Ничейная земля

Его паркет был старым и заслуженным. И немного скрипел. Но тем, кто хорошо знал его, мог позволить до самой входной двери пробежать почти бесшумно.

Он мерно тек по квартире, время от времени по непонятным причинам то расширяясь, то сужаясь. Прятал за вещами углы и старенькие обои, огибал обшарпанные шкафчики.

На вид ему можно было дать лет сто. А может быть, даже сто пятьдесят.

Начинался он еще в подъезде — потертым ковриком. А заканчивался выходом на большой чердак, захламленный лыжами, старой одеждой, пустыми банками, перетянутый веревками для сушки белья, залитый солнцем сквозь высокую стеклянную крышу. 

Говорят, когда-то здесь жил знаменитый художник.

Наверное, тогда, при старом хозяине, он пах хорошей деревянной мебелью, женскими духами, вкусными булочками к кофе, немного красками. Свеженатерто блестел. Был частью — важной частью — большого светлого гостеприимного и теплого дома.

Теперь он ничейная земля. Темен и тих. По нему пробегают, проскальзывают, прошмыгивают. Как можно быстрее. Ни с кем не встретиться. Толкнуть дверь, и — внутрь. И там перевести дыхание.


Здесь живет хирург. Только его нет дома. Он оперирует. Возвращается поздно ночью, а чаще не возвращается совсем. Пьет водку и пахнет больницей. Жена от него ушла. Вместе с детьми. Он узнал об этом через три дня. Хотел повеситься, но вызвали на срочную операцию.

Здесь — учительница литературы. Кутается в шаль, кашляет, беспрерывно курит, ходит по комнате и читает. Окно открыто — чтобы проветривалось — исписанные листы бумаги на столе придавлены лампой. Завтра семь уроков, сто двадцать две тетради с сочинениями. Литературный салон. И никакой личной жизни. Да и не хочется уже. Так и будет жить жизнями учеников, получать по два раза в год открытки от тех, кто не потерял еще ее адреса. Пока не умрет. Одна. В этой узенькой и длинной комнатенке.

Здесь — большая черная вечно голодная собака с еврейским именем. Кажется, у нее даже есть хозяева. Только их никто никогда не видел.

Здесь —  высокая седая старуха с очень прямой спиной. Часто варит себе кофе на кухне, читает пожелтевшие газеты и курит гадко пахнущие сигареты. Хотя ей больше подошла бы изогнутая трубка. Иногда к ней приходит сын. Тогда она прекращает курить, и с запахом дыма и кофе смешивается слабый запах супа. После сына остается грязная посуда, густой от наговоренных бессмысленностей воздух и наглый жирный кот, который гадит старухе прямо на постель.

Здесь — маленькая девочка, которая хочет стать балериной. Но комната слишком тесна для репетиций, и поэтому девочка скользит в толстых вязаных носках по коридорному паркету, тихонько что-то напевает и ловко уворачивается от острых углов шкафчиков и тумбочек. Мама оставила на обед тушеной картошки, и сегодня девочка с собакой опять будут сидеть в обнимку на кухонном полу, поставив рядом с собой кастрюлю. Ложку тебе, ложку мне. И обе будут счастливы.


И он будет тихонечко радоваться за них. А когда они соберутся гулять, позволит им до самой входной двери добежать почти бесшумно. И будет беспокойно ждать их возвращения, потрескивая и поскрипывая.

Ведь ему уже целых сто лет. А может быть, даже сто пятьдесят.