Человек без сомнений

Таким он был от рождения, уверенность свила в нём гнездо ещё до появления на свет.
Младенцем не плакал и не улыбался, только скептически поглядывал на окружающий свет. Мать
сперва удивлялась, потом забеспокоилась, испуганно побежала показывать чадо докторам. Те
находили дитё вполне здоровым, а хмурость нрава приписывали влиянию вредоносных идей,
витавших в воздухе, и особенно усилившихся в пределах государства Российского за последнее
время.
- Вот если бы вы, любезная Елизавета Павловна, при выходе на улицу повязку марлевую одевали,
тогда, может быть, и убереглись бы. Ведь знаете, какое сейчас время нехорошее да тревожное. Вот
и учадило дитя в утробе от проникающих туда идеек злонамеренных, которые так в воздухе и
витают. От них, проклятых, печальное стало. Ведь веселость в ребенке от невинности мыслей
проистекает, когда он чистая доска и не подвержен. На вашем же чаде уже чего-то начертано и
явно злоумышленное, вот ребенок и грустит по потерянной чистоте, как грустил Адам, изгнанный
из рая.
Сказал это доктор и печально головою кивнул, видно что и сам тоскует. А мать безутешная как
давай руки ломать в безутешном переживании за плоть от плоти своей и кровь от крови. 
- О господи, горе то какое! Да если бы знала, что таковский воздух стал, так бы и не выходила на
улицу, только ведь не знала, дура такая! Что ж теперь делать, как спасать дитя невинное. Неужто
неизлечимо происшедшее?
- Почему же, излечимо. – усмехается доктор. - В молочко, коим кормите, чесноку немного
добавляйте и молитесь за сына преусердно.
- Это уж обязательно! Денно и нощно молюсь! – кивает головою мать. 
- Да ещё съездите в Малую Ворожбу, купите там душевный очиститель. – как бы между делом
замечает доктор.
- Кого купить? – удивляется безутешная мамаша.
- Первейшее лекарство для восстановления невинности, гулящим девицам не помогает, поскольку
действует на уровне фигуральном, а не телесном. Для душевной невинности средство. 
- А дорого ли стоит? – испугано интересуется маменька. 
- Мадам Крупчатова, когда дело идёт об улыбке ребёнка, разве можно говорить о деньгах! –
назидательно ответствует доктор, хотя у самого то детей и нет. 
- Так ведь не густо с деньгами то. – не то чтобы оправдывается, скорее объясняет женщина. 
- Ну, тогда экономьте. Только знайте, что можете ребёнка потерять! – патетически говорит доктор,
который славен в городе тем, что играет в любительском спектакле Цезаря и так проникновенно
гремит «И ты, Брут!», что у всех слезы на глаза наворачиваются. 
- Как потерять? – пугается мать и аж на стул садиться, хоть уже уходить собиралась. 
- Очень даже просто потерять! – с чувством говорит доктор. - Сейчас дитё грустит, на белый свет
глядя, потом дуться начнёт на жизнь. Будет дуться, дуться и лопнет. Даже для похорон не
соберёте! Уже были случаи, даже в газетах про чудеса сии писали.
      Услышав подобное, не могла бедная женщина остаться в бездеятельности. И уже на
следующий день была на вокзале. Только вот оказалось, что поезда в Малую Ворожбу не ходят,
поскольку колдовство тамошних чародеев куда сильней техники, и паровые котлы не в силах
преодолеть нежелание местной нечистой силы допускать в селение цивилизацию. Пришлось
женщине искать извозчика, но и таковых не оказалось, ведь население ворожбянское
передвигалось исключительно на метлах и ступах, из прочих же сёл люди ездить в Ворожбу
боялись, опасаясь превращения в создания с незавидной судьбой, вроде бродячих собак или
патриотов. Пришлось Елизавете Павловне топать пешком, поминутно справляясь на месте ли
крест нательный, всё-таки в самое логово колдовское шла, в кресте одном защита.
      Прибыла в Ворожбу под вечер, усталая и готовая к мученичеству и прочему
подвижничеству ради спасения сына малолетнего, чтобы вернуть на его румяное лицо улыбку.
Спросила насчёт очистителя души, указали ей идти на окраину, искать хижину, построенную из
ответов. Нашла, удивилась крепости стен и дебелости строения, постучала в дверь. Открыла
старушка с лицом цвета печеной груши и тремя глазами из коих один свободно перемещался по
физиономии, создавая самые преудивительные комбинации. Обмерла несчастная мать. 
- Это по ошибке вышло, не пугайся, чего тебе? – прохрипела старуха, увидев растерянность
гостьи, переходящую в ужас. 
- Мне бы очистителя души. Для ребёночка. А то веяния, испортили дытынку! Он же у меня один!
Сколько ждали его, а тут такое! Ой горюшко, горе! – заплакала женщина щедро, будто дождь
осенний. 
- Ну, ну, разревелась будто корова не доенная. – не смягчилась слезами материнскими старуха. -
Тоже мне, нашла беду. Есть очиститель, давай семь рублей и святую обидь. 
- Это как? – растерялась мать. 
- Семь рублей это три плюс четыре, а святую обижаешь, только хорошо, от души, а не для
проформы! – приказала старуха. 
- Какую святую? – мать только головой вертела, не могла прийти в себя, от пережитого и
переживаемого. 
- Первую попавшуюся. – буркнула ведьма. 
- Так, где ж я её найду? – удивилась безутешная мать, достаточно трезво оценивающая положение
дел со святыми.
- Шо, нет в городе? – ехидно поинтересовалась старуха. 
- В городе просфирки за день плесневеют и кагор киснет, какие уж там святые… - вздохнула
женщина. 
- Ну ладно, не расстраивайся. У нас святая своя есть, специально для таких случаев держим.
Плюньте ей в лицо и годиться. – улыбнулась старуха. 
- А зачем, плевать то? – поинтересовалась мадам Крупчатова, каковая была женщина смирная и
богобоязненная, святых обижать не опасалась. 
- Для равновесия. Вы же очистить душу желаете, так чтоб это произвести, самой замазаться
нужно. – пояснила ведьма. 
- А без этого нельзя? – нерешительно поинтересовалась мать. 
- Чего волнуешься? Отмолишь, грязь то! Иди пока, плюй. Вон в том сарае святая. – кивнула
старуха за спину гостье.
Та обернулась, увидела сарай покосившийся, пошла туда. Внутри сидела женщина, грязная,
плохо пахнущая, не зная, так и не подумаешь, что святая. Пьянчуга бездомная. Хотя вот молится
усердно и к земле в поклоне припала. Растерялась мадам Крупчатова. Как ей в лицо плюнуть, если
она затылок выставила? Тронула за плечо, женщина подняла голову. И ведь точно святая, глаза то
какие! Будто свет из них проистекает! Мадам Крупчатова и не видела прежде таких. Свет, свят.
Свят-свят-свят. Стыдно как-то плевать, но ведь не для удовольствия греховного, не гордыни
потакая, а исключительно во спасение сына больного, родной кровиночки! Та и, если разобраться,
святой-то не хуже. Святой, чем больше мук, тем желательней, чтобы гордыня побеждена была, а
душа ко раю облегчалась. Успокоила себе мадам Крупчатова, трудно собрала слюню в
пересохшем от страху роте и плюнула. Промазала сперва, все таки не имела привычки на людей
плевать, но со второго раза попала в лицо и прочь из сарая. Бежит, а её трясёт от страха, что вот
чего сделала. То есть отмолит грех, конечно, но не по себе как-то, боязно, чтобы до того наказания
ей какого не было. Всё-таки не шутка - святую обидела.
      Прибежала к хате из ответов, старушка трёхглазая уже поджидает, в руках держит
ковбушку деревянную, а рук то сильно больше, чем полагается, сплетение прямо рук и шипят гадами ядовитыми, зыркают ногтями черными, каковые у них за глаза. Едва сознание от ужасе сего не потеряла бедная мать.
- А ты то не шарахайся, будто кобыла от волка. – зло сказала старуха. - Нам, ведьмам, двумя руками ни в жизнь не управиться, вот и приспособились, сколько нужно выращивать, чтобы успевать все. Вот - держи товар, гони деньгу.
Расплатилась Елизавета Павловна и даже поблагодарить забыла от волнения, ни жи, ни мертва, домой поплелась, неся заветное зелье. 
 
Рецепт приготовления душевного очистителя
(из древней ресиверской ногописи) 
 
«В день, когда дождь будет идти столь долго, что у мышей начнутся выкидыши, а верёвки будут
проситься на шею, старуха, ублаженная юношей, не имеющим детей и без родимых пятен, должна
взойти на холм с трудной стороны, прокричать три нужных слова и прислушаться к ветру, чтобы
услышать четвёртое. Если ветер промолчит, то хорошо, значит, старуха может обратиться к
деревьям холма, выбрать клён поросший мхом со всех сторон и вогнать в него зубы. Языком
слизать крик, руками поймать боль и вить из них верёвки. Этими верёвками опутать дерево и
стянуть так, чтобы лопнула кора. Под корой будет тело дерева, а дух дерева нужно будет ждать до
утра, собирая его по частям за щекой. Когда весь дух выйдет, развязать дерево и сказать людям,
что его испортила молния. Собранный дух томить в печке, на огне из кизяков опоенной лошади.
Когда дух загустеет и станет цвета заболевшего солнца, поставить горшок в погреб и пять дней не
смотреть на небо. Особенно ночью. После этого подбросить дух выше крыши и лекарство будет
готово. Кто хочет очиститься внешне, пусть потребляет его внутренне, а кто хочет очистить душу пусть натирается и отгоняет плохие сны".
 
Мадам Крупчатова о рецепте не знала, с перепугу о способе употребления не спросила, снова идти в нечистое село убоялась, решила потребить лекарство на ребёнка по-разному. И мазала и кормила и рядом ставила. Улыбка у ребёнка появилась, но глаза стали, будто у наказующего начальника. Господин Крупчатов работал в учреждении чиновником уровня среднего, поэтому часто видел такие глаза, повергающие его сначала в страх, а потом в уныние. Боялся смотреть в глаза сыну, наедине рассуждал, что с такими глазами и до столицы дойдет мерзавец, даже в министры может вырваться с такими-то глазами! Почище крика или кнута окорачивали эти глаза, властности неимоверной. 
Елизавета Павловна, как человек в чинопочитании неискушённый, таких перспектив не
предвидела, но в глаза сыну тоже не смотрела, смущаясь и боясь их какой-то особой наглости. Ей такие глаза напоминали прожженных дельцов, которые за хороший куш и зарезать могут. Но ребенок свой, улыбался даже. Привыкала к плоти от плоти.
Со временем оказалось, что вместе с глазами грозного начальника, было у дитяти ещё одно отличие, заключавшееся в легкости выбора. Другому предложишь яблоко или конфет, и задумается ребенок, чуть ли не до слез, чтобы ему выбрать. Этот же схватит и то и другое, да ещё и так посмотрит, что оторопь берёт, всякое желание ругать пропадает. Мать с отцом поговорит, что надо бы ремешком, для острастки, а то уж больно дерзко глядит. Отец только руками разводит.
- Ты что! Да за такое направление характера хвалить и почитать нужно дитёнка! Сейчас только
рвачи и процветают. Меня вот окоротили в детстве родители неразумные и кто я теперь? Крючкотвор мелкий, писака, таков есть, таким и подохну! А ведь покойная мать говорила, что были у меня задатки к лихости. Но вместо того, чтобы подпитывать, искоренили их, от чего и страдаю до сих пор. Давай же мы ошибок повторять не будем и дитю жизнь коверкать не станем. Растёт хватом - его счастье, может и нам чего при нем достанется.
Решив, что от природы направление вложено в сына правильное, родители воспитанием это
направление не портили, а только восхищенно наблюдали за собственным потомством. Уже в пять
лет был подлецом настолько отчаянным, что все ему прочили столицу, если до той поры не
повесят.
- И ведь не повесят, матушка, не повесят! Такой сорвиголова растет, что и из петли вынырнет,
глазом моргнуть не успеешь, а его уже нет! Орёл! – восхищенно крутил головою господин Крупчатов, наблюдая за отпрыском и подвигами его несусветными.
- Да уж, произрастает агел. – вздыхала печально мать.
Мадам Крупчатова с возрастом становилась все более религиозной и хоть понимала, что в безобразии безобразником лучше всего и жить, но стыдно ей становилось, сомнения возникали, и с горячностью молила бога, чтобы простил сына и не наказывал. Мужу о терзаниях своих не
говорила, чтобы не расстраивать. Благодаря ли молитвам или по силе характера, но жил и рос
молодой Крупчатов резво. В десять лет понял, что сомнений не имеет и подделал вексель. В
двенадцать осознал, что уверенность это выгодно и украл у знакомых драгоценности. В
шестнадцать уразумел, что уверенность это отметка высших людей, а все остальное чепуха и
шваль, главный смысл которой служить безсомненным сверхлюдям. Когда пришел к этому выводу, то набил морду первому встречному и повесил соседскую кошку, проверяя, имеет ли страх перед убийством или нет. Страха не оказалось. В промежутках между этими ступенями развития, имел множество других ступеней, столь резких, что господин Крупчатов серьёзно обеспокоился, как бы виселица действительно не оборвала блестящей карьеры потомка. Рвать это
хорошо, но надо умеючи и у тех, кто по голове не даст. 
- А начальство трогать, упаси боже, им же тебя упразднить - раз плюнуть, так что ты поосторожнее, на рожон не лезь! – учил господин Крупчатов. 
Сын эти слова слушал с противнейшей улыбкой, будто это какой-то Закон Божий в гимназии, а не дельные советы человека дизнь прожившего и умудренного весьма. Глядя на сие, сокрушался господин Крупчатов, что вот сын то никакого уважения к старшим не имеет, самым умным себя считает. В глубине души понимал отец, что таким и должен быть настоящий человек, но всё же обидно было. Много ведь полезных советов мог дать, жизнь знал и хоть у самого не задалась, но опытен был изрядно. Только глух был сын к увещеваниям.
- Эх Сашка, Сашка, пропадешь ведь за медный грош! – сокрушался господин Крупчатов.
Жалко было отпрыска, ведь надеждой был на возвышение жизни. Самому не удалось в рвачи выбиться, так хоть сыну. А он, дурень, не понимает, что сейчас время не для мордобоя, куда
лучше умственные ухищрения действует. Например, мужика можно мордобоем наставить, но
чиновника, даже самого мелкого, уже нет, полиция вмешается. А самые-то куски как раз у
чиновников находятся. С ними подружиться надо, сын же рожу воротит. 
Александр рожу действительно воротил и в чиновники идти не хотел. Больно надо! Ведь
кланяться придётся всяким, ручки лобызать начальству, попрёки выслушивать, над бумагами
корпеть. Это ему то, высшему человеку в нарядах абсолютной уверенности! Не для него путь. На самом деле ему должны кланяться и перед ним трепетать, нужно только это устроить. 
Только вот оказалось, что не просто сие. Был сыном всего лишь рядового чиновника, даже в их захолустном уездном городке далекого от первых рядов. Поэтому никто в высшесть Крупчатова-младшего вникать не хотел. На охране таких устоев стояла полиция и справиться с этим было невозможно.
Тут ещё старые грешки всплыли и начала впереди Сибирь материализоваться. Неминуемая. В Сибирь Саша не хотел, знал, что там ему не место, придумал банк ограбить, куш сорвать и бежать подальше, в места, где найдется место сверхчеловеку. И револьвер приготовил и к банку пришел. А там уже другие орудовали, анархисты что ли. Изымали деньги для революции. Саша выгоду мигом почуял, за углом обождал и пальнул несколько раз в спину убегавшим грабителям. Одного даже ранить ухитрился.  Ходил кругами около стонущего и похвалялся, что он его пристрелил самолично. Тут репортер откуда ни возьмись, расспрашивать стал. Саша не будь дурак и наплёл, что как каждый гражданин очень взволнован распространением всяческой политической заразы, а потому, для укрепления державы и престола, по собственному почину купил пистолет и начал патрулировать улицы, чтобы уничтожать вредные ростки с корнем. Во время патрулирования и наткнулся на мерзавцев, вступил с ними в бой, один против многих и победил, потому что за правое дело и Бог за ним. Публика аплодировала, кричали “Браво!”, подбрасывали в воздух котелки. На следующей день в городской газете появилась передовица под названием "Патриоты к оружию! Пример подан." Послушание - основа, непослушные - главное зло, каковое искоренять безжалостно, наш герой, не очернять молодое поколение, будто римские гуси, спасшие отечество, об устройстве герою памятника в полный рост и прочие духоподъемные тезисы. 
Прочитав статью, Крупчатов-старший ахнул и восхищенно оглянулся вокруг. Знал, что хитёр Сашка, но такого вот выверта, чтоб одним махом всех побивахом, не ожидал! Дух захватывало.
- Матушка, заканчивай сушить сухари, готовь угощение! – крикнул супруге. - Мы теперь родители героя и я не я, если сам городской голова к нам с визитом не пожалует, руку жать будет и в благодарностях расплываться, будто масло по сковороде!
И ведь пожаловал, пожаловал! Жал, выражал восхищение и благодарил сердечно. В связи с открывшимися неблаговидностями памятник герою решили не ставить, но дело против Саши закрыли и прегрешения простили, списав на ошибки юности. - Если таких орлов в Сибирь отправлять, так, кто же здесь останется?   
Пронесло, вздохнул Саша облегченно, но понимал, что в следующий раз заговорщики могли и не попасться. Осторожней нужно было действовать, а ему, отмеченному уверенностью человеку, это самое трудное. Развернуться бы, да такое утворить, чтоб земля дрогнула. Вот это его дело! Только для разворота положение нужно удобное, высокое, тогда и полиция не тронет и суд промолчит. 
Положения не было, а подвиг быстро забывался. Отец требовал на службу идти, грозил, что денег не будет давать. Так как двери во дворец его мечтаний были закрыты, то Саша решил достигать достойного положения через окно. Выискал одну купчиху вдовую, хотел поразить её патриотизмом и верностью престолу, но баба была темная, возвышенных чувств не ценила. Пришлось стать магом, разговаривать с духами и изрекать мрачные пророчества, указывая при этом пути спасения для заблудшей купчихиной души. Первое время тяжело было, со временем привык, но всегда напоминал себе, что это временно, что он достоин большего и добьётся этого самого большего. Всякий дурак может охмурить купчиху, Саше же хотелось настоящего дела. 
Но с этим не выходило. Ткнулся, было, в проституцию, на купчихины деньги дом купил
публичный, да, оказалось, что слишком многим ручку нужно золотить и в пояс кланяться. Этого стерпеть не мог, желал, чтобы ему кланялись, а потому и бросил это дело, несмотря на прибыли. Мошенничеством занялся и там тоже самое. Опутано всё, поделено, правила установлены и соблюдать изволь, иначе по голове и в дальние края. Ладно бы достойные люди правила установили, а то трусы всякие, от одного вида пистолета в обморок падающие. Червяки и его приучали на пузе передвигаться, только он орёл. И как всякому орлу, тяжело ему в червячьи времена. Нет места для размаха и последующего полёта. Вместо этого изображай перед купчихой экстаз, рассказывай, как воспарял духом на седьмое небо и что у ангелов кожа прозрачная,
все жилы видны, а дышат цветами. После этого каменеть и чужим голосом вещать поучения
взопревшей от восхищения купчихе, про ковчег кричать и спасение скорое. От волнение лицо купчихино тряслось и глаза покрывались волнами угреватых щёк, слюна рваными облаками падала на пол и слезы, вонявшие мочой. Крупчатов напрягался, сдерживая подступающую рвоту, а купчиха думала, что это бередения чужого духа, временно вселившегося в её духовного наставника. Следом за апофеозом духа начинался апофеоз тела, после чего Саше снились кошмары и выпадали ногти на левой руке, чтобы за ночь вырасти вновь.
Купчиха говорила, что ногти свидетельствуют о победе духа над телом. А Крупчатов всё ждал, когда же представиться возможность развернуться и бросить эту дуру. Тут как раз война началась и узрел Саша, что, пожалуй, оно. Влез в подрядчики, целовал уходящих на фронт
солдат, платил двум репортерам и десятку интендантов, изыскивал дешевейшие материалы, на
удивление ценами поставок отвечал, что из своего кармана доплачивает, одного желает – скорейшей победы родины.
Губернские газеты обильно сообщали о его деяниях, а когда избил прилюдно предателя из немцев, то даже в столичные попал.  Как такому орлу подряды было не отдавать? Тем более, что про действие деления не забывал никогда, в карманы совал, ручки золотил, рыльца опушал и процветал на сем поприще. В такие суммы Крупчатов ушел, что все ему кланялись, а он никому и даже на императорские балы зван был. Купчиху, конечно, забросил, особняк купил, рысаков завёл, автомобили, наукам и искусствам покровительствовал, певичек, как перчатки менял. Жил широко и уж думал, что до конца жизни полет, но случилось непредвиденное. 
От поставленной им селедки целый полк умер. Неизвестного года была селедка, может даже и не селедка вовсе, стояли много лет на губернском складе бочки неизвестного содержания, пропылились на три пальца. Крупчатов увидал и тут же живым своим разумением решил, что нечего добру пропадать, продал армии под видом селедки. Одну бочку для интереса вскрыли, но такой из неё дух повалил тяжелый, что рабочие вмиг богу душу отдали, кто близко стоял, а кто дальше, так те ослепли. Открытую бочку закопали, остальные в армию отправили, от греха подальше. Солдаты народ крепкий, всё переварят, а в городе и так яблони не зацвели от
вони из бочки и бабоньки на выкидыши повадились. 
Однако подвели солдаты, квелые оказались. Съесть содержимое бочок съели, потому как три неделе на одной воде сидели, а жить после того отказались, вымер полк напрочь. Вымер и ладно, кому какое дело, генералам даже лучше, отведут вроде в запас полк и будут из
казны содержание получать. Конечно, тыкнуть бы пришлось пару тысчёнок нужным людям, всё
же полк. Ну так тыкнули бы, люди понятливые, и всё шито-крыто. Но какой-то непростой
человек в полку служил, со связями. Тоже ведь дурак. Если связи есть, чего не в тылу, при штабе, чего в полку да на передовой?
Значит, обеспокоились этим дураком родственники, начали разузнавать, что и как. Покровители столичные сперва даже раздували дело немного, надеялись подоить Крупчатова дополнительно, а потом уж замять дело. Но как-то повернулось все нехорошо, в газеты попало, а щелкопёрам только дай. Развернули, донюхались, раскопали, от себя придумали и такой гвалт подняли, что не замазать. Имей он руку при государе-императоре, всё равно бы выкрутился, а то выскочка, накинулись на него скопом, и враги и друзья, только клочья от Саши полетели. Чуть ли не разом всего лишился и в тюрьме оказался. Теперь уж от Сибири не уйти было. После падения озлобился Крупчатов невиданно, обещал отомстить врагам, которые его, орла, и в тюрьму! Выл даже. Как не выть, если запроторят на каторгу, всю жизнь испортят.
- Не запроторят, зря воешь. Время то мутнеть начало, скоро и совсем грязью станет, смешается всё
и тут уж уметь надо за хвост удачу ухватить. – говорят Крупчатову, который знай себе на нарах лежит и стонет в подушку.
- Я хватать умею, я кланяться не люблю. – ответствует Саша.
- Может такое будет, что и кланяться не придется, а куски будут!
- Рай что ли?
- Смута, знающему человеку это лучше рая.
Пригляделся Александр к собеседнику. Жирности неимоверной человек, круглый, будто арбуз какой. Как только Сашу сюда привели, этот уже в камере сидел. Говорит хрипло, слюной брызжет, ветры часто пускает, гнусный тип. Но слова говорит приятные.
- А откуда знаешь, что будет смута? – заинтересовался Крупчатов.
- Чую. У меня чутьё есть, каковское надолго вперёд работает.
- Не врёшь?
- Ты что! Я - Кузёмкин, слыхал небось! – хрипит толстяк.
- Это ты, что ли, за месяц миллион с товарищем прогуляли? – вспоминает Крупчатов давешний скандал, который он своим падением затмил.
- Не товарищ он мне, просто к кассе подход имел, я через него и действовал. А гулять я, сам,
считай, гулял.  Помощник жадный очень был, берёг копеечки, дурак!
- И как же ты ухитрился столько-то денег прогулять? – удивляется Крупчатов.
- А во мне птицы сидят. – смеется толстяк и глаза свои безумные пучит.
- Какие птицы?
- Названия не знаю. Раз шел полем и песню орал, рот раскрыл на полнеба, птички на юг летят, а я
вдыхать начал и затянуло их, всю стаю считай. Теперь там и живут.
- Два пальца в рот и пусть дальше летят.
- Пробовал. И два пальца и слабительное и клизмы ставил, всё без толку. Засели окаянные и поют.
А оно хуже нет такого, что когда в животе поют. Мука, а не жизнь, отвлекают от всего, сосредоточиться не можешь. Есть начнешь, а они поют, всякий аппетит пропадает. Женщиной только займешься, опять песни и повис хер. Вот так и живу.
- Керосина нужно было выпить. – советует Крупчатов.
- Пил. Чего только не пил и по животу бил изрядно, желая их выкурить. Только не помогло! Поют, зарази, жить не дают! Думал стреляться, да вовремя подсказали сходить в Малую Ворожбу. Есть там бабка, на птичьем языке свободно разговаривает. Она и помогла с ними договориться, что жить будут во мне. Есть, пить, но без песен.
- Лучше бы выгнал совсем.
- Я и хотел, но бабка сказала, что на птиц внутри управы нет, нужно договариваться. Я предложил
им деньги, зерно, сто скворечников, только вылезайте, а они ни в какую. Говорят, что нам в тебе тепло, сытно, безопасно, а снаружи холодно, голодно и печально, не хотим. Что делать, терпеть пришлось, хоть не пели. С тех пор и живу с птицами, пью за пятерых, ем за десятерых, сру кучами, сцу озёрами. Лет через пять лопну я, птицы то растут, видишь уже какой я, не на долго меня ещё хватит. Зато с ними кутить милое дело, все уж под столами, в блевоте тонут, а я ни в одном глазу, свеженький как огурчик, всё пью да ем. Бездна прямо.
- Да уж, миллион через себя пропустить, это дело нешуточное! – кивает головой Крупчатов. - А сейчас то как, на баланде живётся?
- Это ты на баланде, а я на ресторанной пище! – хвастается толстяк. 
- Не заметил я такой.
- Как заметишь, если она внутри? Птицы то существа домовитые, не всё в топку моего бушующего
организма пускали, куски приберегали на черный день! Вот и настал он!
- И надолго хватит?
- Месяца на два еще. Я выносливей верблюда, есть такое чудище в астраханских степях, что по
неделе без еды выдерживает. Только я не в пример сильней, голодом меня заморить трудно,
хоть я и сам себя шире. Я человек с птицами внутри, не просто так. Ну а ты кто таков?
- А я - великий человек. – говорит Крупчатов и смотрит взглядом своим тяжелым, наказующего начальника.
- И в чём же твоя великость? – ничуть не пугается толстяк.
- Сомнений во мне нет.
- И всё? – удивляется человек с птицами внутри.
- Это много! 
- И как из этого пользу получить? – поворачивает к практике Кузёмкин. 
- Как захочу!
- Не вижу я в этом пользы, а я, Кузёмкин, если хоть малая частичка пользы имеется, её чую и в
карман себе сразу же направляю. Тут же нету.
- Не видал ты просто таких людей как я. Великих! – не соглашается Крупчатов. 
- Ну, растолкуй мне свою великость. Сомнений нет, подумаешь, невидаль! – не верит толстяк. 
- Это у меня с самого детства. Мамаша рассказывала, что целую баночку душевного очистителя на
меня истратила.
- Не слыхал о таком.
- Из Малой Ворожбы средство, душу очищает. У всякого человека душа замусорена, то бог там
накропает заповедей, потом воспитанием напрут, прочим испоганят. Вот и теряет человек
уверенность, путаться начинает, сомневаться. А я - чистый, нет во мне страха и нет сомнений. В
этом моя великость. Вот ты, сейчас мог бы человека убить? – неожиданно спрашивает Крупчатов сомневающегося Кузёмкина.
-За хороший куш и чтоб не поймали, можно. – кивает толстяк и смеется хрипло. - А если очень-очень куш, то пусть ловят, никак не поймают, я уж знаю кому сунуть.
- Так и знал. – с презрением кивает головой Крупчатов. - Раб ты денег. Все люди рабы. Одни со злости убивают, другие за деньги, есть и такие, что ради удовольствия, но все за что-то.
- А ты?
- А я могу просто так! 
- Зачем?
- Я ведь великий, а вы все - свиньи.
- И хоть одного убил? – насмешливо спрашивает Кузёмкин.
- Нет.
- Врёшь, значит.
- Как того, что напротив двери лежит, зовут? – спрашивает Крупчатов.
- Ванька. – говорит Кузёмкин и уже с интересом смотрит на сокамерника. 
- Ванька, жить хочешь? – спрашивает Крупчатов у хлопца, который при входе лежит. Кажется за вороство на ярмарке поймали его.
- А чего? – лениво интересуется Ванька, даже не поворачивается в их сторону.
- А ничего. – говорит Крупчатов.
А потом, как подхватится, будто кот неслышно подскочит к Ване и давай душить. Ванька дергался, сопротивлялся, а потом глянул в глаза, понял, с кем дело имеет, и затих. Мертвенький.  Крупчатов руки вытер и вернулся.
- Видал? – спрашивает так спокойно, без хвастовства.
- Ты ему деньги был должен? – не верит все Кузёмкин.
- Я его вчера первый раз увидел.
- И что просто так?
- Конечно. Ты пойми, я ведь великий, я - свободный. Сам себе голова, что хочу, то ворочу. И этот
сопротивлялся сначала, а потом понял, кто я, и затих. Потому что если уж я решу, то ничего не поделаешь. Если уж решил, то убью. Молчишь, испугался. – глядит Крупчатов на товарища и скалится хищно. - Чувствую я страх твой. Дрожишь ты, кабан жирный. Но ты понял, кто я. Почувствовал, кто я. А кто вы, твари убогие. Каждому из вас нужно оправдание, резон, чтобы толкали гнев или жадность, а я - свободен. Я убиваю просто так, убиваю потому что имею право. Я - великий человек. Да не бойся, тебя я сейчас не убью.
Страх коровьей лепёшкой упал на пол и застыл. Следом на лице Кузёмкина появилась хитрость. Сглотнул слюню и затараторил.
- Ты действительно великий! И я чувствую впереди огромные дела! Мы такое завертим, такое
устроим, ахнут все! У меня в голове много мозгов, я съел трёх умников! А ты - сила. Мне тяжело
дышать от радости, птицы, готовьтесь к новым пиршествам! Мы устроим им конец света!
- Прежде нам нужно выбраться отсюда.
- Выберемся!
Пришла охрана. Увидели труп, но ничего не сказали, держались за пистолеты.
- Ты видел, какие у них испуганные глаза! Они с оружием, у них ключи от замков, но они бояться.
Верный признак того, что стены скоро падут!
Через два дня двери оказались открыты, стражников не было видно. Узники вышли и смотрели на суматоху вокруг. Ноздри Кузёмкина ловили запахи пользы со всех сторон. Город лежал у его ног подстреленной тушей. Рвать и рвать! 
- Во время переполоха хозяева забывают об имуществе и думают о спасении жизни. Мы подумаем
об их имуществе! – верещит Кузёмкин.
- Нам нужно оружие. – Крупчатов спокоен, как великий.
- Я знаю место, пошли!
- Я долго ждал такого времени. – крутит головою Крупчатов и ноздри его раздуваются, будто у хищника, почуявшего добычу.
- Оно пришло и оно наше!
Раздобыли оружие. Кузёмкин склонялся к банку, но Крупчатов сказал, что нужно отдать долги.
- Меня рвали по кускам, они думали, что я не встану и спешили ударить меня. Я не буду рвать их, я не любитель падали, я буду просто убивать!
Человек, прокурор города, вытирал лицом пол перед его сапогами и молил о прощении. Отдал все деньги и драгоценности, талдычил о фарфоре и получил пулю.
- Он думает, что мне нужны деньги, что я простой бандит, которого можно подкупить. Дурак. Я -
великий, я – орел! – рычал Крупчатов. 
- У каждого орла должно быть гнездо, куда он смог бы приносить добычу! – вторит ему Кузёмкин. 
- Мне не нужна добыча. – железным голосом говорит Крупчатов.
- Что тебе нужно?
- Величие.
- Ты должен стать хозяином города. Да точно! Ты должен стать правителем города, самым великим человеком, перед которым все будут склоняться на колени! Ты ведь хочешь этого? – хрипит и содрогается многими пудами своего тела Кузёмкин.
- Это будет величие? – недоверчиво спрашивает Крупчатов.
- Это будет величие на величии сидит и величием погоняет!
- Я согласен.
- Тогда нам нужна банда, вдвоём трудно удержать город.
- Где мы возьмём банду?
- Люди уважают силу и деньги. Теперь у нас есть и то и другое. Идем в город и держи пистолеты
наготове.
Они шли по пустым улицам, часто цветущим разбитыми окнами и раздетыми трупами.
Умирающая лошадь монотонно вышибала искру из булыжника мостовой. Кузёмкин стал на
колени возле её головы и выел глаз. Лошадь даже не заметила, она умирала.
- Зачем? – удивился Крупчатов.
- Глаза умирающих способствуют бессмертию!
- Ты хочешь жить вечно?
- Я ведь не великий человек, я простой жизнелюбец и во мне живут птицы. Я живородящая
наседка!
- У смерти есть вкус? – вдруг спросил Крупчатов.
-Да! Это вкус соли из пустой солянки!
- Горький?
- Пустой. Смерть это пустота, поэтому нельзя есть глаза уже умерших. Очень опасно. Я видел
человека съевшего глаза трупа, пустота поселилась внутри и стала жечь его. Боль текла ручьями и
сдирала кожу, волосы выпрыгивали и бежали подальше. Пустота прожгла в животе человека
огромную дыру и ушла, пустота не может усидеть на месте. Человек срубил осину, на которой
было сорок вороньих гнезд, из древесины сделал чопок и заткнул им дыру, чтоб следом за
пустотой не ушла и жизнь!
- Он выжил?
- Он прожил три года, пока его не погубила женщина.
- Как?
- Была столь горяча, что чопок занялся, следом сгорел и хозяин.
- Значит не пустота страшна, а женщина.
- Женщина и есть пустота. Враньё, что бог сделал Еву из ребра. Бог сделал Еву из мертвых глаз, поэтому женщины пусты, они ищут наполнения, которое даёт мужчина. Но мужчина не должен забывать, что пустота может поглотить и возврата не будет.
- Баба есть баба, не знаю, о чем ты говоришь. – кривится Крупчатов, который не любит лишних мудрстований.
- Может для великих всё по-другому. – вздыхает Кузёмкин.
Они вышли на площадь, заполненную суетливыми людьми с беспокойными глазами. У людей было много оружие и мало мыслей, которые путались под ногами и поджимали хвосты так, что не поймать, а раздражают.
- Из этого отребья мы будем делать банду? – удивился Крупчатов.
- Это отребье самое лучшее для банды! Это глина, даже шлак! Стены из шлака не крепки и быстро
разрушаются, но у нас уже есть стена, это ты. Шлак же для утепления стен, шлак примет форму
стены и будет подчиняться, шлаку нужно подчиняться, иначе ему трудно. Теперь возьми шлак в
руки!
- Как?
- Страх и жадность. Используй их. Ты великий, ты почувствуешь, что нужно сделать! 
- Я уже почувствовал. – тихо говорит Крупчатов. 
- Так и знал, что ты не спросишь про подробности! – радуется Кузёмкин. 
- Зачем мне спрашивать? Все ответы уже во мне!
Крупчатов застрелил троих первых попавшихся. Одному отрезал голову и потряс её. Площадь умолкла, подавившись кровью убитых. Судороги страха вздыбили толпу. Их мысли заскулили, виляя хвостом и прижимаясь к ногам. Крупчатов засмеялся и окончательно почувствовал своё величие над шлаком. Они дрожали и молили о жизни, а он чувствовал себя вправе лишить их её или миловать. Он - господин. Он решает, только он имеет право, все остальные обязаны. Хряснули о булыжники колени первого упавшего, за ним нарастающая волна. Все на коленях, смотрят затылками, готовые подчиняться его приказам. Посмотрел на Кузёмкина. - Используй жадность.
Тот поднялся и закричал, обещая богатую добычу и сладкую жизнь. Но если кто отступиться, сразу смерть и страшная смерть.
-Я сам выем глаза предателю! Внутри меня живут птицы и они соскучились по человечинке!
Слушайте их жадные крики! Кха-кха-кха-кха-кха! Не дай бог вам оказаться в моём желудке! Теперь разобраться по десяткам, кто окажется лишним, будет убит!
Толпа треснула на множество осколков, между которых метались несчастные, оказавшиеся
лишними. Они бегали и толкли в прах высохшие трупы ставших ненужными мыслей. Есть кому
думать и приказывать, а они уж выполнят. Доставали сердца из пяток, шептались, что теперь не
пропадут, грозен, убить, как раз плюнуть, с таким не забалуешь. Отец родной, бог, метающий
молнии. Кузёмкин назначал десятников и куда им идти грабить.
- Увидевший вора, пусть донесет. Получит награду и право убить вора. Все остальные из
десятка, кто не донёс, тоже будут убиты. Следите и берегите свои жизни. Всю добычу сносить в
городскую думу. Туда же тащить еду, только хорошую, и баб, только красивых. Так же нужны
повара и люди для мук. Будет праздник, большой праздник. Вы хотите праздника? – ревет на всю площадь Кузёмкин.
- Хотим, хотим! Истосковались! – отвечает толпа.
- Выполняйте приказы и праздник будет! Вперед!
Площадь опустела быстро, будто разбитый кувшин. Но воздух всё ещё был густ от страха, птицы вязли в нём и падали обессиленные.
- Ты увидел, как я велик? – спросил Курпчатов.
- Увидел! Увидел, о величайший!  И ведь это только начало! Скоро начнётся праздник и тогда будет ещё лучше! Скоро, скоро птички мои вам будет пожива, ждите, ждите! И ты, член, не рвись, ведут и тебе пищу и тебе будет пир и насыщение.
- Ты раб желаний. – презрительно говорит Крупчатов.
- Но я раб своих желаний! Это куда лучше, чем быть рабом чужих желаний! – хохочет Кузёмкин. 
- А я - свободен.
- Ты – велик! В тебе живут ответы и уверенность широким поясом намоталась вокруг тебя. Ты выше, а мы чепуха, нам неплохо и с желаниями.
- Я хочу ещё величия!
- Это можно. Что это за дом?
- Не знаю, дом как дом.
- Войдем в него и ты поступишь как великий. – предлагает Кузёмкин.
Вышибли дверь, окунулись в чужие крики и ужас. Согнали всех обитателей в одну комнату.
Одному приказали махать полотенцем, чтобы не задохнуться от запаха страха. Кузёмкин
размозжил череп истошно мяукающей кошке.
- Смотри на их страх, они почувствовали повелителя! Убей их!
- Не интересно. – кривится Курпчатов, гляда на до смерти перепуганных людей.
- Ты прав! Питаться лучше соленой пищей! Каков из них самый молодой? Кажется этот! Сколько
тебе лет? Говори, иначе я застрелю твою маму!
- Шест-т-т-т-надцать. – заикается перепуганный подросток.
- Бери пистолет! Ты не можешь двинуть руками? Ты хочешь гибели мамы? Взял, молодец. Теперь
пища соленая. Мы враги, мы вломились в твой дом, мы убьём всю твою семью, всех, всех,
сестричку сначала изнасилуем, но тоже убьём. И тебя убьём. Я танцую от возбуждения! Все
погибнут и ты погибнешь! Но в руках у тебя пистолет и ты можешь хоть попытаться убить нас!
Вряд ли это удастся, не буду тебя зря обнадёживать. И знай, что он, господин, великий хозяин,
бог, он имеет право казнить и миловать, твоя жизнь по закону принадлежит ему и он решил убить
всех вас! Поднимется ли твоя рука на бога и на его верного слугу? А? Как же хорошо, я сейчас
облегчусь семенем! Часто унижение заменяет женщину! А ты дрожишь, ты мечтаешь о потных
лапках страха на глазах, чтобы ничего не видеть и тогда ты станешь смелым, сможешь
выстрелить. Жди! Я не буду! Кто это упал с простреленной головой? Твоя тётя? Ещё две.
Сестричка. Её кожа цвета облаков и вкуса сахара, я люблю женщин в прикуску, а мой член так
заполняет пустоту, что у них выпадают глаза и лопаются ушные перепонки! Поэтому все мои
любовницы слепы и глухи, языки же я оставляю для ласк! Они несут радость и предвкушение!
Сухой щелчок пистолета, который держал подросток, таки нажавший на курок среди ужаса. Кузёмкин завизжал от восторга и засунул поваленной девочке кулак в рот. Треснули щеки, увеличив улыбку.
- Гадёныш решился! Чтобы одолеть страх, ему понадобились три смерти родственников и вопли
сестры! Вот уже покатились глаза. Они необычайно вкусные, ведь это глаза девственницы! И
кровь её сладка! 
Мальчик кинулся на толстяка, отбросив револьвер без патронов, но пуля остановила прыжок. Следом погибли и остальные.
- А они даже не дёрнулись! Они стояли и ждали смерти. Они поняли, что ты действительно имеешь право. Каково быть великим, каково вершить судьбы? – хрипит в страшном возбуждении Кузёмкин. 
- Не знаю. – Крупчатов спокоен.
- А ты ведь бог!
- Это почему?
- Человек бы опьянел от такого величия, а тебе все равно! Ты – бог! И ведь ты командуешь жизнью и смертью! Ты решаешь! Украсть, прелюбодействовать, бить морду, это всё человеческие дела, а вот вершить судьбу это дело бога! Ты командуешь жизнью, даёшь и забираешь её по-своему усмотрению. Ты – бог! Мы повесим твои фотографии в церквях и люди будут молиться по-
правильному!
- А ты будешь апостолом? – криво улыбается Курпчатов.
- Я буду сзади и меня не увидят за тобой, ты слишком велик. Мне и не нужно этого, я простой
человек и внутри у меня птицы, которые соскучились по свежине. Подожжем этот могильник и
пойдем во дворец, где будет праздник. Я чую первую добычу, я чую приближение!
- Мне нравиться, что ты не жаден.
- Жадны лишь слепцы и дураки. Я не таков, да и птицы приучили меня делиться.
- Ненавижу жадных. – кивает Крупчатов.
- Они слабы. Я много раз спрашивал у них зачем? Куда они заберут свои богатства? Черви будут
жрать нас одинаково, хоть у тебя миллион, хоть копейка. Я хочу отпраздновать достаточно, я хочу
проорать, проссать, проебать все деньги, умереть бедной развалиной и всё! Смотри, как горит
пламя, как быстро разливается оно по дому! Я танцую! Я хочу кричать!
- Ты не боишься, что твоё тело развалиться от дёрганий?
- Такое было уже не раз, видишь, левая рука не моя. Когда-то я полгода жил с женской грудью,
пока не нашел свою. Но теперь это мне не грозит, теперь я крепко склеен изнутри птичьим помётом, для этого дополнительно глотал ласточек. Теперь могу танцевать вдоволь и радовать женщин до смерти. Я крепкий! Пошли во дворец, там же объявим, что ты бог! Они очень обрадуются, ведь тогда можно будет не думать о грехах!
- Думаешь, у них есть мысли о грехах?
- Конечно есть! Эти мысли не останавливают, но настроение портят. Зачем нам грустные рабы?
Таких много у других богов, нам нужны рабы весёлые! Ты посмотри на добычу! Кто здесь повара?
Кузёмкин нырнул в волнующееся море людей и вещей, стал создавать потоки и водовороты. Скоро загремели кастрюли и дым устало полез на небеса. Крупчатов смотрел на небо. Люди смотрели на него и он был их небом. Они боялись, страх пронизывал, головы проваливались
между плечами, волосы седели, языки присыхали к нёбу, так что приходилось их отрывать руками
и часто с кровью, члены отваливались и застревали в голенищах, а яйца гремели будто
погремушки. Огонь страха сушил людей, некоторые падали замертво, их грузили на телеги и
отправляли в другие города под видом огромных тараней. Остальные жадно пили воду, клялись
друг другу, что будут преданы новому богу, высматривали предателей, которых, когда находили,
рвали на куски. Тень предателя могла замарать и послушного.
- Ты видел, ты видел? Я ничего им не говорил! Они сами поняли, что ты - бог! Почувствовали это!
На колени, твари! Славьте нового бога, бога навсегда! Кричите так, чтоб небо рассыпалось, чтоб
земля разверзлась, а солнце поняло свою ничтожность! – командует страшным голосм Кузёмкин.
И тысячи грохнулись на колени, тысячи закричали во весь голос хвалебную молитву. От усердия у многих лопалась цепь жизни и дух вылетал вон. Но даже мёртвые, они боялись замолкнуть и кричали, хотя их губы коченели, а мольбы снегом возвращались обратно. Когда вслед за снегом полетели куски небес, Кузёмкин приказал замолчать.
- Из кусков неба возводите храм новому богу! Если материала не хватит, кричите ещё! А мы идём
праздновать первое пришествие, оно же и последнее! Новый бог не оставит вас, будет приказывать и наказывать, радуйтесь! К вечеру храм должен быть готов! Кто чувствует себя достойным, пусть идет на праздник к богу, но пусть знает, что если мы не увидим достоинств, то убьём! Остальные работайте! Великий и всемогущий, прошу пожаловать на пир! – кричит Кузёмкин, который никак не может успокоиться. - Повара, подавайте кушанья! Женщины, шевелите бёдрами! Те, кто не вызовут у меня желания - погибнут! Музыканты, это касается и вас! Жарьте! Каков праздник!
- Мне скучно. – тихо говорит Крупчатов.
- Скучно? Я найду, чем тебя развеселить! Тащите толстуху! Узнаёшь? Это твоя купчиха, я помню
твои рассказы, в них переливалась ненависть. Сейчас её можно будет помучить.
- Я узнаю её и не узнаю. Она, но сдвинутая в сторону. – удивляется Курпчатов.
- Ты раскусил мои замыслы, о всемогущий. И ты прав. Это и она и не она. Я повелел снять с неё
шкуру и нацепить на подходящую толстушку. Это мой подарок тебе, моя жертва для бога!
Понравилось?
- Мне все равно. – кривится Крупчатов.
- Я понял! Тебе не нравиться весь праздник. Ну конечно, ты ведь не раб желаний! Ты господин
желаний. И тебя не влечет радость, вся радость в тебе. Тебе скучно среди людей.
- Ты прав. – кивает Крупчатов.
- Может, выпьешь водки?
- Разве богу нужна водка?
- Богу ничего не нужно. – соглашается Кузёмкин.
- Тогда зачем?
- Великий, хоть улыбнись, подданные не могут жрать, пока ты нахмурен. Страх сковалих глотки!
- Мне плевать на них.
- И правильно! На них можно плевать и они будут только счастливы!
- Что мне делать дальше?
- Ничего! Ты уже бог!
- Я хочу величия.
- Ты уже велик!
- Чем?
- Ты можешь убить каждого!
- Ну и что?
- Тебе поклоняются все!
- Ну и что?
- Любая женщина твоя!
- Плевать на женщин.
- Ты можешь убить и убиваешь!
- Что дальше?
- Ничего. Ты достиг величия. Когда зайдешь на гору, выше идти некуда. Ты на горе!
- Ты врёшь мне. Я не верю, что достиг величия, а значит и путь не кончен. – упрямствует Крупчатов.
- Ты велик, ты бог!
- Почему?
- Бойся вопросов!
- Бог не может бояться.
- Тогда не задавай их! Вопросы недаром похожи на крючки, они вытягивают человека из воды
жизни и погружают в свою пустоту. Человек задыхается среди вопросов! Избегай их, забудь их!
Вопросы это тени хвоста дьявола, их нужно сжигать! – кричит Кузёмкин.
- Если ты не придумаешь, что дальше, я убью тебя. – тихо говорит Крупчатов.
Судорога исказила лицо Кузёмкина, изо рта выпал не дожёванный поросёнок. Смерть, гремя костями пробиралась к столу, расталкивая голых женщин и потных поваров. Она хохотала, ожидая богатую добычу, её сухой смех ядовитым туманом ел глаза и они слезились. Смерть любит слезы.
- Я знаю! Я придумал! Тебе нужно вознестись на небеса! К другим богам! Место бога среди богов,
там тебе будет куда интересней! – нашелся Кузёмкин. 
- Если на небесах есть боги, то почему они не попадали вместе с обрушившимися кусками неба?
- Небо не одно. Небес много, то, что обрушилось, самое первое, оно состоит из прессованных
облаков с добавкой голубой крови дворянчиков. Недаром сейчас их режут, как баранов, первое
небо повредилось, нужно много крови, чтобы починить его! За первым небом идёт второе и
дальше ещё множество, пока не кончаются числа людей и на следующем находятся боги.
- Как попасть туда?
- Нужна смесь. Кровь кастрированных козлов, слизь возбуждённых женщин, слезы искалеченных
лошадей, вино из песка, толчёные кости говорящих птиц, буквы мёртвых языков и звуки живых,
свечи, горящие темнотой, связка детских улыбок, губы шлюхи, печальная песня, полузабытое
воспоминание, имя человека убитого в чужом сне, середина бублика, фальшивые алмазы, ужас смерти, собранный на губах казнённого... – тараторит Кузёмкин.
- Когда смесь будет готова?
- Завтра! Я направлю всех людей искать составляющие. А тебе нужно побывать в темноте.
- Зачем?
- Так нужно. Бог, который хочет вернуться на небеса, должен искупаться в темноте, сбрить волосы
и сжечь их у себя на ладони. После этого девственница и многоопытная старуха должны умастить
тело бога мазью. Час выдержки, обсыпание пеплом, и зеркало, дающее два отражения, поможет
вознестись.
- Дай мне свои глаза. – приказывает Курпчатов.
Кузёмкин н думая ни секунды, выцарапал глаза и подал. Крупчатов осмотрел их, поелозил в пальцах, нюхнул, попробовал языком, вставил на место.
- Кажется, ты не врешь. У врунов глаза в плёнке и на вкус кислые.
- Я не вру.
- Где здесь можно найти темноту?
- Я провожу. Эй вы! Продолжать праздник! Сейчас я выберу двух самых невесёлых. Ага! Обоим
прямо в лоб! Когда я вернусь, то снова выберу самую невесёлую пару! Так что смотрите! О
всемогущий, прошу следовать за мной. Пшла вон, чертова побирушка! – кричит Кузёмкин на Смерть, что как раз рядом.
-Ты не боишься смерти? -  удивляется Крупчатов.
- Я с богом, я ничего не боюсь!
Они шли коридором, потом лестницей, спереди слышался топот, позади полохливый шепот.
- Они бояться попасться тебе на глаза! Я пустил слух, что трех раз вполне достаточно для смерти.
А они хотят жить. – шепчет Кузёмкин.
- Там, на небесах, точно есть боги?
- Если есть способ, то есть и воспользовавшиеся.
- Значит, любой мог вознестись?
- Мог любой, но возносились только достойные. Чтобы собрать все компоненты смеси нужно
обладать великой властью. Чтобы бросить великую власть, рабов и рабынь, богатство, жизнь и
смерть, нужно быть богом. На небесах только достойные и настоящие, вся фальш - здесь. Вот подвал. Тут темно и нет пауков, подходящее место.
- Что делать в темноте?
- Молчать и смотреть в неё, ожидая проникновения.
- Готовь смесь. 
- Гонцы уже поскакали.
Кузёмкин выстрелил в спину, два раза. Затем додушил. Долго ковырялся ножом, пока вырезал сердце.
Съел. Он ведь тоже хотел стать богом. Богом без изысков. Ему хватит вполне и власти, вершенья судеб, богатства, женщин и убийств, а этот Курпчатов был дурак. Нужно знать чего хочешь. Кузёмкин знал, чего хочет.
Теперь, съев сердце, укрепится и сможет постепенно стать настоящим земным богом. Думал, есть ли глаза убитого, но там могла остаться дурь и мёртвый уже. Вышел, закрыл за собой дверь.
- Ко мне иначе бог поразит вас! -  крикнул во весь голос.
Прибежало несколько человечков, прятавших свою дрожь по углам.
- Взведите курки и охраняйте эту дверь. За ней находиться бог и он танцует огнём. Если кто-нибудь заглянет в комнату, то будет разнесён на клочки. Вот такие, как висят на мне! Это
разорвало одного любопытного. Страшен бог, но когда танцует огнём, то он смертелен! Помните же это! Стойте здесь и охраняйте покой бога! Как бы мы жили без него? А теперь мы счастливы. У нас есть свой бог!
Они так дрожали, что двое рассыпались в пыль. Оставшихся Кузёмкин бил по лицу, пока выбитые зубы не сложились на полу в магический узор спокойствия. Дрожь прекратилась.
- Не бояться, вы под защитой бога!
Пошел в зал, где гремело веселье. Куземкин думал, что делать дальше, тоже вопросы, но по делу, а не по дури. Пусть богом остаётся прежний. Чернь не должна видеть, что бога возможно сменить. Бог так и останется богом, он будет при боге. Руки бога, глаза, уши, ноги. Бог будет постоянно находиться в хорошо охраняемом подвале, куда доступ будет только одному ему. Совещаться с богом и действовать от его имени. Чтобы не было вопросов, сказать, что бог перешел в огонь и его нельзя видеть. Вместо бога будет представитель. Трудно будет в страхе удержать толпу, но сердце уже переваривается и он станет смелым. Кузёмкин вбежал в залу и резко остановился. Веселье вспыхнуло невиданное. Некого было застрелить. Вкралась подлая мысль о пощаде, но нельзя.
Застрелил произвольно. Вздохи облегчения усеяли пол.
- Слушайте! Только что наш бог стал огнём! Всякий может увидеть его и всякий умрёт! Кроме
меня. По поручению бога я буду передавать его приказы и следить за их исполнением! Всё
поняли? Все поняли! Теперь подметите согласие и облегчение, продолжаем праздник! Бог огня
хочет, чтоб его подданные горели в веселье! Иначе я применю пистолет. Повара! Несите ваши
творения! Птицы хотят жрать!
Блюдо за блюдом исчезали в его огромном брюхе, слепые и глухие женщины наполнили залу тыканьем и болью.
- Кроме птиц, я глотал ещё и кроликов, поэтому женщины могут не бояться, что я устану! Собирайте глаза в сундуки, я буду кушать их на досуге. Ну что птицы, вы сыты? Нет, вы слишком
соскучились за едой, а я за весельем. Продолжаем!
Музыканты падали от усталости, улыбки стали похожи на старые сапоги, а смех на плесневелую муку. Хитрые стали падать под стол, притворяясь пьяными. Их застрелили. Ручейки крови сложились в реку, по ней пускали кораблики из отпавших херов. Красиво. И весело. Доложили, что храм скоро будет достроен. Вдруг крик. В залу ворвалось несколько. Они держали на руках тело с расковырянной грудью. Вой и посыпалась штукатурка. Кузёнкин хотел встать, но не смог, так был наполнен едой. Он знал, что убьют, но даже не обеспокоился. Понял, что сердце стало действовать и богам действительно все равно. Пусть, ему наплевать, ему хорошо.
- Мы сразу поняли, что он врёт! Посмотрите на кровь в которую он вымазан! Разве это кровь
Человека? Это кровь бога, она не густеет и она вопиет об убийстве! Мы долго боялись, но мы
вошли в комнату и нашли тело убитого бога! – кричали пришедшее, те, кого Кузёмкин поставил сторожить тело Крупчатова.
Плач, крики, рваньё волос и царапанье душ. Горе поселилось внутри и стало выбрасывать из тел уже не нужные внутренности. Даже слепые женщины затихли, придавленные нагрянувшей бедой. Руки толпы дрожащими телами потянулись к чявкающему человеку. Волны жира вывалились из одежды и юбкой до колен опоясали Кузёмкина.
- Куда ты дел душу бога! Верни нам душу бога! Оживи его! – выла толпа. 
Кузёмкин засмеялся и рыгнул двумя струями сразу.
- Бог мёртв. Я убил бога. Я много убивал людишек и я убил бога. – сказал он нагло.
Тишина прорезала воздух. Даже глухие женщины услышали её и стали плакать, готовясь к
неминуемой смерти.
- Не ври, бога нельзя убить, бог бессмертен. Ты забрал его душу и спрятал. Отдай!
- Я убил его и съел сердце. А глаза не ел, я не хочу пустоты внутри!
Тысячеголосый крик и снова посыпались куски неба. А ножи впились в жир богоубийцы, долго кромсали, углубляясь в глубины чрева. Несколько человек погибло под завалами сала, но
остальные пробили броню и утонули в потоках слизкого безобразия, хлынувших из Кузёмкина.
Целое озеро полупереваренной пищи и странных созданий. Состоящих из пупырчатой кожи и
задниц. Живые в ужасе отпрянули от чудищ, а те дергались и хрипели. Кое-кто услышал в этих
хрипах птичье пение, но у птиц есть крылья и клюв, а не только задницы. Перебили, разворошили
кучу, но сердца не нашли. Уже переварилось. Выволокли мерзость на улицу и закопали. Отнесли
тело убитого бога в только что отстроенный храм из небесных камней. Убрали прочие тела из залы. Бежали от вопроса, что же дальше.
Но всю жизнь не пробегаешь. Люди остановились и страх догнал их, страх скрутил в бараний рог и бросил на землю. Бога не стало, они были одни перед бездной, и никто не защитит, никто не укажет, не приструнит и не накажет виновных. Они сироты. Они упустили собственное счастье. Слюни сожалений покрывали людей и кончились волосы, чтобы рвать. Первый засунул дуло в рот и нажал на курок. Фонтан красных брызг, новые фонтаны, смерть танцевала вальс и духа испускалось столько, что многое уходило не оприходованным. Безоружные брали оружие у
мертвых и повторяли их действия. Люди бежали в смерть за богом, боялись отстать и не верили, что спасение так легко. Бог поведет их в новую землю обетованную, даст новый закон и будет царство божье для людей; для избранных не пожалевших жизни. Большинство умирали как все. Если и не правильно, так в толпе не страшно.
Через несколько дней в город вошли войска и увидели горы трупов. Обвинили в содеянном врагов, мертвых похоронили, город сожгли, чтобы зараза погубившая его жителей не распространялась дальше. В огне уцелело только удивительное сооружение из камней небесного цвета. Прозрачных камней, сквозь которые было видно тело человека с развороченной
грудью и лицом, покорёженным разочарованием. Через время сооружение было закрашено в
серый цвет, и всем сказали, что это простая скала, волноваться нечего.