Василий и Морда

Камень покатился по склону, медленно набирая скорость, и, наконец, тяжело вдавился в землю.
- Ну слава тебе Господи,  все на сегодня.

Василий называл своего соседа Мордой. Слово «Жидовская» так ни разу не было произнесено, но оба они понимали, какая именно морда имеется в виду. Парень долгое время никак не реагировал, только усмехался в ответ, пытаясь удержать безнадежно ускользающее чувство собственного достоинства, а потом начал сатанеть. Реакция была мгновенной и беспощадной– зазвучало издевательски ласковое «Мордочка». Этого Алексей уже выдержать не смог и  на исходе второго дня кинулся на Василия с кулаками, но, так и не успев нанести ни единого удара, был смят здоровой пролетарской мощью, никогда ни на что, кроме мордобоя и приятных отношений с женщинами, не тратившейся. Он упал в угол и заплакал. Вася смотрел, как это ничтожество, изредка всхлипывая, трясется от рыданий, и искал в себе знакомое блаженное ощущение физического превосходства, но напрасно – внутри было пусто и гулко, как с похмелья. Разозлившись, он пнул Морду еще раз, прекрасно понимая, что ничего это не изменит, и лег спать. В темноте еще долго раздавались отвратительные звуки, уже не похожие ни на рыдания, ни даже на истерические всхлипы, звуки, которые мог бы издавать неведомый доселе натуралистам зверь.

Василий почти все время говорил – больше всего его пугала тишина, так пугала, что он готов был завыть по-собачьи и перегрызть самому себе глотку.
- Тебя-то сюда за что?
- За убийство, - равнодушно ответил Морда.
 Василий посмотрел на него с удивлением и уважением.
- Кого убил-то? Тещу? – Василий хохотнул. Над своими шутками ему теперь приходилось смеяться самому, потому что собеседник на них никак не реагировал.
- Девочку. Маленькую девочку. – Морда смотрел куда-то сквозь стену.
- Бляха-муха, ты чего, извращенец, что ли?
- Да нет, - Морда задумчиво улыбнулся, не отрывая взгляда от стены,– машиной сбил.
- Пынятно.
- А ты?
- А я так, - Василий неопределенно помахал рукой, - по совокупности.
Совокупность была хорошая, основательная, тянула лет на триста.

Иногда к Морде приходила жена. Он волновался, ему хотелось побриться, надеть свежую рубашку. Василий смотрел на него с жалостью и объяснял, что ходить она скоро перестанет, и что понять это лучше сразу, чтобы потом не мучаться. Конечно, он, как всегда, оказался прав.
Но когда ее посещения стали-таки заметно реже, Вася почему-то страшно на нее разозлился – куда как сильнее, чем он злился на своих собственных баб, ни одна из которых ни разу его не навестила. Не очень-то он на них надеялся. Вон мамаша бы пришла, да только ее уже восемь лет как нет в живых.
А вот от молчания Варьки было неожиданно больно. Василий сам удивлялся – ничего между ними не было. Может, поэтому… Когда он вспоминал ее узкие ****овитые глазки, хотелось плакать от тоски и почему-то –  умиления.

А однажды Алла пришла в последний раз. Алексей сразу понял, что в последний, когда она заговорила - раньше она только молчала и плакала.
- Лешенька, милый, прости! – она смешно скривилась и зарыдала, - прости, прости! Понимаешь, - быстро, оправдывающимся голосом - как будто он ее в чем-то обвинял, - я тоже жить хочу. Я устала, устала. Прости, хороший мой! Прости. Это так больно. Ты не знаешь, как это больно. Так жить нельзя, невозможно.
Она плакала, но счастье выглядывало у нее из глаз, как бы она его не подавляла. И Алексей понял, что за оградой ее ждет машина, а в машине – мужчина. Другой. Ну что же, все закономерно. Жизнь берет свое. Идиотское выражение.
Алла говорила еще что-то – невнятно, скороговоркой, потом поцеловала эмалевое фото на могиле и быстро, не оглядываясь, ушла.

- Дети-то были?
Морда покачал головой.
- Да ты не расстраивайся, это один хрен, что с детьми, что без детей. У меня точно есть двое и, кажется, еще один. И все равно вот торчу здесь с тобой.

Девочке было, наверное, лет десять. Выбежала на дорогу за собакой. Пес успел перебежать, а она – нет. Никакого ужаса в ее глазах он не успел заметить, да не то что ужаса в глазах – и лица-то ее не смог рассмотреть. Только силуэт на ночной дороге, визг тормозов и удар. Размышлять, что делать, не пришлось – нога сама нажала на газ, и машина помчалась вперед, к городу, оставляя позади девочку и стоящую над ней собаку.
Хуже всего, что он не мучился угрызениями совести. Боялся, до самой смерти боялся, а стыдно не было почти никогда. Просто времени не хватало. Зато сейчас – навалом. Думай сколько хочешь, до отвращения представляй себе девочку… И собаку.

- Слушай, Морда, а ты в Бога верил?
- Нет.
- И я нет. Крещеный был – бабка крестила – и в церковь ходил, даже молился. А на самом деле – не верил. Странно, да? И какого… спрашивается, молился? А ты обрезанный?
- Нет, -Морда даже засмеялся, - у меня мама – потомственный комсомольский работник. Какой из меня иудей.
- Очень даже хороший. Со знаком качества, я бы сказал, вон на нос свой посмотри.
- Иди к черту.

Пора было приниматься за работу. Камень ждал их у подножия горы, а денек обещал быть трудным – за ночь развороченный склон раскис от дождя, и не было никакой надежды закатить камень наверх хотя бы до заката.