Записки рыболова-любителя Гл. 26-31

Сашенька ходила на лекции в белой кофточке и стала казаться мне ещё более привлекательной. Странно, чего же это раньше, на младших курсах, я её вовсе не замечал?

Как-то днём я был в комнате один, и ко мне заглянула Сашенька, как будто бы за линейкой логарифмической. Перекинулись шуточками, да и вдруг чего-то возиться начали - я линейку не давал, Сашенька отнимала, и в пылу борьбы я её нечаянно поцеловал. Реакция её оказалась для меня неожиданной: она притихла, прижалась ко мне и спросила: "Ты меня любишь?"  Я шепнул: "Да", хотя того сильного ощущения, которое соответствовало бы этому слову, я не испытывал. Было ощущение нежности и чего-то грустного...   

27

Теперь мы каждый день гуляли вместе по апрельскому Ленинграду, вместе стали заниматься, рядом сидели в Горьковке. Сашенька собиралась на геофизику, т.е. думала распределяться на кафедру физики Земли после третьего курса, когда группы формировались заново - по кафедрам. Она, как и я, после школы хотела учиться на геолога, но по тем же возрастным причинам поступила на физфак. Моё же стремление в теоретики угасло ввиду окончательного осознания, что я слабо подготовлен для этого. Уж лучше быть первым на деревне, чем последним в городе, и геофизика снова стала привлекать меня тем более, что на эту кафедру шла и Сашенька.
Она подала идею начать работать на кафедре, куда мы с ней и явились с предложением своих услуг как помощников в научной работе. Кафедра физики Земли располагалась на втором этаже бывшего ректорского флигеля на Университетской набережной. В этом небольшом двухэтажном здании, соединённом воротами с торцом главного корпуса ЛГУ (бывших двенадцати коллегий), выходившим на набережную, жил когда-то Блок. На первом этаже располагалась кафедра теоретической физики, с которой я-таки оказался рядом. Все остальные кафедры находились в дремучих недрах громадной неуклюжей коробки НИФИ (Научно-Исследовательского Физического Института), занимавшей всю середину университетского двора, где в БФА (Большой Физической Аудитории) мы слушали основные курсы по физике и математике.
На кафедре нас направили к Леониду Борисовичу Гасаненко - геоэлектрику, который дал нам работу: строить графики на миллиметровке по каким-то измеренным данным, занесённым в таблицы. Гасаненко объяснил нам, что это такое и зачем нужно; что-то мы, может, даже и поняли, но творческое начало в нас всё же не проснулось, и особого удовольствия от работы мы не получали. А тут скоро и зачётная сессия подошла, за ней экзамены, и работу на кафедре мы забросили, но решили летом обязательно поехать в экспедицию от кафедры.
Совместные занятия с Сашенькой помогли мне несколько подтянуться, и сессию я, хоть и без блеска, сдал, несмотря на семестровое разгильдяйство. Сдавали экзамены мы с Сашенькой в разные сроки, так как были в разных группах, но финишировали как по срокам, так и по баллам примерно одинаково. Что-то, - кажется, диамат, мы сдали даже досрочно в связи с планами поехать в экспедицию. Правда, у меня произошёл затор с зачётом по радиотехнике, которого не хватало для получения допуска к досрочной сдаче экзаменов. Этот зачёт я вымолил у преподавателя, обещая потом сдать по-честному, но обещания так и не выполнил, а ему боялся попасться на глаза. Совесть меня, правда, долго грызла потом. Помнится, даже перед защитой кандидатской диссертации, через семь лет у меня мелькало иногда в голове: а вот он сейчас меня узнает, встанет и скажет: "А ведь Вы мне зачёт по радиотехнике не сдали. Выпросили зачёт, а потом не явились. Некрасиво!" Что и говорить, - срам. Можно, конечно, оправдываться - после экспедиции я заболел, и надолго, а там уж не до радиотехники было, да что уж...

Идея поехать летом в экспедицию сначала носила весьма абстрактный характер. Но когда мы стали работать на кафедре, выяснилось, что нас могут взять коллекторами в кафедральную экспедицию по магнито-теллурическому зондированию Верхнего Поволжья. Были варианты и заманчивее - Мишка Крыжановский агитировал нас в дальние края, на Камчатку, где можно было хорошо подзаработать, но мы решили совместить экспедиционную романтику с попытками приобщения к будущей работе по специальности.
К отъезду я приобрёл резиновые сапоги, ватник и рюкзак. Всё это служило мне потом долгие годы, а ватник служит и сейчас - более двадцати лет спустя, хотя Сашуля и считает, что его давно пора выкинуть. Кроме нас с Сашенькой в экспедицию с нашего курса отправлялись: Володька Кошелевский, мой сосед по комнате, тоже распределившийся на геофизику, Лариска Бахур - моя одноклассница из Песочной, распределившаяся на кафедру физики атмосферы, Дима Ивлиев, с которым я вместе учился в одной группе с первого курса, - очень симпатичный, худощавый, черноволосый юноша с правильным, резко очерченным лицом, очень вежливый, аккуратный, выделявшийся среди всех на занятиях по немецкому языку уверенным владением им. Дима тоже распределился на геофизику. Ещё трое ребят с нашего курса - радиофизики, были мне практически незнакомы: Кищук, Смирнов, а третьего и фамилию забыл.
Отправлялись поездом Ленинград - Горький. В это время мама моя была в Ленинграде, она нас провожала и в дорогу наготовила пирожков жареных с мясом и повидлом, очень вкусных и много - на всех едоков хватило. В поезде к нам присоединились (билеты закупала кафедра) ещё двое ребят курсом младше нас: Игорь Коломиец и Виктор Герман, оба стриженые наголо, как, впрочем, и радиофизики. Игорь - добродушный, крепкий, красиво сложенный парень, Виктор - слегка пижон, с претензиями на остроумие. Когда мы с ним знакомились, он представлялся так: "Герман. Вам, конечно, очень приятно, не правда ли?"
В Иванове к поезду подходила повидаться с Сашенькой её мама. Сашенькины родители жили теперь в Ивановской области, в Тейково, где после окончания Ленинградской академии тыла и транспорта служил её отец, военный-автомобилист, мама работала учительницей математики в школе.
Поездом мы ехали до Вязников Горьковской области, где нас ждала экспедиционная машина - тёмнозелёный ЗИЛ-фургон военного образца, наполовину загруженный тюками с экспедиционным барахлом. Кое-как разместились в нём и мы, и потряслись куда-то по разбитым просёлкам в облаках пыли, проникавшей в фургон из всех щелей. Восстановить точный маршрут экспедиции теперь, по памяти, я уже не смогу: уж больно он был зигзагообразным. Экспедиция проводила магнито-теллурическое зондирование земной коры (чуть позже я расскажу, в чём оно состояло) прилегающих к Волге районов Ивановской, Костромской и Ярославской областей - от Горьковского до Рыбинского водохранилища. От Тезы, притока Клязьмы, мы  двигались, меняя точки базирования, сначала на север, к Волге, а затем вдоль неё и несколько раз её пересекая с берега на берег - на запад к Рыбинску через Мстёру, Холуй, Палех, Шую, Иваново, Фурманов, Красное на Волге, Плёс на Волге, Кострому, Сусанино, Ярославль.
Для надёжной работы высокочувствительной аппаратуры (гальванометров и кварцевых магнитометров) места рабочих стоянок выбирались в глуши, вдали от возможных источников промышленных помех, каким мог быть любой электромотор. Поэтому большая часть маршрута шла по дорогам, которые не только на карте, но и на местности-то плохо просматрирались. Впрочем, и нанесенные на карты дороги в большинстве своём таковыми можно было считать лишь условно и только в сухую погоду.
Останавливались мы обычно на берегах небольших речушек с симпатичными названиями - Теза, Меза, Шача, километрах в трёх от какой-нибудь деревни, чтобы рядом была вода для питья, мытья, проявки и промывания фотобумажных регистрационных лент, и молоко - для комфорта.
Места, конечно, красивейшие. Недаром, видимо, в этих краях процветала сначала иконопись, потом лаковая миниатюра - в Палехе, Мстёре, Холуе, а что уж говорить про Плёс, где работал Левитан, и куда мы специально заезжали, чтобы полюбоваться красотами с высокого берега Волги. Природа типично среднерусская, ландшафт разнообразный, деревни, хоть и грязные вблизи, издали смотрятся весело, особенно, если есть церковь, белеющая среди голубизны и зелени. А первая встреча с Волгой, которую предстояло пересечь на пароме у Красного, - подъехали к ней вечером, на закате солнца, после утомительной тряски по ухабам бездорожья среди тюков и раскладушек в фургоне с двумя небольшими окошками, закрытыми от пыли, вылезли - и вот оно, раздолье!

28

Кадровое ядро отряда составляли сотрудники кафедры: Олег Михайлович Распопов, начальник экспедиции, кандидат физ-матнаук, ассистент кафедры, лет около тридцати, высокий, темноволосый, в очках; Аида Андреевна Ковтун, кандидат физ-матнаук, младший научный сотрудник, симпатичная добрая женщина лет тридцати пяти; Наташа Чичерина, начальник отряда, младший научный сотрудник без степени, лет двадцати шести, к дипломату Чичерину, действительно, имеет какое-то родственное отношение, очень строгая по части нашей дисциплины; Арсений Липатов, лаборант, мастер на все руки, чуть постарше Наташи, в будущем её муж, простой, весёлый парень; и, наконец, шофёр ЗИЛа, не очень приветливый мужчина лет пятидесяти, потом его сменил совсем уже пожилой, ворчливый дядька, к сожалению, не помню их имён. Таким образом, вместе с нами, студентами-коллекторами, численность отряда составляла 15 человек, но радиофизики были с нами недолго, потом уехали и Герман с Коломийцем,  но появились Ляцкие, часто уезжал из отряда Распопов, так что число членов колебалось, падая иногда до 9 человек.
Первая стоянка была на Тезе, километрах в трёх от Холуя. Когда мы приехали, палатки, штук шесть, уже стояли в ряд метрах в двадцати от берега речки (кстати, судоходной - по ней раз в три дня чапал допотопный пароходишко, занимая собой чуть ли не половину ширины реки). Далее за палатками метров на сто тянулся заливной луг, а за ним начинался сосновый лес. Палатки поставили приехавшие раньше нас ребята - радиофизики, а первым делом, которым пришлось заняться нам, было поставить палатки для себя.
Поселились мы по двое в каждой палатке, спали на раскладушках в спальных мешках, перед сном занимались изгонянием комаров из палаток, на ночь мазались репудином. Питались за раскладными столами, составленными в один длинный на самом берегу речки рядом с кухней, в которую входили продуктовая палатка, очаг и помойная яма. Рацион нашего питания определяла Наташа Чичерина, черезчур усердствуя, на наш взгляд, в экономии (расходы на питание вычитались потом поровну у всех из зарплаты). Очаг для приготовления пищи сооружался в виде продуваемой насквозь канавки, выкопанной в каком-нибудь бугорке и накрываемой сверху чугунной плитой. В канавке разводился огонь, а на плите готовились каша да суп из тушёнки, ну, и чай, конечно.
Работа наша помимо бытоустройства (разгрузка фургона, разбивка    лагеря, снятие лагеря, погрузка) и дежурств по кухне, включая заготовку дров, состояла в установке аппаратуры, проведении наблюдений и первичной обработки данных магнито-теллурического зондирования - метода исследования электрических и магнитных свойств земной коры по поведению естественных короткопериодических колебаний геомагнитного поля и земных токов.
В районе лагеря в землю вбивались четыре металлических штыря -электрода, так что провода, тянувшиеся от них, образовывали ориентированный по геомагнитному полю крест сто на сто метров примерно. Провода неглубоко утапливались в землю для защиты от механических помех (сами могли зацепить или коровы, забредавшие временами к нам в лагерь). По проводам шёл ток от аккумуляторов, который модулировался естественными колебаниями электромагнитного поля Земли. Эти колебания регистрировались гальванометрами с подвижными зеркальцами, отражавшими лучи осветителей на вращающийся барабан с фотобумажной лентой. Когда изменялся ток в проводах, зеркальце поворачивалось, луч отклонялся от первоначального положения и оставлял след в новом месте на фотобумаге, вычерчивая таким образом колебательную кривую с типичными периодами от нескольких секунд до нескольких минут. Вариации геомагнитного поля регистрировались кварцевыми магнитометрами (магнитик с зеркальцем на кварцевой нити), расположенными в ямах, их ориентировали и выравнивали, запись шла на ту же фотобумажную ленту, что и запись вариаций земных токов, то есть было шесть дорожек, не считая нулей.
Гальванометры, осветители и барабан помещались в чёрном железном ящике, который стоял в специальной затемнённой палатке. Через окошко в ящике нужно было следить, напрягая зрение, за тем, чтобы зайчики от зеркал не убегали за пределы фотобумаги, и выставлять их в нужные места после смены кассеты с фотобумагой. Дежурство по аппаратуре состояло в проведении градуировок для контроля чувствительности гальванометров после каждой смены кассеты, в смене фотобумаги и в проявлении рулонов фотобумажной ленты, которые затем промывались прямо в речке и сушились на траве.
Дежурство по обработке заключалось в том, что на проявленных лентах маркировалось время, определялась чувствительность и обозначались дорожки - какая из них от какого гальванометра или магнитометра. Три дорожки соответствовали трём компонентам вектора вариаций поля, они пересекались при сильных колебаниях (особенно в периоды магнитных бурь), и их легко можно было перепутать, имелись ещё три нулевые линии от неподвижных зеркал.
Вот, пожалуй, и всё, что входило в наши обязанности. Дежурства по кухне, аппаратуре и обработке чередовались, так что от однообразия работы мы не страдали, да к тому же подолгу на одном месте мы не стояли, в каждом лагере жили примерно дней по пять, а переезды и устройства на новых местах вполне насыщали нашу жизнь впечатлениями.
Был июль месяц, и уже появились грибы, а в Костромской области у деревни Сусанине, куда мы добрались в августе, их было просто изобилие (особенно много рыжиков), в речках ловились пескари, окушки, сорожки (плотва), щурята и раки. Правда, на интенсивную рыбалку времени не оставалось: сразу после завтрака приступали к работе, а вставать рано, на зорях не получалось, потому что поздно ложились - после ужина все собирались у костра и до поздней ночи не расходились, пели, спорили...

29

Распопов заботился и о культурных мероприятиях, устраивал экскурсии в Холуй, Мстёру, Палех, где мы знакомились с работами местных мастеров лаковой миниатюры. Целый день мы посвятили Плёсу на Волге, где я сделал довольно много фотоснимков, удачных,на мой взгляд. Всё это было прекрасно, но интереснее всего были наши вечера у костра, где разгорались дискуссии, неожиданно очень увлекшие меня. Впервые основной темой наших разговоров стала оценка окружающей нас действительности.
До этого времени я был правоверным сначала пионером, потом комсомольцем, патриотом своей страны, особенно не задумывавшимся над смыслом своего патриотизма, который представлялся мне естественным, поскольку он был всеобщим, как мне казалось. Когда у мамы или тёти Люси прорывалось брюзжание по поводу каких-либо недостатков бытия, приписываемых власти ("За что боролись, на то и напоролись", - комментировала тётя Люся повышение цен на масло и колбасу), я искренне возмущался их несознательностью и горячо их перевоспитывал, доведя, помню, однажды маму чуть ли не до слёз.
Изучение истории КПСС в университете начало порождать некоторые сомнения в правдивости и объективности этой "истории", что, правда, относилось мною по большей части к нерадивости авторов учебников и преподавателей. Я тогда не обращал особого внимания на то, как различаются, например, курсы "Краткой истории ВКП/б/" 1946 года и "Истории КПСС" 1959 года, которую изучали мы, в изложении одних и тех же событий. Но ведь шёл 1963 год, и просто невозможно было не видеть повсюду проявлений культа личности Хрущёва - главы партии, совсем недавно разоблачившей и осудившей культ личности Сталина.
И тем не менее это противоречие не побуждало меня к особым размышлениям, не было толчка, голова была занята другими "проблемами" -простыми, сугубо личными проблемами студента: учёба, сессии, футбол, карты, Света, Сашенька, всем, что составляло мою личную жизнь. В художественной литературе социальная и философская стороны жизни меня мало волновали. В сущности, всё и так ясно было: бога нет, цель жизни всех и каждого - коммунизм, социализм - необходимый этап, Маркс и Ленин - гении, Сталин ошибался, но ошибки исправлены. Ну, недаром же Маяковский, которого я очень полюбил в старших классах, писал:
                "... и жизнь
                хороша,               
и жить               
                хорошо.
А в нашей буче,
                боевой, кипучей,
- и того лучше."
А если что и есть в жизни нехорошего для меня лично, так уж в этом сам виноват - недовоспитался.
Вот это-то "мировозрение" и пошатнулось у меня в экспедиции, а точнее, от отсутствия своего мировозрения я начал потихоньку продвигаться к выработке оного. Этот процесс, конечно, продолжается и сейчас (писано в году 1980-м), но начало ему было положено в тех спорах у экспедиционного костра.
Полемика возникла как-то ни с того, ни с сего среди белого дня. Не помню уж в связи с чем я высказался, что у нас все воруют, только воровством не называют такие мелочи, как унесённый с работы домой карандаш или ещё что-нибудь такое, что дома может пригодиться. Виктор Герман от этих слов буквально взбесился и чуть ли не с кулаками бросился на меня, требуя, чтобы я прекратил оскорблять ни в чём неповинных советских тружеников.
- Ты что, хочешь сказать, что и мои родители воры?! - кричал он.
- Все - так все, - отвечал я. - Они что, никогда домой со службы ничего не приносили? - чем только подлил масла в огонь.
- Никогда! - стоял на своём Герман.
- Ну, не верю, - не сдавался и я. В общем, мы, действительно, чуть не подрались... Возможно, что поводом для этой стычки было то, что кто-то потихоньку таскал с кухни рафинад и сухофрукты, просто полакомиться, разумеется.
В дальнейшем тема честности в советском обществе очень часто возникала в разговорах и обычно переплеталась с темой "наш социализм". Можно ли называть социализмом тот строй, при котором мы живём?
В спорах на эту тему компания наша расслоилась. Неожиданно для себя я оказался по одну сторону вместе с Димой Ивлиевым, рьяным "злопыхателем", Герман, Лариса и Сашенька выступали в качестве ортодоксов, остальная молодёжь особого своего мнения не имела и становилась по ходу споров то на одну, то на другую сторону. Спорили мы, разумеется, по юношески горячо, налегая больше на эмоции, чем на логику. Из старших Наташа Чичерина и Арсений чаще были на нашей с Димой стороне, Аида Андреевна и Распопов в острых спорах не участвовали, да они, как начальство и занятые серьёзными проблемами люди, не так уж много времени проводили в беседах у костра.
Итак, мы с Димой стояли на том, что нам ещё до социализма очень далеко, не говоря уже про коммунизм, вопреки утверждениям вождей, учителей и печати. А в недавно принятой новой Программе КПСС были такие слова: "партия торжественно (!) обещает (!!!), что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме". Вокруг этого-то утверждения и шли споры.
Нашими с Димой аргументами были факты, окружавшие нас здесь в экспедиции со всех сторон, которые до сих пор не резали мне глаза, а о многих из них я просто и не знал раньше. Ведь до сих пор я не видел своими глазами ни одной деревни, хотя и жил в Сестрорецке в деревянных домах без водопровода, с печками и керосинками, сортиром на дворе и парашей в доме зимой. Но в Сестрорецке и в Песочной в магазинах были те же товары, что и в Ленинграде. В Калининграде из магазинов эпизодически исчезало то масло, то сахар, то мука, а когда появлялось, да ещё колбасу какую-нибудь "выбросят", возникали огромные очереди, в которых стояли семьями, чтобы взять побольше. Но что-то в магазинах было всегда, хотя бы макароны, крупы, маргарин.
Здесь же, в сельмагах, где продовольственные и промышленные товары продавали с общего прилавка, из продуктов кроме водки и соли не было ничего. Кое-где видали ржавую селёдку. Хлеб привозили раз в неделю, причём жуткого качества. Из курева свободно была махорка, в городах Поволжья можно было ещё купить махорочного типа сигареты ("Приволжские", "Красноармейские"), а папиросы "Север" шли за высший сорт.
А дороги - показатель цивилизованности! С дореволюционных времён изменились, наверное, только размеры колдобин - они стали глубже и шире, так как теперь их выделывали колёса не телег и бричек, а тяжёлых грузовиков и тракторов. После хорошего летнего дождя колдобины заполнялись водой и грязью и превращались в непроходимые болота, так что машинам приходилось прокладывать новые колеи рядом прямо по полю. Так дорога расширялась в несколько раз и становилась многорядной. Сколько техники разбивалось на этих дорогах, - не на одно шоссе хватило бы за 45-то лет советской власти. Что уж говорить про весну и осень, когда распутица напрочь отрезала деревни друг от друга и вообще от внешнего мира!
А запущенный вид крестьянских жилищ, темнота, грязь, скот тут же, запах... А одеяние детей, и мат, мат кругом. Когда в одном месте (в устье Мезы, недалеко от впадения её в Волгу) около нашей стоянки колхозницы собирались на дойку коров, так кроме мата других слов и слышно-то не было: "Ах, трах твою так! Ты куда, такая-сякая! Стой смирно, ешь твою в лоб! У, ... и ... !" И всё это во всю глотку, не обращая ни малейшего внимания ни на нас, ни на крутившихся рядом детей, замызганных, оборванных. В общем, всё как при царе Горохе. А вдали за Волгой на фоне тёмного леса белел санаторий, гремела музыка с пассажирских теплоходов. Одни живут так, другие - эдак, и пропасть между ними колоссальная.

30

- Ну и что? - возражали нам"правоверные". - Не без трудностей, конечно. Но нельзя же видеть одни недостатки, снимите ваши чёрные очки! Мало что ли хорошего вокруг? Нет безработицы, бесплатное образование, бесплатное медицинское обслуживание! Да от войны вон мы как пострадали, да и власти-то нашей всего сколько ("Да, сколько?") лет! А на Западе гнилом ведь и того хуже, там негров линчуют, там безработица, образование и лечение сколько стоят!
Обычно после таких стандартных высказываний, которые мы кругом и раньше слышали отовсюду - из книг, газет, журналов, кино, радио, - страсти разгорались. "Злопыхатели" манипулировали зарплатами и ценами на Западе, доказывая, что там уровень жизни выше, включая качество образования и медицинского обслуживания, а главное, - производительность труда выше, с чем "правоверные", хоть и нехотя, соглашались. А как же так: экономически якобы более прогрессивный строй, а производительность труда ниже? Говорили о дорогах в США...
- А у них войны не было!
- А в ФРГ война была? А в Японии?
- Им Штаты помогают.
- Вон, видишь, Штаты, значит, не только себя обеспечить могут.
И снова по тому же кругу:
- Мы от войны больше всех пострадали, нельзя сравнивать, да и начали мы от царской отсталости.
- Хорошо, возьмём Финляндию, она была царской колонией, с того же начинала, только отделившись от нас, и какой там уровень жизни?
Мы зацикливались и убедить друг друга не могли. Да и как тут можно было убедить, вот пожить бы там и тут, тогда ещё можно сравнивать, да ведь туда почему-то не пускают - боятся, значит, сравнений.
- Как это не пускают?
- А так, возьми, съезди!
- Куплю турпутёвку и поеду.
- Тебя-то пустят, ты идеологическую проверку пройдёшь, а я, если врать не буду, - вряд ли.
Ну и так далее.
Но суть-то споров была не в том, где лучше - у нас или на Западе, а точнее, - не это само по себе волновало "злопыхателей". Дело было в  п р а в д е .
"Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать", - гласит пословица. И вот мы увидели совсем не то, что слышали, например, о колхозной жизни. Значит, нас обманывали! Почему? Зачем? Кому это выгодно?
Сколько лет страницы центрального органа партии - газеты "Правда" (название-то какое!) славили Сталина, любимого вождя и мудрого учителя советского народа, сейчас славят Хрущева, верного ленинца, а Сталин-то, оказывается, массу людей (и каких людей!) сгубил. Где же была при этом партия? Кто на самом деле правил страной - партия или единолично Сталин? Где гарантия, что этого нет сейчас?
Кому выгодно скрывать недостатки в управлении страной? Только тем, кто должен, но не хочет или не может отвечать за них. Но ведь нас учат, что мы, народ, сами управляем своей страной. Мы единодушно избираем депутатов в Советы и делегатов на съезды, а те ещё более единодушно голосуют за нашу внутреннюю и внешнюю политику со всеми её зигзагами и поворотами. Значит, мы сами во всём виноваты, и "каждый народ имеет такое правительство, какого он заслуживает".
Но в самом ли деле  м ы  управляем своей страной? Тут "злопыхатели" начинали критиковать систему выборов в СССР, исключающую именно возможность  в ы б о р а  при голосовании. Здесь даже "правоверные" обычно не спорили.
Но основной вопрос - откуда и зачем вокруг официальная  л о ж ь, всё же не находил окончательного ответа.
Наконец, в стане "злопыхателей" появился лидер с имеющимися ответами на все вопросы. На смену Герману и Коломийцу, уехавшим в конце июля, в отряде появились студенты, окончившие уже четвёртый курс, - молодожёны Слава и Аллочка Ляцкие. Слава делал дипломную работу на "нашей" кафедре, т.е. на геофизике, у Бориса Евгеньевича Брюнелли, Аллочка училась на кафедре радиофизики.
Я быстро сошёлся с ними из-за общей страсти к рыбалке, они умело удили окуней и плотву, и я с удовольствием с ними соревновался. Оба темноволосые, среднего роста, стройные, Аллочка так вообще симпатичная, во внешности же Славика имелся лишь тот небольшой дефект, что улыбался он только одной половиной рта.
В дискуссиях они выступали на редкость сплочённым фронтом, поддерживая друг друга аргументами. Но лидером, конечно, был Слава. Его уверенность, приправленная порой язвительностью, иногда раздражала, но в конечном итоге он покорял слушателей логичностью рассуждений, по крайней мере, кажущейся, но в очень многих случаях трудно отразимой. Слава лихо поставил точки над i в наших галдежах по политическим вопросам:
- У нас никакой не социализм, никакая не диктатура рабочего класса, а обыкновенная диктатура личности - сначала Сталина, теперь Хрущева, опирающаяся на приближённых высокопоставленных чинов партийного аппарата, КГБ и армии.
Это уже пахло явной антисоветчиной. "Правоверные" встали на дыбы, и даже "злопыхатели" сначала слегка растерялись от такого радикализма. Правда, при таком взгляде на вещи многое становилось на свои места, но ведь, чёрт возьми, опасно так рассуждать-то!
Вот именно, почему у нас может быть опасно рассуждать как-то иначе, чем принято? Ведь писала же в тридцать девятом году газета "Правда", как рассказывал папа, что "фашизм - это идеи, а с идеями нельзя бороться оружием", когда Риббентроп приезжал в Москву. А у нас за одно только слушание "Голоса Америки" могут в тюрьму засадить, - вспоминал я случай с "Бэ" в Таллине.
Словом, мы с Димой, недолго колеблясь, встали на сторону Ляцких. Но  п о ч е м у  так произошло в нашей стране, и что же  д е л а т ь, чтобы этого не было? Конечно, и тогда уже делались попытки ответить и на эти вопросы, но нельзя же все проблемы решить сразу. Отвлекусь теперь и я от политики.

31

О Диме.  Я говорил уже, что Дима Ивлиев, с которым я учился в одной группе с первого курса, производил впечатление благовоспитанного, очень вежливого юноши из хорошей семьи, чуть-чуть даже жеманного. В нём чувствовалось что-то аристократическое, и я в какой-то степени был удивлён уже тем, что он отправился в экспедицию, где работа была не столько умственной, сколько физической. Так вот, как ни странно, в экспедиции Дима проявил себя как наиболее приспособленный к полевым условиям человек по сравнению со всеми остальными студентами. У него палатка была всегда хорошо натянута, комары выкурены, в палатке чисто, бельё выстирано, у порога палатки стояли домашние тапочки. Кашеваром он был лучшим из нас всех, умел быстро развести огонь, не чурался тяжёлой работы.
Мы с ним сблизились. Я узнал, что живёт он вдвоём с отцом, с которым сильно не ладит. Мать у него умерла, когда ему было лет десять. В Новосибирске живёт старшая сестра, замужняя. Но это, пожалуй, и всё, что я узнал о его домашней жизни. В последующие годы мы с ним стали не просто знакомыми, а на какой-то период по-настоящему сдружились, но мне всегда казалось, что в его личной жизни для меня осталось много неоткрытых тайн, с которыми, возможно, связана его необычная (на взгляд многих) судьба.
В августе одна из последних стоянок была на Шаче в Костромской области километрах в трёх от деревни Сусанино и километрах в семидесяти от Костромы. Из этих мест, говорят, происходил Иван Сусанин. Здесь мы разбили лагерь прямо в лесу на сравнительно небольшой поляне в излучине Шачи, то есть обтекаемой ею с трёх сторон. Грибов было навалом: маслята, обабки, рыжики, которые росли не только в лесу, но и прямо на обочинах просёлка, ведущего к деревне. Шача кишела раками. У местного пастуха я научился спиннинговать, лишив его пары блёсен в зацепах, и выловил первых в моей жизни щук - первой был щурёнок граммов на двести, а вторую, под килограмм (т.е. чуть больше полкило), я поймал в присутствии Сашеньки. Сашенька щурят зажарила, и мы вдвоём их съели.
Это было счастливое время, когда при последней перебазировке нас двоих (наверняка ввиду нашего явного взаимного тяготения дабы не нарушать нашу неразлучность) оставили караулить часть лагеря, не поместившуюся в машину. Мы жили в одной палатке, готовили себе пищу, собирали грибы, слушали приёмник, загорали, купались, то есть счастливо бездельничали, хотя, правда, занимались и обработкой лент. Ляцкие к этому времени уже уехали в Ловозеро, Володька Кошелевский, Дима и Лариса закончили работать и разъехались по домам. Я собирался остаться ещё и на сентябрь, Сашенька же до начала занятий хотела съездить домой в Тейково.
(продолжение следует)