Как я провел лето

Какие иногда интересные мысли могут посетить голову.
11 июля, во вторник, я принял решение свозить детей на море.
Прошло уже без малого три года, как мы толком не отдыхали. Но плановый отпуск и немного накопленных средств позволили мне собрать минимум вещей, запастись максимумом терпения и отправиться всей семьей на юга. Старший Антон, поначалу ерепенился. Его сильные аргументы ("семнадцатилетнему сынку не гоже с папенькой за ручку по курортам прогуливаться") благополучно обмякли под моим родительским "надо". 
Зато моя маленькая принцесса была на седьмом небе от счастья. Она прыгнула ко мне на руки и защебетала: "А мы купим круг для плаванья, а мы на катере поплывем, а мы…" Прервав этот бесконечный поток, я поставил Александру на пол и с умным видом посоветовал составить список всех ее вопросов, а на месте, дескать, мы разберемся. Девочка скривилась, как будто только что проглотила лимон, но поспешно удалилась, осознавая что спорить с САМИМ бесполезно. А я про себя подумал, что можно позволить детям ненадолго сесть мне на голову. Но только ненадолго.
Через неделю "скорый" поезд уже уносил нас к такому долгожданному отдыху.

Небольшой курортный городишко на берегу самого Черного моря, встретил нас не слишком приветливо. Администраторша в местной гостинице обвела нас долгим томным взглядом, разлепила густо накрашенные губы и низким грудным голосом сообщила о полном отсутствии мест. Мои намеки на то, что пределы нашей благодарности не будут иметь границ, ее явно не убедили, даже разозлили где-то. Неужели еще остались честные гостиничные администраторшы? Хотя с таким макияжем – вряд ли…
Оставив тщетные попытки устроиться цивилизованно, мы подались в места, где аборигены и аборигенки сдают "диким" курортникам ржавые койки за немалые деньги. Но нам в некотором роде повезло. Добродушная хозяйка представила наше пристанище и, как ни странно, оно нам понравилось.  Доставшаяся нам крохотная комнатушка с тремя узкими, но деревянными (!) кроватями, находилась в доме, в то время как остальные "везунчики" благополучно разместились в сараюшках, тесно жавшихся друг к другу, отчего этот дворик сильно смахивал на бедняцкие трущобы где-то под Миланом.
Разобрав вещички, мы стали думать о том, что не мешало бы поесть. Санька особо не канючила, а вот Антон… После того как он мне в пятнадцатый раз напомнил о своем растущем организме, я сунул ему пакет в руки и отправил на рынок. Заручившись разрешением пользоваться кухней и всей кухонной утварью у Настасьи Ивановны (так звали нашу хозяйку), мы с дочерью отправились на разведку. Кухня нас поразила. Ее габариты превосходили размеры нашей комнаты раз в пять (я уж потом узнал, что это помещение, в котором нас поселили, когда-то было просторной кладовкой, "кладовочкой", как любовно назвала ее предприимчивая хозяйка). Я усадил Саньку за огромный овальный стол, накрытый сильно истерзанной клеенкой, а сам занялся приготовлением чая. Вскоре вернулся Антон. В руках он держал буханку свежего хлеба и пачку сливочного масла.
– Антоша, сынок, – как можно спокойнее спросил я, – это все, что ты купил?
Сын посмотрел на меня удивленным взглядом:
– А там больше ничего и не продавалось.
– Где не продавалось, на рынке? – рявкнул я.
– Да нет, в магазине… до рынка я не дошел.
Я посмотрел любящим взглядом на Антона.
– Садись, будем пить чай с бутербродами.
Когда я шпаклевал очередной ломтик хлеба, Санька, шумно отхлебнув чаю из надтреснутой кружки, спросила:
– Па, а что это там на печке в сковородке жариться? Не картошка ли?
– И по-моему уже пригорает, – добавил сын, беря у меня из рук бутерброд.
На печке действительно что-то готовилось. Когда я ставил чайник на плиту, то заметил эту огромных размеров сковороду, накрытую зеленой крышкой. Но тогда еще она, в смысле сковорода, не издавала таких шипящих и скворчащих звуков.
В этот момент в кухню вошла невысокого роста стройная, молодая женщина, лет тридцати.
"Ой, моя картошка!" – она суетливо бросилась к печке, пытаясь спасти свою стряпню. Она попробовала открыть сковороду, но горячая ручка обожгла пальцы и крышка с грохотом упала на пол. Я встал, подошел к печке и выключил газ под сковородой. Женщина присела на корточки. Цветастое платьице обнажило по детски смешные коленки. Она прижала ладони к щекам и немигающим взглядом уставилась на лежащую на полу дымящуюся крышку.
– Вам помочь? – участливо спросил я. Но мне никто не ответил. Женщина продолжала сидеть в той же позе. Я пожал плечами и вернулся за стол. Дети удивленно переводили взгляд то на женщину, то на меня. Я скорчил сердитую мину и шикнул на них – мол, сидите и молчите. Нас не должно касаться происходящее.
Через минуту-другую эта странная особа вышла из оцепенения, подняла с пола предмет своего наблюдения и теперь уставилась на нас.
– А вы кто? – ее вопрос показался мне нелепым.
– Новые жильцы. Хозяйка разрешила мне пользоваться кухней. А Вы тоже здесь отдыхаете? – Навела на мысль ее белая, не тронутая загаром кожа.
– Нет конечно! Я тут живу, Настасья Ивановна моя мама, – весело так ответила она и тут же спохватилась:
– Что ж Вы детей так кормите, одним хлебом? Хотите картошки?
– Сгоревшей? – вклинился в разговор мой великовозрастный сынок. Санька ядовито захихикала. Я легонько пнул ее ногой под столом.
Но женщина словно не заметила иронии в вопросе Антона.
– Ой, ну прям таки сгоревшей! Подумаешь пару кусочков припалились. Я сейчас выберу вам …
Теперь пришла очередь иронизировать мне.
– Да ничего, не беспокойтесь, я люблю поджаристую.
По-видимому мои детки были уже сыты, так как вежливо отказавшись, встали из-за стола и вышли. Уже на ходу сын сообщил о том, что они идут на море.
– Осторожней там! Слышишь, Антоша, смотри за Санькой! – но мои наставления вряд ли были услышаны.
– А жена Ваша где? Спит? – спросила хозяйская дочь, отбрасывая из сковороды в мусорное ведро сгоревшие ломтики.
– Мы сами приехали. Моя жена… умерла… уже давно... – отчего-то разоткровенничался я.
Женщина посмотрела на меня. В секунду глаза ее наполнились слезами. Она подала мне тарелку со спасенной картошкой и села напротив.
– Вам наверно очень плохо? Вот так остаться одному, с детьми… – всхлипнула она. Ее неожиданная реакция меня, честно говоря, удивила. Мне частенько приходилось объяснять весь расклад вещей в нашей семье. Люди сочувствовали, говорили какие-то ободряющие слова. Но так, чтобы кто-то враз заплакал от моей горькой участи – этого еще не бывало. И чтоб смягчить создавшуюся неловкость, я спросил:
– Меня зовут Илья, а Вас как?
– Анна, можно просто Нюша. Меня так мама всегда зовет.
Я удивился:
– Какая же Вы Нюша? Нюша должна быть здоровой румяной крестьянкой с кучей детей и мужем-пьяницей. А Вы такая стройная, симпатичная и немного бледная.
Анна откинула с лица прядь совершенно ровных соломенного цвета волос и улыбнувшись, смутилась.
– Скажете тоже – симпатичная! Вот мой бывший муж всегда говорил, что я серая мышка.
– Дурак Ваш муж, потому и бывший наверное, – не подумавши брякнул я.
Женщина залилась громким звонким смехом. Вот тебе на! Только что плакала, а сейчас хохочет… Забавная особа.
Мы еще немного поболтали и Анна, убирая со стола так и нетронутую мною тарелку с едой, попросила помочь ей с садовым шлангом. Там что-то не ладилось и вода плохо поступала. Не мог же я сказать, что ни черта не смыслю в садовых шлангах.
Когда дома случались проблемы с кранами, электрическими приборами или еще с чем, я всегда вызывал какого-нибудь мастера. Вообще, каждый должен заниматься своим делом. Я, например, неплохой хирург. Во всяком случае так говорят, если не врут. И стоит мне полезть ремонтировать, к примеру, утюг, то если до того он не нагревался, то после моего вмешательства, он мог приобрести какие-нибудь новые качества, совершенно ему не свойственные. Не считая отдельных деталей, всегда остававшихся после моего, так называемого, ремонта.
С этими грустными мыслями я плелся за болтающей без умолку молодой хозяйкой, надеясь разве что на чудо. И чудо произошло! Оно явилось ко мне в обличье Настасьи Ивановны. Она встретилась нам по дороге и ничего не объясняя дочери, осторожно взяла меня под руку и повела в сторону дома, на ходу рассказывая, что у нее такие страшные проблемы с сердцем, и что она вот-вот умрет, и если доктор, то есть я, ее не посмотрит… Правда, я всю жизнь считал, что сердце находится слева. А почти умирающая хозяйка почему-то держалась за правую сторону. Бывают, конечно случаи, когда сердце не с той стороны, где надо… И кто меня потянул за язык сказать, что я врач. Каждый раз так нарываюсь. Как только люди узнают о моей благородной и нужной профессии, тут же у них обнаруживается масса ужасных болезней.
Короче говоря, наш первый день на курорте прошел довольно бурно. К вечеру пришли дети, уставшие, голодные. Я плюнул на все и повел их ужинать в ресторан. Им понравилось. Но я честно предупредил, что так каждый день не будет и придется довольствоваться столовками или на худой конец моими познаниями в области кулинарии. Они так устали, что согласились.

Начался наш долгожданный отдых. Медленно тянулись дни-близнецы, пугая своим однообразием. Утром мы всей семьей ходили на море. К вечеру же все расползались. Дочка играла во дворе с соседскими детьми; Антон познакомился с компанией таких же как он молодых людей и держать его возле себя было бессмысленно. Однажды я услыхал, как он в разговоре с ребятами называл меня папиком. Надо было вмешаться, но подумав, я махнул рукой. Хоть сорок шесть лет не так и много, но кто я для этих пацанов? Папик! Спасибо, что не дед!
Иногда не вериться, что скоро полтинник. Так я вообще еще ничего – живот не висит, волосы только чуть у висков тронуло. Даже Сашка недавно сказала, что я у нее "клевый" отец. Откуда только в девять лет она такие словечки знает?
Единственное, что радовала во всем этом курортном безделье, так это мои частые встречи с Аннушкой. Откровенно говоря она мне понравилась. Было что-то в ней совершенно детское, удивительно фантазерское – и то, как она говорила, и то, как резко менялось ее настроение… Впервые за несколько лет мне было спокойно и весело. Однажды мне даже удалось вытянуть ее на пляж. Интересная закономерность – люди, которые постоянно живут у моря почти там не бывают. Что им это море? Оно у них всегда было. А мы приезжая, оголтело бросаемся к нему, до исступления вылеживаясь на пляжах. Зато потом, прилично провяленные, устало возвращаемся в наши шумные мегаполисы, хвастаясь перед менее удачливыми друзьями и сослуживцами красивым, хоть и не стойким загаром.
Вот и Анна была к морю совсем безразлична. Но не так чтобы не любила… просто не придавала ТАКОГО значения. Хотя плескалась как утка, все время пытаясь меня утопить. А я ко всем своим недостаткам еще и плавал как топор. Единственная надежда была на Александру. Ее из моря просто не вытащишь – часами может купаться, а потом будет показывать мне свои пальчики, сморщенные от воды. Поначалу она немного сторонилась Аннушки, фасон держала. Но веселость и легкость этой женщины была заразительна. И уже через неделю после нашего знакомства они с Санькой были просто неразлучны. Они даже чем-то были похожи – у моей дочери были такие же льняные волосы, как у Анюты, только мелкими смешными барашками.
Я сидел на берегу и наблюдал как они резвились, бегая друг за другом по раскаленному солнечными лучами песку. Море было смирным. У самой воды потешный упитанный карапуз лет двух пытался построить какое-то сооружение из мокрого песка. Как только ему удалось осуществить свои намерения, лениво накатившаяся волна слегка подтолкнула малыша под мягкое место. Он потерял равновесие и плавно шлепнулся прямо на свою "скульптуру". Громкий крик оповестил окружающих об его, детском, непоправимом горе. Заботливая мамаша подскочила к ребенку и, отряхивая с него песок, пыталась успокоить свое орущее чадо. И только после убедительных посулов  матери накупить ему всевозможных игрушек, малыш успокоился. Обижено сопя, он вернулся к своему прежнему занятию, пробуя восстановить разваленное безучастным морем строение.
А я смотрел на всю это возню и думал о том, что маленькие дети настойчивей и упорней нас, взрослых. Они еще не реалисты и не пессимисты; они еще просто дети – славные оптимистически настроенные существа. Они верят в сказки и Деда Мороза, жалеют травинку и удивляются радуге. Они живут по наитию… Но взрослея, они теряют этот огонь, эту удивительную радость жизни… Некоторые, правда, так и не выходят из этого блаженного ребячества, одаривая окружающих светом и теплом, сохраненными ими из такого короткого детства. Такой была и Аня.
Мне стало грустно от того, что Санька растет без материнской ласки. Лера была замечательной матерью, заботливой, нежной, но уж больно серьезной. Все у нее было по полочкам, ни одного лишнего движения, ни одного ненужного слова… Когда она умерла, Саше было пять. А теперь, когда дочь взрослеет, рядом непременно должна быть женщина. Еще несколько лет и из маленькой нескладной девчонки она превратиться в юную девушку. С кем будет делиться своими девичьими секретами? Со мной? С вечно причитавшей над ее горькой долей моей матерью? Это вряд ли… Ей нужна такая как Аня, веселая и добрая…
А еще Аннушка любила петь. Привычка у нее была такая. Со слухом, правда, – просматривались проблемы, зато голос все компенсировал… Почти каждое утро ее звонкий глас разносился по всему двору, но ни кто не сердился. Да на нее вообще сердиться нельзя было. Это все равно что злиться на дождь или снег. Они есть и так должно быть. Странно даже, как женщина не боялась казаться смешной, нелепой.  В ее зеленых глазах всегда присутствовала какая-то чертовщинка. И чтобы она не делала – убиралась ли в доме, готовила ли есть или стояла в очереди – создавалось впечатление какой-то неведомой мне (да и окружающим) игры. Она не была сумасшедшая, нет! Упаси бог! Просто жила легко. Все боли, все обиды – там, внутри, глубоко-глубоко, чтоб ненароком не ранить; чтоб не выплеснуть свое настроение. Где только силы брала? У меня так не выходило.
В начале мне показалось, что она чуть простовата. Но это оказалось совсем не так.  Мы сидели в саду, пили приготовленный ею изумительный цветочный чай. Антон рассказывал какой-то глупый анекдот, но все смеялись. А я, глядя на Аню, вдруг совершенно ни к месту спросил:
– Аннушка, а Аннушка, ты уже купила масла?
Я думал, что естественным ответом на мой вопрос, будет ее недоумение: "Масло? Какое масло...", ну далее и в таком роде. Но все оказалось намного проще. Она посмотрела на меня своими замечательными, цвета неспелого крыжовника глазами и с выражением изрекла:
– А Вы шутник, мессир! Дайте вспомнить, как там: "…поэт бросился бежать к турникету, как только услыхал первый вопль, и видел, как голова подскакивала на мостовой…" – по-моему так, да? Знаете, я просто обожаю Михаила Афанасьевича. Помните еще: "В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…"
Она еще долго цитировала Булгакова. Подробностей я уж не помню, но одно помню отчетливо, как Антон жестом показывал мне, чтоб я наконец захлопнул свой открытый от удивления рот.
Нет, она просто замечательная, моя Анна. Я часто так думаю: "моя Анна". Но она не знала об этом. По-моему, она меня не воспринимала так, как бы мне этого хотелось. Она даже звала меня по имени-отчеству, а иногда – просто Петрович. Когда она так говорила, я чувствовал себя 70-летним стариком. Но это все было ерунда, по сравнению с тем ужасом, который меня охватывал по мере приближения окончания моего отпуска. Неужто все так и завершиться даже не начавшись? Мы скоро уедим, а я так и не сказал Аннушке самого главного. Надо было что-то срочно предпринимать.

В конце концов, злополучный день нашего отъезда настал. Я проснулся рано. Дети еще спали. Я долго стоял под душем, слегка поеживаясь от прохладной воды, – солнце еще не успело нагреть железный бак, заботливо наполненный хозяйкой с вечера – после чего мне пришлось лезть наверх и снова наполнять опустошенную емкость.
Воротившись в комнату, я снова плюхнулся на кровать. Настроение было хуже некуда. Согнувшись пополам, я нырнул под кровать, вытащил сумку с вещами и достал портмоне, в котором лежали наши билеты на поезд. "Конечно, – думал я, – можно было еще задержаться на пару деньков, но что это меняло? Ровным счетом ни-че-го! Отпуск почти что кончился, мне послезавтра на работу… "
Отчего-то вспомнилось, как вчера на пляже я встретил врача из нашей клиники. Нет, ну надо же! Уехать за тридевять земель, чтоб повстречать знакомую физиономию… Это я такой невезучий по жизни или этот колобок-анестезиолог? Как вспомню его противнючее круглое, словно тыква лицо… бр-р-р. Бедные пациенты! Я представляю – очнуться после операции, а над тобой висит этакая ряха, да еще картавым голосом спрашивает: "Как вы больной? Не беспокоит?" Вот болван! Я всегда на него злюсь. Тупее вопроса задать нельзя. У человека, к примеру, только что выкинули половину желудка, он весь утыкан трубками, а этот… как парикмахер – "не беспокоит?" Кажется, еще секунда и этот умник сейчас обрызгает несчастного одеколоном…
Так вот этот мой "коллега", встретив меня в наипрекраснейшем расположении духа, посреди песчаных дюн, вздрогнул своим округлым животом и изрек: "Илья ПетГович, Вы что-то попГавились слегка. Надо входить в фоГму." Я посмотрел на него сверху вниз взглядом, полным отвращения, и как можно спокойнее ответил: "Войду, всенепременно войду! Но только после Вас".  Он еще и смеялся. К чему это я его вспомнил? А, ерунда…
Я снова посмотрел на наши билеты, вздохнул и решил хотя бы утро не омрачать грустными мыслями.
– Пап, ты уже встал? – раздался заспанный голос Саньки. Я и не заметил, что она уже проснулась. Она сидела на постели, сонно потягиваясь. – Мы сегодня уезжаем, да?
– Да, моя принцесса, уезжаем. Так что не залеживайся, буди брата, а я пойду чего-нибудь на завтрак соображу.
Я положил билеты на место, встал и нехотя направился исполнять свой отцовский долг. Но при этом совершенно выпустил из виду, что нахожусь не в просторном гостиничном номере, а в бывшей "кладовочке". Резво перемещаясь между кроватями, я со всего маху, задел коленом деревянную тумбочку, которая каким-то немыслимым образом умещалась в нашей обители. Тумбочка пошатнулась, но устояла, потревожено громыхнув дверцей. На звук проснулся Антон.
– Что вы тут гремите? Я еще сплю…
– Ты бы поменьше гулял по ночам, тогда бы и выспался, – сказал я, потирая ушибленную ногу. Не так, чтобы колено сильно болело, просто… И тут меня осенило!
"Ура! Ура! Ура!" – мысленно завопил я, а вслух обращаясь к детям почти выкрикнул:
– Дети, мы никуда не едим, я сломал ногу!
Они перестали копошиться и с удивлением посмотрели на меня.
– А я подумал, что ты мебель ломаешь, оказалось – ногу! – сострил Антон.
– Перестань! Папе больно, а ты шутишь. – Санька подскочила ко мне. – Может в больницу надо, а?
Мне стало стыдно перед дочерью за такую неприкрытую ложь, но отступать было поздно. Постанывая, я доковылял обратно к кровати и лег, бережно укладывая "пострадавшую" конечность.
– Ничего, милая, не волнуйся, – решил я смягчить обстановку. – Надеюсь, что все-таки это не перелом… наверное ушиб, но очень сильный. И пока вряд ли я смогу двигаться.
Антон присел рядом.
– Так мы действительно никуда не поедим сегодня? А как же твоя работа?
– Что-нибудь придумаем, не ехать же в таком состоянии. – Выдавил я из себя, стараясь как можно правдивее изображать нестерпимую боль.
Сын усмехнулся и не сводя с меня взгляд, сказал:
– Сашка, сбегай к хозяйке и попроси лед из холодильника.
Она живо натянула шорты и футболку и выскочила из комнаты. Антон наклонясь ко мне, шепотом спросил:
– Ты что задумал, пап?
Я посмотрел на него самым невинным взглядом, какой только мог изобразить. Но сын не купился.
– Это все из-за Ани, да? Я же видел, как тебе домой возвращаться не хотелось.
– Нет, ты пойми…
– Подожди, – перебил меня сын, – не гони! Я не против нее, даже, можно сказать всецело "за". Но только знаешь, ты ведь сам врач… пойдут расспросы – что да как… притащится какой-нибудь местный эскулап…  Как выкручиваться будешь?
Я вздохнул и пожал плечами.
– Не знаю пока. Ты только Саньке не говори, ладно?
Антон встал, улыбнулся и покачал головой:
– Ну ты даешь, папик!
Но по настоящему стыдно мне стало тогда, когда буквально через полчаса в нашу комнату в сопровождении моей Александры вбежала взволнованная Аннушка. За ней охая и причитая прибыла Настасья Ивановна с пакетом медикаментов в руках. В небольшое окошко заглядывали наши курортные соседи. Через раскрытое окно доносились их оживленные пересуды.
"Ой, бедный доктор! Такой хороший человек и на тебе… "
"Кто это его так? Сам? Просто споткнулся? Да нет… Может вор лез ночью, а он с ним боролся? "
" Да-да-да! Точно! Я слышал под утро шум…"
(Шум они слышали...  Это я, когда пытался бак наполнить, раза два лестницу уронил…)
Анна сердито выглянула во двор:
– Вы что?! Дел других нет что ли, как только сплетничать. Видите, Илья Петрович отдыхает. Идите, и тихо мне тут! – громко скомандовала она и, как ни странно, народ ее послушал. Она закрыла окно, оставив только форточку и участливо спросила:
– Пусть так будет?
Я кивнул головой, не в силах выдавить не слова. Моя язык намертво сросся с нёбом, уши отчаянно горели и, вообще, вид был у меня, как пацана на картине "Опять двойка". Я конечно рассчитывал, что Аннушка начнет беспокоиться, поухаживает маленько за мной, мы сможем побыть с ней подольше вместе… Но я не предполагал, что все так переполошатся. Надо же, как меня тут уважают! Аж самому приятно…
Тем временем, Анна командным голосом давала распоряжения. Она живо отправила причитавшую Настасью Ивановну на кухню кормить моих детей, предварительно отобрав у Саньки кусок замороженного мяса, который та нежно прижимала к себе, от чего оно, мясо, жутко расстроилось и начало таять. Потом моя добрая Аннушка подсела ко мне на кровать и стала аккуратно закатывать штанину на псевдобольной ноге. Джинсы были довольно узкими и моя заботливая подруга, немного помучась с ними, решительно обратилась ко мне:
– Петрович, снимите-ка Вы брюки совсем. Нужно холод приложить.
Я испугался не на шутку. Удар был не слабый, но вряд ли на моем колене могла образоваться гематома. Хотелось произвести впечатление, не зря ж я все это наворотил. Делать нечего – пришлось снимать штаны. Аня вежливо отвернулась. Я наконец-то справился со своим несложным заданием. Теперь оставалось лишь залезть под простыню – не лежать же в одних трусах! Но вопреки логике, я остался поверх покрывала. Кучерявая мысль – соблазнить-таки Аннушку – зародилась у меня мгновенно. "И каждый раз умрем в борьбе за это-о-о…" – мысленно пропел я подходящую, как нельзя к стати, революционную песню.
– Все, справились? – спросила Аннушка, поворачиваясь ко мне. Ее взгляд скользнул по моему обнаженному торсу (ко всем неприятностям я еще и без майки был), на несколько секунд задержавшись в области таза. Эти секунды показались мне вечностью. Не то, чтобы она меня не видела без брюк… нет. Просто на пляже я был в плавках, а сейчас на мне красовались бесподобные красные в желтых горошек "семейные" трусы. Мысль прельстить понравившуюся мне женщину, сама по себе была превосходной, но вот желтые горошки на красном фоне – совершенно не вписывались в этот план.
Аня, наконец-то, оторвала взор от таких манящих горошков и улыбнулась.
– Вы сейчас, Илья, такой беззащитный… – она впервые назвала меня просто по имени.
– А какой же я обычно бываю? – переспросил я, наблюдая как она прикладывает обернутый в тряпицу кусок мяса к моему колену.
– Обычно Вы сильный, надежный… Так и хочется прислониться, чтоб защитили, оберегли…
Я вздохнул побольше воздуха и выпалил:
– Кто же тебя мешает это сделать?
Аня посмотрела на меня, серьезно так посмотрела:
– А Вы мне не предлагали…
Мне до чертиков захотелось прижать ее к себе, но вместо этого я взял только ее руку. Пальцы были холодные и немного подрагивали. Она вдруг наклонилась близко к моему лицу и звонко чмокнула меня в лоб. Как будто отца или на худой конец – покойника.
– Я еще не умер, – попробовал пошутить я, пересохшими от волнения губами. Сердце колотилось с бешенной силой.
Аня отпрянула, поправила волосы и с прежним задором легко выпорхнула из комнаты.
Я остался пребывать в смятении и бешенстве одновременно. Она была нежна и вместе с тем холодна со мной. Что это? Боязнь проявить истинные чувства ко мне или отсутствие каких-то ни было чувств? Нет, мне никогда не понять женщин… Я всегда удивлялся их, женской способности четко логически мыслить и совершенно нелогично поступать.
Но долго быть в гордом одиночестве мне не пришлось. Вернулись дети, сытые, довольные.
– Па, так когда мы едим ? – спросила Санька, умащиваясь возле меня.
– А ты уже за домом соскучилась? – переспросил я.
– Не-е-е, – протянула она, – до сентября еще далеко. Правда, Антон?
Тот, лениво возлегши на свою кровать, протянул:
– Эт точно… Побудем тут до самой осени. Ежели денег хватит.
Я начал соображать на сколько действительно хватит нам наших финансов. После пребывания в этих чудных местах, у меня осталось долларов 50. "Да, уж, не густо, – думал я. – Если еще билеты сдадим…"
Мне вдруг стало как-то противно на душе. К чему все эти сложности? У меня не хватит духу признаться Аннушке. Да и она как-то странно себя повела… Ведь поняла же все, наверняка поняла. Но тем не менее подчеркнуто отстранилась. Еще этот дурацкий поцелуй в лоб. Эх, Петрович, тебе дали понять, что ты – старый пень, а старым пням не стоит на молодых девчонок засматриваться. Знай свое место и все тут… Пора заканчивать это едва начавшееся представление. Думаю, до кульминации я не дотяну.
Приподнявшись на локтях, я сел. От этого лежания у меня даже спина затекла. Я снял с колена кусок совсем растаявшего мяса, кинул его на тумбочку и посмотрел на Антона:
– Отнеси сынок это в холодильник и давай собирать вещи, мы уезжаем.
Санька аж подскочила:
– Как?! А твоя нога? Ты же сказал…
– Санечка, успокойся, – я обнял дочь. – Ну что толку вот так лежать? Как-нибудь доковыляю до поезда, а там видно будет.
Она надула губы и, выскользнув из моих объятий, переползла на свою кровать, обиженно сопя носом. Я не стал ничего больше объяснять. Мы начали молча собираться. Поезд отправлялся в 21.00 и, в принципе, времени было предостаточно. Просто я никогда не любил опаздывать и не хотел, чтоб к вечеру мы метались как угорелые.
Когда все наши нехитрые пожитки были уложены, дети пошли в последний раз к морю.
Я только собрался выйти во двор, как в комнату вошла Аня. Она удивленно посмотрела на меня:
– А что это Вы поднялись, Илья Петрович?
Я опустил голову и что-то такое невнятное пробормотал.
Аннушка подошла ко мне.
– Смотрите, что я Вам принесла.
Только теперь я заметил, что в руках у нее копошился какой-то пушистый комочек.
– Это что, морская свинка? – спросил я протягивая руку к этому существу.
– Сами Вы, свинка! – возмутилась Анна. – Не видите что ли? Это щенок. Я  на работе была, а он там сидел у дверей и скулил.
– Наверно зашел позвонить, – сострил я.  (Аня работала телефонисткой на местном телеграфе)
Молодая женщина рассержено посмотрела на меня.
– Да что с Вами такое? Кидаетесь на меня со своими шуточками. Вот возьму и обижусь. – Ее гневный взгляд сменила очаровательная улыбка.
– Тебе, Аннушка, надо в рекламе зубной пасты сниматься. У тебя улыбка, как у голливудской кинозвезды.
– Да ладно Вам, – она протянула мне это маленькое чудовище, – берите, это я Вам принесла. Это подарок. Ну берите же, – Аня решительно сунула мне в руки щенка.
Я взял его. При ближайшем рассмотрении щенок был довольно-таки милым. Он смешно тыкал мордочкой мне в руки, а когда я поднес его к своему лицу, дабы получше рассмотреть, он изловчился и лизнул меня в нос.
Аннушка рассмеялась. Я наверно действительно смешно выглядел с этим щенком в руках.
– Ань, я не смогу его взять.
– Почему? Боитесь, что в поезд не пропустят? Там мы его упакуем…
– Нет, не в том дело. Просто еще одного ребенка я не потяну. Думаю здесь ему будет лучше.
Анна взяла у меня из рук собаку, погладила его и поцеловала прямо в черную пуговку носа.
– Я назову его Ильей. Вы не будете возражать?
У меня зашлось сердце. Оно стучало где-то в самом горле. "Я дурак, я старый дурак. Ну что я тяну? Это ведь так просто – сказать, что я ее люблю, что она мне нужна… А я стою как последний идиот и чего-то жду".  Но вместо этого, я спокойно так изрек:
– Мне будет крайне приятно.
Аннушка посмотрела на меня:
– Можно я вас провожу? Когда поезд?
– В девять.
Она прижала к себе щенка и молча вышла.
Я закрыл глаза. Вдруг отчаянно захотелось стукнуться головой об стенку. Но вместо этого я с психом стукнул кулаком по многострадальной тумбочке. Кулаку стало больно.
"Так мне и надо, трусу несчастному! Надо было башкой треснуться, может тогда мозги на место встанут…"

Мы приехали на вокзал за полчаса до прибытия поезда. Всю дорогу Анна с Санькой о чем-то оживленно болтали, а я, пока мы шли, усиленно хромал, боясь ненароком перепутать ноги. Антон лениво тащился за нами. Ему, как и мне, совсем не хотелось домой. Предстоящая городская скука, не предвещавшая ничего интересного, уже отчетливо просматривалась в его лице.
Мы поудобнее устроились на перроне. Жара спала. Воздух был наполнен совершенно невообразимым коктейлем. Здесь было все: и соленый дух моря, и щекотавший ноздри аромат вяленой рыбы и… непременный атрибут  всех вокзалов – запах общественного туалета.
Вокзалы всегда во всех городах пахли одинаково, лишь добавляя чуть-чуть местного колорита.  И вся эта мешанина составляла один единственный аромат, сопровождавшийся легкой грустью – аромат  расставания.
 Все пребывали в томительного напряжении, ожидая ранее объявленного поезда. Моя дочь как-то сникла и по мере того, как громыхая, поезд вырисовывался на горизонте, она все сильнее прижималась к Анне. А та, обнимая девочку,  вообще смотрела куда-то в сторону. Я пытался поймать ее взгляд, еще хоть раз увидеть зелень ее прекрасных глаз. Но прядь развивающихся на ветру волос все время скрывала от меня ее лицо.
Наконец электровоз, тяжело пыхтя, втащил за собой на перрон наполненные отчаянными любителями моря вагоны. Антон деловито подхватил в одну руку наши вещи, а другой взял Саньку. Она не вырвалась, только уходя за братом крикнула Анне: "Мы на следующий год еще приедем! Ты нас будешь ждать?"
Аннушка, закусив губу, кивнула головой и помахала рукой моей дочери. А я все стоял возле нее, мусоля в руках Санькину шляпку. Я лихорадочно подбирал ну хоть какие-нибудь слова, соответствующие такому случаю. Но Аня меня опередила. Она подошла ко мне совсем вплотную и взяла мои руки в свои ладони.
– Знаете, в одном известном фильме девушка говорит главному герою такие слова: "Легче жить на свете, когда есть человек, о котором радостно думать". Мне кажется, что я могу с уверенностью повторить эти слова. – Сказала она не отрывая глаз от моих рук. – Спасибо Вам…
Она поднялась на цыпочки и неловко поцеловала меня в щеку. Я взял и что было сил прижал к себе. Она не отстранилась, прижавшись щекой к моей груди. Подбородком я касался ее макушки и всей грудью вдыхал чудный аромат ее волос – они пахли морем и цветами. Аннушка молчала, грустно так вздыхая и теребила пуговицу на моей рубашке. Как будто все дело было именно в этой пуговице. Я был готов так стоять целую вечность, но обеспокоенный Антон бесцеремонно вмешался в эту идиллию.
– Па, ты чего? – запыхавшись спросил он. – Я уже вещи отнес в вагон. Санька там. Давай, пошли. – Он настойчиво потянул меня за рукав.
Я отпустил Аннушку и послушно проследовал за сыном. Когда мы с ним вошли в наше купе, Санька взволнованно затараторила:
– Где вы были? Я тут одна… сижу, жду… вы все не идете.
– Мы уже здесь, видишь, все в порядке, – я погладил по голове испуганную дочь.
– Па, смотри, там Аня! – закричала Санька, прильнув к окну.
– Я сейчас… – бросил я и рванул назад в тамбур.
Пока я продирался сквозь толпу, поезд дернулся и плавно поехал. Наконец, я добрался до дверей. Пышногрудая проводница пыталась оттеснить меня вглубь тамбура:
– Проходите, товарищ! Поезд отправляется.
Но я оказался сильнее. Оттеснив крупногабаритную женщину, я выглянул из вагона. Там, на перроне, за вагоном шла Аннушка. И по мере того, как поезд набирал скорость, она также ускоряла свой шаг. Она уже бежала, как вдруг перрон резко кончился, началась насыпь и Аня остановилась. Ее хрупкая фигурка растаяла, исчезнув в клубах пара, который длинным шлейфом тянулся за поездом. А я все стоял, наполовину высунувшись из вагона и до боли в глазах вглядывался в этот туман, пока мы совсем далеко не отъехали. Справившаяся наконец-то со мной проводница, сердито захлопнула дверь. Мне ничего не оставалось, как вернуться в купе. Там, испуганные моим длительным отсутствием дети, накинулись на меня чуть ли не с кулаками. Но я не слушал их назидания. Устав меня воспитывать, они отвернулись и занялись каждый своим делом.
Я еще долго так сидел, слушал мерное постукивание колес и думал, думал, думал…

 
После возвращения домой, всё постепенно возвращалось на круги своя. Еще некоторое время дети вспоминали наш отдых, перебивая друг друга оживленным "А помнишь…". Я старался избегать этих разговоров. Они меня только злили. Я не мог простить себе свою мягкотелость и нерешительность. Первый раз судьба предоставляла возможность что-то изменить в моей жизни, проявить инициативу, не плыть бездумно по течению. А я испугался… сдрейфил, что называется. Но видимо, настоящее житье-бытье меня полностью устраивало и где-то в глубине сознания мое несовершенное "я" ничего не хотело менять. Иначе как тогда объяснить, что молодая красивая женщина, внезапно возникшая в моей жизни, не смогла перевесить размеренность, однообразие и предсказуемость моего существования.
А тут, как назло, в одно спокойное осеннее утро пришла зима. Она не просто пришла, она ворвалась, бесцеремонно вытеснив задумчивую осень; за одну ночь укрыла все вокруг пушистым снежным одеялом. Некоторые деревья уже успели раздеться и предупредительная зима подарила им новые одежды. Но календарь не хотел спешить, уверенно напоминая нам о том, что еще только начало ноября. А люди спокойно приняли это несоответствие. Они спешили каждый по своим делам, воспринимая происшедшие с природой изменения с должным спокойствием.
Я ехал на работу в переполненном автобусе, предварительно как следует промерзнув на остановке. Я сидел у окна, ежился, время от времени издавая покрасневшим от холода носом типичные для этого времени года звуки. И вдруг там, за окном, я увидел… Аннушку. Автобус притормозил на светофоре и я, не спуская глаз с той, о ком не переставал думать все последние месяцы, ринулся к выходу. Преодолев все преграды на моем пути, я, в распахнутой куртке и без кепки, все же оказался на улице. Но никакой Аннушки там и в помине небыло. Я метался среди прохожих и со стороны, наверное, напоминал городского сумасшедшего. Когда я окончательно осознал тщетность моих поисков, мне ничего другого не оставалось, как продолжить свой путь на работу, куда я и без того опаздывал.
Весь день я был преступно рассеян и даже перенес на другой день плановую операцию. Когда же рабочий день все-таки закончился, я облегченно вздохнул – не хватало еще, чтоб мои душевные переживания стали причиной какой-нибудь врачебной ошибки.
Прыгая с кочки на кочку, стараясь не свалиться в разрытые по всему микрорайону траншеи, я добирался домой. Казалось местные коммунальные службы готовились к массированному наступления каких-то невидимых врагов – так тщательно они подготовились. Отчего-то эти самые враги всплывали в воспаленных мозгах коммунальщиков именно в осенне-зимний период; летом же всем жителям девятиэтажек давали малость передохнуть. Войдя в темный подъезд я, со всех сил, старался не думать о причинах отсутствия лампочек на лестничных клетках. Кто знает к каким еще выводам я мог прийти.
Дверь мне открыла Санька.
– Папа! – восторженно вскричала она и, схватив меня за руку, потянула за собой. – Скорей пойдем, там тебя ждет сюрприз!
Я снял обувь и послушно пошел за дочерью. Перед самой кухней остановился. Оттуда, весело помахивая хвостом, выскочил смешной пес, уже не щенок, но еще не взрослая собака. На мгновение я перестал дышать. "Неужели я действительно видел Анну? Она приехала, она приехала ко мне…" Но моя радость сменилась безнадежным разочарованием. Из кухни вышла моя мама, и сбивчиво начала рассказывать о том, что ее ученики подарили ей собаку, и что она совершенно определенно не может ее оставить у себя. Зная любовь внучки к животным и ее, Санькину, давнюю мечту о собаке, моя добрая матушка решила передарить пса нам.
Я еще немного постоял, прислонившись плечом к двери, слушая своих неугомонных родственников. Не разделив их радости, я прошел в комнату, бросил куртку на кресло и сел перед телевизором. Щелкнув кнопкой на пульте, я наполнил пространство грустной мелодией. По телевизору шла сказка. На экране, одетый в дорогой кафтан Мизгирь, с безумным лицом рыскал по лесу в поисках своей любимой Снегурочки. Ее призрачный силуэт то появлялся, то исчезал в дремучих зарослях сказочного леса. А бедный Мизгирь совершенно измученный, все бегал от дерева к дереву за своим призрачным счастьем.
Мне стало отчаянно жалко себя. Я совсем не хотел походить на этого несчастного и выключил телевизор.
– Сынок, я тебе пирожки принесла свеженькие. Иди поешь. – Раздался у меня за спиной голос матери. Я и не заметил как она вошла.
Я встал с дивана и посмотрел на мать. Наверное взгляд у меня был как у Мизгиря, потому что она с волнением в голосе спросила:
– Что с тобой? Ты здоров, Ильюша?
– Как никогда, мамочка! Как никогда! – улыбнулся я и взял лежащую на кресле куртку, поспешно двинулся к входной двери.
– Ты куда? –  Донеслось мне вслед.
– Мне надо срочно уехать, ты побудь с детьми,  – сообщил я, торопливо обуваясь.
Что ответила мама я не слышал, так как через секунду уже бежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени. Добравшись до дороги, я стал отчаянно махать рукой, пытаясь поймать такси. Спустя некоторое время возле меня затормозила светлая "девятка" со светящимися "шашечками" на крыше. Я открыл дверцу и плюхнулся на переднее сидение.
– Куда едим? – весело спросил водитель.
– На вокзал. Пожалуйста, побыстрее.
– Опаздываем? – поинтересовался он. По всему было видно, что водитель был настроен поболтать.
Я посмотрел на него и грустно улыбнувшись ответил:
– Надеюсь, что нет…
Машина рванула с места, а я засунул руки в карманы и поудобнее устроился на сидении. Из приемника доносился старый добрый русский рок. "Он был старше ее, она была хороша…" – пел мне Макаревич.
Это была моя любимая песня.