Из Писем к Любимой продолжение2

      *      *      *

Первой моей любовью был уже упоминаемый в письмах Гошка.
Конечно, Гошкой он стал гораздо позднее, это была, можно сказать, подпольно-дружеская его кликуха. А поначалу я его с замиранием сердца и дыхания называла почтительно "Игорь", впрочем, как и все вокруг. Вот Гошка - это было "мое" для него имя, я его так окрестила, я его так и называю по сей день. Наверное, оно не случайно было такое смешное выбрано. Такое как бы простецкое. Ну что-то же должно было противостоять этой неземной красоте, в самом-то деле?! Что-то должно было хоть иногда ставить его на место - этого порхающего с цветка на цветок самовлюбленного Нарцисса? Этого высокомерного повелителя преданных и верных ему влюбленных девиц?
Начнем с того, что красота неземная и меня сумела зацепить, несмотря на все мои максималистские заявления о собственной неозабоченности ни мужскими чарами, ни их ко мне отношением. Мне было четырнадцать лет. Я была воинствующая интеллектуалка, которая была уверена в том, что весь мир принадлежит только ей и все дороги в нем, все выборы - для нее.
Гошка был братом одной моей приятельницы из музыкальной школы. Как-то раз он встречал ее после занятий по сольфеджио, мы были представлены друг другу - громко сказано, конечно, он тогда на меня ни малейшего внимания не обратил, подумаешь, такая же мелочь, как и его сестра, он всю дорогу взглядами любовался, теми, что бросали на него все встречные девчонки и девушки, он просто цвел от них, просто купался в них, не замечая ни того, кто на него смотрит, ни обстановки вокруг - он во всем только себя видел, ему б на сцену с такими задатками, но нет, подавай ему гражданскую авиацию, и все тут.
А я с тех пор потеряла покой и занялась выстраиванием всяческих "коварных" планов по захвату прекрасного принца в свое владение. Приятельница, крайне ревновавшая братца к особам женского пола, усиленно помогала мне в том, видимо, настоящей опасности в моей персоне не углядев. Она с радостью отшивала Гошкиных пассий одну за другой, а он никогда не замечал потерь, поскольку каждый день приносил ему новые  трофеи. Поэтому ограничиваться одним только подчищением рядов поклонниц было неразумно, нужно было еще пропагандировать мои всевозможные достоинства и искать слабые места в броне его безразличия. Ведь на самом деле человеком Гошка оказался интересным и вовсе не пустым, его влекли самые разные вещи, он мог страстно заинтересоваться чем-либо, превращаясь в настоящего фанатика, он был прекрасным слушателем и главное - безумным любителем лицедейства во всех его проявлениях. На этой почве мы с ним и спелись.
В то время, равно как и теперь, я все никак не могла примириться с мыслью о примитивности жизни, уготовившей каждому из нас определенную колею, внутри которой нам и придется трепыхаться. Тот факт, что большинство людей весь свой век проводят на одной и той же работе, в одном и том же городе, с одними и теми же людьми, казался мне ужасающим до помешательства. "Как, - вопрошала я у отца, - я стану, к примеру, археологом, и всю жизнь буду только этим и заниматься?" "Как, я всего один раз смогу полюбить кого-то? Я получу квартиру и буду жить до смерти - в ней?! Но это же ужасно. Это невыносимо. А может, я хочу быть и художником, и писателем, и врачом, и дрессировщиком, и океанологом? А может, я хочу жить сегодня тут, а завтра совсем в другом городе или даже совсем в другой стране? А если мне захочется вновь пережить самые пикантные и волнующие моменты прорезывания, пророждения страсти? Только начало - не нужно последствий, как прекрасно влюбиться, и ничего не требовать, ничего не ждать!" Ничего не выйдет, отвечал мой родитель. Так не бывает. Люди учатся, потом устраиваются на работу, потом трудятся, потом уходят на пенсию. Люди влюбляются - ну да, не один раз, в молодости есть время для выбора, для сравнения - что к чему, для поиска своей любви, есть время, чтобы присмотреться к ней, приноровиться - или отказаться от нее. Но когда выбор сделан, будьте любезны не выдумывать себе всякой ерунды. У семейного человека не должно быть мыслей о "проклевывании" страстей. К чему они ему? До них ли ему? Надо детей воспитывать, за домом смотреть, помогать родным и т.д. и т.п.
В это самое время меня посетила счастливая мысль сделаться актрисой и параллельно сценаристом. В общем-то, сочетаемые профессии, и что самое ценное, они смогут восполнить эти пробелы, разрешить эти наразрешимости. И писатель, и актер проживают не одну и не две жизни. По роду своей деятельности, они постоянно начинают все сначала. И если ты достаточно талантлив, неважно, происходит ли эта новая версия наяву или ты ее играешь. Неважно, потому что и то, что происходит наяву по большому счету тоже - игра. Прислушаться к тому, что говорят вполне солидные и скучные люди, и то можно накопать массу подтверждений нашей гипотезе. "Я подумал, а не влюбиться ли мне в нее? Собою хороша, просто цаца, хозяйственная, добродушная. Но с гонорком. Чего еще ждать? Подумал- подумал, и влюбился." Это говорил вовсе не творчески замороченный эстет, а обычный дядька, начальник на стройке, кроющий матом так, что весь двор на уши вставал. "Что он себе позволяет?" - возмущались тихонько интеллигентные соседи. "Заткнись, придурок, дети все слышат!" - орали на всю Ивановскую не обремененные интеллигентность. А он знай себе - как удобно, так и делает.
Так вот, даже этот приземленный тип мог выдумать себе любовь - и сыграть ее так успешно, что выбранная им дама незамедлительно поспешила ответить взаимностью, и ни мат, ни брань его ее не испугали.
Родители никакого внимания на мои заявки об актерстве не обратили - перерастет сие, как и тысячи других мечтательных девчонок. К писательству они по-другому относились, по всему дому валялись мои фолианты, мои надкусанные рукописи, и мои верхоглядные монологи о концепциях будущих произведений выслушивались ими весьма серьезно. Это была та социальная роль, в которой они углядывали перспективы. Она не пугала, поскольку правила игры в нее были известны и достаточно жестки.
А Игорю больше по душе была идея актерства. Он, как и я, был игруном - именно игруном, а не игроком, хотя и во втором случае нет ничего предосудительного и скверного. Хотя в какой-то мере и игроками мы с ним тоже были. Но игрунами - это уж точно. Игрун, в нашем понимании, был человек  творческий, дня не могущий провести без нововведений, без поз, ролей, выпендрежа, показухи, интриг - и не корысти ради затеваемых, а ради искусства. Из-за того только, что он такой - и ничего больше. Любовь к игре, к метафорам, к перевоплощениям в нем сидит изначально. Ею пропитана его кровь, ею больно его воображение. Ей подчинены законы его психики. Такие вот пироги. Игрун - это не профессионал и не любитель. Это философ. Игра - его философия. Игра - смысл его жизни. Цель его проказ. Вершина его успеха. Игруны могут заниматься чем угодно - лишь бы их страсть к игре удовлетворялась тем или иным образом. Конечно, конвейер ему противопоказан. Все, что связано с рутиной, однообразием, повторяемостью - ему противопоказано. Игрун тогда либо закиснет и протухнет, либо сбежит прочь. Впрочем, игрун никогда и не попадет в такую ситуацию. Еще ему чужда зависимость - от кого - либо, от обстоятельств, от причин, от следствий... Хотя, хотя он, в принципе, здорово может ее обыграть эту свою зависимость. Сыграть на ней. Обвести ее вокруг пальца. Обмануть ее. Восторжествовать над ней. Может, может. Но как только занудится - ищи свищи ветра в поле!
Когда мы с Игорем встречались, начиналась такая забава - любо-дорого посмотреть! Я звонила в дверь и никогда не знала, кто же точно может мне ответить. Иногда это был седой английский лорд, с тростью, трубкой, в очках, помешанный на энциклопедиях и коллекционировании (неважно чего - порой Игорю не хватало широты кругозора, чтобы в очередной раз достаточно убедительно рассказать о своем персонаже и его причудах, это у меня словесный понос мог не кончаться часами, подкрепленный многолетней страстью к чтению и природным любопытством). Иногда - необузданный дикарь из Океании, дотошно интересующийся подробностями цивилизованной жизни. Иногда - Гришка Мелехов, пышущий неподдельной страстью и нетерпением, изъясняющийся на казачьем наречии и не принимающий в ответ никакого другого. Мы бывали мушкетерами, придурками, попавшими на необитаемый остров молодоженами, пожилой парочкой, пристукнутой любовью, тайными агентами, придворными сплетниками, царственными особами, разбойниками с большой дороги и, Бог знает, кем еще! Нам не нужны были ни костюмы, ни подготовка. Мы подавали друг другу реплики с ходу - и с ходу же включались в представление, переключив реальность на иную. С тех пор мне не раз бывало и весело, и интересно, и увлекательно, но так захватывающе, так азартно, быть может, уже так и не было. Пока, утешаю я себя, все еще может вернуться - когда мы с тобой посмотрим друг другу в глаза, скажем условную фразу - и, кто знает, какая игра начнется в тот миг...
Игорь был ужасным воображалой - да и кем еще мог быть такой красавчик, избалованный девицами до безобразия? При всем моем наивно-детском честолюбии, гордость от того, что мне уделяет свое драгоценное время и свое внимание, подобный ловелас, быстро бы улеглась и утихомирилась, поскольку я терпеть не могла заносчивых и манерных людей. Он надоел бы мне в два счета. Но наше совместное лицедейство, наши приколы, наша игра - вот что по-настоящему мне в нем понравилось. Вот что заинтриговало. А ему понравилась я. Человеку, способному не менее получаса разглядывать в зеркале собственное отражение, было интересно, оказывается, слушать мои разглагольствования о истории и политике, о Бондареве и Маркесе (до того он и не слыхал о том, что есть такие писатели, имея на слуху лишь фамилии, мелькающие в школьной программе), о "Солярисе", о братьях Стругацких, об Эдит Пиаф, об Алове и Наумове, о Бразилии и Австралии, о внеземных цивилизациях,  черных дырах, переселении душ, астральном мире, рифмах Высоцкого и моих собственных, а также о моих великих прожектах и безумных идеях. Как он признавался мне позже, со мной он впервые не умирал от скуки, не томился в ожидании вожделенного одиночества - с ним обычно так и бывало в присутствии особ женского пола, от которых он ждал лишь одного, а именно - секса, того, что у нас с ним так и не случилось, сначала по причине моего малолетства (все ж таки это было почти что двадцать лет назад, и играть в Лолиту с Гумбертом тогда было не в моде), потом по причине моего нежелания и моей в него уже невлюбленности.
Он заинтересовался мною всерьез - к сожалению, когда мой интерес к нему - незрелый, как зеленый виноград, уже увял, не поспев. Он вдруг осознал, что мы можем не только беситься, разыгрывая друг с другом сценки и хохоча, как полоумные, мы можем стать прекрасной парой, и обещал приложить все усилия, чтобы мои природные задатки - внешние и интеллектуальные - не засохли и не скукожились. Я смеялась - разве какая-нибудь женщина может чувствовать себя спокойно рядом с тобой? Ты же котяра, ты будешь вечно делать стойку на новый аромат духов, вечно будешь снисходить до отпускаемых тебе авансов. Не захочешь - так тебя заставят. Женщины будут похищать тебя вновь и вновь, а ты, уворачиваясь, как угорь, будешь выскальзывать - и вновь попадаться. Что-то не хочется мне быть постоянным свидетелем этой ловли. Нудно это все будет. Скучно. Может быть, не только для меня, но и для тебя. В ответ он смеялся тоже. Ну и мелкую же роль ты мне предсказываешь, подруга! Какой же это котяра, это скорее мышь в хитрых лисьих лапах. Не думаешь, что это все - лишь временные явления? Я, конечно же, думала. Видела, что он не так пуст, как хочет казаться. Но - к тому времени я уже пылала в огне первых эротических грез - и, увы, их героем был уже не Гоша.