Урок географии для моей любимой

Ворота тюрьмы закрылись за мной нежно. Контролер КПП хитро подмигнул мне на прощание: «До свидания, товарищ!», после чего его глаза сделались неподвижными, как две статуи Свободы, а улыбка обозначалась лишь золотым зубом-шестеркой, вкрапленным в верхнюю, видавшую виды, челюсть.
Запахом воздух свободы не отличался от той атмосферы, в которой я жил последние пять лет.
«Здравствуй, воля, до свидания, товарищ!» – выдохнул я в ответ и поплелся на автобусную остановку. Водитель попался разговорчивый. А может быть, я просто давно не ездил в автобусах, но факт оставался фактом: шофер не только объявлял остановки, но и беседовал с пассажирской селедочно-бочечной толпой во время движения. Дорога проходила через сохранившиеся еще в городе рощицы, зелень по обочине дороги радовала глаз. Не только мой, но и водительский, видимо, тоже:
- Какая замечательная теплая погода сегодня, – микрофонил шофер. – Я вспоминаю лето прошлого года. Не дай бог, оно повторится.
 Ехать под убаюкивающий бубнеж было весело. Пассажиры слушали задорные комментарии к дорожной обстановке, иногда даже ругательства в адрес нарушителей правил движения, которые неизменно заканчивались ласковыми наставлениями: «Граждане пассажиры, переходите дорогу только в специально отведенных… Трамвай – спереди, автобус и троллейбус – сзади». Мы также слушали всяческие водительские байки, смешные истории со счастливым концом и грустные рассказы о потерпевших в дорожно-транспортных происшествиях. Казалось, что все пассажиры стали за этот рейс друзьями, некоторые даже проезжали свои остановки, другие просто не хотели выходить, мне же надо было ехать до конечной. Когда автобус закончил свой маршрут, я представил, что сейчас ставший нам уже родным отцом водитель объявит: «А это остановка Беликова Сергея Ивановича, только что освободившегося из тюрьмы, отсидевшего пять лет за взятки и изнасилование. Приехали, Сергей Иванович, выходите». Но вместо этого он объявил: «Ну, вот мы и приехали. Вовремя и без потерь. Счастливого пути».
 Дома я не узнавал своих вещей. Они меня, наверное, тоже. Открыв гардероб, я подумал, что в мое отсутствие здесь жил человек, носивший одежду на два-три размера больше. С большим трудом можно было согласиться с мыслью, что лица, изображенные на фотографиях пятилетней давности, и изображение, которое без всякого удовольствия показывало мне зеркало, имеют между собой какую-то родственную связь. О принадлежности этих лиц одному и тому же организму вообще не могло быть и речи. Зазвонил телефон. То есть на третий или четвертый звонок я сообразил, что это был телефон.
- Это ты? – спросил голос Майры в телефонной трубке. – Ты уже дома? Здравствуй.
- Здравствуй. Я пока не знаю. Ты уверена, что это я?
 Через полчаса позвонил Бегалиев. Предложил мне поспать. Договорились встретиться утром у него в кабинете.
 Ровно в девять вечера я включил телевизор «Рубин», который через десять минут высветил мне изображение одноименного цвета. Ну, хоть тут все без изменений! Сквозь пыль экранного стекла из программы «Время» в мою комнату ввалился 1982 год. Дикторы постепенно убедили меня в том, что страна в мое отсутствие семимильными шагами застыла в динамичном развитии ровно на пять лет. Те же самые дальнейшие успехи, то же чуткое партийное руководство теми же самыми лучшими и достойными людьми. Я раззевался. Если когда-нибудь кому-то придется вернуться после долгих странствий домой, и впечатления будут мешать здоровому сну, я бы посоветовал ему посмотреть эту волшебную телепрограмму. Полчаса эфира - и до обеда вы не коммуникабельны. Во всяком случае, я проспал именно до обеда. Точнее - до обеденного времени, поскольку из съестного в доме был только рубиновый телевизор, а в карманах – рубль двадцать копеек, на которые можно было пообедать, но только один раз. Поэтому хочешь не хочешь, а надо идти в кабинет моего бывшего начальника Бегалиева. Я идти хотел. Соскучился.
 С гардеробом была просто беда. Нет, тюремная баланда, видимо, отбивает охоту выглядеть щеголем, и единственное, что меня смущало, так это то, как будут реагировать на мой прикид люди на улицах, ведь не все они хлебнули зэковской пайки. Ну ладно, пусть на мне все болтается, как на внезапно исхудавшем журавле, но вот отчего-то я никак не мог решиться выйти из дома в  той обуви, что нашлась: эту пару ботинок можно было принять с равным успехом и за обрезанные болотные сапоги, и за пляжные штиблеты, которые унесло прибоем и которые море выплюнуло за ненадобностью после трехдневного шторма. Однако выбора пока что не было.
 Москва удивляла меня, с одной стороны, небом и птицами, а с другой - меня  обидно угнетало чувство всеобщей несвободы. Город, как каменный мешок, держал меня в себе. Улицы все еще представлялись мне тюремными коридорами, дома – общими камерами. На Старой площади у меня перехватило дыхание. Я долго стоял у памятника героям Плевны, застыв с открытым ртом, пока какая-то дворняга чуть не описала мне брюки.
 Напротив, через проезжую часть, находилось здание, где я трудился в течение очень долгого времени, практически всю тридцатисемилетнюю жизнь. Работа у меня было весьма нервной, но хорошо оплачиваемой. Иногда я сравнивал свой труд с трудом кочегара: «Даешь стране угля!». Ну, или что-то в этом роде - я пахал в отделе идеологической работы со странами Варшавского договора. Зоной моей персональной ответственности была ставшая за долгие годы родной Германская демократическая республика. Руководил отделом Бегалиев Нурлан Калаушевич, человек огромного роста и души, в прошлом – англоязычный переводчик партийных боссов Казахстана самого высокого ранга. Потом он перебрался в Москву. Десять лет жизни, проведенных в Штатах, сломали его казахское произношение, но ничего не смогли сделать с его столь же казахским лицом. При разговоре с ним возникал диссонанс: было странно слышать чистокровную американскую речь от чистокровного казаха. Справедливости ради надо отметить, что русского языка это не касалось. Почему-то в минуты волнения ему по-прежнему не давались труднопроизносимые для казахов «в» и «ф», безжалостно оглушались звонкие согласные и тянулись любимые среднеазиатами твердые гласные, что придавало его речи особый, непечатный флер. И сегодня, заходя в его кабинет, первое, что я услышал, было окончание его телефонного разговора: «Хорошо, ****имир Алексеебич, будем докладыыбать самому Йбиктору Николаебичу Пидренко».
 Он положил трубку, знаком предложил мне сесть и застыл, в задумчивости глядя куда-то вдаль. Потом сказал непонятно кому:
- Мокроусов-то бороду отрастил.
- Такую же? Как и усы? – поинтересовался я.
 Создавалось впечатление, что в последний раз мы встречались с ним минут пятнадцать назад. Те же глубокие глаза, чуть седоватые брови. Вот только часы «Полет» уступили место «Ролексу» с ослепительным браслетом из металла желтого цвета.
- Майру-то видел? Ах, да, прости, – Нурлан говорил медленно, но много. Я помню, как в былые времена в отделе время от времени подмечали, что представить себе молчащего Бегалиева так же трудно, как говорящую рыбу-пилу. Молва не уточняла, почему именно пилу.
- Слушай, тут история эта твоя вертелась с полгода, наверное, органы нас посещали, из ЦК звонили чуть ли не каждый день, да потом спустили все на тормозах. Годы шли, работа кипела, были у нас после этого случая большие успехи, вон, я, видишь, даже до начальника главка вырос.
 Действительно, на двери Нурлановского кабинета висела табличка: «Начальник управления по идеологической работе». Я же все это время проходил другие университеты.
- Чувствую обиду твою. Но, сам знаешь, я сделал все, что смог. Удалось лишь срок тебе скостить, но и это ведь не задаром далось. Понимаю, что пять лет из жизни вычеркнуты, а еще сколько придется потратить на то, чтобы снова обороты набрать. Помогу всем, чем только смогу. Ты, между прочим, сам-то что по поводу этого немецкого дела думаешь?
- Было время подумать. Да и ГБ скучать не давала. Не знаю я ничего. Так и не придумалось. Не понимаю. Был абсолютно нормальный, рядовой вопрос. Ну, подписали мы контракт с ГДР на поставку им этих несчастных торпед. И немцам вроде бы нужны они были, да и торпеды нормальные, стреляли великолепно. Ты тогда пустил этот контракт по линии Алма-Атинского отдела. Сколько раз так уже было, все чисто проходило. Потом одобрение совмина получили, отгрузка прошла нормально, таможня, граница, я сам все отслеживал, хоть и не моя это вахта была. Я тогда из Алма-Аты не вылезал. Ночевал в кабинете. И вдруг телеграмма от немцев приходит. Вежливая такая, настоящим немецким языком написанная. Мол, подтверждаем получение спецгруза, выражаем признательность - и все такое на пол-листа, а потом пишут: «Однако в виду того, что торпеды такого калибра на нашем флоте не используются, просим сообщить реквизиты для возврата груза». Я как прочел, чуть не упал. Ну, первая мысль – ошибка какая-то. Потом пошли подтверждения. Я подумал, что, может, что-то в нашем гранд политик не сложилось, что-то по линии МИДа. Думаю, немчура предлог нашла: мол, калибр не тот. Что, мы их калибров не знаем, что ли! Документы проверили, сопроводки - все правильно! При отгрузке я эти торпеды сам смотрел. Те, что надо, торпеды были. Ходил вокруг них и облизывался: хоть сейчас пуляй. Потом тебе телеграмму отбил, мол, из Франкфурта, из пункта назначения то есть, телега пришла странная. Ну, а уж потом началось: вызов в Москву, разборки, арест. Да ты сам все это не хуже меня знаешь. Ничего нового я не надумал. Что там наши немецкие собратья по коммунистической борьбе учудили – никто, видно, и не в курсе до сих пор. Может, ты что-то понял?
 Нурлан сидел, задумавшись.
- Понять-то я, наверное, понял. Только вот проку от этого маловато. Подставить тебя кто-то решил, да вот как-то уж очень хитро. Ладно, Сережа, наверное, так сделаем: сейчас голову этим забивать не будем. Ты, вот что, слетай-ка в Алма-Ату, повидай подружку свою, знаю ведь – рвешься к ней… Или не очень?
- Рвусь, чего уж там. Приезжала она ко мне туда. Без нее пропал бы вовсе.
- Вот и хорошо. И вот, что я тебе сказать хотел, – было видно, что Нурлану неловко говорить дальше. - Ты если серьезно надумал, то поздравить тебя хочу: отличная жена из Майры получится, - а если так просто, то лучше не обижай девчонку эту, голову не морочь ей, мы с ее отцом знаешь сколько лет…
- Знаю, потому и рвусь туда. Она последний раз ко мне полгода назад приезжала, вот и не знаю, может, уже и нашла кого себе.
- Майра? Ну, ты даешь. Да она любит тебя так, как никто никого не любил.
- Вот и посмотрим. Только ведь голенький я сейчас совсем. Выходного пособия-то Родина отсидевшим за развал идеологической работы не назначила пока.
- Ты что, совсем меня за идиота держишь, или там так мозг отлетает? – Нурлан достал из ящика стола пачку денег и авиабилет. – Держи. На сегодня рейсов не было. Завтра полетишь. А сегодня себя в порядок приведи. С зеркалом-то, поди, не очень пока дружишь еще? Да, вот еще тебе пропуск в магазин, тебя там, может, еще помнят, но без пропуска не пустят. Времена меняются.
- Спасибо, – я взял деньги, пропуск и билет, встал из-за стола. –Как в Ату прилечу, позвоню.
- Позвони, позвони. Бывай.
 Я шел по Москве и вспоминал, как я вернулся из Алма-Аты и оказался в Москве в кабинете Нурлана, как мы лихорадочно стали соображать, что за засада нас отловила, как зазвонила вертушка, и я услышал взволнованный голос своего шефа:
-  Да, Леонид Ильич… да, конечно…
 Фразы, которые произносил генсек, я не слышал, но мог легко себе их представить по словам Нурлана, которые, казалось, разносились на весь этаж:
- Будим визьибать на бюро… Да-да, конечно, будим приебликать к атъебетственности за ****ушное, наплиебательское отношение к делу…
 Я понимал, что Нурлан старается вытащить меня из той задницы, в которой я оказался по неведомому стечению обстоятельств. И вроде бы генсек был успокоен, вроде бы такой малой крови, как вызов на бюро, должно было быть достаточно, но пьеса исполнялась явно не по нашим нотам. Возбудили уголовку. На следствии мне навесили еще какие-то дела, вплоть до экономических махинаций и изнасилования, что-что, а это у нас умеют, и в результате вырисовывалась десяточка, да только какими-то чудовищными усилиями Нурлана удалось вдвое срезать срок. В который уже раз я вспоминал эту историю!
 От грустных мыслей меня отвлекали сизари и непривычно большое количество прохожих на улицах. Дворики московского центра, милые детали, знакомые тропинки; ноги сами вспоминали маршруты. Глаза невольно отмечали изменения в городском пейзаже: там новый дом вырос, здесь старый сломали, тут новый сквер, а на этой скамейке заменили сломанные брусья. А вот дверь в заветный подъезд осталась без изменений.
 Спецмагазин располагался в обычном жилом доме. Вход в него не отличался от самого заурядного подъезда, в меру замаскированного традиционной настенной письменностью и столь же традиционно облагороженного дезодорантами явно не французского происхождения. Маскировка убеждала. Это был подъезд, зайдя в который можно было обнаружить дверь, обитую черной кожей, с глазком. Звоним, предъявляем пропуск и входим. При виде моего пиджака в глазах милиционера сквозит с трудом подавляемый инстинкт встать грудью на защиту социалистической спецсобственности. Примерно те же эмоции испытывает выбегающая на звон колокольчика продавщица. По ее тормозному пути я догадываюсь, что ей нечасто приходится обслуживать освободившихся накануне зэков. Беглый взгляд на милиционера. Теперь, после его кивка, должна надеться улыбка средней тяжести. Так и есть, надевается улыбочка. Ждем первую приветственную фразу. Воздух в грудь – есть! Мысль пошла – есть! Теперь глазки чуть-чуть пошире, еще чуток пошире, теперь ротик! Ну, давай же! Ротик потихонечку открывается и…
- Добрый день! Кеды вытрите, пожалуйста, и проходите.
 Ну, слава богу, получилось, смогла! У меня словно гора с плеч свалилась. Сервис, мать его. Это вам не в спецприемнике, это даже не сорок пятый гастроном с оберточной бумагой в качестве дефицита. В общем, на первое время я упаковался. Те части меня, которые удалось скрыть под костюмом, рубашкой, галстуком и ботинками, выглядели вполне сносно. Над остальными надо будет еще работать.
 Я присмотрел игривое ситцевое платьице голубых тонов для Майры. Если ошибусь в размере – подгонит, она умеет. Опять поймал себя на мысли, что так и не научился выбирать одежду без женщины.
- Скажите, уважаемая, я хотел бы купить вот это платье, что вы мне можете о нем сказать? – я окликнул продавщицу.
- Вам лучше что-нибудь коричневое, под цвет глаз, – лицо женщины из последних сил выражало участие.
- Спасибо, тогда я точно возьму.
- Ситец уже не в моде.
- А что в моде?
- Вискоза.
 Я купил Майре изящные, на мой взгляд, итальянские туфельки и распрощался с социалистическим райским уголком.
 Теперь ничто не препятствовало моей поездке к Майре. Только время, ну, а уж со временем мы как-нибудь справимся. Время хорошо проедается в каком-нибудь ресторане вместе со сборной солянкой и отбивными. Сидя за столиком, я наблюдал за людьми. Такие разные. Можно было шутить с официантами. Эти надменные гордецы никак не хотели признавать своего местоположения в сфере обслуживания. Ну, не нравится им обслуживать. Чаевые нравятся, а вот обслуживать им не позволяет гордое звание советского человека. Было смешно видеть, как они засовывают это гордое звание себе в задницу, когда в карман им засовывают червонцы.
 Вылет в Алма-Ату почти не задержали. Я никогда не мог спать в самолетах, но в этот раз почти заснул.
 То есть сначала-то я не спал, конечно. Стюардесса, пристегните ремни, рулежка, форсаж, отпустили тормоза, разбег, отрыв. Я сидел у иллюминатора и смотрел на Москву, как голубь, изумленный все растущей и растущей высотой. Дома быстро превращались в кирпичики, причем из некоторых кирпичиков тянулись черные тоненькие извилистые линии-сосиски. «Очереди за внезапно выброшенными сосисками! – догадался я. – Страна-символ!». В проход между рядами кресел вплыла стюардесса и довольно бойко стала вещать о том, как будет проходить полет. Вот тут-то я уже не выдержал и заснул.
 Или это был не сон? Может быть, я просто вспомнил все, что связывало меня с Алма-Атой. Вспомнился первый мой приезд в этот город, в тот раз, когда Нурлан впервые решил провести поставку боеприпасов немцам через Алма-Атинскую контору. Очень живо всплыли в памяти все картинки: город, лица, кабинеты, и в какой-то момент стало уже трудно понимать, были ли это просто воспоминания, или я все-таки провалился в дрему. Мне представлялась весенняя Алма-Ата, колышущаяся в зелени. Московский студень сменился солнцем, арыками и не по-советски улыбающимися лицами. Шеф конторы, худой и подвижный, невесть каким ветром судьбы занесенный в Казахстан грузин Зураб Цхвелидзе, весело жал мне руку в аэропорту:
- Сталыца, сталыца! – он никогда не бывал в Москве. Иногда я ему завидовал.
 Меня разместили в гостинице и пригласили вечером на ужин в ресторан, неподалеку от того места, где располагалась контора. Вино было легким, еда – приятной и необычной, разговор - громким, но неспешным, атомосфера – такой, как будто встретился со старыми друзьями после недолгой разлуки. Создавалось впечатление, что все люди, сотрудники этой организации, которые сидели рядом со мной за столом и которых я видел впервые в жизни, были довольны абсолютно всем, жили радостями, а не проблемами, и единственное, чего им до сих пор не хватало, так это меня. Ну не могли эти люди меня сдать в тюрьму! Скорее всего, все-таки Москва.
 На следующий день я впервые увидел Майру. За мной в гостиницу прислали машину, которая доставила меня в контору. Я взялся за ручку двери кабинета, и за одно мгновение до того, как я вошел в кабинет, меня уколола мысль. Даже не мысль, а ощущение. Словами не скажешь, просто чувство, что сейчас что-то случится. И когда я закрыл за собой дверь, я уже не видел ни вскочившего из-за стола мне навстречу Зураба, ни других сотрудников, повернувших в мою сторону головы, ни заваленных папками стеллажей, ни солнца, нахально атакующего кабинет сквозь прикрытые шторы, а видел я только восемнадцатилетнее существо, сидящее за столом с пишущей машинкой, казахская девочка с огромными неказахскими черными глазами, хлопающая удивленными ресницами. В руках существо держало книжку «Незнайка в солнечном городе».
- Сталыца! – орал Зураб, тряся мою руку, пока я лихорадочно вспоминал все, что мне было известно про Незнайку.
 Меня представили всем, кого не было накануне в ресторане, но я не слышал имен, тем более что запомнить столь колоритные слова с одного раза практически невозможно. Я ждал только, когда произнесут ее имя. Зураб подошел к ней в последнюю очередь, вынул из ее рук «Незнайку» и подвел девочку ко мне.
- Майра Алтынбаева, – сказал Зураб. - Ана у нас нэдавна, но очен смышленый. А это Сергей. Для тэбя, Майра, - Сергей Иваныч. Он из Москвы, из управлэния идэалагической работы ЦК, – Майра вдруг тихонько хихикнула.
 Потом мы все пили чай, болтали, смеялись, Зураб, например, рассказывал, как в одном КБ инженеры изготовили специальную бутылку емкостью семьсот грамм. Нарисовали на ней две шкалы: одна черная, показывала граммы от нуля до семисот, вторая – красная – цену от нуля до трех рублей семнадцати копеек. Не дремлет наша конструкторская мысль. Я случайно услышал, как Майра наклонилась к Зурабу, после того, как он замолчал, и тихонько спросила, глядя на меня:
- А как это: управление идиотической работы?
 В ходе мероприятия Зурабу частенько звонили, и ему приходилось отвлекаться, выходить из-за стола, протискиваясь между стульями. Вообще за этот день у меня сложилось впечатление, что он родился с телефонной трубкой в ухе. Иногда к телефону подходила Майра, и тогда она произносила одну из двух фраз: либо «Зураб, это вас!», либо «Вы не сюда попали». В последнем случае Зураб, слыша такой ответ, говорил: «Майра, мылая, ну как ты сэбэ это прэдставляешь?». Майра краснела: «Ой, я опять забыла!»
 Потом были рабочие будни. Я копался в папках, изучал документацию, согласовывал всякие рабочие вопросы. Особо меня заинтересовала открытая переписка с Москвой. Московские письма приходили в обычных почтовых конвертах с маркой, на которых был один и тот же рисунок: девочка в ситцевом платье с голубем в руках на фоне голубой, то есть мирной, планеты Земля. Видимо, конверты для этих нужд были закуплены однажды в стратегическом количестве кем-то, не обремененным излишней фантазией. И вот как-то раз, когда я сидел, зарывшись по уши в папках и скоросшивателях, доставили почту. Обычно ее разбирал Зураб. Он находился в соседней комнате. Видимо, увидев очередное московское письмо с означенной девочкой в ситцевом платье, ставшей для него символом Москвы, он воскликнул: «Дарагая мая сталыца - дэвачка в платье из сытца». Надо сказать, что на слух эта фраза воспринимается далеко не так однозначно, как читается. Во всяком случае, я, глядя на эти незамысловатые конвертики, никаких проблем у девочки не заподозрил.
 В общем, вот так, весело, с шутками, особо не напрягаясь, мы пропихнули немцам вожделенные патроны и снаряды через Алма-Ату. Я не знал всей химии, которую затеял Нурлан, да и не хотел этого знать. Меня волновало лишь то, что Майра к этому времени разделалась с «Незнайкой» и частенько скучала, изредка поглядывая в мою сторону.
 Моя первая командировка в Казахстан подходила к концу. Накануне отлета в Москву я набрался смелости и предложил Майре проводить ее домой. Я почувствовал, что мое место именно в управлении идиотической работы. Более идиотского ощущения, чем то, которое возникает, когда взрослый дяденька понимает, что вся его жизнь зависит от одного слова маленькой девочки, трудно себе представить.
 Майра согласилась при условии, что мы пойдем пешком. На улице вечерело. Воздух в Алма-Ате казался свежим в спадающей жаре. Я не знал, о чем говорить, и примерно минут пять мы шли молча.
- Как тебе здесь работается? Нравится? – спросил я явно не от большого ума.
- Нормально. Работы не сильно много, есть время и отдохнуть, и уроки сделать. Я же на вечернем.
- А сегодня, что ж, тебе не надо учиться?
- А сегодня я с вами.
- Прогуливаешь?
 Она заулыбалась, часто закивала головой и вдруг взяла меня за руку. Я почувствовал, как между нами проскочила искра. Надо было найти в себе силы, чтобы не думать об этом сейчас. Лучше всего рассказать ей что-нибудь смешное.
- А знаешь, мы когда-то поставляли спецтехнику в Ирак, – начал я и сам поразился своей глупости.
- Правда? – глаза Майры расширились и стали величиной с блюдце, из которого Зураб ежедневно по утрам лакал зеленый чай.
- Да, это были машины на базе здоровенных ЗИЛ-131-0, я, правда, не помню точно марку, ну, что-то в этом роде. Большие такие грузовики, переоборудованные для того, чтобы можно было к ним цеплять кабины-прицепы. Надо сказать, что завод, который производил эти машины, прислал нам письмо, где говорилось, что, мол, в настоящее время точно такой модификации на складе нет, но есть почти такая же, не ЗИЛ-131-0, а ЗИЛ-131-0-2. Мы запросили сертификат взаимозаменяемости, и они подтвердили, что эта модификация вполне может заменить ту, которую ждали от нас в Ираке. Меня тогда направили впервые за границу, в составе бригады сдатчиков.
- Сдатчиков? Это те люди, которые потом подписывают передаточные акты? – Майра слушала меня, открыв рот.
- Да, точно! – обрадовался я. – Мы тогда ездили на этих грузовиках по пустыне и объясняли иракезам, что к чему. Было ужасно жарко, и они возмущались, что в кабине машины нет кондиционера.
- Ой, смотрите, мороженое продают! – она стала дергать меня за руку.
 Через пять минут я продолжал свой рассказ, а Майра весело шагала рядом со мной, облизывая мороженое.
- Но самое интересное, что они никак не могли взять в толк, зачем у этих грузовиков спереди была приделана огромная железная штуковина, такая большая плита. Я стал плести тогда что-то про то, что эта плита обеспечивает дополнительную устойчивость в условиях страшных пустынных песчаных бурь. Не мог же я сказать иракезам, что Россия поставила Ираку машины для уборки снега.
- Ой, а разве в Ираке бывает снег?
- Знаешь, - сказал я, сообразив, что Майра меня совсем не слушала, - в жизни бывает всякое. И снег может в Ираке, наверное, выпасть, просто люди склонны верить только очевидному. Такие уж они, люди.
- А мы пришли, Сережа. Вот мой дом, - Майра осторожно вытянула свою руку из моей, и провела указательным пальцем по моей рубашке - от груди до ремня брюк.
- До свидания, Майруш. Наверное, теперь не скоро увидимся.
- Наверное, - грустно вздохнув, сказала она. - Но ведь увидимся, правда?
- Обязательно.
 
 Меня разбудила стюардесса.
- Не желаете прохладительные напитки?
- Нет, - сказал я спросонья, - учитывая то обстоятельство, что у меня здорово сифонит из иллюминатора, а за бортом далеко не Сахара, то именно прохладительные напитки сейчас будут не очень кстати. Вот горячительные бы не помешали.
- Дует из иллюминатора? - она наклонилась и протянула руку к окну, проверяя герметичность салона, одновременно заставляя меня деликатно отвести взгляд от оказавшегося рядом выреза ее блузки.
- Шутите? - догадалась стюардесса по поводу ветра из окна.
- Никоим образом, - упорствовал я по поводу горячительных напитков.
- В полете не разрешается.
- Установлено правилами Аэрофлота?
- Да.
- Что ж, придется подчиниться. Аэрофлот - моя любимая авиакомпания, - безнадежно вздохнул я и снова провалился в сон.
В следующий свой приезд, состоявшийся где-то примерно через год, я привез ей Майн Рида. Кажется, это был хрестоматийный «Всадник без головы». Произведение захватило ее целиком, она просила привозить ей еще и еще. Зураб, видя с каким самозабвением девушка погружалась в чтение, поднимал голову, отрываясь от бумаг, и говорил: «Кагда прочтешь всэго Майн Рида, рэкомэндую ознакомиться с Майн Кампфом».
Я тогда развивал бурную деятельность, связанную с поставкой злополучных торпед. Ездить в Москву и обратно приходилось достаточно часто, и недостатка в духовной пище у Майры не было. Правда, время от времени ей приходилось выполнять машинописные работы, но печатала она уже довольно споро, и поэтому у нее была возможность ознакомиться не только с Майнами и Ридами, но и со многими произведениями русских, советских и зарубежных классиков. У девочки развивался вкус к языку, она давно уже перестала отвечать «Вы не сюда попали», да и стоит ли говорить, что мы стали хорошими друзьями, перешли на «ты». Мне уже не приходилось спрашивать разрешения проводить ее домой. Вечерами, когда рабочий день подходил к концу, она шла ко мне в кабинет и говорила:
- Я закончила, идем?
 Во время таких прогулок я рассказывал ей всякие истории, а однажды мы не направились сразу к ее дому, как обычно, а вышли из города и просто долго-долго гуляли по какому-то шоссе, зайдя в конце концов в степь. Было уже довольно поздно, и на небе зажглись звезды. Майра показала мне на небо, и сказала:
- Знаешь, я научилась находить полярную звезду. Видишь, вон она, совсем слабенькая в ручке малого ковша. Она такая маленькая, но очень важная, потому что всегда показывает на север. А на севере у меня есть ты.
- А мое любимое созвездие - Лебедь.
- Лебедь? Покажи мне его?
 Я показал ей огромный, в полнеба, крест, похожий на чудовищных размеров птицу с вытянутой шеей, рассказал про две самые интересные звезды - далекий горячий гигантский белый шар Денеб и красноватую Бетельгейзе.
- Почему тебе нравится именно Лебедь?
- Потому что он всегда летит на юг, - сказал я. - Хочешь, я расскажу тебе про другие звезды?
 Мы еще около часа смотрели в небо, пока я рассказывал Майре про созвездия  разные истории, связанные с их именами.
 «Романтический вечер обещает достойное романтическое продолжение», - вдруг подумал я, когда девушка прижалась ко мне, видимо, оттого, что стало довольно прохладно.
- Слушай, время-то уже к полночи, а мы тут с тобой загулялись совсем. Мама-то волнуется, наверное.
- А мама сегодня уехала в гости к сестре в Караганду. Она приедет только через неделю. Хочешь посмотреть, как я живу? Пойдем ко мне?
- Хочу, - я еле выговорил это простое слово.
 На самом деле, я просто не знал, как я себя поведу, оставшись наедине с этой удивительной взрослеющей девочкой. Я не знал, какие слова надо ей говорить, я даже не очень-то был уверен, что она в курсе того, что детей приносят не аисты. Мы быстрым шагом направились в сторону города. Она жила на окраине, идти до ее дома надо было что-то около получаса. Вдруг она остановилась.
- Сережа, только ты должен, наверное, знать одну вещь, - сказала она.
- Ну говори, раз должен, - я был заинтригован.
- У меня до тебя никогда никого не было.
 Все сомнения мои рассеялись, и мне сразу стало очень легко. Я чувствовал, что обожаю ее, и мы уже не просто шли, а летели. Вдруг она снова остановилась.
- Знаешь, только...
- Что, милая? - мне казалось, что судьба за какие-то неискупимые грехи посылает мне эти испытания в виде вот таких ее внезапных остановок, которые неизвестно чем обернутся. Больше всего на свете я сейчас боялся, что вот в следующую секунду вся эта волшебная сказка рухнет.
- ... только у нас нет воды, - выдохнула воздух Майра. - Отключили, обещали скоро включить но сегодня утром еще не было. Но это же не очень страшно, правда?
 Мы, наконец, добрались до ее дома, поднялись на третий этаж, она достала ключи и открыла дверь. Я сразу же почувствовал, что в пейзаже, открывшемся моему взору, не хватает деда Мазая со своими зайцами. Уровень воды в квартире был примерно по щиколотку, и мы дружно бросились на борьбу с потопом. К счастью, Майра, уходя утром на работу и проверяя, не включили ли воду, открыла кран лишь наполовину.
- Кто твои соседи снизу? - спросил я ее, поймав выплывающие из-под ванной тряпки.
- Там живут Свиридовичи. Муж и жена, - Майра разыскала тазы.
- Так, на русских не очень похоже, - решил я.
- На казахов тоже.
- Ладно, будем надеяться на то, что они - интеллигентные люди.
  В общем, мы провозились где-то до четырех утра. Собирали воду тряпками, выкручивали в тазы, сливали в ванну, снова собирали воду. В целом, ущерб был нанесен небольшой - кое-где в кухне отклеился линолеум. Ковров в квартире не было. Романтическое настроение было безнадежно загублено. Под утро мы упали без сил и заснули, не раздеваясь. Удалось поспать лишь несколько часов.
 Со Свиридовичами все сложилось благополучно. Я обещал возместить любой ущерб, но, когда водопады прекратились и потолок высох, оказалось, что их квартира не пострадала. Сима Свиридович позже жаловалась мне:
- Сережа, я столько лет не могла заставить мужа сделать ремонт, и тут такая удача - нас затопили! Эх, да что теперь говорить! - вселенская горечь звучала в ее голосе.
 Когда срок моей командировки подходил к концу, Майра, провожая меня в аэропорту, подняла глаза и тихо произнесла:
- Сережа, забери меня с собой.
 Мы решили, что она окончит институт в Алма-Ате, и время подскажет, как нам поступить. Нелегко мне далось это решение. Я был почти вдвое старше ее. Голова думала: «Куда ты летишь, Сергей Иванович!», а сердце стучало совсем другое.
 Меня опять разбудил голос стюардессы, втолковывающий нерадивым пассажирам, что при посадке надо пристегнуть ремни и вообще оставаться на своем месте до полной остановки самолета. Я не очень быстро, но все-таки сообразил, что мне пристегивать ремень никакой надобности не было по той причине, что забыл его отстегнуть.
 В аэропорту меня встречала Майра.
 Мы стояли, обнявшись, в зале прилета и не могли ни сказать друг другу ни слова, ни пошевелиться. Первой дар речи обрела она:
- Милый мой, родной мой человек, – ее никогда не портили слезы.
 Я гладил ее по голове молча.
 В машине Майру прорвало. Она рассказывала, что Зураб хотел ехать встречать меня сам, но она убедила его, что справится с этим ответственным делом. Рассказывала о том, что еще недавно снова приходили люди из безопасности и уничтожили все документы по тем торпедам. Изъяли из дел всю закрытую переписку, оставив вместо них свои подписи. Еще о том, что она все подготовила к переезду в Москву, что ей дали свободное распределение в институте. Я почти ничего не слышал из того, что она говорила. Я мог только смотреть в ее глаза.
 Зураб встречал нас у подъезда конторы:
- Сталыца!
 Мы обнимались долго, хлопали друг друга по спине. В конторе меня встретили старые знакомые лица, добрые, искренние улыбки.
- А знаешь, старина, ситец нынче в Москве не моден! – к месту припомнил я поход в спецмагазин.
- А есть ли что-нибудь, чего нэ знает старый Зураб? – кричал он, показывая мне конверт с письмом из Москвы, на котором вместо девочки с голубем теперь красовался жук-короед. «Старые конверты кончились, и началась новая жизнь, - подумал я. - Вот только бы с тенью прошлого разобраться».
 Зураб читал мои мысли. Разговаривали долго, но, увы, безрезультатно. Тени прошлого не рассеивались. Таинственное поведение немцев не находило объяснения.
 Вечером мы поехали к Майре домой. Ее мама уже считала меня своим сыном, хотя мне было это немного странно: она была старше меня лет на пятнадцать. Никто не спрашивал меня о годах, проведенных за решеткой. Я думал о том, что судьба, отбирая у человека одно, обязательно дает ему что-нибудь другое в виде компенсации. Только сейчас, в этот свой приезд, я до конца понял, с какими людьми меня свела жизнь.
 На следующий день, копаясь в папках с документами, я пытался найти хоть какую-то зацепку. Зазвонил телефон. Зураб снял трубку и передал ее мне:
- Тэбя Москва.
 В трубке басил голос Нурлана:
- Сергей, в пять вечера буду в Алма-Ате, встречай. Я по своим делам, но и с тобой поговорить надо.
 Мы встретились с Нурланом в зале прилета. Майра долго висела у него на шее. Он, казалось, очень смущался: такой солидный, и какая-то девчонка висит на нем уже полчаса.
- Нурлан Калаушевич, миленький! – щебетала Майра, отпустив, наконец, начальника главка. - А мы скоро в Москву перебираемся! Видеться будем часто-часто!
- Да что вы?! Решились, наконец? – Нурлан был искренне растроган. – Ну, поздравляю. Кем ты по специальности-то у нас?
- Полиграфический техникум я закончила.
- Это хорошо, потом поговорим, где тебе лучше работать. Или ты эту почетную обязанность Сергею доверишь?
- Да нет, ну как же, работать надо.
- Ну, вот и замечательно. Пошли к машине.
- Привет, Нурлан, – я еле смог вставить слово в быстро завязавшийся диалог. – Давненько не виделись.
- Да. Уж почитай сутки с небольшим. Ладно, едем в гостиницу ко мне, обсудим маленькое известие.
 В гостинице долго разговаривать не пришлось, Нурлану потребовалось позвонить в сто мест, и в девяносто девяти из этой сотни его ждали.
- Ладно, коли времени в обрез, давайте по-быстрому, – начал, наконец, Нурлан. – В общем, Сережа, кое-что проясняется. У меня и раньше такие подозрения были, а вчера мой человек сообщил, что посадили тебя на самом верху. Дело-то, знаешь, к чему идет? Наш дорогой Ильич-то не сегодня-завтра покинет нас. Сам, небось, видишь, ка,кой он стал. А и пять лет назад все то же самое было. Только давно уже ждет его конца кое-кто, сам понимаешь.
- Да неужели? Вроде головой-то понимаешь, что не вечен человек, а все равно не верится как-то. Столько лет спокойствия. Тихо так, без катаклизмов и переворотов, без войн.
- Ну, веришь не веришь, а итог один. Вот и встрепенулась шушера всякая. Две силы как раз пять лет назад во власти сцепились. Трон поделить не могли никак. Друг под друга копают изо всех сил. И до сих пор копают. Вот и накопали на одного влиятельного человека. Тебе знать его фамилию ни к чему. Там и взятки, и девочки, в общем, полный букет. А тут твоя история как раз на руку, ну и спихнули все на тебя. А человека того, стало быть, от подозрений очистили. Да только несвоевременно, погорячились. Сейчас бы надо. Ильич-то жив пока еще. И до нового года, наверное, протянет. В общем, вот так тебе тогда десятку-то и нарисовали.
- Ну, я примерно то же самое и предполагал.
- Предполагать мы всякое можем, а вот только теперь есть доказательства. Только проку от них никакого. Бучу поднимать не стоит пока, может себе дороже выйти. А дальше поглядим.
- А что же про немцев-то? – Майра разочарованно посмотрела на Нурлана. – Им-то чем наши торпеды не пришлись? Мы же тогда как проклятые ночами на работе сидели, а сколько документов печатать пришлось! Мне тогда даже Майн Рида Сережиного читать почти не удавалось, времени не хватало! – искренне сетовала девушка.
- А с немцами полная труба. Вот это-то и не понятно.
- Ладно, Нурлан Калаушевич, дело прошлое, чего уж теперь,  – улыбнулся я. – Да и Майра со «Всадником без головы» разобралась давно уже. Бог с ними, с немцами. Сейчас-то вроде бы все нормально. И торпеды те нам самим пригодились, насколько мне известно, а теперь мы им новые торпеды запросто продаем, а?
- А ты откуда все уже успел пронюхать, хитрец?
- Слухи все, брат Нурлан! – я уже улыбался во весь рот, хотя какое-то смутное чувство не давало мне покоя, как когда-то Майре – всадник без головы, шагающий по ночным прериям. И вдруг я все понял.
- Нурлан, дорогой, я тебя очень прошу, – почему-то я перешел на шепот, - поедем сейчас к Зурабу, а? Ну, найди часок, пожалуйста, это очень важно.
- Что случилось? Хотя ладно, вижу, что зря беспокоить не станешь. Едем.
 Мы встали и вышли из гостиницы к машине.
 В конторе я оставил Нурлана на попечение Зураба, который уже все приготовил к встрече неожиданного, дорогого и уважаемого гостя. Майра тоже суетилась за столом, на ее долю выпали последние штрихи декорации трапезы. А я опять копался в бумагах в соседнем кабинете. Я хотел отыскать накладные на торпеды, но никаких следов торпед не было! И тут я вспомнил, что Майра мне рассказывала о последнем визите безопасности. Да, они же уничтожили все документы при сотрудниках конторы. Это было совсем недавно. Ну и хорошо! Вот и славно. Значит, следов не осталось, значит, больше нам ничего не грозит. Я рассуждал так, как будто  был на сто процентов уверен в правильности своей версии. Да и как же могло быть иначе? Ведь другого объяснения не было и быть не могло! За стеной уже был слышен звон бокалов. Я вышел к столу и принял участие в чествовании гостя. А потом, когда все принялись за еду, я взял сидевшую рядом Майру за руку, и мы вместе отошли в сторону.
- Послушай, девочка моя, ты точно уверена, что никаких документов по торпедам не осталось? – спросил я. – Пожалуйста, вспомни, это очень важно.
- Сережа, безопасность при нас сожгла последний экземпляр дела. – Майра задумалась. Может быть, где-то остались черновые копии накладных. Я помню только, что первую копию забраковали, потому что я тогда еще не очень хорошо печатала и мы меняли номер авиатранспортной накладной, я там лишний ноль написала. Знаешь, посмотри в черновиках, там есть специальная папка. Мы даже не секретили черновики, там не указывалась номенклатура поставки. А что, это так важно?
- Да нет, конечно, - я уже взял себя в руки, хотя внутри у меня все замерло. – Ладно, я покопаюсь тут, а ты иди к столу, тебя там ждут.
 И я полез в эту специальную папку с черновиками. И через минуту я стоял столбом, уставившись в бланк накладной с лишним нулем в номере. Черт с ним, с этим нулем, не в нем было дело.
- Нурлан, будь добр, подойди, пожалуйста! – крикнул я, хотя в горле у меня пересохло, и крик получился похожим на сип водопроводного крана во время летней профилактики.
- Смотри, вот она, тюрьма моя! – сказал я тихо-тихо, когда он подошел ко мне с недопитым бокалом вина.
 В графе «Пункт назначения» вместо Франкфурта-на-Одере значился Франкфурт-на-Майне.
 Нурлан с грохотом сглотнул.
 - Кто об этом может знать? Как этого никто не заметил? Как могло случиться так, что вместо ГДР мы отправили наши торпеды в ФРГ, и ни одна сволочь не заметила этого? - орал  он шепотом после того, как прошел первый шок.
 На следующий день начальник управления по идеологической работе провожал нас в Москву.
- Майра, я тут думал насчет твоей будущей работы. А давай-ка мы тебя направим в Главное управление геодезии и картографии, в полиграфический отдел? Что скажешь? Будешь картами заниматься, работа интересная.
- Картами? Какими картами?
- Политическими, наверное, любимая. – сострил я не к месту, обнимая Майру и улыбаясь.
 Мы расцеловались с Нурланом, с Зурабом и всей армией друзей, которые провожали нас в аэропорту.
 Нурлан, пожимая мне руку, сказал:
- До свидания, товарищ!
На свадьбе нас буквально завалили подарками, поэтому уже на следующий день мы не могли вспомнить, кто нам что подарил. Но я никогда не забуду того человека, кто принес нам огромный глобус.