Сэм после трех выносов
Тут не то, что Сэм, тут бы сам Эйнштейн укусил бы себя за локоть от отчаянья. Шутка ли, пробездельничать весь семестр, жить самой натуральной размеренной и спокойной жизнью, играть себе по воскресеньям в футбол, ходить по субботам на дискотеки, а в будние дни как завалиться куда-нибудь в Петродворец, ну в кинотеатрик или на крайний случай в мороженицу, если на поход в пив. бар "Петровский", или как его прозвали по простому "Петрович", денег не хватает. Самая значит обыкновенная студенческая общажная жизнь. И вдруг нате Вам, не снег на голову, шут с ним, со снегом то, а как ведро помоев на голову - пожалуйте на зимнюю сессию, уж будьте любезны.
Ну, каково, а?
Да если бы тот же самый хваленый Эйнштейн только бы сложил одна на другую все книги, что надо было Сэмовской голове прочитать и выучить за месяц с небольшим, да если бы, этот самый Эйнштейн, только отошел от этого столба книжного, высотою в метра два, так и рухнул бы этот столб и похоронил бы под собою и Эйнштейна, и его надежду на хотя бы беглое ознакомление со всем этим бесчеловечным, а может и не нужным вовсе, книжным знанием. Так что даже бы Эйнштейн заплакал от бессилия и невозможности. Но Сэм не Эйнштейн. Общее у них то, что Сэм, как и Эйнштейн, может запросто обойтись без стипендии, не об этом сейчас разговор, в конце концов, можно пойти и устроиться работать сторожем, дворником, да мало ли как можно не помереть советскому студенту с голоду, если у него нет стипендии? А вот, если Эйнштейн сессию не сдаст и даже не явится ни на один ее экзамен или зачет, то ему деканат может ничего особого и не сделает. Но вот, стоит Сэму поиметь более двух-трех, ну или четырех хвостов, так сразу и пиши - пропало.
Вот и ходит Сэм мрачный по комнате, прямо туча тучей. И никак не может решить к какому же предмету сесть готовить шпоры. Бомбы, конечно же, были более, кстати, да времени нет на эти самые бомбы-то. А часы подлющие все тик, да так, все тик, да так. Словно песенку поют: "Тик, так, наш Сэм - дурак". Обидно Сэму, ох как обидно. Так бы и напился бы сейчас до потери пульса. Да денег нет, ну прямо все одно к одному, и что же это за штука такая жизнь, препротивная. И так ему мало, что ли неприятностей, так и забыться ему возможности не дает. Так сказать, финансы поют романсы.
Вдруг Сэм говорит вслух, причем абсолютно непонятно себе ли это он говорит или нам остальным с ним проживающим: "Может рожа моя, этим преподам не нравится, вот они, суки и выносят меня?". Сказано это с таким чувством и внутренним наполнением, какое Вы никогда не встретите ни в одном из театров, как питерских, так и московских.
К Сэму подходит Крис, человек простой, но душевный. Он внимательно смотрит Сэму в лицо и потом выдает: "Да нет, Сэм, нормальная у тебя рожа-то, самая обыкновенная рожа то и есть". Даже Сэм не мог не улыбнуться, а мы просто катаемся по полу от смеха. Вот так дело и сдвигается с мертвой точки, настроение у всех поднимается, кто-то вспоминает вдруг какого-то знакомого, у которого еще никто из проживающих в данной комнате не брал в долг, а это уже значит, что будет вечером разговор под водочку, а повезет так еще и под селедочку, и уснет измученный наукой Сэм со своими такими же товарищами крепким, дающим силы сном, которым всегда делится старое четырнадцатиэтажное кирпичное здание со всеми своими детьми, в ней проживающими. Причем дети эти преимущественно физики, но и раздалбайства, то есть лирики, в них тоже всегда хватало. Мир всем тем, кто оказался причастен к университетскому форпосту в Старом Петергофе, который был окружен почти со всех сторон цыганскими домами селения Темяшкино.
Свидетельство о публикации №201031200107