Перед сном 2

Перед сном 2

В это же время, а точнее — параллельно вышеописанной беседе, происходил разговор в соседней комнате. Там перед сном толковали Сергей Владимирович и Людмила Петровна Сурмачи.

Отец Василия, щуплый черноволосый мужчина, шелестел под торшером газетами, развалившись в стареньком кресле. Он был в поношенном трико, потасканной майке и босоног. Мать, полноватая светловолосая женщина, хлопотала у противоположной стены этой неказистой комнатки — гладила белье при свете бра.

Для лучшего разумения их беседы скажем, что оба являлись рядовыми инженерами одного крупного предприятия, оба были три года тому назад нещадно ограблены “гайдаровской” денежной реформой и, ясное дело, оба недовольны своим житием и окружающей жизнью вообще.

— Где это наш Вася шляется? — бросила за делом Людмила Петровна мужу. — Уже двенадцатый час, между прочим.

— А где ж быть этому ветрогону? — сердито отозвался потонувший в развернутой газете Сергей Владимирович. — Ясный перец, где-то с девками трется.

— Ну, мог бы он позвонить, по крайней мере? — вздохнула мать Василия.

— Ага, жди, позвонит! — ядовито хмыкнул отец. — Ему наши тревоги — на лопату да за хату. Чхать он на всех хотел!

— Что ты на него взъелся в последнее время? — укоризненно глянула на мужа Людмила Петровна.

Тот злобно перевернул страницу.

— А смотреть на него тошно. Двадцать пять лет, а серого вещества в голове не имеет. Пора уже как-то на ноги становиться, деньги зарабатывать, семьей обзаводиться наконец. Этак легче всего: пришел, пожрал, ноги кверху и давай музыку слушать.

— Гляди, объел он уже тебя! ты что, намного больше него зарабатываешь?

— “Зарабатываешь!” — вдруг взвизгнул отец и отринул от себя газету.

Во время сильных душевных потрясений переход на теноровые звуки был его особенностью.

— Да разве мне дают зарабатывать?! — голосил старый инженер. — Да таких специалистов, как я… Да на мне весь отдел держится! Разве я в этом бардаке виноват? Это я у себя свои законные, накопленные годами тысячи рублей украл в одну ночь?!

— Не ори, соседей переполошишь, — не прекращая гладить белье, хладнокровно осадила говорящего Людмила Петровна. — Не ты один такой потерпевший.

— “Не один!” Да я пережить не могу такой подлости. Мы ж с тобой не себе эти деньги зарабатывали. Ради того ж Васи… и Женьки. Квартиры сыновьям мечтали построить. А пришел чужой дядька и забрал все в один миг.

— Ты это мне объясняешь?

— И тебе, если хочешь. И тебе, чтоб ты поняла, что не я один в этом хаосе виноват. Деньги у меня отобрали, зарплату с желторотыми инженерами вроде Василя уравняли. Что мне остается? Воровать и грабить людей я не умею. Не та у меня закалка!

— Зачем обязательно воровать. Открой свой бизнес и зарабатывай, сколько влезет… Чем завидовать более оборотливым.

— Что?! — вновь взвизгнул Владимирович. — “Оборотливые”. Да я таких оборотливых в гробу видеть хотел!

— Не кощунствуй! — прикрикнула на него супруга.

— Да, в гробу! — не унимался побагровевший муж. — Потому воры они, надувалы и проходимцы… А я честный человек! Правда, это все, что у меня осталось…

— Ну и сиди со своей честью!

— И буду сидеть! Квартиру мою никто не отнимет. А придут — ружье возьму. Умру — а не сдвинусь.

— Ой, смотри, какой храбрый!

— Да, храбрый! Потому что квартира моя, кровная! Я ее вот этими суковатыми пальцами за кульманом заработал!

— Со мной на пару, не забывайся!

— Так… с тобой! — малость опомнился Сурмач-отец.

— Именно со мной, — перешла в наступление Людмила Петровна. — И поэтому у моего сына на эту квартиру права не меньше наших. Ты это себе твердо запомни.

— Птичьи его права! — подскочил с кресла распаленный спором Сергей Владимирович.

Он оказался довольно высокого роста, и оттого еще острее выявилась его нездоровая худоба и сутулость. Столетие назад люди такого телосложения обязательно умирали от чахотки.

— У него права квартиранта, приживала! — возбужденно затопал по тесному помещения бывалый инженер. — У него права — пока я добрый!

— Ты что, ошалел, батька?! — зыкнула на Владимирович супруга, выпростала спину и угрожающе сделала несколько шагов в бок мужа.

Она была ниже его на голову, но крепкого телосложения и, пожалуй, не меньшего веса.

— Да, ошалел! — тонко вскрикнул Сурмач-отец. — Ошалеешь тут с вами! Потому все мое, мозольным трудом нажитое…

Он вдруг бухнулся на колени, ухватился за ножку кресла и начал ее трясти и поглаживать, бормоча:

— Мое, все мое, кровное…

— Не шуми, сейчас Женя примчится! Шут старый… — прервала его рулады Людмила Петровна.

— Пусть ветхое, невзрачное, — резко перешел на сиплый шепот коленопреклоненный Владимирович, — но мое, дорогое безмерно… В каждой мелкой, самой незначительной вещи этой квартиры частичка моей и твоей жизни, мать. И в этом секретере скрипучем, и здесь, в этом изношенном покрывале, наша жизнь!

При этом он ползал на карачках и одну за другой ощупывал пожитки.

Людмила Петровна насмешливо, подбоченясь, смотрела на эти фокусы.

— И пусть уяснит себе, сынок твой хороший, — продолжал сетовать отец семейства, — что он тут постояльцем живет. Пускай попробует мне только не найти жену с квартирой. Пусть приведет сюда какую молодуху — обоих вышвырну!

— Я сейчас скорую помощь вызову, если не утихомиришься! — пригрозила бузотеру жена.

— Вызывай! Устроят меня в дом умалишенных — только рады-радешеньки  будете! Лишняя жилплощадь освободится!

— У, бесстыжая твоя душа, — с досадой махнула рукой Людмила Петровна и вновь занялась бельем. — Трепись, завтра же о том пожалеешь.

— А мне, как люмпену — нечего терять, кроме своих цепей! — снова плюхнулся в кресло супруг и схватился за газету. Но читать не смог — руки сильно дрожали.

— Ты ж пойми, Люда, что добра я ему только желаю! Что в двадцать пять лет пропадешь без царя в голове! Что жизнь свою планировать нужно! Ну нет у нас условий на три семьи жить в одной квартире. Парень же видный — найдет себе соответствующую пару. Лишь цель такую надо поставить. Ну нет у нас иного выхода. Женька — старший, ему и жить тут полагается. Думаешь, чего они с Галей ребенка не заводят? Снова в тут же треклятую жилплощадь дела упираются. Так уразумей же, кажется, взрослый ты человек! Дай людям пожить!

— Трепись-трепись. Хорошо что язык на шарнирах! — Васина мать сняла стопку белья со стола, понесла к шкафчику.

— У них и отношения, я смотрю, по той причине ухудшаются, — перешел на шепот глава семейства. — Что это за семья без ребенка? Женька своим романом прикрывается: мол, довершу, опубликую; якобы покуда некогда… Вздор — знает, что рядом с этим шалопаем  потомка не вырастишь. Да и условий нету, элементарного воздуха в этой бетонной коробке…

— Я тебе сказала, — оборвала говорящего его жена, — сын мой будет здесь жить как хочет и сколько хочет! Потому что это мой сын! Я уйду, если тебе воздуха мало!

— Ну, загнула! — сердито зашелестел газетой муж, поддельно уткнулся в нее. — Ну мучайся с этим переростком, голова садовая…

— Во, давай, оскорбляй! Это твой интеллектуальный уровень! Для этого надо было институты кончать…

— А бытие затравило, уважаемая! Я теперь матерый волчище…

— Вот именно волчище и есть. Не удивительно, что на людей бросаешься, — неприязненно кинула Людмила Петровна.

— “Люди!” — брезгливо скривился в кресле ее муж. Правда, мгновенно опомнился: — Да, ты человек. И Женька, и Галя — люди. А этот?! Разве так люди себя ведут?! Намедни, в выходные, говорю: “Пошли, Вася, в гараж. С машиной помочь надо, да и картошки, варенья какого-нибудь притащить…” Где там! Занятым сказался. А сам как лежал на диване вверх ногами, когда я уходил, так и остался лежать вплоть до моего возвращения! Только кассеты в магнитофоне меняет да пультом телепрограммы перещелкивает. А сделаешь ему замечание или принудительно звук приглушишь, когда уже невозможно сносить этот гвалт, так ругается и драться лезет. Благо ж вымахал дылда. Зато чуть только я банки с вареньем на своем горбу приволок, он мигом их вскрыл и давай уписывать…

— Что тебе — варенья жалко? — неучастливо заметила жена.

— А ты думала?! Да, жалко, если хочешь! — зашелся новым приступом злости муж. — Это что же получается? Мы всей семьею на даче вкалываем, овощи-фрукты выращиваем, в город перевозим, таскаем каждую неделю с гаражного погреба, с тем чтобы все свеженьким было, в лучшем, так сказать, виде… А эта прорва только жрать способна. Где, я у тебя, мать, спрашиваю, Васина помощь? Сколько раз он за лета на даче побывал? Два, три раза?

— Зато он, если приезжает, то в десять раз больше всех вместе взятых делает. И не лежит, как ты, после каждого капка лопатой. А ездить он туда не любит, сам знаешь почему: чтоб твое ворчанье не слушать. Ты ж его поедом ешь!

— Я в его возрасте не то что огород, горы переворачивал! Коммунисты и демократы у меня здоровье отобрали. Кол им в горло!

— Сам ты его отобрал, да язык твой въедливый. Ну, к примеру, если бы не оскорбил ты того же Васю в прошедшие выходные с первых же слов, то и в гараж бы он пошел, и подсобил бы тебе без возражений. Зачем же его тунеядцем обозвал? Кто после таких слов не озлится?

— Потому что тунеядец он и есть, — Сергей Владимирович в этот момент чесал промеж пальцев босых ног. — Я в его возрасте…

— Да что ты заладил, как сорока: “Я в его возрасте, я раньше, я прежде…” Послушаешь, так просто героем он был! — в очередной раз перебила оратора супруга.

— Э, нет, уже соизволь выслушать! — шлепнул ладонью по поручню кресла муж. — Я в его лета не на диване валялся, а извивался между кульманом, детским садом, домом и магазинами! Да уже кооператив, вот эту самую квартиру, начал строить! Потому что не было у меня готовенького. А этот… Хе-хе… Слышь, мать, что я от Женьки давеча узнал? Стишки пишет! Ну, разве не кретин это?

— А что ж тут скверного?

— Стишки! Мало, видать, таких поэтов в советское время в психушках пересидело! Чем делом заниматься, семью создавать, детей рождать и воспитывать, мы лучше-то стихописать будем! Хорошая позиция! И главное — легкая, безмятежная. Ты, отец, трудись, горбаться, а нас не трогай! Нас муза посетила!

— Не понимаю я твоих насмешек…

— То-то я смотрю, он бумагу марает в последнее время: то за столом, то на диване в блокноте. Как зайдешь к нему — быстренько прячет да конфузится. А он вот где — перец! Правду говорят — в семье не без урода! Конечно, где ж тут человеком будешь! Они, поэты, не по земных — по возвышенных, по небесных законах живут.

— Не обезьянничай, не идет это пожилому человеку, — упрекнула Сурмача-отца Людмила Петровна.

В этот миг на тумбочке зазвенел телефон. Она устремилась к нему, но муж, сидевший ближе к аппарату, взял трубку первым.

— Угу, угу… угу — лишь мычал он с кислой миной на лице. — Ну что ж… вольному воля.

— Кто это — Вася? — хваталась за трубку Людмила Петровна.

— Да не рви ты трубку, — буркнул батька. — Повесили уже. Он, кто же еще! Легок на помине.

— И что?.. Что он тебе говорил?

— Его величество сообщили, что спать сегодня дома не будут, — кривлялся Сурмач-старший. — Заночуют в заводском общежитии.

— А у кого?

— А не докладывали! — скроил клоунскую гримасу муж. Затем добавил серьезнее: — У мадам своей, должно быть. У него, как ты помнишь, там мадам есть… Вольному, так сказать, воля…

После Васиного звонка Людмила Петровна скоро легла спать. А раздраженный Сергей Владимирович еще долго шаркал, топал и гремел на кухне, в ванной и туалете. Этой ночью у него случился приступ страшнейших печеночных колик. Вызывали скорую помощь.