Митрофан

Многозвучный шум наполняет комнату. Шум идет из телевизора. Кроме того, рядом Пульхерия учит маленькую Лизу таблице умножения, а в соседней комнате Александра Александровна громко разговаривает по телефону.
Митрофан Спрухов умел под все эти звуки уходить в себя. Сидя за письменным столом, он старательно проверял контрольную шестого "Б". Пульхерия иногда успевала уложить дочку, чмокавшую папу в щеку по дороге из ванной в постель, вымыться в ванной самой, а он все сидел, согнувшись, в свете настольной лампы, и стопка тетрадей слева неуклонно уменьшалась, а справа - росла.
Александра Александровна врывалась в комнату, чтобы выплеснуть накопившиеся за время телефонного разговора эмоции, Пульхерия, отрываясь от штопки чулка, досадливо шептала: «Ну, мама!» - кивая головой на дверь в комнату спящей Лизы - и прижимала палец к губам. Телевизор вещал уже вполсилы. Спрухов, проверивший, наконец, все тетради, сидел за столом недвижно, и взгляд его был устремлен в стену, а все тело постепенно застывало.
-Митя, не смотрите так на стену, - говорила Митрофану А. А.
-Почему? - спрашивал Спрухов, не отрывая взгляда от стены.
-Пуша, объясни мужу, - говорила А. А. и уходила к себе, заносчиво вскинув голову.
Пульхерия, доштопав чулок, и, не обращая внимания на Митрофана, разбирала постель, включала ночник и ложилась в постель с книжкой Александры Марининой. Читала она с полчаса, пока, наконец, Спрухов не начинал шевелиться.
-Ложись спать, - просила сонно Пульхерия.
Спрухов шел умываться и ложился спать. Заснуть быстро он не мог и включал снова выключенный телевизор. Пульхерия сонно смотрела телевизор и трогала мужа за ухо… Иногда это действовало, иногда нет. Так или иначе, телевизор выключался, и супруги Спруховы засыпали.
Первой по утрам поднималась Пульхерия. Она будила Лизу, чтобы вести ее в школу. Митрофан лежал еще под одеялом, закрыв глаза, но уже не спал.
-Пуша, - спрашивал он, - тебе что-нибудь снилось?
Пульхерия мучительно собирала дочку по частям в школьницу, но честно отвечала: «Да».
-И что? - поднимал голову Митрофан.
-Какой-то старик спускался вместе со мной по лестнице, а навстречу шел ты и еще кто-то. Мы идем вниз, а вы наверх. И старик тебя спрашивает: «Пойдешь в ..?» Не помню, что он там имел в виду. Я уже вас не вижу, а вижу книгу, как большую Азбуку, в ней какие-то буквы… Больше ничего не вспомнить…
-А мне снился кобель, - сказала Лиза, терпеливо снося гребень в волосах.
-Кто тебе снился? – в один голос спросили Митрофан (отрывая голову от подушки) и Пульхерия.
-КОБЕЛЬ.
-А кто это? - осторожно интересовался Митрофан.
-Собака такая, только не девочка, а мальчик.
-Пора вставать, - решал Спрухов и вскоре вставал.
На кухне Александра Александровна пила чай, плотно укутанная в белый махровый халат.
-С добрым утром, - говорили все друг другу одновременно и старались не слишком толкаться на тесной кухоньке.
-Кобель был с ДЛИННЫМ-ПРЕДЛИННЫМ ХВОСТИКОМ, - продолжала рассказывать Лиза.
-Что она говорит? - вздрагивала Александра Александровна.
-Лиза, кушай яичко, мы опаздываем, - торопила дочку Пульхерия.
-Кобель - это такая собака, только мальчик, а не девочка, - объяснял Митрофан Александре Александровне.
-Спасибо, я знаю, что такое кобель, - иронизировала А. А.
-А быть девочкой лучше, чем мальчиком, - сообщает Лиза.
-Все, отдай яичко папе, он доест, пошли, мы опоздаем, - торопила ее Пульхерия.
-Не переходите дорогу на красный свет, - вдогонку советовала А. А.
-Хотите яичка? - уступал яичко Митрофан.
-Ешьте сами, - говорила А. А. и добавляла слегка иронически: - Митя.
По дороге на работу, трясясь в переполненном автобусе, Спрухов все время сталкивался с разными подозрительных личностями. Одно время к нему постоянно подкрадывался полусумасшедший юноша с козлиною бородкой и нашептывал скабрезные французские анекдоты времен Генриха VIII. Митрофан плохо знал историю и потому стеснялся пристыдить юношу и показать свое невежество. Приходилось выслушивать скабрезности молча. Потом как-то на маршруте появилась старуха, уж точно сумасшедшая, из новейших, помешанная на наисовременнейшей истории и городском фольклоре. Она рассказывала свои байки во весь голос, публика смеялась, потому что героями ее анекдотов были помимо ее самой все мало-мальски известные лица города - от Гришки Романова до Сашки Невзорова, а Спрухову оставалось только что затыкать в отчаянии уши.
Наконец, однажды одна очень даже симпатичная дамочка, с бледным лицом, улыбаясь нервно, дыша в пальто Митрофана, полушепотом предложила ему себя за рубль.
-Вы серьезно? - уставился на нее в изумлении Спрухов.
Она, закусив губу, кивнула.
-Вы, пожалуй, с ума сошли, - высказал ей Митрофан.
Она не могла пристыдить его незнанием истории, и он решил отчитать ее как следует.
-Вы предлагаете себя за рубль, так?
-Так, котенок, - прошептала она, отчаянно краснея и глядя на него сквозь ресницы.
-Рубль! - воскликнул полушепотом Спрухов. - Вы хоть представляете, что это такое?
-Конечно, - кивнула она. - Рубль был введен в обращение в России в тринадцатом веке. В шестнадцатом веке он был разбит на сто копеек. Таким образом, России стала первой страной в мире, где ввели десятичную систему денежного исчисления...
-Боже! – сдавленно воскликнул Спрухов и ушел в себя.

Митрофан Аркадьевич Спрухов работал в школе учителем математики, и, как ни странно, лучшим его другом был Лев Всеволодович Верховодин, учитель истории. Митрофан терпеть не мог историю, а Лев ничего не смыслил в математике, что не мешало им быть друзьями уже лет десять, с тех пор как оба они стали работать в этой школе. Объединяла их любовь к психологии, причем каждый подходил к любимому предмету со своей стороны. Митрофан был поклонником Карла Густава Юнга и верил в архетипы и сны, а Лев Всеволодович Воеводин, вслед за Аушрой Аугустинавичюте и ее многочисленными последователями считал ключом к разгадке поведения людей науку соционику и верил, что существует шестнадцать основных типов личности, каждый из которых имеет оригинальную психологическую структуру.
-Но почему шестнадцать? А не четыре или не тридцать два (типа)?! - иронически вопрошал Митрофан Аркадьевич.
-Потому что основных функций психики четыре. Каждая функция представлена оппозиционной парой... - пытался объяснить ему Лев Всеволодович.
Но Митрофан перебивал его.
-Конечно, я, вслед за Юнгом допускаю, что экстраверсия и интроверсия - два биполярных психологических феномена, но...
Пока они спорили, проходила перемена, звенел звонок на урок.
Проведя контрольную в седьмом “В”, Митрофан Аркадьевич Спрухов стал собираться домой. Он вспомнил, как загнал сегодня Льва Всеволодовича в угол во время спора, и ухмыльнулся. Домой он шел обычно пешком и по ходу сочинял про себя стихи, которые записывал дома на отдельный листочек. Он уже написал одну тысячу четыреста пятьдесят пять стихотворений и сегодня, шагая по улице, сочинял одна тысяча четыреста пятьдесят шестое:

Все тот же день кружится в небе синем.
Цари, герои, - все поют одно.
А я смотрю-смотрю кино,
И вижу, как бегут по небу свиньи.

Дрожат над головою провода.
Свинья прикидывается розой.
И мордой розовой
Сует, где плещется вода.

Мой дар убог, но я
Не промолчу, грустя напрасно.
Влюбленный страстно.
И я, и я - свинья.

Сегодня вдруг, когда Митрофан собрался переходить перекресток с неисправным светофором, мимо, не пропуская его, вывернула роскошная машина и, промчавшись по глубокой луже, окатила Митрофана грязной водой с головы до ног. Машина уже удалялась, разогнавшись, и вдруг остановилась. Митрофан, в отчаянии созерцая свое грязное пальто, увидел все же краем глаза, что машина дала задний ход. Была она роскошная, иномарка, блестящая молочно-кофейно из-под слоя налипшей на нее грязи. Затем он увидел тем же краем глаза, что дверь остановившейся машины приоткрылась, и из машины выбрался плотный человек в кожаном пальто.
-Ах! - сказал Митрофан, указывая подходящему человеку на свое пальто и не зная, что еще тут можно сказать.
-Извини, чувак, - сказал, близко приближаясь, человек в кожаном пальто.
Митрофан не знал, что тут можно добавить, и все молчал.
-Спрухов? Спрут?! - вдруг весело закричал человек в кожаном пальто, и Митрофан разом узнал в нем Витю Брулина, того самого Витю Брулина, который с седьмого по десятый класс сидел за его спиной за следующей в том же ряду партой.
-Сволочь ты, Брулин, - нашелся, наконец, что сказать, Митрофан.
-Дружище! Да рази ж я знал! Если б я знал, что это ты!!! – с искренним сожалением разглядывая пальто, а затем хохоча и хлопая Митрофана по плечу, кричал Витя, и сжал его в объятьях и еще раз десять сильно-сильно хлопнул по спине. - Садись, садись!!! Ну, садись же!
Он затолкнул Митрофана в чистую, уютную и теплую машину, не обращая внимания на грязь, стекавшую с драпового пальто Митрофана на чехлы сиденья, виновником каковой грязи, впрочем, если по справедливости, был он сам, плюхнулся на сиденье рядом, повернул ключ зажигания...
Митрофан, вцепившись обеими руками в портфель, понимал, что сияющий чистотой и воском, чем-то приятно пахнущий салон машины сейчас из-за него замарается и уже замарался, поэтому сидел себе тихо, пытаясь сообразить, что же так неожиданно свалилось ему на голову. Машина словно подпрыгнула, сорвалась с места и помчалась все быстрее и быстрее, набирая скорость, куда-то по промахивающей прохожими улице.
Митрофан едва понимал, что происходит. Они не ехали - летели. Знакомые улицы и перекрестки, дома и автобусные остановки, знакомая булочная, а вслед и аптека, и даже дом Митрофана промчались мимо вмиг.
-Что молчишь?! Спрут! Сто лет! Нет, он молчит! - весело лыбился Брулин, поворачиваясь к Митрофану и отворачиваясь вновь на дорогу. – Давай, Спрут! Рассказывай!
Митрофан кашлянул смущенно.
-Мне нечего рассказывать, - признался он.
-Ну, ты даешь! - восхитился Витя. - Ты жив, здоров?
-Да, - как-то неопределенно ответил Митрофанов, уходя в себя.
-А я, старина, в бизнесе. Как тебе моя девочка?
Митрофанов завертел головой, пытаясь понять, о ком тут идет речь. Потом догадался, что "девочка" - это о машине, в которой они мчались мимо совсем уж незнакомых мест.
-Альфа-Ромео девяносто седьмого года. Без пробега по России. Лапонька! Ласточка! У, любимая моя!
-У тебя все хорошо, - то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Митрофан.
-Хорошо?! Не то слово! Все -о’кей! - воскликнул Витя.
Некоторое время они молчали.
-А помнишь, - весело обернулся Витя, - помнишь - Машу?!
Митрофан заерзал в своем мягком, глубоком сиденьи. Помнит ли он Машу?! Да ведь это именно он когда-то был тем Колумбом, который открыл Машу, носил ее портфель из школы целых полгода, давал списывать ей математику, а потом вдруг не выдержал навалившегося на него счастья и, не зная кому еще можно рассказать какое чудо сидит рядом с ним за одной партой, рассказал обо всем Вите Брулину. Через неделю портфель Маши носил Витя, через месяц Маша и Витя вместе прогуливали уроки, через три месяца Митрофан был нежестоко, но избит Витей, впрочем, завязал безнадежную драку он сам. Витя был всегда хоть и пониже Митрофана, но покрепче и поспортивней.
-Она теперь моя жена, - сообщил Витя, улыбаясь.
-Так я и знал! - вырвалось у Митрофана.
Витя глянул на него с некоторым удивлением.
-Куда мы едем?! - воскликнул Митрофан, крутя головой.
-Ко мне в магазин. Выберешь себе дубленку. Я ведь торгую дубленками, куртками, посмотришь, как там все у меня. Потом съездим ко мне домой, познакомишься… то есть увидишь Машу.
-Но мне надо домой! У меня завтра шесть уроков. Контрольную, Брулин, надо проверить, между прочим. Меня тоже дома ждет жена. Пуша, то есть Пульхерия. И дочь Лиза.
-У тебя дочь растет? Ух ты! Сколько лет?
-Восемь.
-Так ты - учитель! - воскликнул Витя. – Ну и ну! Наверное, математики! Конечно же, математики! Я угадал? Да?
-Да, - кивнул Митрофан.
-Классно, - восхитился Витя, - С ума сойти! Жаль, что я за рулем, могли бы выпить. За встречу! А впрочем, не боись, по баночке пивка пропустим непременно…
Они уже ехали по центру города, по Лермонтовскому проспекту, кругом все шумело, двигалось, откуда-то вышло солнце и отражалось повсюду в витринах и в сверкающей грязи.
-А жене позвони, - Витя сунул в руки Митрофана черную трубочку с антенной. - Скажи, что встретил старого школьного друга.
-Как звонить? - спросил Митрофан, разглядывая с любопытством панель с кнопками.
Витя показал.
Пульхерия взяла трубку быстро.
-Ты где? –спросила она.
-Я в машине. Меня похитили. В милицию звонить не надо. Думаю, что отпустят к вечеру, - сказал Митрофан.
-В какой машине?
-Альфа-Ромео девяносто второго года.
-Девяносто седьмого, - строго нахмурившись, поправил Брулин.
-Повтори, что ты сказал? Я не…
-Я говорю, что меня похитил один старый друг, школьный. Ты его не знаешь. Вы не знакомы, к сожалению. Мы выпьем пива, познакомимся с его женой. То есть, мы уже знакомы. Были когда-то… Потом я вернусь домой.
-Пуша, мне надо звонить, - раздался голос А. А., взявшей вторую трубку. - Это вы, Митя?
-Это я.
-Вы все сказали Пуше?
-Все.
-Тогда мне надо звонить.
-Не задерживайся, - попросила Пульхерия.
-Не буду. Пока.
Витя забрал трубочку.
Они остановились у сверкающей витрины, внутри которой стояли манекены в роскошных шубах и кожаных куртках. Над витриной большими буквами гордо горело и реяло слово “Крокодил”.

-Ну вот, это мой магазин, - искусно скрывая за показной небрежностью горделивое чувство, сказал Брулин.
Они зашли, за дверью их встретила стайка сверкающих красотой и улыбками молоденьких девочек.
-Здравствуйте, Витор Михайлович! Виктор Михайлович… Виктор Михайлович…
Они миновали девочек и прошли через зал, битком набитый народом и пахнущий плотным душным воздухом, нырнули в узкий коридор, толкнули дверь и оказались в просторном пустом кабинете с медвежьей шкурой на полу и головой оленя над стулом с высокой деревянной резной спинкой, вытянувшейся вверх из-за массивного стола, покрытого зеленым сукном. Митрофан сам не понял как - очутился-провалился в кожаное кресло, черно-упругое, обхватившее его после погружения своими пухлыми объятьями, - а Витя уже доставал из блеснувшего ярким и резким светом импортного холодильника банку заграничного пива и протягивал ему. Пока Митрофан открывал пиво, оно пролилось бледно-пышной пеной на его злополучное пальто. Митрофан с сожалением взирал на свое грязное, пахнущее теперь к тому же пивом пальто.
-Брось! - махнул рукой Витя.
В комнату, постучав, вошла, улыбаясь, на длинных, невероятных ногах девица, похожая на тех, каких видел Митрофан не раз то на страницах журналов, то в рекламе по телевизору.
-Мила, принеси дубленку для моего старого друга. Выбери получше. Несколько размеров.
Мила измерила Митрофана взглядом и вышла.
-Вить, мне неудобно, - залился краской Митрофан.
-Брось, старина, что за базар!
Через полчаса или около того, выпив по три банки пива, они снова ехали в машине: Митрофан был облачен в темно-коричневую, пропитанную каким-то специальным составом, как объяснил Витя, дубленку; пальто лежало завернутое в огромный целлофановый пакет на заднем сиденьи; в руках у Митрофана была новая банка то ли немецкого, то ли голландского пива, которое он открыл уже с изрядной степенью ловкости, гордясь вырабатывающейся в результате тренировки сноровкой, рядом с пакетом на заднем же сиденье была наполовину опустошенная упаковка этого же пива, название которого Митрофан хотел запомнить, чтобы рассказать потом Пуше, но то и дело забывал, на коленях Митрофана покоился старый потертый портфель, где все так же непроверенной оставалась контрольная седьмого “В”…
Они, резко припарковавшись, остановились на улице Рубинштейна.
-Здесь у нас четырехкомнатная квартира, - сказал Витя, кивая на старинный, украшенный архитектурными красотами дом.
-Хорошо, - кивнул Митрофан, оглядывая улицу и дом.
-Сейчас увидишь Машу, - сказал Витя, когда они оказались перед огромной стальной дверью на пятом этаже. - Она обрадуется тебе, вот увидишь! Ну, Спрут, блин… тсс…
Он прижал палец к губам, улыбаясь, и тихонько всунул длинный ключ в скрежетнувший замок двери. Из-за двери раздалось глухое и страшное рычание.
-Кто это? - спросил Митрофан.
-Арзамас шестнадцатый, - прошептал Витя.
-Почему шестнадцатый? – шепотом же спросил Митрофан, прижимая к телу портфель.
-Пятнадцать сдохли, - ответил Витя, толкая дверь.
На пороге отворившейся тяжело двери стоял красноглазый кривоногий бультерьер, готовый к смертельному бою. Он глухо, утробно, почти не слышно, рычал. Увидев Витю, он рычать перестал и расслабленно улыбнулся. Так, во всяком случае, показалось Митрофану. На самого Митрофана он глянул коротко и внимательно - оценивающе.
-Арзу, папуля, - прошептал Витя, - это мы. А Маша дома?
Арзамас шестнадцатый вильнул острым хвостиком.
-Пойдем, пойдем, - Витя поволок Митрофана в коридор. - Ботинки сними, вон туфли. Дубленку вешай сюда, как она тебе, кстати?
-Хорошо, - сказал Митрофан.
Ничего особо роскошного в обстановке семейства Брулиных не было, но пахло хорошими духами, высокие, под три метра потолки, создавали ощущение простора.
Они зашли в первую комнату. Маши не было. Зашли во вторую. Маши не было и тут. Зашли в третью, уже по другую сторону длинного широкого коридора. Маши не было опять.
-Что же она, спит? - удивленно пожал плечами Брулин. – Подожди-ка здесь, старик, минуточку.
Он отворил дверь в четвертую комнату и на цыпочках вошел туда. Митрофан успел заметить портьеру за дверью, за которой скрылся Витя.
Митрофан остался стоять в коридоре. С другого конца длиннющего коридора на него внимательно смотрел Шестнадцатый Арзамас, упершись короткими кривыми лапами в отлакированный паркет.
-Все в порядке, - стараясь показаться равнодушно-дружелюбным, сказал Митрофан и, демонстративно отвернувшись, принялся разглядывать книги в большом застекленном книжном шкафу, оказавшемся перед самым его носом.
Он успел прочитать только имена маркиза де Сада (и здесь история, подумал Струхов) и какого-то Ломброзора, когда за портьерой раздался глухой шум.
Дверь распахнулась, и в коридор вылетел абсолютно голый мужчина, в котором к ужасу своему Струхов сразу же признал чрезвычайно известного человека, знакомого ему из телепередачи про политику, кого - лучше умолчать. За ним с пистолетом в руках выбежал Витя Брулин, весь перекошенный, с криком во рту. Вслед за ними выбежала Маша, в халате, немного изменившаяся за те годы, что не видел ее Митрофан, но такая же красивая.
-Фас, Арзамас, фас! - кричал Витя.
-Фу, Арзамас!! - кричала Маша.
Арзамас принял боевую стойку и дрожал, не зная, что делать.
Испугавшись внезапно, что Арзамас выберет в жертву наименее знакомого ему человека, то есть его, Митрофан тоже закричал во все горло. Заметив, наконец, Митрофана, голый человек в ужасе закричал громче всех остальных и бросился перед ним на колени.
-Нет, нет, пощадите! Нет!!! - молил он, протягивая к Митрофану руки.
Наверное, он принял Митрофана за киллера.
В один прыжок Витя подскочил к нему и приставил пистолет к его виску, судорожно сжимая зубы и приподняв одно плечо. Человек смертельно побледнел и замолчал, поникнув.
Тут Маша признала Митрофана.
-Митя?! - поразилась она, всплеснув руками.
Полы халата ее распахнулись, и Митрофан увидел, что под халатом было одно голое тело. Сверкающее красотой, подумал склонный к поэзии Митрофан.
-Запахнись, ведьма!- забыв о голом человеке на коленях, рыдающим голосом выкрикнул Витя, подскочил к Маше и сам запахнул на ней халат.
Стоявший на коленях обрадовался, что о нем, кажется, позабыли, и пополз куда-то по коридору - все также на коленях.
-Стоять!!!
Большая белая задница с темными пятаками мозолей замерла и сжалась, словно увидела направленное в ее сторону дуло пистолета.
-Это - N? - не мог не спросить Митрофан.
-Да, это я, - плачущим голосом призналась задница. - Вить, в конце концов, я - депутат. У меня иммунитет!
-Что ты натворила! - воскликнул Витя горестно и опустил руку с пистолетом.
-Прости, дорогой, - сказала Маша. - Мне так грустно всегда без тебя. Он так редко бывает дома, Митя, ты не представляешь!
-Наверное, работы много, - предположил Митрофан.
-Ах, надоела эта его работа, - вздохнула Маша. - Да я рядом с ним и бываю-то два раза в году, когда он позволяет себе выбраться куда-нибудь. Не забудь, на Рождество ты обещал мне Париж! Почему ты не позвонил, когда ехал сюда?
-Решил сделать тебе сюрприз, - убитым голосом сказал Витя.
-Все равно молодец, что привел Митю. Митя, я так рада тебя видеть, правда. Чудное было время, когда я любила вас обоих. А потом я выбрала этого деспота. Этого тирана! Ну, Вить, ты все дуешься? А ты, Петя, вставай и иди оденься. Ты почти не изменился, Митя.
Петя встал и робко скрылся за дверью в комнате.
-Ты тоже, - ответил Митрофан. Сердце его так колотилось, словно готово было выскочить из груди.
-Мы сейчас проводим Петю и поговорим за чашечкой чая. Или сварить кофе? А, может, вы голодны? Я разогрею что-нибудь. Ну, Витя, перестань, хватит дуться. Слышишь? Хочешь кушать?
-Конечно, - мрачно сказал Витя.
-Сейчас я разогрею пиццу в микроволновке. А, может, мальчики, пойдем в ресторан?! Ты, Витя, поедешь на работу сегодня еще, а?
-Ну, какая тут работа! - взорвался вдруг Витя.
-Не знаю, какая у тебя работа. Сегодня, когда с нами Митя, можешь немножко расслабиться. Мы тебе разрешаем. Правда, Митя? Ты женат?
-Да.
-А, впрочем, я слышала, что ты женат. Мне рассказывала Аня, а ей сказал Гаврюша. Вы с ним виделись как-то у Дементьева, а потом Гаврюша и Аня встретились в сберкассе и…
Из двери вышел чрезвычайно прилично одетый в тройку господин с плоским портфелем.
-Да, Петя, пойдем, я тебя выпущу.
Маша выпустила Петю N., за ним захлопнулась дверь, и тут они все втроем обратились к Арзамасу, который по-прежнему дрожал, не двигаясь с места, глаза у него багрово и тускло блестели, из пасти капала слюна.
-Сшибка! - сказал Витя. – Ну сколько раз я тебе говорил, сколько раз: нельзя, нельзя собаке приказывать разное одновременно! Нельзя!!!
-Ты, наверное, предпочел бы, чтобы тебе пришили политическое убийство?! – иронично осведомилась Маша.
-Что же теперь делать? – растерянно спросил Митрофан.
Брулин мрачно поднял руку с пистолетом в направлении пса. Арзамас, все также ничего не понимая, смотрел в черное дуло смерти.
-Витя! - закричала Маша, прижимая ладони к ушам, - не здесь!
-Не надо, Витя, - попросил Митрофан.
-Вызови ветеринара, пусть он его усыпит, - сказала Маша, дрожа.
-Нет, я сам, - Витя зашел в одну из комнат и вернулся оттуда минуты через три со шприцем в руках.
-Прощай, старина, - прошептал он, поцеловал собачью морду и сделал укол.
Арзамас вздохнул глубоко, лег, положил голову на лапы и навечно закрыл глаза.
Маша всхлипнула. По розовой щеке ее катилась  и дрожала слеза. Митрофана тоже душили слезы. Ему хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, но он не знал, что можно сделать. Все происходящее с ним сейчас показалось ему каким-то восхитительным, значительным, волшебным, - Маша и Витя словно вернули его в школьную юность, в бесшабашное время, когда все казалось возможным.
-Пойдемте в ресторан. Может, в ирландский паб? - предложила Маша. - Витя, займи Митю, я пойду оденусь.
-Нет, в “Чайку”, - сказал Витя.
-Чудесно, - обернулась Маша, - я сейчас.
-Давай покажу тебе квартиру, - сказал Витя. - Мы переехали сюда… Маш, когда мы переехали сюда?! - громко крикнул он.
-Что, милый?
-Когда мы сюда переехали?
-В девяносто пятом. Под Новый год. Это был чудный подарок, милый.
-Вот мой кабинет…
Кабинетом экскурсия и закончилась. Витя вспомнил, что надо вызвать похоронщиков для Арзамаса, и стал названивать куда-то, усадив Митрофана за компьютер. Митрофан погрузился в выстраивание разноцветных шариков по пять в ряд, и так этим увлекся, что не заметил, как пролетело время. Витя так и не отрывался от телефона, приходили какие-то люди, забрали мертвого Арзамаса, Витя ругался с кем-то по телефону, Митрофан понял, в чем фокус, наконец, и умудрился набрать три тысячи четыреста очков. Наконец, Маша была готова.
Они приехали в ресторан “Чайка” на канале Грибоедова. Витю и Машу приветствовали в гардеробе как князя с княгинею, по улыбкам юношей в ливреях было видно, что их здесь знают и любят. Митрофан в новой дубленке тоже почувствовал симпатию к себе, когда дубленку бережно приняли вместе с потрепанным портфелем, где все так же непроверенной оставалась контрольная седьмого “В”. «А, завтра проверю!» - успокоил себя Митрофан.
Цены, указанные в меню, показались Митрофану вполне сносными, и он удивился, что в таком шикарном ресторане все так относительно дешево. Конечно, себе такое он не мог позволить каждый день, но раз в месяц или хотя бы раз в два месяца он мог бы приходить сюда с Пульхерией. Когда он увидел объем принесенных блюд, он еще приятней удивился. Удивление переросло в ужас, когда он осознал, что цены были в долларах. А сколько стоит теперь доллар, он от растерянности никак не мог сообразить.
-Брось, старина, - мы платим, - успокоил его небрежным движением руки Витя.
Они пили пиво из высоких граненых кружек, и вскоре уже их разговоры крутились вокруг того времени, когда они учились в десятом “А” классе средней школы №***.
-А вот скажите мне, - доставал их захмелевший Витя, - что у вас было до меня, а?
Маша лукаво смотрела на Митрофана и подмигивала ему и слегка касалась под столом его колена своей коленкой.
-Ничего, милый, - певуче говорила она, оборачиваясь к Вите и подпирая обнаженной от плеча рукой щеку.
-Ну, я знаю, что вы целовались. Точно знаю, что целовались. Догадывался всегда. А еще что-нибудь было?
-Нет, не было! - отвечала Маша.
И лукаво поглядывала на Митрофана.
Митрофан не знал, можно ли считать то, что было, за было или нет, поэтому он поддакивал Маше. А на самом деле, и память так живо проснулась в нем, были у них жгучие ласки, то, что теперь называется петтинг, так, кажется, в одной полуночной передаче назвали это, и все тело Митрофана вдруг заныло от сладких воспоминаний. Казалось, и Маша втайне вспомнила о том же.
-Она ведь не была девочкой, когда… - Витя поднимал значительно брови. - Понимаешь? Значит, это был не ты?
-Нет, - честно говорил Митрофан и смотрел на Машу.
Маша смотрела на Митрофана, и в глазах ее плясали чертинки. Ах, как сладко было как когда-то давным-давно вновь опускаться в глубину этих глаз!
-Ты, кстати, домой позвони! - вспомнил Витя. - А то жена милицию вызовет.
Трубку взяла А. А.
-Митя, где вы пропадаете? - спросила она. - Вы, кажется, пьяны, Митя?
-Не называйте меня Митя. Называйте меня Митрофан…Аркадьевич. Договорились?
-Вы - дерзкий тип, Митрофан Аркадьевич. Вам все ясно? Сейчас я позову Пушу.
Вместо Пульхерии трубку взяла Лиза.
-Папа, ты где?
-В ресторане.
-Что это такое - ресторан?
-Такое место… Здесь едят. И пьют.
-Зачем?
-Чтобы поговорить.
-Понятно. Вот мама идет.
-Ты что, в ресторане? - спросила Пульхерия.
-Да.
-Тебе весело?
-Да.
-Тебе завтра к восьми тридцати часам. Помнишь? Не задерживайся.
-Хорошо.
-Веди себя хорошо.
-Конечно.
-Ну, пока.
-Пока.
В ресторане было шумно и весело, кругом говорили, в основном на иностранных языках, народу было полно, играл какую-то романтическую мелодию одетый в черное пианист. Витя накручивал на палец локон Маши, влюбленно глядя на нее, Маша лукаво смотрела на Митрофана.
-У тебя дочь? - спросила она.
-Да. Восемь лет уже.
-Как ее зовут?
-Лиза.
-А Витя не хочет детей, - пожаловалась Маша.
-Нет, хочу, - мотал головой Витя, - очень хочу, но только тогда, когда накопим денег. На девять месяцев жизни на необитаемом острове. А перед этим положим денег в швейцарский банк на оплату учебы бэби в Гарварде. А до тех пор - ни-ни! Ведь это - самый важный в жизни шаг! Разве я не прав?!
-Деспот, - притворно хмурилась Маша и поводила плечами.
Митрофан подумал, что у Маши все такая же высокая, упругая грудь, какой и была она когда-то, в те дни, когда его рука десятиклассника ласкала эту обжигающую плоть, обнаженную для него, и они лежали тогда на узкой кушетке в комнате Маши, и большие соски твердели тогда под его пальцами, и дыхание его перехватило от этих воспоминаний, он, краснея, взглянул на Машу. Маша поймала его взгляд и, кажется, она догадывалась, о чем он подумал, - она улыбнулась.
-Признайся, ты ведь все еще влюблен в Машу, Спрут? - замечал их переглядывания Витя.
-А ты, Брут?
-Ну-ка, ну-ка?! - поворачивалась к Вите Маша, хлопая в ладоши и ожидая, что тот скажет.
-Да… Да! Да!!! Я до сих пор влюблен в нее! Я влюблен в свою жену! Обалдеть!
-А вот мне, Митенька, он забывает об этом говорить, - вздыхала Маша. - Мне он рассказывает о работе, о налогах, о бандитах, о проверках, о девочках-продавщицах, которых он набирает и увольняет пачками.
-Верно! - изумился Витя. - Митя, я жене уже сто лет не говорил, что люблю ее. Так и есть!
-Почему? - спросил Митрофан и задумался на миг, когда же он последний раз говорил Пуше, что любит ее.
-Без понятия! – пожал плечами Витя, изумленно глядя на Митрофана.
-А она тебе?
Такой поворот озадачил Витю, и он посмотрел на Машу, соображая.
-Я говорю ему это каждый день, - твердо сказала Маша. - Ну, а ты, Митя?
-Что?
-Ты любишь жену?
-Не знаю. То есть да, конечно.
-Витя сказал, ты в школе работаешь? Там, конечно, такие сочненькие, спеленькие старшеклассницы? И молодые учительницы?
-Да, конечно.
-А мужчин в школе, наверное, мало, да?
-Двое. Вернее, четверо, но директор уже старый инвалид, а учитель по ОБЖ - облученный и не совсем мужчина. А так я и учитель истории, Лев.
-Лев! Какое грозное имя! А! Вы, наверное, грозные Дон Жуаны! Столько девушек, женщин, - и всего два мужчины на всю школу. Ай-ай-ай! Помню, я была влюблена в полковника по НВП, - вдруг неожиданно призналась Маша.
-В Василия Федоровича? - изумился Витя, прекратив жевать на секунду. В уголке рта его повис листочек салата.
-Ну да.
Митрофан вспомнил, как Василий Федорович ласково поглядывал на Машу, когда она за сорок одну секунду разбирала и собирала автомат.
-Бой-баба! - говорил он, погружая улыбку в ржаные усы.
Тогда она была еще его девочка, Витя не осознавал ее как чудо, и Митрофан, разбиравший и собиравший автомат за две с половиной минуты, досадуя на себя за невозможную, фантастическую глупость, потаенно, мучительно ревновал Машу к Василию Федоровичу, к автомату, ко всему на свете из-за этой его довольной улыбки в ржаных усах. Как теперь выяснилось, ревность его была не на пустом месте!
Друзья провели вечер в воспоминаниях, потом Витя с Машей отвезли Митрофана домой. По дороге Витю остановил гаишник, Витя вышел из машины разбираться, что-то показывал гаишнику и махал руками, но из-за стекла их не было слышно. Маша сидела на переднем сидении, Митрофан сзади.
-Что такое? - спросил Митрофан, когда прошло минут десять, а Витя все еще разбирался с гаишником.
Гаишник увел Витю в свою машину, крутившую синий огонь, отсвет которого дрожал в салоне машины Брулиных.
-Разберутся, - сказала Маша, о чем-то задумавшись, и, помолчав, спросила: - Ты счастлив, Митя?
-Не знаю. Да, наверное. А ты?
-Тоже не знаю. Про себя я как-то не думала. Я очень рада, что увидела тебя.
-Я тоже очень рад.
-Я правда очень рада.
-И я.
Маша помолчала.
-Ты заходи к нам еще. Без приглашения. Хорошо?
-Хорошо.
-Просто так заходи. Адрес помнишь? Телефон?
-Нет.
-Я запишу.
Маша написала и передала Митрофану записочку.
Вскоре появился Витя.
-Ну, друзья, обнаглели совсем! – сказал он. - Говорят, я пьяный. Четыре кружки пива - это пьяный!
-Не надо было торговаться, милый, - сказала Маша.
-Я все же не Рокфеллер! - прямолинейнейше возмутился Витя.

Дома все спали. Спрухов вошел в темно-синюю, как-то вдруг изменившуюся, съежившуюся комнатку, где спала Пуша, и присел на край кровати.
-Ложись, спи, - попросила спросонок Пуша.
-Да.
За стеной, в комнате А. А. шагал сквозь ночную тишину старый будильник, потом заурчал из кухни холодильник. Спрухов ушел на кухню, поставил чайник. Вскоре чайник зашумел, в воздух стал подниматься пар.
Спрухов выпил чаю, помыл чашку, сходил в туалет, вымылся, лег спать.
Наутро все столпились вокруг дубленки.
-Дубленка хорошая, - заметила А. А., стараясь делать вид, что ей все равно.
-Я такую же хочу! - сказала Лиза.
-Покажи мне фотографию этого… Вити, - попросила Пульхерия.
Пришлось достать старые фотографии девятого и десятого классов и показать всем Витю и Машу. Завтрак прошел наперекосяк. Все ели наспех, много говорили, шутили над Митрофаном, смеялись, он сам шутил в ответ, быстро разбежались.
В школе дубленку Митрофана провожали значительными взглядами, учительница по биологии Галина Николаевна не выдержала и спросила, остановившись с журналом в руках посреди коридора, сколько такая может стоить. Митрофан не знал и был вынужден признаться, что дубленку ему подарили. Галина Николаевна вздохнула и сказала, что первый раз встречает мужчину, которому дарят такую дубленку. И кто бы мог подумать, что этот мужчина - их Митрофан Аркадьевич!
Лев Всеволодович зашел, как всегда, на большой перемене, и завел традиционный разговор о преимуществах соционики, но видно было, что мысли его крутятся вокруг другого. Однако спросить про дубленку он, видимо, стеснялся. Митрофану стало скучно, и он сослался на то, что ему надо приготовиться к уроку. Лев ушел, Митрофан запер дверь и остался один в пустом классе.

Оставим теперь Митрофана и вернемся к Маше.
Маша проснулась поздно, как раз тогда, когда у Митрофана закончился третий урок. Витя уже давно работал, их огромная двуспальная кровать была холодна.
Маша проснулась и вспомнила, что ей приснился странный сон. Дело было на даче, и она поднималась от нижнего края дачного поселка к верхнему. Какая-то собака лежала на траве, и Маше сказали (кто, она не помнила), что собака умирает. Маша увидела, что это Арзамас умирает, и в слезах пошла дальше. Потом все было неясно, наконец Машу настиг какой-то незнакомец и горячо поцеловал в губы. Но она видела, что он не ее хочет, не Машу, а что-то другое… И снова неясные обрывки.
Маша, проснувшись, подняла трубку телефона и позвонила знакомой-экстрасенсу, Изольде Самуиловне, чтобы узнать, что может значить сей сон. Но Изольды Самуиловны, как на грех, дома не оказалось. Тут Маша вспомнила, что вчера усыпили Арзамаса, что Митя-Митрофан приходил к ним вчера, она вспомнила его влюбленные глаза с длинными, печальными, почти полузабытыми ею ресницами.
Маша встала, пошла на кухню и сварила себе кофе. Так-так-так… Вечером - солярий и шейпинг, а чем заняться до вечера? Почитаю, решила Маша. Последнее время она много чего читала: стихи, рассказы и романы, но также и серьезную литературу по истории и психологии. Маша даже подумывала, не поступить ли ей для собственного удовольствия учиться на психологический факультет. «Может, когда-нибудь стану женщиной-психоаналитиком», -  мечтала она.
После кофе, утреннего туалета и ванной, Маша только-только собралась расположиться на софе с книгой “Русские самодержцы” в руках, как зазвенел телефон.
-Я надеюсь, все в порядке? - спросил Петя.
-Да уж, - сказала Маша. - Со мной опасно!
-Ха-ха, - сказал Петя. - Мне весело с Вами.
-Звоните, - сказала Маша.
Потом позвонила Аня - школьная подруга Маши, знавшая Митю. Маша рассказала про Митю. Аня, узнав, что Митя все так же работает в школе, разочарованно вздохнула.
-С его-то мозгами! У него весь класс списывал контрольные по математике, да и по физике тоже. Я-то думала, что он уже давно программистом работает у Билла Гейтса!
-У кого? – не поняла Маша.
-У Билла Гейтса.
-Может, он откроет частную школу, - заступилась за Митрофана Маша.
Аня уже забыла про Митрофана и про Билла Гейтса и рассказывала, что вчера видела ужасную сцену. На углу Индустриального и Ириновского из двух машин палили друг по другу из автоматов. Потом машины разъехались, а на тротуаре остался лежать в крови труп молодого мужчины, стоявшего на автобусной остановке. Аня сама стояла на той же автобусной остановке и только чудом осталась жива. Маша еще немного поболтала с Аней. Болтать с Аней всегда было забавно. Наболтавшись и повесив трубку, Маша осталась в тишине и вскоре поняла, что ей скучно. Она включила видик, нашла кассету и посмотрела порнушку. Стало немного лучше, вернулось чувство жизни. А так - пустота.
Маша так и не работала в своей жизни, закончив когда-то Институт текстильной и легкой промышленности. Витя добывал деньги, она ценила, что делал он это честным трудом, энергии его хватило на то, чтобы из бедного челночника стать владельцем магазина почти в центре, но Маша думала, что и без денег она могла бы быть счастлива, лишь бы не было этой всегда нежданно наваливавшейся на нее пустоты и скуки. Как от них избавиться, Маша не знала, и потому часто совершала необдуманные поступки, которые Витя всегда ей прощал. Вот и сейчас она вдруг решила поехать к Митрофану домой и посмотреть, как он живет.
Ее фольксваген-гольф стоял во дворе. Через сорок три минуты Маша была у дома, где жил Митрофан. Она запомнила только дом и первую парадную, где вчера они оставили Митрофана, но в какой квартире он живет, она не знала. Она надеялась на счастливый случай, ей почти всегда везло на счастливые случаи, и вскоре она увидела Митрофана в новой дубленке, с вчерашним потрепанным портфелем в руке, идущего к парадной, смотря под ноги и старательно огибающего лужи.
Митрофан, подняв голову и увидев иностранную ярко-красную машину, почувствовал, что сердце его забилось как вчера. Он подумал, что это может быть Маша и,  к ужасу своему, подойдя ближе, увидел, что не ошибся. Маша сидела за рулем и улыбалась ему через стекло.
Они зашли в квартиру, дома никого не было.
Маша поразилась тому, как тесно и душно тут, но сама она выросла в маленькой хрущовке и поразилась только потому, что давно не жила в таких квартирах. До переезда на Рубинштейна они с Витей снимали квартиры, сначала на окраинах, а потом в основном в центре.
-Тут я и живу, - сказал Митрофан, оглядывая с недоумением свою квартиру.
-Покажи мне фотографии жены и дочки, - попросила Маша.
Митя нашел альбом и пошел на кухню ставить чайник, Маша посмотрела несколько фотографий Пульхерии и ничего не сказала. Лиза показала ей с одной из фотографий язык. Маша нахмурилась. Лиза уже смотрела как ни в чем ни бывало.
-ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА, - сказала вслух Маша, обращаясь к Лизе.
Митрофан вернулся с кухни, он смотрел на Машу и думал, как быть.
-Не думай, - сказала Маша, отдавая ему альбом. - Поцелуй меня - как когда-то.
-Это будет преступление, - сказал, хмурясь и сжимая альбом в руках, Митрофан.
-Нет, - покачала головой Маша. - Мы просто возьмем свое.
-Не здесь, - сказал Митрофан, чувствуя, как бешено толкается в ребра сердце.
-Тогда поехали, - сказала Маша.
Они вышли из дома, сели в машину и поехали куда-то. Они проехали мимо А. А., которая возвращалась из магазина домой, но та не обратила внимания на мужчину и женщину, промчавшихся мимо в роскошной красной машине. Митрофан подумал, что забыл выключить чайник, и это хорошо, что А. А. сейчас вернется домой.
-У тебя есть презервативы? - спросила Маша.
-Что? – повернулся к ней Митрофан.
-Презервативы.
-Нет, - сказал Митрофан. Сердце его чуть не разорвалось.
-У меня есть.
Митрофан молчал.
-Ты хочешь меня?
-Наверное.
-А я тебя не хочу, - вдруг сказала Маша, - только я не знаю, как говорить с тобой, поэтому мы сейчас поедем к одной моей подруге. Самой моей лучшей. Она уже давно живет во Франции, а ключи от ее квартиры у меня… Потом я поеду на шейпинг. Завозить тебя домой я не буду, так будет лучше. Ты найдешь, что сказать жене?
-Нет, наверное.
-Скажи, что любишь меня.
-Жене?
-Нет, мне.
-Маша, все так странно! - сказал, наконец, Митрофан.
-Да, - сказала Маша и помолчала.
Машина неслась по проспекту Славы.
-Знаешь, во что я верю? - спросила Маша, уже на Митрофана не глядя.
-Во что?
-В то, что любишь только три раза. Три раза в жизни. Первого я любила тебя. Ты мне можешь не верить, но я тебя любила. Только ты казался мне странным и высокомерным. Витя был проще и веселее. Он был второй.
-А третий? - спросил Митрофан.
-Третий был моим первым мужчиной. Помнишь, что вчера говорил Витя? Это был он. Я вас всех люблю до сих пор.
-Что с ним стало? - спросил Митрофан.
-Ничего. Он погиб в Афганистане. Уже давно. А сколько раз ты любил, Митя?
-Тоже три, - сказал Митрофан.
-Меня? - вопросительно взглянула Маша.
-Да.
-Свою жену?
-Да.
-А еще?
-Это была странная история. Я никому не рассказываю.
-Ну, мне ты можешь рассказать, - сказала Маша.
-Нет, - сказал Митрофан и ушел в себя.
Они ехали по Купчино, подъехали к длинному девятиэтажному дому. Оставили машину у парадной и поднялись на седьмой этаж. Квартира была уютная, с легкой, веселой, как будто игрушечной, принесенной из какого-то летнего сада, мебелью. На улице начинались сумерки. Митрофан хотел включить телевизор, но передумал.
Они сидели на широкой тахте и все молчали.
Зазвонил телефон.
-Странно, - сказала Маша, - кто бы это?
Она подошла к телефону и подняла трубку.
-Да, - сказала она. - Это тебя.
Она пожала плечами, передавая трубку Митрофану.
-Митрофан Аркадьевич? - услышал Митрофан незнакомый мужской голос.
-Да, это я. А кто это?
-Это Пантелеймон Гаврилович. Все отменяется, Митрофан Аркадьевич. Только что пришло известие о неожиданной кончине Сигизмунда Потаповича. Так что заседания ложи не будет.
-Чего не будет?
-Заседания ложи.
-Это какая-то ошибка, - догадался Митрофан. - Вас не с тем соединили.
-Но Вы же сами сказали, что Вы - Митрофан Аркадьевич.
-Да, я и есть Митрофан Аркадьевич. Но я - не тот, кто Вам нужен.
-Вот как? Ну, извините.
-У меня довольно редкое имя, - сказал Митрофан, вешая трубку, - странное совпадение. Вероятность такого совпадения - одна миллионная. Не больше. Очень странно.
Снова зазвонил телефон.
Маша опять подняла трубку.
-Нет, Ларисы нет дома. Ее знакомая. А Вы кто? Нет, не знаю.
Сумерки сгустились за окном, наконец. В комнате стало темно. Маша стояла у окна и смотрела на улицу.
Митрофан смотрел в стену напротив себя. Обычное оцепенение охватило его.
-Митя! – услышал он голос Маши.
Он не шевелился.
Она подошла к нему, взяла его руку, поднесла к своим теплым губам.
-Любимый, - прошептала Маша.
Она шла к нему по облакам с улыбкой - святой грешницы. Митрофан знал, что все это было игрой его воображения, сколько раз он запрещал себе смотреть такие сны, но именно такие сны, о которых он и не знал, только смутно помнил, что они могут быть наяву - были ему дороже всего.
-Я люблю тебя, Митя, - сказала Маша, но кто это говорит, Митрофан уже не знал.
Маша вела его куда-то за руку, и он шел послушно прямо по облакам, зная, что лучше, чем это, в его жизни уже никогда ничего не будет.
Митрофан почувствовал на губах вкус губ Маши. Он не видел ее. Он видел какой-то полуразрушенный замок, по галереям которого они шли с Машей. Голова его кружилась, и сердце рвалось на части.
Все было как когда-то, Митрофану казалось, что тело Маши ничуть не изменилось, даже запах ее он вспомнил, только теперь к этому запаху примешивался запах тонких дорогих духов. Маша стонала, когда он целовал в твердые соски ее груди. Ему казалось даже - она плакала. Они снова стали подростками, какими были когда-то, они забыли про презервативы, про все, про всех, комната плыла вместе с ними в далекую даль, в Америку, в страну Софию, в Зороастр, страну звезд, зверей и царей. Каждая часть Машиной плоти была пропитана божественной природой, Митрофан целовал пальчики ее ног, поражаясь тому, что все это с ним наяву происходит, а потом забывал поражаться, словно не было ничего на всем свете, кроме этих пальчиков с облупившимся лаком на мизинце, и так это было ясно: не было вселенной, не было Пуши, не было школы, не было Вити, не было его самого, не было ничего, даже ее рук, сжимавших его голову, потом он целовал кожу этих нежных рук, а вслед за тем и все остальное. Когда он целовал эти руки, все, кроме этих тянущих его к себе рук, исчезало, чтобы вновь родиться для его губ, только для них. От губ и языка пробуждение начиналось во всем теле, но постепенно, постепенно, и когда Митрофан погружался в Машу раз за разом, глядя как при вдохе ее глаза распахиваются, его не видя, а при выдохе веки наморщиниваются словно от боли, то чувствовал себя будто со стороны, и сладкий стон изнутри Машиного тела проникал, наконец, и в его тело, заставлял вспомнить и о нем.
-Нет, нет, не торопись, - просила Маша. - Поцелуй меня там, понимаешь?
Митрофан целовал, закрыв глаза, путешествуя губами по обнаженному телу, спускаясь в чашечку пупка, пробираясь по узкой дорожке все расширяющихся и густеющих волос, утопая в текучей слизи языком, вдыхая ноздрями острый запах внутренней плоти Маши, упираясь носом в спрятанную в складках крохотную плотную горошинку, и, не удержавшись, впивался в нее поцелуем, теребил ее кончиком языка, слыша, как сдерживается, чтобы не застонать, и стонет все-таки громко, дрожа всем телом, Маша.
Снова зазвонил телефон.
-Я выключу его, что же это такое, - задыхаясь, сказала Маша, соскакивая с тахты. Она была обнажена и вся светилась в темноте своим гибким телом, заимствуя свет от улицы внизу.
Она вернулась, и улыбаясь Митрофану, стала целовать его в ответ - тоже там, внизу, где немыслимы никогда для Митрофана были поцелуи, и он лежал, закрыв глаза, наполняясь наваждением наслаждения, и видел, как выходят они с Машей на площадку полуразрушенного замка, вот они внутри какой-то башенки, и над ними остроконечная крыша, а внизу - пропасть, глухое ущелье, а вверху - небо, и сейчас они туда полетят...
-О чем ты думаешь? - спросила Маша, отвлекаясь от своих ощущений.
Митрофан, не отвечая, обнимал и целовал Машу, припадал к ней. Все пропадало снова, оставались только этих два тела, его и ее, тела эти желали жадно и безудержно друг друга, забыв обо всем, жало желания пронзало их разом, тела содрогались, не могли справиться с сумасшедшей дрожью, капли пота покрывали тела с головы до кончиков ног, потоки пота смывали с них все, что нанесло на эти тела время, долгие годы, тысячи и тысячи уносивших их друг от друга год за годом событий и мгновений, вновь они были теми несмышлеными, желающими отдаться друг другу и не знающими как это сделать детьми, но теперь все было ясно, и близко, и неотвратимо, и вот, наконец, повиснув над пропастью, он кончил и полетел вниз, в кромешную тьму, в тартарары, где, свиваясь спиралью, исчезал свет. Она кончила чуть раньше, и блаженно лежала, в изнеможении закрыв глаза.

Оставим их теперь и посмотрим, что делает Пульхерия.

Пульхерия работала логопедом в детском саду, частично отданным под начальные классы школы, в которой училась Лиза. Она пришла с работы вместе с Лизой и, не застав мужа, обеспокоилась. Она обеспокоилась еще больше, когда стемнело, а Митрофана все не было.
-Где папа? - спросила Лиза.
-В бассейне, - почему-то сказала Пульхерия.
-Где Митрофан Аркадьевич? - надменно поинтересовалась А. А., заглядывая в комнату.
-В бассейне, - пришлось снова врать Пульхерии.
-Что он там делает?
-Плавает, мама.
-Ну, вам виднее, - пожала плечами А. А.
Пульхерия включила телевизор и вспомнила, что Митрофан и плавать-то не умеет. Что-то тут было не так. Да, не так, не так. Пульхерия накричала на Лизу, когда та стала ныть, просясь на улицу, потом опомнилась и вывела Лизу на прогулку. Было темно, они были на детской площадке, Лиза забиралась на горку и скатывалась на корточках по скользкому металлу.
-Мама, папа, наверное, не в бассейне, - сказала она.
-Почему ты так думаешь? – рассеянно поинтересовалась Пульхерия.
-Потому что я догадываюсь, когда люди ВРУТ. Это бабулька не видит, а я вижу.
-Как же ты видишь?
-Не знаю. Просто вижу. Правда все хуже и хуже. Помнишь, когда я была в больнице, а ты ушла ночью и сказала, что скоро придешь? Я тогда поняла, что ты не придешь до утра, но тебе не сказала. Мне было грустно, но хотелось проверить, вижу я на самом деле или мне показалось. А сейчас мне кажется, что ты опять ВРЕШЬ. Про папу.
Пульхерия с удивлением смотрела на дочь.
-А где папа? - спросила она.
-Не знаю. А ты тоже не знаешь?
-Он в бассейне, - сказала Пульхерия. - Он звонил по телефону. А говорить «врешь» не красиво.
-Ладно, не буду. Давай играть в пятнашки, - попросила Лиза и увидела папу.
-Вот он! - закричала она и побежала со всех ног навстречу идущему к ним Митрофану.
-Где ты пропадал? –спросила Пульхерия подошедшего Митрофана.
-Ага! - сказала Лиза и с любопытством стала ждать, что скажет папа.
Митрофан стал что-то путано врать, отводя глаза.
-Лиза, он правду говорит?  - спросила Пульхерия, изумленно, словно впервые глядя на мужа.
-Правду, - сказала Лиза, взяв Митрофана за руку.
Семейство пошло домой.
Сегодня Митрофан допоздна проверял контрольную седьмого “В” и готовился к завтрашним урокам.
Пульхерии было не по себе, но она дочитала книгу Марининой и почувствовала себя легче, как это бывало с ней всегда, когда она довершала давно начатое дело.
А Маша в это время занималась любовью с мужем.
-Машенька, - шептал Витя Брулин, сжимая большими ладонями мягкие груди Маши, - как я люблю тебя-я-я-я-а-а-а!!!
-Говори это чаще, чаще, как можно чаще, милый мой, любимый, любимый, - просила Маша, закрывая глаза и чему-то про себя улыбаясь, сжимая веки, так что чуть не брызгали слезы.
Ее руки блуждали по его спине, а ноги оплетали его поясницу, вжимали его в себя.
Но Витя больше ничего не говорил. Словам он всю жизнь предпочитал действия. И Маша улетала куда-то раз за разом, волны любви наплывали на нее одна за другой, а Витя сражался на ней со всем миром - и побеждал, и наслаждался победой, белоснежная женщина эта досталась ему, грубому варвару, бывшему троечнику, и он терзал ее тело ударами своего изогнутого члена-меча, наблюдая как хриплые стоны изменяют ее лицо, и уже другая женщина была под ним, а за ней появлялась снова другая, а он никак не мог насытиться этим пиршеством, не мог оторваться от этих явств и яств, от этих гладких бедер, от шеи, от чаш грудей, от крошечных и чутких мочек ушей, от стонов наслаждения, от криков победы, от лебяжьей, трепещущей под его ртом шеи.
Пульхерия ждала, что муж прикоснется к ней, но Митрофан отвернулся к стене и, казалось, спал.
-Ты спишь? - спросила Пульхерия.
Митрофан молчал.
Пульхерия вздохнула и выключила свет.
-Тебе что-нибудь снилось? - спросила Пульхерия наутро мужа.
-Да.
-Что?
Митрофану приснился не совсем приличный сон, поэтому он не знал, как рассказать его, к тому же при Лизе, которой Пульхерия расчесывала волосы.
-Потом расскажу, - сказал он. - А что тебе снилось, Лизок?
-Тоже потом расскажу, - сказала Лиза. - Сколько будет семью семь?
-Сорок девять.
-А Настя вчера - смех! - когда ее спросили, думала, что ее спросили восемью восемь и сказала… сколько там… шестьдесят четыре. Это она мне потом сказала, что ошиблась. Она точно знала, что шестьдесят четыре, а учительница говорит: сорок девять. Настя сказала потом, что чуть с ума не сошла. Представляешь?
-Интересная история, - согласился Митрофан задумчиво.
По дороге в школу рядом с ним опять оказалась старуха, веселившая публику городскими небылицами.
-А вот эта, Ольга, которая в восемьдесят четвертом от СПИДа померла, - кричала бабка, - она жила со мной в коммуналке на Петроградской стороне и водила домой негров, Дездемона херова. Когда она померла, я ходила проверяться на СПИД, потому что сколько раз ночью я в сортире на этих негров натыкалась. Откроешь дверь в сортир, и - матерь божья! - сидит и зубы скалит. А глаза - как блюдца.
-Так что, бабка, СПИДом-то не заразилась? - веселился парень с металлическими зубами.
-Нет, Бог миловал. А вот Собчак, тот в Париже от СПИДа лечится, это точно.
Митрофан хотел уйти в себя, но не мог. Шум жизни кипел кругом, следующая остановка…куда вы с собакой в час пик? а что, собака не имеет права на проезд в час пик? Что? Лапы мы ей отдавим, вот что. Зашли в автобус две школьницы из девятого “Б” и, заметив Митрофана, сделали вид, что его не заметили, но перестали обсуждать между собой что-то только что горячо обсуждавшееся.
-Ну, Митрофан Аркадьевич, как самочувствие? - поинтересовался Лев Всеволодович Воеводин, заглядывая на большой перемене.
-Неважно как-то, - признался Митрофан.
После первого урока у него заболела голова, в теле нарастал жар.
С последнего урока Митрофан отпустил детей, зашел к завучу, сказал, что заболел, по-видимому, и пошел домой.
С неба сыпал первый снежок.

Для чего сходить с ума?
Режут жизни пуповину.
Режут в переулке Нину.
Пьет чаек в окне кума.

Я - веселый Митрофан
За комедьей наблюдаю
И торжественно икаю,
Надевая сарафан.

Жар гудит во мне как в печке
Я краснею от стыда.
Наши мысли -  их еда.
Где вы, света человечки?

Строчки приходили и уходили, Митрофан повторял их про себя и уже знал, что забудет, когда придет домой. Митрофан обычно ходил из школы домой пешком, и сейчас пошел по привычке, но от ходьбы по морозу у него поднялась температура еще больше, и, придя домой, он завалился на постель в одежде.
Пульхерия нашла его в бреду. Вызвали срочно неотложного врача, у Митрофана нашли крупозное воспаление легких и немедленно отвезли в больницу.
Митрофан видел тот же сон, что приснился ему накануне, про который он обещал рассказать Пуше. Он шел по улице, и вдруг на него набросились две женщины, похожие на проституток из фильма “Бриллиантовая рука”. Они стали умолять его забрать их с собой. Выяснилось, что он собирался куда-то уезжать, и у него был лишний билет. Наконец, одна отбила его у другой, и повела в какой-то пустой двор с колоннами. «Ты ведь возьмешь меня, да?» - спрашивала она, заглядывая ему в лицо, и колонны тоже со всех сторон заглядывали ему в лицо и кружились, кружились вокруг него. Митрофану не хотелось брать ее, хотелось остановить кружение колонн, но он не знал, как от всего этого освободиться. На этом сон обрывался, Митрофан просыпался где-то в тумане и вспоминал сон, от которого ему не хотелось отрываться, но сон пропадал, тогда Митрофан засыпал снова, и сон повторялся.
Наутро, на другой день, Пульхерии сказали, что Митрофану стало хуже, и его поместили в реанимацию. Пульхерию в реанимацию не пустили, она только издали посмотрела на Митрофана, лежавшего на освещенном столе, под белым потолком, соединенного с какими-то стеклянными и никелированными трубками и конструкциями, похожего на ремонтируемый остов чьего-то чужого тела, которое совсем недавно было ее мужем. Бедный, бедный, подумала Пульхерия, но все не могла вспомнить чего-то важного, о чем, может быть, и не стоило вспоминать. Пульхерия вздохнула и пошла домой, чувствуя, что у нее кружится голова, как всегда перед месячными, решив, что вернется сюда завтра.
Наутро, на следующий день, очень  рано раздался трезвон телефона.
Трубку взяла А. А.
-Да что вы говорите!!! – сдерживаясь изо всех сил, все же вскрикнула она.
Она повесила трубку и вошла в комнату, где Пульхерия одевала сонную Лизу.
-Пуша, выйди на минутку, - растерянно сказала она.
Выйдя в коридор, Пульхерия узнала, что ночью ее муж, Митрофан Аркадьевич Спрухов, умер, не приходя в сознание.
Один раз в жизни, а порой и чаще, такое может случиться: тот, кто жил долго-долго рядом с тобой, бок о бок, вдруг умирает.
-Что делать? - растерянно спросила Александра Александровна забывшую все слова, бледную, растеряную, застывшую в неподвижности Пушу.
Лиза, зареванная, распахнула дверь.
-Я слышала все! Слышала-а-а! Не пойду я сегодня в школу! - кричала она. - Не пойду! Не могу сегодня! Не могу-у-у! Папулю жа-а-алко!
Все вдруг взгрустнули разом, как водится, поревели вместе по-женски. Митрофан теперь казался им таким хорошим, самым хорошим, каким и не бывают; Александра Александровна созналась даже, всхлипывая, что очень любила и в целом уважала Митрофана.
Вскоре Митрофана скромно похоронили.
Через сорок дней был Новый Год, и траур незаметно перешел в праздник.
Витя и Маша вспоминали иногда про Митрофана, но он не звонил, и они стали забывать про их веселый дружеский вечер в “Чайке”. К тому же конъюнктура на рынке складывалась не очень благоприятная, и Витя с головой ушел в бизнес, спасая свое дело и расплачиваясь с набежавшими вдруг с разных сторон кредиторами и навалившимися долгами.

Маша узнала все-таки от вездесущей Ани, что Митрофан умер осенью от воспаления легких.
Она поехала в купчинскую квартирку, купив по дороге бутылку вина, и напилась там одна.
Она лежала на тахте и смотрела в белый как мел потолок, поставив пустой бокал на плоский живот.
Зазвонил телефон.
-Да? - спросила Маша, добравшись кое-как до трубки, оставив где-то по дороге бокал.
-Все хорошо, - уверенно сказал чей-то мужской голос, звучащий откуда-то словно издалека.
-Кто это? - спросила Маша.
-Какая разница! - довольно-таки нахально ответил голос, громко, в самое ухо Маши.
-В самом деле, - согласилась Маша. - Что вам нужно?
-НИ-ЧЕ-ГО.
-Бывает и такое, - согласилась опять Маша, покачиваясь с трубкой в руке.
-Приезжайте ко мне, - предложил вдруг мужской голос.
-А вы где? - спросила Маша.
-Здесь. Недалеко. У меня бутылка Бордо Шато Марен девяносто третьего года, я приготовил мясо с зеленью, уже зажжены свечи. Играет приятная музыка. Блюз. Вы любите блюз? Приезжайте. Сегодня у меня день рождения.
-Вы так кадрите женщин? - догадалась наконец умная Маша.
-Оригинально, да?! - весело хохотнул голос.
-И что, женщины приезжают? - любопытничала Маша.
-Да. Конечно. - “Да, конечно!” - прогремел голос еще раз в голове Маши и поплыл куда-то вдаль как корабль под всеми парусами.
-А разочарования не бывает? Для вас? Вы ведь их не видите, когда звоните? – не переставала допытываться пьяная и потому приставучая Маша.
-Не бывает. Я вообще ничего не вижу. НИ-ЧЕ-ГО. Я слепой. Как Гомер. А Вас, случайно, зовут не Елена? О, я догадался, вы, наверное, та самая прекрасная Елена?! – и голос рассыпался смехом, как сахарный кусок под крошащим его ножом.
-Нет, меня зовут Маша. Просто Мария, - пошутила она, вспомнив известный сериал.
-Я чувствую - Вы прекрасны, Мария, вы прекраснее всех на свете, - голос зазвучал снова словно издалека, и Маше показалось, что она слышит в трубке перекат и далекий шум волн прибоя ее любимого Средиземного моря.
-Говорите адрес, Гомер, - нетерпеливо сказала Маша. - Я записываю.
И Маша исчезла.
Витя искал ее, платил бешеные деньги частным сыщикам и милиции, разорился, наконец, глаза его впали, вокруг них были черные круги, он похудел, ввалились его щеки, - но Маши он так и не нашел.
Пульхерия через год познакомилась с хорошим человеком и собирается теперь за него замуж. Лиза разучилась мало-помалу понимать, кто врет, а кто нет, но стала лучше учиться, особенно ей дается среди школьных предметов математика. А. А. все так же много говорит по телефону, с кем и зачем - никто не знает, наверное, просто спасаясь таким образом от одиночества. Когда-то давным-давно отец Пульхерии бросил ее с дочкой, когда Пуше было всего восемь лет. Но это уже совсем другая история.