СОН

     Кошмаров был аспирантом. Темой предстоящей кандидатской диссертации он по предложению своего научного руководителя Щавельева избрал работу «Русский либерализм начала ХХ века в освещении зарубежной историографии». Когда Кошмаров был мал, родители уделяли ему много внимания, особенно заботясь о нравственном и умственном здоровье своего ребенка: мать обучала его грамоте, и под ее руководством Кошмаров выучился читать, а затем, после долгих и безрадостных упражнений по рисованию палочек и крючков – писaть. Отец часто водил Кошмарова по музеям, среди которых ему особенно приглянулся Исторический с его ржавыми шлемами и кольчугами, обозначавшими экспозицию к 600-летию Куликовской битвы. Также отец привил Кошмарову любовь к родному пепелищу, ненавязчиво осевшую в подкорке его рассудочного устройства и на многие годы вперед забытую.  Всплыла она лишь почти полутора десятилетиями позже. Кошмаров рос ребенком хоть и без определенных пристрастий, но наполненным тягой к Человеку и различным сферам его деятельности. Со временем Кошмаров обернулся историком. Он не до конца разумел все хитросплетения мирового исторического процесса, чего, однако, не склонен был ставить себе в упрек: во-первых, от того, что считал себя личностью творческой и постоянно совершенствующейся; во-вторых – от того, что нельзя объять необъятное; и, наконец, в-третьих, по той причине, что Кошмаров вообще не склонен был упрекать себя в чем-либо. Хотя, буде соперник по научному диспуту способен был переспорить Кошмарова, последний мог, если и не согласиться с доводами оппонента, то хотя бы принять их во внимание. К тому же Кошмаров не любил укладывать всё окружающее в рамки готовых на все случаи жизни ответов и предпочитал больше размышлять над предметом собственных затруднений. Если же затруднения требовали излишних напряжений, то здесь у Кошмарова был самый верный способ справиться с ними –– наплевать на них и обратить свои помыслы к иному срезу бытия. Таким образом, персонаж выходил до некоторой степени противоречивый: вроде как, деспот и самодур, а с другой стороны – человек мягкий и покладистый. Однако ж, речь нынче вовсе не об этом.
     Как и многие аспиранты, Кошмаров был женат. Женой его была Варсонофьева – хотя и не так давно.
     Кошмаров имел друзей. Они в основном делились на две категории: те, с которыми Кошмарова свели студенческие годы (это были Шайкин, Колтовской, Максименко, Щепин, Михеев, Конченков и другие – с ними Кошмаров вел историософские диспуты, играл в футбол, пел песни и пил водку), а также остальные. Среди второй категории особенно выделялись Бурков и Костылев: Бурков предлагал Кошмарову искать высокооплачиваемую работу, чем вызывал в его душе реакцию пассивного сопротивления; Костылев же, как человек, живущий в водовороте финансового обескровления России через банковскую систему, был горяч и проворен. Он любил набрать номер Кошмарова на своей телефонной трубке, преподнесенной ему по случаю бракосочетания, захохотать и задать вопрос: «Ну что, Кошмар Кошмарыч, чего нового?» Кошмаров же, будучи историком, новому особенного значения не придавал, а о событиях рутинной повседневности предпочитал вообще не разговаривать, а потому чаще всего отвечал: «Ничего особенного». Этим он вводил Костылева в недоумение.
     По ночам Кошмарову виделись сновидения. Однажды ему приснилось нечто непередаваемое. Дело даже не в том, что подобная ситуация была напрочь не возможна в действительности: просто сон был из серии, что называется, «нарочно не придумаешь». Кошмаров когда-то слышал, что поскольку бытие определяет сознание, то и сновидения если не повторяют, то во всяком случае творчески преобразуют виденное, слышанное и т.п. – словом, – когда-то случившееся с тем, кому пригрезилось. После пробуждения же от увиденной картины Кошмаров призадумался: «Либо тот постулат, что бытие определяет сознание – бред, либо в моем собственном этом самом ... сознании – нечто безнадежно повредилось». Однако, следуя заведенному правилу, Кошмаров предпочел наплевать на явившуюся дилемму и отложить ее разрешение до лучших времен. Но, не перескакивая через то явление, что породило в рассудке Кошмарова очередную инсинуацию, перенесемся ближе к его конкретному содержанию.

*          *          *

     Итак, главный персонаж нашего действа бесцельно бродил по Москве. Не зная, к кому и зачем податься с визитом, а также как объяснить намерения своего пришествия, он завернул в пришедшийся ему по вкусу новоотстроенный дом кубистической конфигурации. Подобный безвкусный «особняк» он когда-то действительно лицезрел в Чистом переулке – тот представлял собою восьмиэтажный дом, архитектурно выполненный с претензией на оригинальность, но в реальности был весьма аляповатой плоской коробкой с покатой крышей, обделанной под черепицу (одно из новейших прозападных веяний, ничего нового в архитектурный ансамбль столицы, помимо уродства, не вносящих), выдающей большие средства на счетах здешних обитателей – с одной стороны и полное отсутствие у оных основ эстетического миросозерцания – с другой. То же строение, которое предстало Кошмарову во сне, значительно смахивало на чистопереулочный оригинал, но было гораздо приземистее и – что самое главное – значительно менее пропорционально (Кошмаров испытал здесь примерно ту степень «архитектурного потрясения», которую, наверное, ощутил бы привыкший к строгим линиям Парфенона античный грек, попавший в иррациональный особняк Рябушинского, что на Малой Никитской): этажи бессистемно торчали один из-под другого, загромождая и загораживая друг друга; каждый из них будто бы желал всей громадой своего веса обратить в крошку своего соседа. Вошедши в довольно просторный подъезд, Кошмаров нашел для себя вполне явную цель посещения именно этого здания, однако, какова именно она была, наутро он уже не припоминал. Для исполнения возникшего спонтанно в уме самозадания Кошмаров нажал на кнопку лифта, который, сначала круто взяв вверх (как и принято в обычных вертикально стоящих домах), вдруг принялся, повторяя не поддающиеся объяснению линии дома, мотаться влево и вправо; направо и вверх, налево и вниз и т.п.  Единственно, что приметил для себя Кошмаров, – так это то, что лифт не выделывал закругленных движений. При этом траектория «катания» была весьма прерывиста: лифт периодически, набрав максимальную скорость, вдруг застревал на боку, двери его раздвигались и в них проникали местные жители, глядя на Кошмарова почему-то с осуждением – в их-то компании до следующего этажа он и вынужден был следовать. Затем лифт вновь резко тормозил и повисал в неестественном положении, контингент аборигенов в кабине менялся – и так до тошноты, под полные недоброжелательства косые взоры. В искомом пункте лифт остановился, двери его раздвинулись аккурат напротив нужной квартиры. Кошмаров был уже полон решимости позвонить в требуемую дверь, но здесь в нос ему резко двинула вонь застарелой мочи, а из-за спины раздалось:
     – Ы-ы-ы-ы ...
     Кошмаров обернулся. За спиной его располагалась средних лет дегенеративная женщина, с уродливой физиономией, вся пропахшая плодами собственной жизнедеятельности, но имевшая к незнакомцу самые дружелюбные намерения. Очевидно, она решила взять на себя нелегкую роль проводника Кошмарова по трудным местным маршрутам, а потому, ткнув пальцем в дурно разящий шерстяной половик, очевидным образом служащий ей и кроватью, и унитазом, и обеденным столом одновременно, пояснила:
     – Аыыхрръъъ ...
     – Простите, сударыня, – начал было оправдываться Кошмаров, – я бы с радостью, но здесь я совсем не по этому делу, и поэтому всё же скорее в другой раз ...
     – Рррыыыха-а-ззъ-ыыы ...
     Из-за распахнувшейся двери тем временем высунулась голова пожилой женщины, которая швырнула на коврик дегенератки собачий завтрак. Дегенератка, встав на четвереньки, с аппетитом принялась за трапезу. Пожилая женщина, переведя взгляд на Кошмарова, глянула на него одновременно и подозрительно, и заинтриговано:
    – Так это вы, молодой человек, к нашей ... (имя дуры Кошмаров запамятовал) в гости пожаловали ? Ну что ж, милости просим! Только вы ее, светлейший, извольте не забижать: она коллективная гордость нашего подъезда, а потому ежели что не так ...
     «Так, стало быть, сватают! – мелькнуло в голове Кошмарова. – Как будто понятия не имеют о том, что Варсонофьева мне уже женою доводится ... Так вот почему они все так криво на меня оглядывались! – осенило Кошмарова. – Нет уж, господа хорошие – этого вам от меня никак не добиться ...»
     – ... Во! – пожилая женщина, окончив свою фразу (середины коей Кошмаров, ввиду погруженности в собственные соображения, не расслышал), поднесла под нос Кошмарова увесистый кулак. – И тогда уж, мил человек, даже и не рассчитывайте на нашу коллективную снисходи...
     «Вот она – сила российского общинного коллективизма! – пронеслось у Кошмарова в мозгу! – Эх, ще не вмерла Украiна! То есть, на чем стояли, на том стоять и будем ... Одним словом – вот она – Русь наша! Пора сматываться !!!»
     Под ногами Кошмарова, сливаясь в единую неразличимую массу, летели ступеньки абстрактного дома, а вдогонку несся отборный мат самостийной правозащитницы ...



                *                *                *

     Абрамов, как и Кошмаров, тоже был аспирантом и даже учился с Кошмаровым на одном потоке. Он был старше Кошмарова на четыре-пять лет, увлекался историей Русской Православной Церкви и носил дымчатые очки. Ввиду общности профессионального недуга и Кошмаров, и Абрамов вынуждены были посещать Историческую библиотеку, где читали научные издания в зале отечественной истории. Кошмаров читал новые книги о либералах по-английски, а Абрамов – вековой давности о Церкви – по-церковнославянски. Также профессиональная их солидарность выражалась в том, что оба они в знак протеста против неумеренной работы беспощадно курили. Однажды, пришедши в библиотечную курилку, Кошмаров и Абрамов завели разговор об одежде, который плавно перетек на выяснение того досадного обстоятельства, что Абрамову который год требуется почистить модный костюм; воплотить же свою мечту в действительность Абрамов не мог за неимением на примете подходящей химчистки. Кошмаров, проникнувшись горем товарища, принялся советовать:
     – Знаешь ли, я намедни на задворках нашей библиотеки приметил одно подходящее ателье, в котором, думается, можно было бы исправить твое горе ...
     – Огромное спасибо за заботу и дельный совет, – ответствовал Абрамов, – но мне кажется, что всё же в ателье мне вряд ли смогут помочь: мне как-никак требуется химчистка ...
     – Насчет этого ты не переживай, – уверенно увещевал товарища Кошмаров, – это ателье во всех смыслах универсальное: там тебе не то что одежду из ничего создадут, но и готовую почистят, и постригут тебя и побреют, и даже в случае надобности фальшивый паспорт изготовят ...
     Одним словом, речь Кошмарова лилась как никогда убедительно, вследствие чего Абрамов вынужден был поддаться на уговоры и, обольстившись скорой и дешевой починкой дорогостоящего костюма, положить на бронь древние фолианты, а затем проследовать вслед за Кошмаровым на задворки Исторической библиотеки – пытать счастья в обещанном ателье.      
     Ателье, никогда не виданное Абрамовым прежде, представляло собой перекореженное, дышащее на ладан вековое крашеное в рыже-коричневый цвет двухэтажное кирпичное здание, в котором до революции, должно быть, квартировало несколько захолустных мещанских семей. Точнее, ателье занимало лишь часть первого этажа указанного здания – остальная часть дома была давно наглухо заколочена. Проследовав под аркой, типичной в такого рода постройках и оказавшись в хрестоматийной московской подворотне, друзья-аспиранты входа в ателье почему-то не обнаружили, но зато остановились пред странным зрелищем. Вдоль железной облупленной изгороди тянулся глубоченный обрыв, на дне которого копошилась деловая Москва – бороздили необъятные просторы столицы автомобили, туда-сюда сновали с папками под мышками негоцианты, вовсю шла уличная торговля, где-то поодаль полным ходом шла стройка... Аспиранты удивленно переглянулись. «Китай-город», – глядя на холмисто-обрывистый рельеф местности, подумал Кошмаров, сам явно не ожидая узреть всё открывшееся взору. «Привёл ...», – подумал Абрамов, начав уже сомневаться в добросовестности намерений товарища. Смягчив свои сомнения мысленно, Абрамов (перехватив инициативу в свои руки, дабы не случилось чего похуже) озвучил их примерно так: «Знаешь, Кошмаров, что-то ателье сегодня не работает, – так что я, благодаря твоему совету, не премину наведаться сюда как-нибудь в следующий раз. А теперь давай-ка пробираться обратно к библиотеке». Кошмаров, поняв неловкость сложившегося для него положения, промычав что-то невнятное, как бы извиняясь, направил свои стопы вслед за товарищем.
     Обратная дорога заставила приятелей окончательно понять, что путь в библиотеку отрезан. После того, как они миновали невесть откуда объявившийся здесь пустырь и увидели зеленый особняк за колючей проволокой, растерянность наступила бесповоротная.
     – Абрамов, ты пойми ... – извиняющимся и едва не всхлипывающим тоном пробормотал Кошмаров.
     – Ерунда! – радостно воскликнул Абрамов. – Вот это да-а-а-а ... – Абрамов жизнерадостно махнул рукой в сторону вида, нарисовавшегося, как из-под земли в паре сотен метров. – Это ведь настоящее сокровище !
     Кошмаров словно врос в землю от изумления: через небольшой тенистый сквер, на котором молодые мамаши выгуливали своих чад, поднимался высокий почти что отвесный холм, на вершине которого красовался странного вида древний собор – по композиции похожий на Храм Василия Блаженного. Он имел церкви в форме громадных вытянутых бутылок, а стены его были крашены жидко-кирпичного цвета краской. Аспиранты по команде Абрамова, призывно махнувшего рукой, бегом бросились штурмовать неприступный холм: Кошмаров знал, что именно здесь – не то в склоне самого холма, не то в одном из приделов собора – хранится так нужная Абрамову печать XVII века, которая обратит его научный труд в бесценный дар многим поколениям потомков ... Штурм холма выдался не из приятных: склоны его были склизки от непроходимой грязи, которая образовалась здесь от недавно прошедшего дождя. Абрамову такая трудность не была помехой, но Кошмаров всё время соскальзывал и норовил кубарем полететь вниз. После второй попытки Кошмаров кликнул товарища, уже готового скрыться в недрах неизвестной церкви:
     – Эй, Абрамов! Я дальше не полезу – не то шею сверну !..
     Абрамов, обернувшись и прощально помахав рукой, окончательно скрылся из виду.
     Кошмаров возвращался обратно. Миновав очередную изгородь с колючей проволокой, он оказался на дворе неизвестного завода, где на проходной стоял недружелюбный сторож в треухе, полоумно оскалившись и сжимая в натруженных руках внушительный топор. Зажмурив глаза, Кошмаров умудрился пулей проскочить мимо и попасть на территорию завода: он знал, что выход из этого омута расположен по ту сторону. Миновав темный коридор, Кошмаров очутился в заводском туалете. Кошмаров знал, что беззубый сторож с топором гонится по пятам, а оттого из сортира надо поскорее выбраться. В дополнение к остроте ощущений Кошмарова кабинки начали поочередно отворяться, и из них стали выходить безобразные рабочие, недобрым словом поминающие кошмаровских родителей и показывающие ему кулаки. Из проема между одной из кабинок и стеной вылезла повязанная серым рваным платком бабушка, пробормотала несколько бессмысленных слогов и скрылась обратно. Кошмаров бросился наутек со всех ног и, миновав еще один темный коридор под звуки гудящих за спиной многоголосых угроз расправы, увидел тускло освещенный зеленый холл с турникетами. «Проходная», – пронеслось в его сознании.


     Через несколько дней Кошмаров вновь пришел в Историческую библиотеку и опять повстречал в курилке Абрамова. Кошмаров принялся расспрашивать коллегу о печати, которую Абрамов вне всякого сомнения ухитрился раздобыть, но тот отмалчивался и в знак молчаливого подтверждения лишь ехидно улыбался. Он был не склонен говорить о профессиональных секретах при посторонних.

                5-7 ноября 1999 г.