Настюра 12-18

Глава 12

Люба прижалась лбом к больничном окну. Стекло приятно холодило разгоряченное лицо. Мысли одна другой тоскливей накатывались волнами на утомленное сознание. Доктор сказал, что свекрови в лучшем случае остался какой-нибудь месяц, а то и того меньше. Сказал также, что держать ее в больнице нет никакого смысла. Значит, придется везти ее домой. Ей нужен постоянный уход. Они с Валерием решили взять по пол-отпуска и поочередно дежурить с мамой: Валерий – с утра, Люба - после полудня.
Господи, господи... Что же все навалилось так. Валеркины приключения. Болезнь свекрови. Что делать-то. Правда Валерий пока поутих, вовремя приходит домой, не задерживается – вот только надолго ли?
Люба отвернулась от окна, унылый серый пейзаж поздней осени никак не способствовал приливу оптимизма. Она тяжело вздохнула и вернулась в палату. Свекровь спала, постанывая во сне. Люба присела на краешек стула, аккуратно подоткнула больничное одеяло, поправила подушку. Как она без нее жить будет? Невольно всхлипнув, она порывисто встала и вышла из палаты.
По дороге домой она ничего вокруг не замечала – шла, погруженная в туманный аквариум свих горестей. Автоматически зашла в магазин, автоматически – в детсад. Маленькая Настюшка была дома с мамой.
Люба с порога увидела родное встревоженное лицо матери. Молча, ничего не говоря, она обняла мать и затряслась в беззвучных рыданиях, ища поддержки у немолодой уставшей женщины.
- Що помре? – Вера Андреевна посмотрела на плачущую дочь.
Та только кивнула. Слезы катились по ее щекам, она молча сглатывала их.
- Що ж робити, дитино. Видно так вже Господу угодно. – Вера Андреевна присела на лавку рядом с дочерью, - не плачь, що ти вже зробиш, на все Божья воля, ну не плачь.
- Мамочка, что же мне делать? – Люба подняла голову.
- Далі побачимо. Роздягайся, йди поїж.
Люба послушно сняла плащ. Вымыла руки, села за стол. Вера Андреевна тем временем успела раздеть Саньку и уже налила ему золотистый пахучий борщ, дала хлеб и положила рядом с ним дольку чеснока. Мальчик аппетитно ел, прихлебывая ароматную жидкость. Любе же кусок не шел в горло. Поболтав ложкой в тарелке, она отодвинула еду и отрешенно уставилась в окно.
- О, то ще свекруха не померла, а ти вже й поховала її! Хіба так можна?! А що ж ти робити будеш, коли вона дійсно помре? Поряд ляжеш? – Вера Андреевна от возмущения всплеснула руками.
- Бабушка, бабушка, а что такое помре? – Санька весело болтал ногами под столом.
Женщины переглянулись.
- Ешь, пожалуйста, и не болтай. – Люба хмуро взглянула на сына и поднялась из-за стола.
Она зашла в комнату к свекрови. Ничего не изменилось за четыре дня. Словно не стряслась беда, и вещи в этой комнате не подозревают, что их хозяйке осталось жить считанные дни. Повсюду белели кружевные салфеточки. На простеньком полированном столе красовалась белая скатерть с замысловатыми птицами и сказочными цветами и травами. На стуле висела красивая желтая шаль с густой бахромой. Казалось, что свекровь только вышла из комнаты на кухню и вот – вот вернется.
 Люба погладила рукой скатерть, поправила салфеточку под вазой. Взяла желтую шаль и, уткнувшись в нее лицом, тихонечко завыла:
- Ой, мамочки мои, что же делать, что делать. Ой, мамочки-и-и-и...
В соседней комнате захныкала Настюшка. Было слышно, как к ней подошла Вера Андреевна. Слышно было, как на кухне Санька разлил компот, перевернув свою чашку ... Жизнь продолжалась, а Любе казалось, что все должно замереть, остановиться в ожидании страшного события...
В дверь позвонили. Валерий пришел с работы. Было слышно, как мама усадила его ужинать. А Люба все сидела и сидела, прижав к себе желтую шаль.
Вдруг она почувствовала, что кто-то взял ее руку и нежно поглаживает. Люба подняла голову и встретилась со встревоженным взглядом Валеры:
- Валерочка, что же дальше-то?
- Не знаю, Любаша, не знаю... Ты только не убивайся так. Мы же вместе. Мы вместе это переживем. Я с тобой.
- Надолго ли? – Люба грустно усмехнулась.
- Люба не надо... Не сейчас... – Валера болезненно поморщился.
- А когда? Я ведь тогда совсем одна останусь… – Люба обессилено опустила руки, желтая шаль выскользнула и распласталась ярким пятном на красном полу.
- Не надо, Люба… – Валерий поднял шаль, задумчиво посмотрел на жену, и, повесив шаль на спинку стула, вышел из комнаты.
Люба поднялась, еще раз окинула взглядом комнату и вышла вслед за мужем.
В детской слышалась веселая возня. Любе это неприятно резало слух. Она заглянула в комнату. Там Валерий, посадив на себя Саньку и Настюшку, катал их по комнате. Любу опять поразила беспечность детей и мужа. Она уже открыла рот, чтобы высказаться по этому поводу, но Вера Андреевна тихонечко отвела ее на кухню и усадила за стол, сама села напротив дочери:
- От що, дитино. Надежда Прокопівна ще не померла та дасть Бог ще поживе якийсь час. Тому ти, доню, повинна теж продовжувати робити своє діло. За тебе ніхто дітям мамою не буде. А якщо ти так себе будеш вести, ходити, немов це ти помираєш, то я поїду від тебе, й викручуйся тут сама. Мені не потрібно, щоб замість свекрові ти в могилу зійшла. Тим паче, що своєю тугою ти їй не допоможеш. Йди краще приготуй для неї кімнату.
Люба посмотрела на мать. Вера Андреевна будто бы осунулась. Видно ее материнское сердце надрывно болело, переживая боль вместе с дочерью.
- Мамочка, горе-то какое! – Люба всхлипнула.
- Нічого, нічого, дитино. На все воля Божа. Ну йди, йди, готуй кімнату. – И Вера Андреевна легонечко подтолкнула дочку в коридор.
Люба опять зашла в неживую комнату свекрови. Поменяла постель. Убрала крючки, вязание, вышивание. Вымыла пол. Оглянулась – вот оно последнее пристанище свекрови. Здесь суждено ей медленно и тяжело умирать. Она же, Люба, сделает все, чтобы облегчить ей страдания.

Глава 13

Василина Гавриловна видно чувствовала скорую встречу свою с отцом и мужем. В аккурат на Крещение она тихо отдала Богу душу. Настюра разобрала вещи Василины Гавриловны: простенькое обручальное колечко, желтая шаль да кой-чего из одежонки. Шаль взяла себе, все остальное отдала Крестненькой. Жизнь продолжалась.
В церковь на заупокойную пришел Яков. Он стоял рядышком с Настюрой и истово крестился. Крестненькая, приметив его, поманила к себе. Разговаривая с Натальей Сергеевной и Полиной, он поминутно косился на Настюру, а та, в свою очередь, и бровью                не вела. Полина же – пышная белотелая девица, всячески пытался привлечь внимание потенциального жениха: она жеманно хихикала так, что в конце концов, даже батюшка, служивший панихиду, грозно глянул на нее.
Выйдя из церкви, Наталья Сергеевна пригласила Якова к себе на чай, на что он с радостью ответил согласием. Они шли втроем: Наталья Сергеевна, Полина и Яков, чуть осторонь плелась Настюра и прочие слуги. Она внимательно прислушивалась к пустому разговору Крестненькой. Сердце ревниво покалывало.
«Что за барин? То в глаза заглядывает, улыбается, «помню», говорит, то петухом перед Полинкой выступает. Ну, известно она-то партия стоящая, Крестненькая за ней приданого не пожалеет. Господи о чем это я? Прости меня, Василина Гавриловна! Я в такой момент-то о глупостях думаю! Прости меня, Господи. А Крестненькая как ублажает-то его, как уговаривает, небось, в мыслях уже и обвенчала их. Да что же это, в самом деле?! Такой день, а глаз от него отвести  не могу! Господи, успокой душу рабы твоей Василины...».
Дома слугам были розданы пироги и выдана брага и водка. Люди с искренним сожалением вспоминали Василину Гавриловну. У Настюры же все мысли были в господский комнатах. Что-то там сейчас происходит?
... Яков, узнав о смерти старой ключницы Урванцовых, решился пойти на панихиду – высказать соболезнования Наталье Сергеевне, а заодно еще раз увидеть Настюру. С момента их встречи на катаньях зеленые глаза этой девчонки не давали ему покоя. Наваждением приходила она к нему днем: он искал ее дома, оглядывался на улице. Сладким сном приходила она к нему ночью: мчались вместе они на саночках, звонко смеялась она, прижимаясь к груди Якова, щекотала золотистыми волосами его щеку и, внезапно мяукнув, обращалась в рыжего кота Ваську, которого Яша немилосердно тискал во сне. Душа его искала Настюру днем и ночью. Мать Якова стала встревожено поглядывать на него и поговаривать отцу, что пора бы определить судьбу сына – женить его. Отец только отмахивался от бабьих тревог, говаривал: «Не выгулялся он еще! Пусть еще погуляет! Успеет в ярмо-то...».
Войдя в церковь, он сразу увидел Настюру. Она стояла печальная, такая трогательная в своем горе, немножко осторонь от всех остальных. Он хотел подойти к ней, но его увидела Наталья Сергеевна и махнула, чтобы подошел к ним. Он с неохотой побрел к женщинам, искоса поглядывая на Настюру, но та, казалось, его даже не заметила.
- А, Яшенька, здравствуй, здравствуй. Что же ты сокол к нам дорожку-то забыл? Родители как? Здоровы ли? То же давненько их не видывала. – Наталья Сергеевна улыбалась. Она явно обрадовалась, увидев Якова
- Спасибо, Наталья Сергеевна, маменька и папенька здоровы. Велели, вот вам кланяться да передать, что разделяют вашу печаль. Ведь она вам, кажется, сродственницей приходилась? – парень быстро оттараторил заранее приготовленную фразу.
- Да так, десятая вода на киселе… – Наталья Сергеевна брезгливо поморщилась. Ей явно не доставило удовольствие упоминание о родстве с покойной. -  Ну, да что уж о ней-то говорить, мир ее праху и аминь! Нам о живых думать надо. Верно, Поленька?
- Конечно, маменька! -  Полина громко хихикнула, чем резанула слух собравшихся в церкви. Якова тоже покоробило.
- Яшенька, ты ведь, верно, Поленьку, нашу и не помнишь вовсе. Вы так весело играли детьми. Так любили друг друга… – Наталья Сергеевна хитро глянула на дочку, та снова громко хихикнула.
Яков положительно помнил, что с Полиной они не столько играли, сколько дрались, она постоянно хныкала и жаловалась родителям, беспрестанно выставляя виноватым Яшу. Но парень решил не выводить из заблуждения Наталью Сергеевну:
- Конечно, Наталья Сергеевна, как же-с.
- А вот Поленька только намедни говорила, что-то к нам Сергей Викентьевич с семейством не заглядывают, уж не обидели ли мы их чем?
- Ну что вы, что вы, Полина Саввишна! – Яков учтиво поклонился Поле. Та в ответ так громко хихикнула, что поп, грозно насупив брови, сурово глянул на нее.
После окончания панихиды Наталья Сергеевна, доверительно взяв парня за руку, сказала:
- Яша, может, ты к нам на чаек заглянешь? Поболтали бы. Да и Поленьке моей развлеченьице, а то все одна да одна. В этом году по соседям не сильно поездишь. Суматоха.
- С превеликим удовольствием, Наталья Сергеевна! – а сам на Настюру оглядывается.
По дороге домой болтали попусту. Яков спиной чувствовал присутствие Настюры, но шел, не оборачиваясь, поддакивая Полине. Дома сели за стол. Принесли самовар. Пили чай с душистым медом и куличами, продолжали вести пустую беседу. В конце концов, Наталья Сергеевна вырвала у Якова обещание  повторного визита и с миром отпустила.
Парень, выйдя во двор, остановил пробегавшего мальчишку:
- Настюру кликни, я тебе гривенник дам.
Мальчишка со всех ног пустился выполнять просьбу Якова. На крыльце людской половины появилась Настюра, закутанная в красивейшую желтую шаль:
- Звали? – она требовательно посмотрела в глаза парню.
- Настюра, господи, я ведь к тебе пришел.
- Ага, видела, как вы ко мне с Полинкой шли! – Настюра сердито хмыкнула.
- Ну, что ты на вы-то ко мне, Настюра! – Яков поднялся на крыльцо, взял за руки девушку, заглянул в глаза. – Я тебя каждую ночь во сне вижу.
- Ой, отпустите-то меня. Бросьте ваши штучки. Все сказали, или еще что? У меня работы много! А то хозяйка увидит, что я с вами лясы точу, так таких снов мне задаст – на всю жизнь запомнятся! – Настюра сердито тряхнула головой.
- Настюра, ты приходи завтра вечером к Мокрушке. Я тебя ждать буду… – Яков все еще держал руки девушки, просительно смотрел на нее. Он почувствовал, как руки напряглись и обмякли.
- Не приду я. Не надо мне этого. Я сирота, за меня и заступиться-то некому. Мне только толков людских не хватает… – Настюра тихонечко вздохнула.
- А я тебя не обижу. Я только увидеть тебя хочу, поговорить. Ты мне в душу еще в детстве запала, тогда... с собаками. Приходи, прошу тебя, – он тихонечко сжал руки девушки и отпустил. – Приходи, я ждать буду.
И не дожидаясь ответа, бегом бросился со двора.

Глава 14

Шура остановила Валерия в коридоре:
- Что это ты и не заходишь?
- Шура, не до того мне сейчас!
Валерий попытался обойти женщину, однако она, воинственно выпятив чуть наметившийся живот, загородила проход:
- Валерчик, ты забыл одну маленькую деталь: я жду ребенка, твоего ребенка. Нам нужно что-то срочно решать. Я не могу рожать ребенка и идти с ним в однокомнатную квартиру моей мамы. Ты должен срочно поговорить с ней, надо разменивать квартиру!
- Шура, у меня мать умирает… – Валерий произнес это так тихо, что возмущения Шуры застряли у нее в горле, так и не вырвавшись на волю.
Она посмотрела на Валерия. Перед ней стоял не красавец – богатырь, каким она его знала, а совершенно несчастный, осунувшийся и измученный человек, человек, которому в трудный для него момент больше всего была необходима опора и поддержка любящего сердца, человек, уставший от мучительного ожидания конца любимейшего для него существа, человек, уже ничего не ожидающий от завтрашнего дня.
«Тряпка», - решила про себя Шура. И не взглянув, на мужчину, внимания которого она еще так недавно искала, пошла прочь. Она не умела поддерживать, жалеть. Ее бедовая жизнь научила ее только одному – переступай через любого, иначе он переступит через тебя. Она ушла, не обернувшись, решив про себя, что этот человек уже не поднимется и на него не стоит тратить ни время, ни силы. А он смотрел ей вслед, разбитый и опустошенный. Он вдруг увидел, как он одинок в своем горе: любимая женщина не поняла и не приняла его беды. Ему вдруг показалось, что именно так и заканчивается жизнь: вот также она уходит от тебя по коридору, не оборачиваясь, а у тебя просто нет сил догнать, окликнуть, вернуть ее...
Валерий понуро вошел в свой кабинет, сел за стол. Перед глазами пустота. Какой смысл занимать себя никому не нужными вещами. Его разработки все равно присвоит кто-то другой. Кому-то другому достанется признание, уважение, слава, деньги, любовь. Кто-то другой будет наслаждаться этим. Кого-то другого будет дома ожидать любовь женщины, любовь матери... Но не его... Жизнь почему-то повернулась к нему спиной. Ему кажется, что мир внезапно обозлился на него и решил отобрать у него самое дорогое. За что?! Почему?! Он вспомнил то время, когда умер отец. Тогда ему тоже казалось, что вместе с отцом и он закончил свое существование. Из этого времени он помнил только испуганные глаза матери, ее растерянность, ее немой вопрос: что же дальше? От своего горя они уходили в мир иллюзий: каждый вечер они ходили в кино, они пересмотрели весь небогатый репертуар их провинциального кинотеатра. Они просто не замечали, старались не замечать, что их забор покосился, что заканчиваются дрова, а впереди еще три месяца морозной сибирской зимы, что пенсии матери хронически не хватает даже на самое необходимое. Они жили там... В мире грез... Где все еще может быть, где можно все исправить и вернуть, где все поправимо...
... Надежда лежала и смотрела в потолок. Она прислушивалась к боли, которая говорила ей: «Твой час близок, готовься!». Об этом же говорили заплаканные глаза невестки, и несчастные глаза сына. Но она уже не боялась... Она не знала, что ждет ее там за звуками похоронного марша, однако почему-то ей казалось, что это не конец, а начало чего-то нового, еще неизведанного, но обязательно совсем не страшного. Она просто терпеливо ждала этого. Ждала и готовилась. В уме она перебирала свою жизнь, раскладывая и сортируя события, встречи, людей. Она  перебирала свою жизнь, как священник перебирает свои четки. Ей вспоминались лица, давно стертые такой недолгой человеческой памятью. Эти лица приносили с собой то радость, то печаль. Много она прожила... Пережила... Ей вспоминались все ее дети... Первенец, близнецы, Нелечка. Она ждала встречи с ними, со своими кровиночками там, где тихо и покойно. Но сердце ее боялось оставить тут любимых сыночков: как же они без нее-то. Кто же им поможет? Кто пожалеет? Кто подскажет? Кто посоветует? А время идет... Она всем своим телом, всей своей настрадавшейся душой чувствует, как идет время... Как больно ей будет расстаться с живыми, и как долгожданна встреча с умершими... Время идет... Ее время...
Дверь тихонечко приоткрылась. В комнату вошел Санька:
- Бабушка, ты заболела? – детские глазенки глядят на нее со взрослой тревогой.
- Да, Сашенька.
- Бабушка, ты не умрешь?
- Не знаю...
- Бабушка, ты мне скажи, что не умрешь, - губы мальчика дрожат.
- Не знаю...
- А ты все равно скажи, - на глаза наворачиваются слезы.
- Не знаю... -  ей ужасно не хочется обманывать его.
- Бабушка, а мне мама сказала, что если я тебя любить буду, то ты от меня никогда – никогда не уйдешь, - голос Саньки предательски дрожит.
- Да, Сашенька.
- Бабушка, ты знаешь, я тебя сильно-сильно люблю.
- Я знаю, Сашенька, знаю. Ты не плачь, зайчик, не плачь. Я никогда от тебя не уйду. Ты меня помнить будешь – вот я с тобой и останусь. Ты только не плачь.
- Бабушка, а я вот так тебя обниму и никуда не отпущу...
 Мальчик зарывается лицом в шею бабушки. Плечики ребенка подрагивают от сдерживаемого горького недетского плача. Надежда обнимает внука. Господи, как тяжело! Как тяжело с ним расставаться. Она готова терпеть любую боль, любые муки лишь бы лицо Саньки цвело улыбкой, лишь бы его глазенки искрились счастьем. Господи, как тяжело!..
Люба приоткрыла дверь. Надежда глазами показала на затихшего внука. На личике ребенка еще не обсохли слезы. Он заснул, уткнувшись в плечо бабушки, обвив руками ее шею. Он верит, что сможет удержать ее, оставить с собой. Люба бережно забрала ребенка с постели Надежды. Во сне Санька всхлипнул.
- Чш-ш-ш-ш, чш-ш-ш-ш, - в два голоса  они баюкают его.
Надежда махнула рукой:
- Уноси его, Люба.
Мать с сыном скрылись за дверью. Слышно, как поскрипывает диван, когда невестка перекладывает на него ребенка. Слышно, как она тихонечко, осторожными шагами выходит из комнаты и бесшумно прикрывает за собой дверь.
- Мама, вам что-нибудь нужно? – Люба спрашивает, не заходя в комнату. Ей тоже больно видеть свекровь. Ей больно с ней расставаться. Ей больно видеть, как она уходит.
- Нет, Люба.
Надежда тяжело переворачивается. Каждое движение отдается невыносимой мукой. Идет ее время... Безжалостно...

Глава 15

Воды Мокрушки укрыл стеклянным щитом толстый лед. Сугробы на берегу возвышались неприступными замками. В них скрывалась жизнь, которая  весной во всю силу будет пробивать эти снежные крепости своим молодым желанием увидеть солнце.
Яков уже два часа ждал Настюру. Он порядком продрог, но про себя решил, что будет ждать как минимум до утра. Уже был далеко не вечер. Его часы показывали половину одиннадцатого. Месяц рассыпал бриллианты на снегу. На покрове Мокрушки он щедро оставил серебряные блестки. Ночь прикрыла эту красоту темно-синим звездным небом. Но Яков не видел прелестей морозной ночи, соблазнявшей его как искусная восточная наложница. Он ждал... Ждал девушку, чьи глаза запали в его молодую душу и будоражили его горячую кровь. Ради этих глаз он готов был неделями стоять на берегу озера, питая себя лишь надеждой на свидание.
Настюра из-за сугроба наблюдала за ним. Она видела, как он приплясывает на месте, как отбивают чечетку на снегу его валенки. Ей тоже было холодно, но еще ей было очень страшно. Ей казалось, что если сейчас она выйдет к нему, то в ее жизни что-то переменится, что нить ее судьбы запутается, и сам Бог будет только ведать, как распутать этот узелок.
Настюра потирала нос и щеки, плотнее куталась в платок. Все тело уже затекло от неудобной позы. Она решила устроиться поудобнее, но поскользнувшись, кубарем скатилась по склону сугроба прямо к ногам Якова.
- Ты?! А я уже не знал, что и думать! – Яков от радости едва не подпрыгнул.
- А что думать-то! Мы же не господа какие, времечка-то едва-едва на сон хватает! – Настюра сердито поправила платок.
- Ну, чего ты злишься?  - Яков протянул девушке руку, помогая встать.
- Да не злюсь я, не злюсь…  – Настюра отряхивала снег с полушубка. Яков помогал ей.
- Ну, чего звал? – она нарочно грубила, чтобы скрыть свою неловкость.
- Да, я так, тебя увидеть хотел… – Яков опешил от такой прямой постановки вопроса.
- Увидел? – Настюра исподлобья взглянула на него.
- Угу. – Парень только кивнул, удивленно уставившись на Настюру.
- Ну, и до свиданьица! – и девушка бегом припустила от Якова.
- Куда ты?!
Парень метнулся за Настюрой как молодой стоялый конь. Его сильные ноги с хрустом ломали кристаллики снега. Березы в зимних уборах бежали ему навстречу, изредка похлестывая его своими заиндевелыми косами. Впереди за деревьями мелькал полушубок Настюры. Он все-таки догнал ее. Схватил в охапку. Она отталкивала его, а он, как безумный целовал ее глаза, щеки, замерзший нос.
- Пусти! Пусти, Ирод! – ее озябшие кулачки колотили по широкой груди Якова
- Не пущу. Теперь-то никуда не отпущу! – и он сильнее прижимал девушку к себе.
Девушка затихла, уткнувшись носом в его тулуп, всхлипнула. Он испугался, заглянул ей в лицо:
- Настюра, ты чего?
- Всем вам мужикам одно только и надобно!
- Настюра, я не обижу тебя.
- Ага, я уже вижу, как не обидишь! – она отвернулась от Якова.
- А чего ж ты убегала?
- А не знаю! Может, тебя испугалась!
- А зачем тогда пришла? – Яков удивленно отступил от девушки.
Она обернулась, долгим взглядом скользнула по нему, пожала плечами:
- Не знаю...
- Эх, ты... Испугалась... – Яков опять приобнял девушку. Она не сопротивлялась,  - Нешто, я такой страшный?
- А, может, и страшный! – Настюра упорно не смотрела на парня.
- Ну, посмотри на меня: две руки, две ноги, голова. Вроде бы ни хвоста, ни рогов.
- Ну, рога-то дело наживное! – Настюра с задором дерзко обернулась к нему.
Яков также хитро глянул на девушку:
- Ну, это разве ты мне, если наставишь. Но, только гляди, я во гневе страшен.
- Вот, не было печали. Что я тебе жена что ли, рогами-то тебя одаривать! – Настюра передернула плечиками.
- А может, я тебя за себя возьму!
- А ежели я не пойду?
- Ну, тогда пойду да в Мокуршке и утоплюсь! – Яков притворно вздохнул.
- Ага, в Мокрушке разве что зайца утопишь! – расхохоталась Настюра.
- Эх, ты!.. Вон на язык-то какая смелая, а чуть к тебе подойди так такого стрекача задаешь, что гончей за тобой не угнаться… – Яков взял в свои руки озябшие ладошки девушки, согревая их своим дыханием.
- А чего гнаться-то... Ты скажи чего тебе от меня надобно, я и бегать не буду.
Настюра сказала это тихо, но твердо. Яша нежно посмотрел на нее и хмыкнул:
- Вот так прямо и скажи... В сердце ты мне запала, Настя. Спать ночью не даешь, дышать днем. Куда ни гляну – тебя одну вижу. Чего надобно? Сам не знаю! Посмотреть на тебя, послушать. Подышать с тобой одним воздухом! Посидеть на одной земле, под одним небом!
Настюра, помолчав, не взглянув на Якова, пробормотала:
- Домой мне пора. Хватятся еще...
До дома они шли молча, но каждый неслышный шаг в снегу, отдавался в голове Настюры звонким колоколом: «Лю-бит, лю-бит, лю-бит». Сама она, еще не осознавала, что творится в ее душе. Знала она только, что страшно не хотела, чтобы Яков женился на Полине – дочке Крестненькой. Да что там женился – чтобы подходил, заговаривал с ней. Для себя же от Якова сама она не знала чего хотела. Наверное, все ее желания высказал сам Яша достаточно точно: видеть, слышать дышать с ним и ним. Но сказать об этом ему, а уж показать, тем более, не позволяла девичья строптивая гордость. Поэтому шла Настюра, вперив глаза в белый снег, посверкивающий в лунном свете, таким быстрым шагом, что Яков едва-едва поспевал за ней. Дойдя до калитки, она обернулась к парню:
- Не зови меня больше – не приду... Не пара я тебе, не зачем и мучиться… – и, не ожидая ответа, кинулась стремглав к дому.
Яков смотрел ей вслед и счастливо улыбался:
- Любит, чертовка, любит! А уж пара или не пара – мне решать!

Глава 16

Люба опаздывала. Опаздывала катастрофически. Сегодня все не клеилось – прямо наказание какое-то. Настюшка перевернула завтрак и старательно размазала манную кашку по своему личику, обильно смочив ею ее небогатую прическу. Санька, решив помочь матери, стал вытирать своей кофтой сестренку, вымазав при этом и рубашку, и брюки остатками каши. В результате Люба опаздывала как минимум на полчаса и с ужасом думала, что надо будет говорить в отделе кадров. Какую объяснительную писать? Нет, ну действительно, ну не напишешь же: опоздала из-за манной каши? Бред! Причем, полный бред. А уж начальство как поизмывается! Она просто видела, как Оксана Владимировна будет читать ей нотацию, что работа есть работа и все свои проблему нужно оставлять за проходной. Ей-то здорово рассуждать,  без детей и имея мужа – шишку в горисполкоме. Еще и премию, небось, снимет...
- Любаша?!
Люба обернулась: «Господи, как не вовремя!». На нее смотрел представительный темноволосый мужчина. Тонкие черты лица его казались до боли знакомыми.
- Не узнала? Это я, Павел.
Теперь-то она узнала. Узнала свою первую пламенную любовь.
... В институте она заслужила репутацию недотроги. Ее бессознательная красота манила мужчина, как свеча мотыльков. Она не знала, насколько она красива. Наоборот, она всегда считала себя если не уродиной, то дурнушкой уж точно. А вместе тем высокая, тоненькая, с тяжелой грудью, грациозной посадкой головы, она приковывала к себе мужские взгляды. Более решительные заговаривали с ней, знакомились, менее решительные – просто любовались. А она никого не подпускала к себе близко. Никому не уделяла больше внимания. Была ровна и приветлива со всеми и не более...
Павел учился с ними всего год. Его родители, дипломаты, каким-то образом задержались в Харькове на год и, решив, что сыну не стоит прерывать обучение, перевели его в этот институт.
Люба помнила, как он первый раз вошел в аудиторию... Приоткрылась дверь, на пороге появился ОН... Говорят, что подобное похоже на удар молнии. Неправда! Ее ощущения были гораздо сильнее! Вспышки не было, не было замирания сердца, ничего не было... Просто пришло озарение: вот оно сосредоточение ее вселенной!
Он замер на пороге. Павел тоже видел только ЕЕ...Они смотрели друг на друга... Глаза в глаза... 
Говорят, любовь пронзает током. Нет! Все гораздо проще и гораздо сложнее... Они поняли, что именно этот человек  - тот... единственный... на всю жизнь... И поняли, что никогда не сделают первого шага...
Люба видела, что она безумно нравится Павлу. Она видела это по его напряженному взгляду, по тому, как он старался не смотреть на нее на лекциях, по тому, как он следил, кто к ней подошел и о чем говорил...
Он боялся сделать первый шаг. Да – да! Откровенно боялся. Боялся, что окажется не у дел, и понимал, что пережить ему это будет очень трудно. Уж лучше неизвестность!. Видеть ее издалека, чувствовать издалека, ощущать издалека!
Их роман, если это можно было назвать романом, напоминал игру на одной струне: также трудно, надрывно...
Люба понимала, что с ней происходит. Она понимала, что этот именно тот случай – сумасшедшая, всепоглощающая, всепожирающая любовь. Она видела в нем все – и плохое, и хорошее и в месте с тем, все ее мысли, чувства, ощущения стремились к нему... И не находили ответа.
Это было похоже на помешательство. Они глазами говорили друг другу все! Но губы! Губы их оставались закрытыми. Глаза говорили: «Я люблю!», а губы молчали! Глаза кричали: «Я не могу без тебя!», а губы молчали! Глаза стонали: «В тебе жизнь моя!», а губы молчали! молчали! молчали!!!
... Кошмарный год закончился. Он уехал... Он уехал, так и не посмев подойти к ней, так и ни разу не заговорив с ней... Струна оборвалась, напоследок оглушительно всхлипнув... Люба устала. У нее не было душевных сил для новой любви. Все перегорело... Остался седой пепел. А дальше... Дальше было так, как положено. Появился Валерий. Мама в приказном тоне сообщила ей, что пора выходить замуж. Люба вышла замуж... Просто вышла замуж...
И вот теперь, перед ней стоял Павел! Как можно словами передать ощущение иссушенной солнцем земли, когда на нее благодатным потоком обрушивается ливень?! Как можно пересказать музыку Бетховена?! Как описать ясный день после пасмурной недели?! Так же невозможно рассказать, что в этот момент творилось в душе у женщины. На нее, словно водопад, обрушились воспоминания, чувства ее юности!
- Паша?!
Боже, как долго он тосковал по этому чистому, ясному голосу! По этим глазам! Как он скучал за ней. Через все эти годы он пронес чувство, что там, в Харькове, он оставил половину себя. Он искал эту половину позже, в других, но не находил! Он столько раз клял себя за то, что потерял ее, за то что, не смог, не посмел, не сумел. И вот, судьба ему предоставила еще один шанс. И этот шанс он точно не упустит!

Глава 17

Ох, жизнь, жизнь, как быстро ты катишься, словно горная речечка бросает свои волны с камешка на камешек, с уступа на уступ, также не предсказуема и коварна ты. Почему молодость не знает этого? Может, меньше слез было бы пролито, меньше сердец разбито, меньше жизней поломано!
Закрутила, завертела жизнь Настюру. Жила она от свидания до свидания. Все мысли были вместе с милым сердцу человеком, все желания, все чувства.
Яков приходил чуть ли не каждый день. Во двор заходил редко. Ходит и ходит под забором, пока Настюра не выйдет.
Сколько разговоров переговорено, сколь дум передумано, сколько мечтаний построено – об этом они вдвоем только и знали. А сбудется ли? Об этом они не думали. Безрассудная, еще не испорченная опытом молодость их говорила: «Сбудется! Обязательно сбудется!».
А, Настюра похорошела! С лица не сходит улыбка, глаза блестят – да и вся она светится! Хозяин все чаще с ней заговаривает. Да все то по плечику, то по щечке потреплет, то невзначай груди рукавом коснется. Да все с лаской, с полуулыбочкой. Наталья Сергеевна хмурится. Она недовольна Настюрой. То то не доделала, то за тем не проследила, то это упустила. А Настюра не замечает ничего: ни ласки хозяина, ни недовольства хозяйки – все ее не трогает. Она вся в Якове.
Родители Якова стали подмечать, что сын повеселел, и по вечерам пропадает где-то. Матушка только крестится да вздыхает, отец только покрякивает: «Лиха беда начало!». А Яков тоже ничего не видит. Только вечером лавку закроет, только товар учтет, несется на крыльях к ней, любимой, к Настеньке.
Эх, крутишь ты, жизнь, свою картину! Чем-то она обернется?
Савва Фомич собирается. Завтра он едет по делам в Москву. Он принимает заказы от жены и дочки за вечерней чашкой чая.
- Ты, Савва Фомич, присмотрись, приценись, да, может, домишко там купишь? Поленьку вывозить надобно. Пора об ее партии подумать.
- В Москве-то сейчас неспокойно. Куда дома-то покупать. А партию мы Полине и тут найдем? Вон Яков, Сергея Викентьича сынок, чем не партия? – Савва Фомич шумно дует на чай.
- И то правда, - вздыхает Наталья Сергеевна.
- Вот, еще, без меня меня женили, - прячет довольную улыбку Полина. - Вы меня-то спросили? А, может, не люб он мне!
- Не люб! Скажешь! Ты ж, его когда видишь, слюни пускаешь так, что за версту видать! – гогочет хозяин.
- Фи, папа. Ну, как вы можете! – Полина вскочила из-за стола и убежала к себе в комнату, по дороге перевернув стул.
- Савва Фомич, зря ты так. Полю обидел. Зачем? – Наталья Сергеевна с недовольством поглядывает на мужа.
- Наташенька, ну что я такого сказал? Правда ведь это.
- Правда, не правда, а мог бы быть и поделикатнее! – Крестненькая с шумом отодвигает свою чашку.
- Наташенька, ну прости, ну не хотел я! Откуда у меня деликатности взяться!
- Вы, сударь, медведь таежный, вас и в приличное общество-то допускать нельзя!
Хозяин поднялся, тяжелой поступью прошелся по комнате, остановился у большого венецианского зеркала. Из стеклянного озера на него смотрел огромный бородатый мужик. Савва Фомич пригладил бороду:
- Медведь и есть, Наташенька. Истинно, медведь!
- Ах, не фиглярничайте!
Разговор смолкает каждый думает о своем.
- Наташенька, а что если я Настюру в горничные к себе возьму? – хозяин спросил это между прочим, невзначай.
Наталья Сергеевна напряглась, пытливо посмотрела на мужа:
- С чего это? А я как без Настюры должна?
- Ну, что она девчонка несмышленая! Ты ее разбаловала совсем. Пусть хоть какой-то прок от нее будет. Уж сколько лет у нас живет!
- Да, она у меня всем заведует! Несмышленая! А, тебе она зачем сдалась?! – Наталья Сергеевна даже привстала от негодования.
- Да, что ты Наташенька! Я просто так спросил… – оправдываясь, Савва Фомич даже руками замахал.
- Просто так? Ты что думаешь, я не знаю, чем ты с горничными занимаешься, кобель старый?! Ты говори – говори, да не заговаривайся! Просто так! Свежатинки ему захотелось! Настюру ему подавай! Что я не вижу, как ты на нее пялишься?! Она ж тебе в дочки годится! Что на уме у тебя?! А?! Как папенька твой: любовницу завести, а жену в монастырь спровадить?! – Крестненькая от злости не могла даже отдышаться
- Наталья Сергеевна, матушка, да что ты такое говоришь! Да бог с ней, с Настюрой-то! И родителя моего приплела. К чему?
- К чему? Ты мне-то зубы не заговаривай! Я хоть и молода была, а все видела. И как свекровь силой в монастырь везли, и как Фома Григорьевич свою Аннушку ублажал. Что бы ты имел, если бы я не видела! Завещаньица-то после его смерти не нашли – к тебе все и отошло, как к прямому наследнику. А было-то завещание, было. А в нем Фома Григорьевич, папенька твой, все Аньке, полюбовнице своей оставлял. То-то она на похоронах так и убивалась.
Савва Фомич даже сел от удивления:
- Как Аннушке завещал? Что ж он сына на какую-то бабенку променял?!
- Вот так-то, Саввушка! Так, что ты ничего такого и не думай. Я завещание сохранила! Оно быстрехонько найдется, если надумаешь со мной плохо обойтись. Без порток останешься! – Наталья Сергеевна смотрела на мужа с чувством собственного превосходства, вот, дескать, как я тебя обставила.
Савва Фомич молча смотрел на жену. Он не ожидал, что его Наташенька – баба в принципе умная, но недалекая, все-таки вот так его объегорить сможет. Она хоть и хороша еще была, но порядком мужу надоела и он, грешным делом, уже в мыслях ее оставил, а сам, женившись на Настюре жил в свое удовольствие. Ан нет! Вот так Наташенька!
- Покойной ночи, Савва Фомич, - проворковала Наталья Сергеевна и павой выплыла из комнаты.
Ну, Наташенька! Ведь все предусмотрела. Ну ладно   он обернет дело так, чтобы и Наталья Сергеевна была довольна, и Настюру чтобы не упустить. Эк,  ведь верно говорят: седина в бороду – бес в ребро. Ведь он мимо этой нищенки пройти не может. На нее смотрит и глазами раздевает. То как-то вышла она из бани: на морозе пар от нее, платок прямо на рубашку накинула, а под рубашкой сосочки топорщатся – и вся она такая свеженькая, розовенькая – ну прямо в снег бы повалил ее. Ночь не спал, всю постель смял. Вот напасть-то! Ну, никуда она от него не денется, чтобы там Наталья Сергеевна не говорила. Ну не женится! Еще и лучше! Дешевле станет. И то, правда, сказать смех! Девку захотел – жениться на ней надумал. Она ж его дворовая – да что захочет, то и сделает!
Водки выпить надо! То ли стар стал, то ли, наоборот, помолодел. Только про Настюру подумал – и уже готов! Водки выпить надо!
Савва Фомич торопливо подошел к буфету. Достал графинчик. Водка была знатная – прозрачная как слеза, пилась как вода, в голову била молотом. Он плеснул жидкость в стакан – и махом осушил его. Вытер рот ладонью, крякнул:
- Акулька! Пойди сюда!
На зов пришла Акулина – высокая рябая девица с плутоватыми глазками:
- Звали, Савва Фомич?
- А ты постель ли мне постелила? – Он размашисто шлепнул девушку по костистому заду.
- Как же-с, все готово! – девица хихикнула.
- Ну, пойдем тогда, проверим!
И захмелевший, он обнял Акулину пониже спины, потянул ее в спальню. Вскоре послышался из-за неплотно прикрытой двери хозяйской спальни поскрипывание старинной дубовой кровати, всхлипы Акулины и тяжелое сопение Саввы Фомича.
Наталья Сергеевна перекрестилась: «Опять за свое, хряк седой! Вот, Господи прости, не нагулялся, не налюбился. Настюру ему подай! Шиш тебе, а не Настюру! С костями Акулинки и милуйся!» И сердито задув свечку, Крестненькая улеглась в кровать. Сон не шел к ней. То ли мешала возня в комнате мужа, то ли нервы пошаливали. За окошком раздался осторожный скрип снега. Женщина выглянула, но успела лишь заметить чью-то тень, мелькнувшую к воротам. «Вот тебе и на! Кто же это у меня на свиданья-то бегает. Еще приплодом обзаведется... Сраму тогда не оберешься. Завтра непременно всех девок повыспрошу. Да еще прикажу, чтобы вечером дома сидели, а не на гулянки бегали... Любовь у всех... Тому Настюру подай... Та на  гулянку побежала... Любовь... Ишь, ты». Мысли стали путаться. Глаза сами собой закрылись – и уже через минуту Наталья Сергеевна почивала мирным здоровым сном.

Глава 18

Люба сидела за столом и старательно подсчитывала, как надо покупать продукты, где и почем, чтобы дотянуть до следующей зарплаты. По всем расчетам выходило, что до зарплаты дней десять необходимо пожить на хлебе и воде. От таких результатов наваливалась неодолимая тоска.
- Люба, тебе цветы!
На стол перед женщиной упали семь шикарных алых роз. Они кровавым пятном разметались на полированной поверхности столешницы. Люба подняла глаза. Перед ней стояла Света и с откровенной завистью смотрела на букет.
- Это тебе представитель заказчика передал. Такой красивый... Интересно, почему тебе? Ты ведь договора не заключаешь, ты только исполнитель.
Люба пожала плечами. Светлана капризным голосом доложила начальнице:
- Оксана Владимировна, с Любки можно премию снять, ей  цветами заказчики премии выплачивают!
- Света, перестань, - Люба устало отмахнулась от сотрудницы.
- А что? Такие розы просто так не дарят. Ты представляешь, сколько они сейчас стоят?! Так что в этом букете где-то полторы твои премии.
- Да я даже не знаю от кого цветы! – Любе эта болтовня явно начинала надоедать.
- Ой, ладно, не прикидывайся! Не знаю... – Светлана передразнила. – Да такие букеты только шикарным любовницам дарят. Хотя, может, я и ошиблась. Может, букетик и не тебе – на шикарную любовницу ты совсем не тянешь!
- Дура ты, Светка! – и Люба вышла с цветами из комнаты.
Она пошла к кабинету директора. Молоденькая секретарша пренебрежительно взглянула на нее:
- Занят.
- А заказчики у него?
- Угу, - секретарша не стала вдаваться в подробности.
- Я подожду.
Девушка в ответ только пожала плечами и сосредоточенно застучала на машинке, всем своим видом показывая, как она занята.
Через полчаса дверь директорского кабинета распахнулась. На пороге появился сам хозяин кабинета, какой-то седой мужчина и... Павел.
- Вы ко мне? По какому вопросу? – директор недоуменно смотрел на Любу и цветы.
- Люба?  - Павел удивленно приподнял бровь, - Это, Александр Израилевич, моя сокурсница. Если мне память не изменяет, самая толковая девушка была на всем факультете.
- Да, Павел Константинович, я отлично ее знаю. Она, кстати, непосредственный исполнитель вашего заказа.
- А так это она руководит проектом! Тогда я уверен, что наши дела в надежных руках. Что ж, я тогда хотел бы побеседовать с вами о некоторых деталях проекта. Вы свободны? – Павел учтиво обратился к Любе.
Люба только кивнула в ответ.
- Ну, что ж Александр Израилевич, мы пойдем, с вашего позволения?
- Да-да, конечно.
По коридору они шли молча. Как только их седой сопровождающий скрылся в столовой, Любу прорвало:
- Ты, что с ума сошел?! Какой я руководитель. Проектом руководит моя начальница, а я делаю только всю грязную работу! Да, еще. Что это за цветы?! Что это значит?!
- Да тише, тише. А то ты сейчас соберешь всех сотрудников института для помощи в наших с тобой отношениях. А по поводу твоей начальницы, то заказ мой – и кого я скажу, того руководителем проекта и поставят.
Павел ускорил шаг.
- Какие отношения? – остановилась Люба. – Какие могут быть отношения? Я замужем! У меня двое детей!
- Вот и прекрасно. Надеюсь, ты меня с детьми познакомишь. Ну, идем. Я знаю отличное кафе, в котором мы сможем спокойно побеседовать.
- Какое кафе? У меня еще до обеда два часа. Как я у начальницы отпрошусь ? Скажу, что друг юности меня в кафе приглашает?!
Павел расхохотался:
- А это было бы забавно! Тебя же директор отпустил со мной детали проекта обсуждать. А тут я их обсуждать не хочу. Поэтому под мою ответственность... И вообще, я договорюсь, мы тебе устроим гибкий график.
- Без проблем... Директор отпустил... Гибкий график он мне устроит... Все просто супер! Ладно, идем! – и Люба направилась к проходной таким решительным шагом, что Павел еле поспевал за ней.
На улице моросил противный дождь. Всюду были лужи. Земля превратилась в грязь и тонким слоем растеклась по асфальту. Павел галантно помог Любе сесть в белую «Волгу». Краем глаза она заметила, что почти в каждом окне торчала любопытная физиономия. «Да, теперь институтские блюстители морали дадут волю своей фантазии... Ну, и черт с ними!».
Машина плавно тронулась с места и, слегка почавкивая по лужам колесами, помчала их куда-то в сторону окружной.
- Могу я поинтересоваться, куда мы едем? – Люба произнесла это таким тоном, что у Павла по спине забегали мурашки.
- Помнишь, куда мы ездили на вылазку на третьем курсе? Теперь там отличное кафе. Туда и едем.
- Отлично!
И Люба, откинувшись на мягкое сиденье, прикрыла глаза. Дурдом полный! Вместо того чтобы старательно корпеть над разработками, она куда-то едет в шикарной машине с шикарным мужчиной. Просто полный бред воспаленного воображения! Хотя за последнее время она так устала, что и галлюцинации такого рода ее бы совсем не удивили. Будь что будет. Она просто дико устала. Просто чудовищно!