Царица Клеопатра

В этот изнывающий от духоты день любой наблюдатель, способный воспользоваться даром невидимости, мог бы, ступив на жаркие камни александрийской пристани, направить свой взгляд ввысь и вдаль, к центру города, а затем и сам последовать за ним. Он прошел бы по узеньким улочкам, населенным жизнерадостной и грязной беднотой; бесцветной тенью проплыл бы среди лотков городского рынка, где безумен сам воздух, в котором смешаны одурманивающие ароматы благовоний и отвратительные запахи нечистот, прекрасная музыка греческой речи и ужасное бормотание полудиких варваров; затем, поднявшись, словно на следующий этаж, он увидел бы дома вельмож, фиговые деревья, окружающие портики, ряды смоковниц, тянущиеся до зеленых кущ, из которых поднимаются ввысь, словно взлетая, башни дворца, кажущиеся на фоне ослепительно-голубого неба нереальными, как мираж, или, наоборот, сверхреальными, как платоновские архетипы. Обернувшись на приглушенный рокот, он увидел бы внизу, между сверкающих крыш и вершин сосен, лоскуты уже далекого моря, и, может быть, вереницу римских кораблей, приближающихся к гавани. И, выйдя на аллею кипарисов, подобную колоннаде зеленых обелисков, он понял бы, что она ведет к самому дворцу.
Проходя по акрополю, он удивился бы безлюдности и отсутствию стражи сначала у ворот, затем - у дверей, которые бесшумно растворились бы от касания его незримой руки. Проходя из залы в залу, он радовался бы своей невидимости - если бы не она, он был бы слишком подавлен величием тяжелой красоты, окружившей его.
И наконец, в самом дальнем покое дворца, подойдя и неслышно раздвинув пурпурный балдахин, он увидел бы в мягком полумраке прекрасное обнаженное тело царицы Клеопатры, и змея, согревшаяся на остывающей плоти, тотчас исчезла бы, быстро скользнув в складки одеяний, скинутых в агонии.