Как Хрущев художником стал

Никита Сергеевич Хрущев захотел научиться рисовать.
"А, в самом деле, - думает - слесарем высшего разряда я работал? Работал. И в сельском хозяйстве не хуже академика Лысенко разбираюсь. А вот рисовать ни разу не пробовал. Вдруг получится!"
Тут же в кабинете снял с подноса стакан, поставил его перед собою на стол и давай рисовать. Не выходит.
"Эх, черт возьми! Казалось бы, чего тут хитрого? Сверху кружок, снизу кружок, да между собой их соединить, а вот не стакан, а безобразие какое-то! Криво, косо как-то. Видать, учиться придется."
Позвонил он президенту Академии художеств:
— Слушай, приезжай ко мне, дело есть. И карандаши-краски захвати.
— Сейчас же, Никита Сергеевич. — Отвечает тот, а сам думает:"Зачем это меня Хрущев к себе вызывает? Портрет, что ли, писать? Так, вроде бы, недавно писал. На Рождество только в Третьяковку загнал."
Приехал он в Кремль. Хрущев ему и говорит:
— Помоги мне этот стакан нарисовать. Хочу, чтобы как живой был.Академик стал пробовать и так, и сяк, да только еще хуже выходит.
— Да, промолвил Никита Сергеевич, значит, правду про тебя говорили, что не ты, а ученики твои за тебя рисуют.
— Никак нет. Отвечает тот, а сам все думает, кто же это мог Хрущеву про его художества донести. - Все самолично рисую. Вот и портрет Ваш, что нынче в Третьяковке, сам по клеточкам перерисовал.
— По клеточкам? — удивился Хрущев. — Это как?
— Извольте, хоть сейчас покажу. Картиночку бы только какую или фотографию.
Хрущев портрет Ленина достает:
— Его сможешь?
— Пожалуйста! — И тут же разлиновал Ильича в мелкую клеточку. На чистом листе такую же сетку, только покрупнее сделал, по горизонтали буковки поставил, по вертикали цифры, и свел портрет на чистый лист бумаги.
— Ты смотри! — обрадовался Никита Сергеевич, сдувая с портрета крошки ластика. — Как живой! Вот здорово! — И тут же опечалился. — Жалко, что так стакан не нарисуешь.
Президент Академии художеств только руками развел.
Через несколько дней вышел Никита Сергеевич из Спасских ворот прогуляться. Нравилось ему смотреть на людей, радоваться, что живут они все лучше и лучше. Идет он по улице. Весна, тепло, солнышко светит. "Хороша у нас Москва! — думает про себя. — Самый красивый город в стране. Вот и едут сюда люди на красоту полюбоваться. В Третьяковской галерее побывать. Вон тот, в пидачке куцем, видать с моей родины, из-под Курска, а тот, что в халате, наверное узбек, из Узбекской ССР. А вон — грузин, из Грузинской ССР, а вон цыган, из Цыганской ССР. Впрочем, нет! Цыгане у нас, кажется, своей республики не имеют. Это нехорошо, несправедливо. Надо бы создать."
Тут он подходит к магазину "Виноградные вина и соки" и видит в витрине большой плакат. Там нарисован граненый стакан, наполненный виноградным соком, и надпись: "Соки полезны всем!" И стакан, и сок в нем как настоящие. Взглянул Никита Сергеевич и остолбенел.— "Вот этот художник — думает — меня рисовать научит." Зашел он в магазин и спрашивает у заведующего:
— Кто Вам этот плакат нарисовал?
Заведующий в своих бумажках порылся, и сказал, что получил художник за плакат десять рублей и что подпись у него неразборчивая. А вот адрес, где прописан, имеется. Никита Сергеевич адрес на бумажку выписал и подходит к милиционеру:
— Как мне, товарищ, пройти в Малохольный переулок?
Один милиционер не знал, второй, а третий подсказал,что есть такой переулок где-то у Солянки. Пришел туда Никита Сергеевич, нашел и дом, развалюху двухэтажную, и квартиру коммунальную, где художник тот жил. Заходит. Сидит художник на неубранной кровати, глаза у него мутные.
— Чего тебе? — спрашивает.
Так мол и так, отвечает ему Хрущев, хочу рисовать научиться. Для начала хотя бы стакан.
— Стакан это хорошо, — сказал художник. — Стакан — это просто. Только, знаешь, мужик, как тебя зовут?
— Никита.
— Хорошее имя. Русское. Слушай, Микита, а деньги у тебя есть?
Шарит Никита Сергеевич по карманам, только трешку в плаще нащупал. Непонятно, как она в карман попала. Деньги-то ему не нужны были.
— Вот, — достает, — только три рубля. Если нужно больше, я завтра принесу, честное слово.
— Ну, на сегодня хватит — обрадовался художник. Спрятал бумажку, и тут же обучил Хрущева стакан рисовать. И круглый, и граненый. На следующий день Никита Сергеевич все стаканы рисовал и радовался, как здорово у него это получается. "Хороший художник — подумал он — Надо будет у него еще что-нибудь рисовать научиться."
Утром собирается Хрущев на работу и говорит жене:
— Нина Петровна, дай, пожалуйста, десять рублей.
— Зачем тебе, Никита? — удивилась она. — Ты же в столовой бесплатно ешь.
— Да я, понимаешь ли, Суслову в карты проиграл. Отдать надо.
— Как это в карты?!
— В дурачка. В подкидного.
Удивилась жена, однако деньги дала. На следующий день Хрущев уже пятнадцать рублей просит:
— Что-то не везет мне. На этот раз Подгорному задолжал.
Снова жена деньги дала. Но когда Хрущев в третий раз двадцать пять запросил, чтобы, якобы, Брежневу отдать, НинаПетровна в ЦК побежала.
Встречает в коридоре Суслова:
— Что же это Вы, Михаил Андреевич, Никиту моего в игру завлекаете?
— В какую игру?
— В карты. В подкидного дурака. Нехорошо это. Вы же знаете, он человек увлекающийся. Отдайте десять рублей.
— Что за десять рублей?
— Которые давеча в карты выиграли у Никиты Сергеевича.
Удивился Суслов, но спорить не стал, отдал червонец.
Подгорному пришлось с пятнадцатью рублями расстаться, а Брежнев сказал:
— Я и сам отдать хотел. Мы ведь понарошку играли.
"Вот благородный человек!" подумала жена Хрущева.
Никита Сергеевич больше у нее денег не просил. Он думал, что пятидесяти рублей ему хватит, чтобы рисовать обучиться. И в самом деле, художник быстро его натаскал. Хрущев не только стаканы и всякую другую мертвую мебель рисовать мог, а цветочки в вазе или там воблу. Раз на заседании Президиума ЦК слушает он Суслова и вдруг говорит:
— А что, Михаил, слабо тебе кукурузный початок по памяти нарисовать?
— Как это? — опешил тот.
— А вот так! — и Хрущев тут же на листочке все как есть карандашом изобразил. Суслов тоже попробовал, да ничего не вышло.
— Эх ты, а еще идеолог! А я уже и красками могу похвастался Никита Сергеевич. — И вдруг опечалился. — Только, говорят, ерунда все это, ползучий реализм! Нужно иметь свой взгляд на предмет.
— Совершенно с Вами согласен, Никита Сергеевич — отозвался с другого конца стола Микоян.
— Я исправлюсь — пообещал Суслов.
На занятия искусством Хрущеву приходилось урывать нерабочее время. Он стал приезжать домой позже, и это обеспокоило жену. Она позвонила председателю КГБ Семичасному:
— Вы проследите за Никитой Сергеевичем, пожалуйста. Он человек увлекающийся, а вдруг это происки мирового империализма?
— Будет сделано! — сказал Семичасный и приставил следить за Хрущевым двух полковников. Полковники быстро вышли и на тот дом в Малохольном переулке, и микрофон на квартире у художника пристроили. Стали слушать, как он Хрущева рисованию обучает:
— Опять ты, Микита, под Сурикова малюешь? Брось все это к чертям собачьим. Впечатление, впечатление рисуй! На меня внимательно посмотри! Что видишь?
— Ну, лицо.
— А какое лицо?
— Сердитое.
— Да зачем ты в мою ряшку вглядываешься? Кому она интересна? Ты лучше к себе прислушайся! Глаза закрой!
— Как же рисовать, с закрытыми-то глазами? Я тебя невижу.
— Сотый раз тебе говорю: не меня рисуй, а свое представление обо мне. Ну, закрой глаза. Что теперь вместо меня видишь?
— Квадрат какой-то.
— Хорошо, хорошо! Какого цвета квадрат?
— Кажется, черного. Нет, нет! На нем зеленые пятнушки, там где у тебя борода.
— Не могут они быть зеленые. Внимательнее присмотрись!
— Да зеленые же! И рыжие улитки вместо волос.
— Рыжие улитки? Молодец! А пятнушки все равно зелеными быть не могут!
— Можно я еще раз на тебя взгляну, а потом глаза закрою? Ой, и в самом деле, не зеленые пятнушки, желтые.
— То-то же! А фон какой сделаешь?
— Ну, это просто. Красный, а в левом углу для контраста три синих полосочки.
— Молодец, Микита! Твори!
—Только ты не шевелись, пока я рисовать буду.
— Ерунда какая-то сказал Семичасный, прослушав запись. Все же приказал на всякий случай: Взять!
— Да как вы посмели! — Разбушевался, узнав об этом,Хрущев. Лучше бы шпионов ловили. Вон, Пеньковского проморгали, а невинного человека сразу в подвал! Он ведь художник! Известный!
"Ну, это мы еще посмотрим, кому он известный" подумал Семичасный, однако дал задний ход.
"Картины товарища Известного писала через некоторое время "Правда" это смелый прорыв в область тайны, что столь свойственно нашему космическому, ядерному, веку."
Ей вторили "Известия":
"Художник Известный заставляет нас обращать внимание не только на внешнюю, зачастую случайную, обманчивую, сторону действительности, но глубоко проникать в сущность вещей."
Академия художеств провела заседание, посвященное авангардному исскуству.
— Товарищи! — сказал на этом заседании Президент Академии. Мы, без сомнения, преклоняемся перед великими именами реалистов. Достижения реализма в живописи неоспоримы. Но, товарищи! Не следует забывать, что новое время требует новых изобразительных средств. Они, эти средства, в постоянном развитии. И сейчас впереди абстракционизм. Мы должны помочь советскому человеку освоить этот новый, свежий и перспективный изобразительный язык. В дни заседания в залах Академии состоялась выставка работ художника Известного. Картины из Малохольного переулка на выставку были перенесены столь поспешно, что часть табличек с пояснениями развесили неправильно. Пока прибежал автор и навел порядок, некоторые академики уже ознакомились с экспозицией.
— Какая экспрессия! говорили они, стоя у полотна "Обнаженная".
— Здесь так легко скатиться к ползучему реализму!
— К порнографии!
— А автор этого избежал! Два квадрата это груди. Никакой эротики! И все же квадраты красные. От этого чувствуешь возбуждение! Но не грубое, плотское...
—...А радостное, духовное!
Часть академиков увидела "Обнаженую" после перемены табличек, и это вызвало живую дискуссию, когда обсуждали вопрос о принятии Известного в действительные члены Академии Художеств.
— Я полностью согласен с Вами, дорогой коллега, талант автора несомненен — говорил один уважаемый мэтр другому. — Но, позвольте, где Вы увидели на "Обнаженной" квадраты, тем более красные? Синие полосы! Это успокоение после дикой страсти, призыв к миру и благолепию!
Вслед за Известным многие академики ринулись в авангардизм. Скульпторы не отставали от живописцев. Вскоре Государственную премию получила абстрактная монументальная группа "К светлой цели", а в парках и садах появились малые формы, самой неконкретностью своей располагающие к полноценному отдыху. Те, кто не смог перестроиться, занялись выявлением и побиванием ползучих реалистов и близких к ним импрессионистов-подражателей. В Манеже вслед за триумфальной выставкой "Советский авангардизм" разрешили выставиться и тем, кто упрямо следовал по избитой колее Репина и Ренуара. Никита Сергеевич, посетив эту выставку, очень едко высказался о многих работах, особенно, о скульптуре "Хиросима".
— Это просто пропаганда жестокости! Разнузданный нату-рализм!
Выставку тут же закрыли, а ее участников изгнали отовсюду и расторгли с ними все договоры.
Хрущев, закончив учиться рисованию, сохранил к Известному расположение и часто заезжал к нему. Художник переехал в большой дом неподалеку от Таганки в трехкомнатную квартиру, и Никите Сергеевичу приятно было видеть на данном конкретном случае неуклонный рост благосотояния советских людей.
Вот только членам Президиума ЦК от него житья не стало. Всех заставил живописью заняться. Суслов первый перестроился и стал рисовать абстрактные пейзажи. Кое-кто в пуантилизм ударился, это было попроще знай, малюй себе точечки. Но легко было не подгадать. Если точечки складывались в какой-нибудь реальный предмет, могло влететь от Никиты Сергеевича. Больше всех не везло Брежневу, плохо его карандаш слушался. А когда Хрущев его примитивистом назвал, Леонид Ильич совсем обиделся.
— Может, я и примитив — сказал он Суслову, Микояну и Подгорному в курилке. — Только и Никита что-то много о себе завоображал. Нельзя людей живописью тиранить.
— Правильно, подхватил Суслов, — заколебался я с этой треклятой абстракцией. Раньше все просто было: ноги, груди, лицо. А теперь огурцы какие-то рисуешь, да еще придумываешь, что бы про них сказать. Мне, конечно, словоблудить не впервой, но все же хочется среди своих отдохнуть от работы.
— А сам он — наябедничал про Хрущева Подгорный у себя в кабинете картину Левитана повесил. В шкафу, чтоб никто не видел. Я однажды захожу к нему, а он смотрит. "Знаешь, — говорит, — все-таки есть что-то в этих проклятых реалистах. Может, зря их турнули?"
— Ну, если он снова к реализму вернется, не жить нам — уже подзуживает всех Семичасный. (Он тут же в курилке появился, как из-под земли выскочил, у Брежнева "Приму" стрельнул). Квадраты-треугольнички ты, Леонид, с горем пополам осилил, а ну, как он тебя початок кукурузный рисовать заставит. Или, того хуже, Нину свою притащит, чтобы ты с нее портрет сделал?
— А Нина тоже сбрендила, вспомнил вдруг давнюю обиду Подгорный. Прямо в коридоре подходит и неизвестно за что деньги просит. У меня пятнадцать рублей взяла.
 — А у меня двадцать пять — сказал Леонид Ильич.
— Что бы придумать такое? — хитро подтолкнул всех ближе к делу Микоян.
— А что тут думать? — сказал Семичасный. — Нас много, а он один. Скажи ему, Леонид, чтобы не зарывался со своей живописью.
— Я-то скажу, а вдруг он вдарит?
— Не вдарит, он добрый. Да ты не боись, при случае мы поможем. Не очень-то у нас подерешься.
— А если он обидится, на пенсию уйдет?
— Ну и что? Можно подумать, без него не обойдемся! Ты, к примеру, смог бы Первым секретарем работать?
— Тоже мне работа! Смог бы, конечно. Я и Генеральным смогу. Только вот с экономикой как быть, не подведет ли?
Пошли к Косыгину посоветоваться, а он говорит:
— Вам-то хорошо. Вы все больше по идеологии да по оргработе. Материи нереальные, что так, что эдак повернуть можно, был бы язык. А у меня уже голова распухла от того,что вы в речах своих плановым социалистическим хозяйством называете. То в одном месте прореха, то в другом. Латать неуспеваешь. Вдруг Хрущев подбегает: карандашную фабрику ему в Америке закупить приспичило. А где деньги взять? Так что я не очень буду возражать, если вы его снимите. Договорились они, и на следующем заседании все НикитеСергеевичу прямо в глаза и сказали.
Он сперва обиделся:
— Дураки! Для вашей же пользы старался!
А потом успокоился и говорит:
— Ну, и черт с вами, управляйте страной сами. Мне уже надоело. Я лучше на пенсию уйду, поеду за город и рисовать акварельными красками буду. И грибы собирать. Гораздо интереснее!

1991