Обречённые

Не пугать, нет – предупреждать,
звать к мысли, к действию, к поиску.
Абрамов «Планета у нас одна».

     Первым шёл, конечно, Немой, он парень здоровый, голыми руками с кем хошь справится; в правой руке у него топор, в левой – факел. А что делать? Без факела хоть и безопасней, но не увидишь ни черта – тьма, хоть глаза выкалывай. За ним – брательник мой, озирается, пушка на изготовку – шмыгловской банды боится. А мне, так всё равно, – что с пушкой, что без – с ними не справишься. Да и ружьишко у брательника дрянное – допотопная курковая одностволка, два выстрела, на третий – осечка. Однако, со стволом ему спокойнее. Сзади я шлёпаю, с лопатами и ломом.
     Невесёлое, скажу я вам, занятие – ночью по кладбищу кондыхать. Нет, я в духов и прочую лобуду, конечно не верю – это всё учёные выдумали, чтобы простой люд на кладбище не ходил, но всё-таки как-то не по себе. Странные люди раньше были – мёртвых клали в гробы – это ящики для мертвецов так называются, мне брательник говорил, и в землю закапывали. Нет, чтобы консервировать, как сейчас. Уход в мир иной и всё такое – за этим они людей закапывали. Может и правы были – я то, человек тёмный в плане всей этой философии, меня одно заботит – как бы с голоду не по-дохнуть да пулю в живот от какой-нибудь банды не схлопотать. У ребят, которые в бандах, оружие – не чета брательниковской бухалке: двустволки там, берданы, винтовочки попадаются. Только вот, с патронами у всех туго: пороховой завод наши учёные закрыли, когда под колпак свой спрятались, гады.
     Брательник мой весь как на иголках – нервничает. Немой, наоборот, шагает бодро, как не прогулку. Он – парень крутой, силён не в меру, даром, что немой. Шмыгло со своими головорезами на Водокачке сейчас перебивается,  около Станции. Сама-то Станция незнамо во что превратилась, да и от железной дороги только насыпь осталась, шпалы, да рельсы кое-где, а Водокачка цела. Тридцать лет назад, когда люди уходили в горы – там еды было больше – Станцию бросили, банды её доломали, а рельсы кто-то прибрал, для хозяйства видать.
     Вроде, пока спокойно идём. Банда, наверное, вся на Станции, отдыхают или добычу делят, – хлопнули, видать, кого-то. Давно, когда ещё в городах люди жили,  против банд какая-то организация была – «полиция». Здорово она с ними управлялась, да и банд тогда меньше было. В городах. А потом, как из городов ушли – жрать там нечего стало – банды и развелись. Раньше вообще всё по-другому было. Каждый человек ра-боту имел, трудился, значит, на пользу общества, деньги за это получал. А вот, что такое деньги – этого я вам не скажу, сам до конца не понимаю – они двадцать лет назад исчезли, а я тогда, сами понимаете,  пешком под стул ходил. Сейчас работать некому – мало нас осталось, тех, кто не под колпаками, миллионов, я думаю пятьдесят по всей Земле. Учёных, конечно, меньше – тысяч сто во всём мире, но они-то под стеклом, атмосферу себе сделали, Землю возродить хотят, думают, как. Ничего у них, скажу я вам, не получится – смог есть смог, ничего с ним не поделаешь.
      Я всё на могилы поглядываю, с завистью. Счастливые, всё-таки эти люди были, кто до двадцать второго века не дожил. Культурнее они нас были. Говорю «культур-нее», а что это значит, не знаю. Где-то я это слово слышал, запомнил. В церкви ходили. Про церкви-то я знаю, один старовер мне про них рассказывал. У кладбища, кстати, одна стоит. Как бы засады там не было…
     Немой факелом могильные камни освещает – смотрит год смерти. Ведь ежели мо-гиле уже лет пятьдесят, а то и все шестьдесят, так на кой она нам нужна – верно гово-рю? Брательник ружьё своё охотничье сжимает – по сторонам зыркает. Я поначалу не понимал, почему у всех ружья, как ружья, а у него – охотничье. Он мне пояснил. Охотничье – значит для охоты. То бишь для стрельбы по животным. Животных раньше вообще много было, их стреляли, чтобы мясо, значит, получать. Не то, что те-перь – крысы, змеи, тараканы и другие твари – разве ими наешься! А в старые време-на животные крупные были. Ещё до смога. Я чучело в музее видел (был я один раз в городе, в брошенном, конечно), ещё до того, как взорвали, значит, музей – вот это, скажу я вам, животные! Вот ведь гиганты на Земле были – метра три в вышину! Метр – это побольше топора, но поменьше лопаты. Уши у животного огроменные,  нос ка-кой-то чудной, длинный, вроде шланга. Слон. Название я специально запомнил. В Африке он жил, хоть и не понимаю я, как том жить можно – там же сплошная пусты-ня, на весь континент – ни одного растения, хотя, может быть раньше… Слон этот со-рок лет назад вымер. В музее написано (мне брательник прочитал, он по слогам умеет) – от ухудшения климата, и от это, как её,…рации что ли… Нет, радиации – вспом-нил! Но я не верю. Перестреляли, наверное, слонов – в нём ведь мяса – цельная тонна, а то и больше. Тонна – это побольше рельса, но поменьше вагона. А волков-то я ещё застал. Они последними из крупных животных остались. Помню, дед мой, ныне по-койный, волка застрелил, на три дня нам хватило, на целую деревню. Тогда ещё деревня была цела. Да и растения не те были, что сейчас, с листьями.
     Так вот, подходим к одной могиле – Немой факел к земле – освещает, гляжу на года: 2054-2129. Старичок, значит. Недавно его закопали, староверы, видать. Повезло старичку: 75 лет прожил. Сейчас-то редкий человек до пятидесяти доживает, скажу я вам. Что делать – старичок, так старичок. Мы с Немым за лопаты, на руки плюём, брательник мой лом берёт.
     Плохо при факеле работать – свету мало. В былые времена специальные светильники были – лампы накаливания. Чего это такое – уже другой вопрос. Темно, конеч-но, но ничего – копаем. Дышать трудно. Раньше, говорят, чтобы дышать, напрягаться не надо было –воздух сам в лёгкие заходил. Теперь изо всех сил вдыхать приходится, но мы ничего – привычные. Да и светлее раньше было. Ночью звёзды светили и Луна --  это спутник Земли, как бы вторая планета, но маленькая. Теперь, когда смогом не-бо заволочено, всего этого, конечно не видно. Да и днём светлее было. Солнце, говорят, не тусклое было, как сейчас, а яркое, блестящее. Почему смог появился? А я по чём знаю? Что-то такое случилось лет пятьдесят назад, не знаю. Но, говорят, это от какой-то экологической катастрофы, загрязнения окружающей среды и прочего. Что это за слова, я, конечно, не понимаю – мы люди дикие, скажу я вам, не грамотные, но, думаю, что-то страшное. Да теперь это и не важно. Вымрем, мы все, наверное, как слоны. Учёные так и говорят: «Вымрете вы все.» Мы эти, как его… радиоактивные – вот! То есть, значит, обречённые. Нельзя нас под колпак пускать – заразим.
     Мне-то один чёрт от чего мереть – от пули, от смога, или от этой, на «р», а братель-нику моему не всё равно – он со своей пушкой не расстаётся, как и многие сейчас. У кого пушки есть, конечно.
     Вот и докопались, значит до гроба – глубоко, однако. Немой в яму сигает, в руках – лом, поддевает крышку, взламывает. Гроб, скажу я вам, отличный, старичок хорошо сохранился, только чуть попахивает. А иной раз вытащишь – гнильё одно, а не мертвец.
     Ну, Немой тело наверх выкидывает, нам, значит, а следом сам вылазит – улыбает-ся. Я – за топор, дело привычное, руки, ноги обрубаю и – в мешок. Туловище и голову – туда же. Раньше то, до смога, трупы, говорят, не жрали. А сейчас токмо этим и живём. Учёные – консервируют, а мы – так, на костре жарим.
     Немой – мешок на плечи, и обратно трогаем. Повезло в это раз, очень повезло. Дней, я думаю, на семь хватит, а, может быть, на все восемь. Раньше, когда дни счи-тали, каждый день номер имел, сейчас-то не, ни к чему. А семь дней, кстати, тоже как-то назывались, на букву «н». Сейчас бы вряд ли кто додумался дни нумеровать и в какие-то группы их объединять, скажу я вам.
     Не то, что раньше…