Я уснула на Женином плече. Когда мы приехали, меня попытались разбудить, но, как сами понимаете, безуспешно. Андрей донес меня до дивана.
Утром меня разбудил телефон.
- Вера! Я уже позвонил двоим. Отдохни как следует и готовься. Сегодня - твой звездный час, и это - только начало!
Дима звонил каждые полчаса. Сообщал количество оповещенных, просил отдыхать и готовиться. Скоро мне это надоело и я попросила до вечера не звонить. Он пообещал, и на какое-то время звонки прекратились. Я позвонила Андрею, сообщила, что у меня все хорошо.
Через час телефон зазвонил снова. Я не хотела брать трубку, но он все звонил и звонил. Длинно, противно. Я не выдержала:
- Алло!
- Джи... Джи-и... Я тебя нашел. А я знал... Я...
И очень далеко раздался стон. Отчаянный, беспомощный. Господи, Фил! Если бы не "Джи", я бы его и не узнала. Он еле ворочал языком. Он был абсолютно пьян. А ведь он никогда не напивался, во всяком случае при мне.
- Фил! Филечка, - позвала я.
Я услышала тот же стон, и на минуту все смолкло.
- Алло! Алло! - кричала я.
В трубке зашумело.
- Але! - ответил уже женский голос.
- Да! Позовите Филиппа, пожалуйста!
- Вера, это ты? - я узнала маму Фила.
- Да, да, это я. Что с Филиппом?
- Я только что зашла... Он лежит около телефона... Подожди... Живой... Вера, что у вас случилось, где ты? Он три дня пьет до потери сознания. Я никогда его таким не видела, я нашла у него таблетки. Что случилось?
Мне стало страшно. Фил, мой сильный Фил и таблетки... Оцепенение двух последних недель ушло сразу:
- Алло! Елена Александровна, я умоляю Вас, продержитесь до завтра. Я выезжаю...
Мне фантастически везло. Я нашла телефон справочной и сразу дозвонилась - через сорок минут поезд. Я бросила в сумку, что попалось под руку, сосчитала деньги - хватает. Я открывала дверь, когда снова позвонил телефон. Я прислушалась. Нет, звонки обычные. Захлопнула дверь. Даже лифт на моем этаже!
Я моментально поймала машину... Билетов в кассе, естественно, не было. Я бросилась на перрон.
Одному проводнику я чуть не дала по морде, с другим договорилась. Я сунула ему все оставшиеся деньги. Наконец, поезд тронулся.
Мне попались замечательные соседи. Женщина с химическими кучеряшками накормила меня, а парень уступил нижнюю полку. У третьего соседа я, почти некурящая, высадила пачку сигарет. Да и проводник, когда я отказалась от постели, все понял, принес белье, а потом вернул сколько-то денег.
Я не спала. О том, что время растянулось как резина, наверное, и говорить не стоит...
Возвращенных денег хватило на такси... Дверь открыла Елена Александровна.
- Где Филипп? - я забыла поздороваться.
- Проходи, садись. Филиппу уже ничего не угрожает, но он в больнице. Я, к сожалению, нашла не все таблетки, но, к счастью, вовремя тогда пришла.
- К нему сейчас пустят?
- Да тебя такую попробуй, не пусти. Поедем вдвоем, а то ты еще разнесешь там все. Когда мы спускались, она спросила:
- Так что же у вас случилось?
- Просто я - дрянь! Но больше никогда и ничего не случится.
И в больнице мне повезло. Стоило мне только пустить слезу, и сердобольная бабулька тут же открыла дверь.
Филипп, худой и небритый, лежал в коридоре. Табуретки я дожидаться не стала - плюхнулась на колени.
- Сумасшедшая, - сказал Фил, - мне можно и сидеть, и ходить. Так что сцену у одра отложим...

Утром в ванной я открыла кран, и что-то было не так. Я сразу все поняла. Магия воды исчезла. Филиппа выписали. Я целый день провела у него и заставила не провожать меня. Для очистки совести я сходила на пляж. Небо - замечательное, луна - прелесть и никакого жара. Я забыла купальник, но это было не важно. Я сняла туфли и пошла в воду. Намочив до коленей ноги, я посмотрела на черный силуэт моего камня, усмехнулась и вышла.
Ночью позвонил Дима. Я ему объяснила, что шоу отменяется. Он не поверил. Он приехал через два дня, потащил меня на пляж и убедился лично. Мы ходили втроем. Филиппу я все рассказала раньше, и он не вел меня в воду, а остался на берегу. Он казался спокойным, но когда я прижалась к нему, я услышала, как колотится его сердце.
Дима уехал. Он звонил из Москвы еще раз, но был настолько пьян, что ничего, кроме всхлипываний и своего имени я не разобрала. Он пьянствовал месяц, а потом успокоился. Сейчас он ставит в своем театре рок-мюзикл "Голубая чашка" по Аркадию Гайдару.
Звонили Андрей с Женей. Узнав, что произошло, Андрей обозвал меня дурой, а Женя, выхватив трубку, назвала святой и потребовала пригласить на свадьбу. Остатки моих вещей они передали поездом.
Свадьбы Женя ждала два с половиной года, и осталось ей ждать совсем недолго. Мы с Филиппом собирались пожениться в августе, но так получилось... Короче, в августе живот будет сильно заметен. Свадьбу перенесли на конец марта.
Я берегу себя. Филипп целует мой животик, работает, и как может, оберегает от университетской нервотрепки. Ничего, преподаватели у нас душевные и думаю, что на летней сессии мне будет полегче. В общем, полная идиллия.
Мои волосы стали чуть светлее, чем раньше. Я не смогла подобрать краску точно под свой цвет, но "лунные дорожки" не видны...
Филиппу так нравится им придуманное "Джи", что я сразу оговорила право самой дать ребенку имя. Чтобы не вышло недоразумений.
А чудеса иногда случаются.