The hair of the dog

Сейчас осень, и у меня опять линяет собака. Пытаешься её приласкать — и собачья шерсть прилипает к самым неожиданным местам. Даже если не пытаешься её приласкать, глазу ежедневно предстаёт зрелище, нагоняющее чувство заброшенности и забытости созерцаемого — по полу перекатываются, подобно слипшимся в хлопья тополиным пушинкам, которые катаются по асфальту в конце июня, хлопья сцепившихся в эфемерные, но пока не распавшиеся конгломераты собачьих шерстинок. Их можно найти за диваном, за тумбочкой, под креслом, за кухонной плитой  — словом, именно там, где целая собака уместиться не может.
Таким же осенним днём — хотя, может быть, уже было начало зимы, не помню точно — я, свежеиспечённый студент-первокурсник, пытался справиться с первой возникшей у меня неполадкой в учёбе. Неполадка заключалась в том, что я вовремя не взял в библиотеке нужный учебник и пропустил несколько лекций. Причина этого была, как мне казалось, вполне уважительной — я в осенние каникулы совершал дальнюю поездку со школьниками (ага, значит, была ещё не зима, только конец осени!). Особенно уважительной причина была потому, что институт, в котором я учился, был педагогический. И я на деле проявлял себя педагогом с первого же курса! Но тётеньку по имени Нина Эдуардовна Соколова, которая вела предмет, довольно далёкий от собственно педагогики, и лекции которой я пропустил, не интересовали мои проявления на деле — ей нужны были знания по предмету. Она мне так и сказала.
И даже при всей уважительности причины последствием мог быть незачёт и недопуск к сессии.
Что оставалось делать? Я, пару дней помявшись, направился в библиотеку.
Когда чувствуешь себя обиженным, когда твои лучшие побуждения недооценены, и тебя это гнетёт — нет ничего труднее, чем пытаться впихнуть в голову предмет, который преподаёт обидчик. Минут пятнадцать я сидел над закрытым учебником. Затем перевернул его книзу головой. Тщательно изучил корешок. Наконец, решился открыть книгу наугад. Снизу на открытой мной странице красовалась надпись, сделанная шариковой ручкой: “Гулько пидор”.
Я знал Гулько. Он учился на четвёртом курсе нашего факультета и обожал слушать тяжёлый рок семидесятых. На этом мы сошлись. Ничего педерастического я за ним до сих пор не замечал, поэтому достал ручку, тщательно заштриховал надпись и перевернул страницу. Здесь я обнаружил огромный сплющенный комок собачьей шерсти. Начав листать книгу дальше, я нашёл россыпь какого-то химического реактива, пару дохлых мух, засушенный цветок и чью-то старую шпаргалку. Затем я принялся разглядывать шрифт, которым был напечатан текст учебника, и нашёл начертание буквы “у” несколько архаичным. Что можно было ещё делать с учебником в читалке (в абонементе его не было), я не знал, поэтому, сдав его на временное хранение библиотекарше, пошёл в сортир покурить — это иногда наводит на ценные мысли.
В сортире отчётливо пахло мочой и хлоркой, стоило только зайти в его переднюю часть, где висят раковины. Курилкой нам служила главная, задняя часть, и я, задержав дыхание и открыв дверь, шагнул туда. Меня встретили клубы табачного дыма, сквозь которые я разглядел стоящего у подоконника Гулько. Я пристроился к нему и закурил.
Гулько слушал плеер. В то время эти штучки только появились и были ещё большой редкостью. Плеер был засунут в карман гульковских вытертых и грязных джинсов, к которым прилипли рыжие шерстинки — судя по всему, собачьи.
— Бог в помощь, — совершил я акт приветствия. Гулько правой рукой пожал мою протянутую ладонь, а левой оттопырил левый наушник и переспросил:
— Что ты сказал?
— Я говорю, Бог в помощь!
— А-а... Сказал Бог, чтоб ты помог, — ответил он довольным голосом — оттого, наверное, что ему удалось неформально поддержать беседу, не отрываясь от плеера.
— Что слушаешь? — поинтересовался я.
— “Nazareth”. Альбом “The hair of the dog” семьдесят четвёртого года.
— Собачьи волосы? — уточнил я как человек, не искушённый в английском.
— Шерсть, вообще-то, — заметил Гулько.
— Дай послушать.
Он дал, и остаток совместного перекура мы провели в молчании. Докурив и отдав Гулько наушники, я вновь почуял туалетную вонь.
Надо было возвращаться в библиотеку.
Когда я вошёл в читалку, место, на котором я сидел раньше, было занято. На нём сидела девушка загадочной ближневосточной красоты... Вообще-то я её знал. Эту девушку звали Марина, мы с ней познакомились на очень специфическом мероприятии в кругу людей, которые бредили новыми идеями в воспитании. И я никак не ожидал встретить её в этом затхлом институте. Об этом я ей и сообщил, едва подсев.
— Да уж, — ответила она, — институт и вправду затхлый... Кстати, Серёга, почему ты так думаешь? Я собираю коллекцию мнений.
— Да это сразу всем ясно!
— Конечно, это сразу всем ясно, только каждому по-своему. Вот, например, тебя что здесь не устраивает?
— Преподы здесь дурные.
— Точно, здесь среди преподов вообще ни одного умного нет.
Я заметил ехидцу в её голосе и поспешил исправиться:
— Нет, есть, конечно, нормальные... И даже очень неплохие есть...
— Тогда скажи мне, кто из преподов тебя обидел?
— Есть одна такая. Редкостная стерва, блин!
— Я её знаю?
— А я вообще-то не знаю, кого знаешь ты. Фамилия Соколова тебе о чём-нибудь говорит?
Марина пожала плечами.
— Твоё счастье, что ты её не знаешь, — продолжил я.
— Судя по твоим эмоциям, мне и в самом деле повезло. И чем она тебя обидела на этот раз?
— Заставляет учить всякую дурь.
— Ты сказал, заставляет учить всякую дурь?
— Да.
— А как ты понял, что это дурь?
— ... М-м... Ну, вообще-то я этого ещё не понял. Но я же будущий педагог, а ей до фени!
— Действительно, чёрт знает что. А она тебе сама об этом сказала?
Тут я завис и начал, было, злиться на Марину. Но она посмотрела на меня своими огромными тёмно-карими глазами и спросила самым невинным голосом:
— Ты запутался?
И, не дожидаясь ответа, добавила ещё более невинным голосом:
— Ну скажи, что запутался, здесь все свои.
— Вообще-то, — спохватился я, — она мне действительно сама об этом сказала.
— О чём?
— Как о чём? Да ну о том, что ей до фени.
— Ну, женщина даёт. А что именно она тебе сказала? Вспомни дословно.
Я начал припоминать.
— Ну... Она сказала... сказала... что её не интересуют мои проявления на деле... И что ей нужны мои знания по её предмету.
— Прямо так и сказала?!
— Ну... Не совсем. Она сказала, что ей нужны мои знания по её предмету.
— А что за предмет?
Я назвал предмет, слегка при этом поморщившись.
— А в школе ты его вести будешь?
— Буду... Но только не так, как она!
— А как кто?
Я снова завис.
— Ну, ладно, — успокоила меня Марина, — ты будешь вести этот предмет в школе только не так, как она. И при этом ты ведь его будешь знать?
— ... Пожалуй... д-да...
— И как же ты его собираешься узнать?
— Чёрт его знает. По-моему, Соколова мне в этом здорово мешает.
— Кстати, как её зовут?
— Нина Эдуардовна, — ответил я, опять слегка поморщившись.
— У тебя с этой Ниной Эдуардовной очень  большие проблемы.
— Это уж точно.
— И я знаю, кто их решит.
— Да?
— Это уж точно. Поехали, я тебя с ней познакомлю. Подожди-ка, у тебя на ушах шерсть какая-то. Дай сниму.
Я вспомнил, что не далее как полчаса назад слушал плеер. И эта вонь туалетная... Приняв от Марины процедуру очищения ушей, я встал и пошёл за ней.
По тёмной улице мы, тщательно обходя лужи, дошли до остановки трамвая. За нами какое-то время следовала лохматая тень, и на остановке Марина почесала тень за ухом. В трамвае обнаружилось, что к её пальто прилипла шерсть.
— С паршивой собаки хоть шерсти клок, — заявила она, превращая своей маленькой ладонью этот клок в тугой комочек.
Затем мы ехали на метро, затем снова на трамвае, и всё время болтали о какой-то собачьей чуши.
...Подъезд, в который мы зашли, встретил нас разбитой лампочкой и шуршащим под ногами свежим картоном. Единственный работающий лифт был расписан изнутри самым классическим образом; наиболее притягивающим внимание объектом была дырка в его стене, вокруг которой были фломастером дорисованы раздвинутые женские ноги. Ну почему такие интересные места тела изображаются так мерзко? Под изображением красовалась надпись: “Лора — п...а”.
Лифт поднял нас на пятый этаж, и вот мы звоним в дверь, обитую вытертым, некогда чёрным дерматином. За дверью немедленно залаяла собака — залаяла таким странным голосом, будто она вот-вот развалится на кусочки. Я живо представил себе кучку дрыгающихся частей тела на сером линолеуме; чуть в стороне от кучки лежат как бы вставные собачьи челюсти и продолжают лаять.
— Лорка, фу! — послышалось из-за двери, и она открылась. Я успел обратить внимание на то, что линолеум в квартире в точности такой, каким я его живо представил. На линолеуме стояли меховые тапочки, в них — высокие шерстяные носки, в них — крепкие ноги, принадлежащие обладательнице столь же крепкой и стройной фигуры. Прямо над головой её светила мне в глаза лампочка без абажура, так что лица хозяйки квартиры я сразу не разглядел.
Хозяйка предложила нам войти, а вислоухая Лорка принялась нас обнюхивать. Марина представила друг другу меня и хозяйку, я попытался запомнить её имя, но тут же забыл, и мне стало неловко, отчего имя хозяйки забылось окончательно.
Раздевшись, мы прошли на кухню. Тапочки, предложенные нам, были, как обычно, неудобными и слабо спасали от гулявшего по линолеуму сквозняка.
Хозяйка, о чём-то тихо беседуя с Мариной, поставила на стол чашки, заварной чайник, сахарницу и баночку растворимого кофе. Я уверенно, как бы пытаясь избавиться от неловкости, положил себе в чашку две ложки кофе.
— Ты недосыпаешь или пересыпаешь? — спросила меня хозяйка.
— ... Что?
— Если пересыпаешь, то кофе. А если недосыпаешь, то как это помогает тебе решить твои проблемы?
— ... (Я пытаюсь понять и оценить сказанное).
— Ты ведь сюда приехал, чтобы решить свою проблему с Ниной Эдуардовной, так?
— Да.
— И ты надеешься её решить, так?
— Да.
— И проблема здесь присутствует, так?
— Да.
— А Нина Эдуардовна здесь отсутствует, так?
— Да... Э-э-э... (до меня доходит смысл вопроса). Чёрт, её действительно нет.
— А проблема здесь присутствует, так?
— ... Да.
— И ты надеешься её решить, так?
— ... Да.
— И это означает ни больше, ни меньше, чем то, что ты собираешься решить проблему без присутствия Нины Эдуардовны, так?
— ... Похоже, что так.
— И поэтому можно это понимать так, что проблема находится внутри тебя, так?
— ... ... ... Ты уверена?
— В чём?
— В том, что проблема находится внутри меня.
— А внутри кого же?
— А почему вообще внутри?
Хозяйка квартиры присела на краешек стола, внимательно глядя на меня. Устроилась поудобнее.
— Однажды к одному моему знакомому пришёл человек, у которого была проблема в отношениях с начальником. Знакомый жил в деревянном доме в совсем новом районе Москвы, только что обращённом из деревни. Они сидели, пили чай из самовара и пытались разобраться с проблемой. У них ничего не получалось — может быть, потому, что оба были недостаточно мудры. День клонился к вечеру. Солнце за одним из окон дома садилось в облака, небо было розовым, и уличные фонари на его фоне безумно красиво источали желтоватый свет. Человек ушёл. Спустя месяц дом снесли, а мой знакомый получил новую квартиру в Вешняках. И пока на месте дома не выстроили новую двенадцатиэтажку, можно было прийти на развалины и посмотреть на проблему. Она была полосатая, хвост её имел кисточку на конце, редкие зубы напоминали крокодильи, а на ощупь проблема была шершавая и тёплая. Потом проблему залили бетоном — здесь был заложен фундамент.
— ...
— Извини, концовка другая. Когда в котловане начали ставить опалубку для фундамента, проблема убежала оттуда и поселилась в райсобесе Перовского района.
— ...
— Извини, опять не то. Уйдя из дома моего знакомого, человек унёс проблему с собой. Она сидела у него на загривке и тихонько похрюкивала, ёжась от ветра.
— ...
— Извини, опять не так. Я три раза пыталась угадать концовку, и ничего не вышло. Твоя очередь.
Хозяйка встала, чтобы снять с плиты закипевший чайник. И тут моему глазу предстало ужасное зрелище: у неё между ног, прямо в том месте, где под одеждой у женщин обычно бывает половой орган, к её тёплым стареньким коричневым рейтузам пристал комок собачьей шерсти. Пока хозяйка, колдуя по ходу дела над стоящей на плите кастрюлей, переминалась с ноги на ногу, он шевелился как живой.
Мне стал противен этот комок, и я жалел хозяйку, потому что блеск её ума затмился жалким клочком волосни, и я ничего не мог с собой поделать.
— Такое впечатление, что ты сражён чем-то более значительным, чем Нина Эдуардовна, — обратилась ко мне Марина.
— Что?
— Такое впечатление, что ты только что был сражён чем-то более значительным, чем Нина Эдуардовна, — Марина посмотрела на меня своими огромными тёмно-карими глазами и спросила самым невинным голосом, — я ошиблась?
— Нет, — выдавил из себя я, опустив глаза.
— А может быть, я намеренно исказила истину? — быстро уточнила она.
— Нет.
— А может быть, минуту назад ты действительно был чем-то сражён? — ещё быстрее уточнила она.
— Нет... Что?!
— Тебя кто-нибудь когда-нибудь трахал в задницу ручкой от вантуза?
— Что?!!! Нет!
— Слава богу! Тогда возьми вот эту тряпку.
Марина сняла с раковины лежавшую там мокрую посудомоечную тряпку и протянула её мне. Я принял её, недоумевая о дальнейшем. Марина подвинула ко мне хозяйкину чашку, в которой была заварка.
— Задача следующая. Капаешь ровно тридцать капель в чашку с этой тряпки, затем ровно тридцать крупинок сахара. И запомни: мы здесь не для того, чтобы создавать проблемы, а для того, чтобы их решать. Задачу понял?
— Я разрешаю, даже настаиваю, — сказала хозяйка от плиты, — тридцать капель и тридцать крупинок.
Я, по-прежнему недоумевая, но на этот раз уже о смысле происходящего, принялся капать в чашку. Сперва капало само. Затем пришлось поднажать, и капли посыпались градом. Пришлось ослабить хватку и задним числом оценить количество упавших в чашку капель. Занятие становилось увлекательным.
— Будь крайне внимателен к чашке, что бы ни случилось, — сказала Марина. Я на секунду отвлёкся на её слова и не отследил, капнула ли с тряпки двадцать вторая капля.
Вдруг Марина и хозяйка квартиры склонились к моим ушам, одна к правому, другая к левому, и начали в них что-то быстро говорить — совершенно разное, но одновременно. У меня чуть не поехала крыша, но я умудрился досчитать тридцать капель и перейти к сахару, удерживая своё сознание от того, чтобы слушать женщин и тем более разбирать то, что они мне говорят...
— Спасибо, — сказала хозяйка на тридцатой крупинке, взяла чашку и вылила его содержимое в раковину, — Теперь вернёмся назад. Возвращаемся назад... И вот мы вернулись к окончанию истории о проблеме. Деревянный дом. Закат. Кисточка на хвосте.
Я вспомнил, что хозяйка действительно мне что-то рассказывала. Я вспомнил эту историю. И мне почему-то стало совершенно ясно, что все проблемы находятся внутри нас. Я даже почувствовал, что моя проблема почти физически сидит внутри меня.
— Можно не продолжать?
— Нельзя. Как этот человек решил свою проблему?
И я стал думать о том, как тот человек мог — как человек вообще может — разрешить свою проблему в отношениях с начальником. Простить его? Пойти к нему и поговорить с ним по душам? Понять его как человека? Хотя бы заинтересоваться. Посмотреть на ситуацию его глазами? Хотя бы глазами постороннего...
— Ну, тот чувак... Он, наверное... А, да! Сначала он ушёл от твоего знакомого. И пока он... скажем, ехал к себе домой, он пытался понять, что за человек его начальник. Что он любит. Какие у него слабости... Чем он увлекается. Ну, и... а возможен только один вариант концовки?
— Ну что ты! Где есть место трём неудачным концовкам, там уместится тысяча удачных. Продолжай свой один из вариантов.
— Ну, скажем... мужик узнал, что его начальник любит джаз. А мужик тоже любил джаз...
...Я рассказывал и подспудно понимал, что если бы кому-нибудь рассказали историю моих отношений с Ниной Эдуардовной, он обязательно подобрал бы к ней не меньше трёх счастливых финалов.
— Итак, — произнесла хозяйка, когда я  будто бы закончил, — ты согласен с тем, что твоя проблема находится внутри тебя?
— Да. Согласен.
— А с тем, что её корни находятся внутри тебя?
— ...Возможно, что и так.
— А с тем, что её решение находится внутри тебя?
— ...Пожалуй, да.
— Скажи, пожалуйста, это так, как будто ты в это искренне веришь.
Я несколько секунд собирался с духом, а затем сказал так, как будто я в это искренне верю:
— Моя проблема, её корни и решение находятся внутри меня.
— Хорошо. Теперь закрой глаза. Расслабься. И обратись внутрь себя... Найди там... Нину Эдуардовну.
Меня это почему-то не удивило. Я действительно нашёл внутри себя образ Нины Эдуардовны. Она стояла за кафедрой спиной ко мне. По просьбе хозяйки я описал ей то, что я увидел. Она попросила меня открыть глаза.
— Ты можешь представить себе, что стол, рядом с которым ты здесь сидишь, это кафедра?
— Да... Представил.
— Спасибо. Теперь извлеки из себя Нину Эдуардовну и помести её за кафедру. Так, как ты её увидел.
Я выполнил и это. И я действительно видел по ту сторону стола Нину Эдуардовну, стоящую ко мне спиной.
— Сделай что-нибудь, чтобы она повернулась к тебе лицом, — сказала хозяйка, вставая с табуретки.
Я окликнул преподавательницу и увидел, как она обернулась.
— Ты либо встань, либо сесть ей предложи. Всё-таки женщина, — заботливо подсказала Марина. Я так и сделал, выбрав второе.
— Теперь кратко изложи ей, чего ты от неё хочешь и какими ты хочешь видеть ваши с ней отношения, — предложила хозяйка. Я так и сделал, после чего внимательно выслушал и передал хозяйке ответ Нины Эдуардовны.
— Спасибо, — сказала хозяйка, — и Вам, Нина Эдуардовна, спасибо. А теперь, Сергей, встань, пожалуйста. И сядь вот сюда.
— Э-э-э... К ней на колени?! — я неуверенно приподнялся со своей табуретки.
— Нет. Сядь сюда, войди в её тело и стань ей.
Мне стало жутковато. Я, сделав пол-оборота,  с опаской поглядывал через плечо на табуретку, на которой, как я видел, сидела Нина Эдуардовна. Тут Марина встала со своей табуретки и уверенно толкнула меня в грудь, а хозяйка подхватила моё падающее тело сзади, и...
— Нина Эдуардовна, — сказала мне девушка, которая вышла из-за моей спины, — вот перед Вами Ваш студент.
Расправив юбку, я перевела взгляд на пустую табуретку, на которую указывала мне девушка, и почему-то инстинктивно захотела ей поверить. Подо мной была точно такая же табуретка.
— Вы ведь, если не ошибаюсь, ведёте у него неорганическую химию, так?
— Совершенно верно.
— А есть ли у Вас в неорганической химии какие-нибудь невидимые простому глазу сущности? Скажем, молекулы, атомы. Или газ.
— Да, да, Вы правы. И что же Вы мне этим хотите сказать?
— Ваш студент сидит на этой табуретке как невидимая простому глазу сущность. Вы знаете, о ком идёт речь?
— Нет; честно говоря, не могу даже предположить, что у меня есть невидимый студент.
У девушки был весьма приятный внешний вид. Кроме того, рядом со мной сидела за столом ещё одна девушка ближневосточной внешности и очень внимательно на меня смотрела. Кажется, я её где-то видела.
Первая девушка, более высокая и стройная, в коричневых рейтузах, выдержав театральную паузу, сказала:
— Речь идёт о Сергее Капустине. Он неделю и более тому назад пропускал Ваши лекции.
— Вы что же, милочка, хотите сказать, что он был на них, но незримо?
— Нет, он действительно прогулял и сейчас хочет наладить с Вами отношения. Даже если Вы не найдёте способа его увидеть, обращайтесь к месту над табуреткой так, как будто он там.
Я перебрала в своей памяти студентов первого и пятого курсов биофака и второкурсников-экологов. Капустин... Между прочим, надо сказать мужу, чтобы он съездил к свекрови за квашеной капустой. Семь килограмм — неужто женщина такое унесёт? Да, Капустин. Кажется, вспомнила. Не блещет, но иногда оригинален, и очень яркое воображение. Почему-то вспомнился «сумасшедший учёный» Володя Капустин. Я его видела всего один раз, но именно за этот один раз он умудрился подкинуть мне тему того, что впоследствии стало диссертацией. А познакомил нас бывший муж... «Мой» как-то уже и не скажешь...
— Нина Эдуардовна, — перебила мои мысли девушка ближневосточной внешности. На вид совсем молоденькая, лет двадцати пяти.
— Я Вас слушаю.
— Капустин. Он ждёт от Вас чего-то. Может быть, резюме Вашего к нему отношения.
— Мне следует резюмировать моё отношение к нему, обращаясь к месту над этой табуреткой?
— Да.
— Сергей, — сказала я, обращаясь к воздуху над табуреткой, и в этот момент мне показалось, что я увидела там его лицо, обрамлённое длинными, по уходящей моде, волосами, — Сергей, Вы переживаете из-за того, что пропустили мои лекции? Вы можете взять учебник в библиотеке. Если не ошибаюсь, Вы его ещё не взяли. Лабораторные занятия Вы можете отработать Леночке по четвергам пятой парой. А если Вам что-то всё же будет не ясно — пожалуйста, подходите в перерывах и спрашивайте у меня. Ваши однокурсники успешно это делают. Поймите, для того, чтобы освоить мою дисциплину, надо прежде всего знать материал, тогда будет чем оперировать при решении задач и проведении лабораторных работ, а через эти две вещи к Вам придёт понимание химии.
— Нина Эдуардовна, — сказала мне первая, более высокая девушка, — Вы замечательно сказали Сергею о том, как ему надо осваивать химию. Теперь, пожалуйста, скажите ему, как Вы относитесь к нему лично. Если Вам трудно сказать это ему, скажите мне.
В какой-то момент мне показалось, что всё, что я вижу — бред. Незнакомая мне обстановка — я, наконец, осмотрелась и отметила про себя, что сижу на кухне в чьей-то квартире, — студент, которого я вижу только мельком и вдруг, в течение секунды, две незнакомые девушки... Сплю?.. Я решила продолжать игру.
— Сергей, — обратилась я к месту над табуреткой, — я Вас знаю недостаточно, чтобы судить о Вас как о личности, и не считаю себя вправе что-либо утверждать. Но как студент Вы иногда бываете оригинальны, хоть и не блещете познаниями. И у Вас очень яркое воображение.
— Очень хорошо, Нина Эдуардовна; а теперь скажите мне, пожалуйста, — обратилась ко мне первая девушка, — дайте, пожалуйста, ответ на следующий весьма тонкий вопрос: Нина Эдуардовна, какие Ваши способности позволяют Вам делать подобные наблюдения над Вашим студентом?
— Пожалуй... моя способность обобщать. Моя способность наблюдать. Мой педагогический опыт...
— Нина Эдуардовна, в какой мере Ваш опыт является способностью?
Определённо, эта девушка задавала мне очень тонкие и умные вопросы. Если даже это мой бред, то я могла бы многому научиться в этом бреду.
— Пожалуй, мой опыт не является способностью, но он является следствием моих педагогических способностей.
— Каких именно?
— Способности излагать материал... выслушивать студентов... Что очень важно — способности понимать студентов.
— Спасибо, Нина Эдуардовна. Теперь следующий вопрос: Вы, использующая эти способности — какими ценностями Вы обладаете? Почему для Вас так важно использовать в общении со студентами именно эти способности?
— Я полагаю, что для меня имеет высокую ценность моя наука. И мне очень важно передавать свои знания студентам.
— Кто Вы, обладающая такими прекрасными убеждениями?
Я на миг задумалась. Передо мною пронеслись как картинки яркие эпизоды моей жизни. Работа в школе на целине. Защита кандидатской. Рождение ребёнка. И встречи с моими студентами. С моими любимыми студентами.
— Я — учитель! — гордо произнесла я, — у меня есть ученики. Я — учитель!
— Спасибо, — сказала девушка ближневосточной внешности, и я вдруг почувствовала мягкий, но настойчивый толчок в спину...
...И когда я опомнился, я вновь сидел на своей табуретке.
— Серёга, ты как? — участливо спросила Марина. Я заподозрил, что со мной что-то происходило до того, как я очнулся. Я ведь не всегда сидел здесь: меня попросили встать и усадили на соседнюю табуретку... Я взглянул через стол, и мне на мгновение показалось, что по ту сторону стола сидит Нина Эдуардовна.
— Что это было?
— Не так важно, что это было, как важно, что из этого будет, — ответила мне хозяйка квартиры. Она стояла за табуреткой, над которой мелькнула Нина Эдуардовна.
— И что же из этого будет?
— Вначале о том, что это было. Вот здесь, — хозяйка указала на ту самую табуретку, — сидела твоя преподавательница. Вот здесь, — она махнула рукой в мою сторону, — присутствовал Сергей Капустин. Незримо присутствовал. И сейчас, когда он присутствует зримо, он вспомнит, что ему и нам всем сказала эта умудрённая опытом женщина.
И я начал припоминать. Она как-то оценила меня и дала кое-какие рекомендации. Но главное — она рассказала много интересного о себе. И сказала, что она — учитель.
— Серёга, — обратилась ко мне Марина, — то, что говорила Нина Эдуардовна, имеет общие точки с тем, что говоришь о себе ты. Найди их.
— Наверное... мы оба учителя.
— Серёга, ты — учитель?
— Да!
— Скажи, для тебя как учителя важно понять ученика?
— Да. Важно.
— А кто ты по отношению к Нине Эдуардовне?
— Ученик.
— Тут есть над чем подумать. И потом, ты ведь хочешь, чтобы тебя понимали твои ученики? Хочешь?
— Хочешь ли ты, чтобы тебя понимали твои учителя? — продолжила хозяйка квартиры.
— Ведь это так важно, чтобы нас понимали, — вновь взяла слово Марина.
— И поэтому, — вторила ей хозяйка, — пожалуйста, встань ещё раз со своей табуретки, но только не просто встань.
— Пусть, встав, ты оставишь на ней Сергея Капустина, — поддержала её Марина. — и ты как некий независимый наблюдатель, как объективный дух окажешься вот здесь, у плиты...
— И отсюда, — подхватила хозяйка, — со стороны посмотришь на Сергея Капустина и Нину Эдуардовну Соколову и опишешь им и нам...
— Ты опишешь им и нам, — закончила фразу Марина, — на что теперь похоже их общение. Что оно напоминает? Как ты видишь это?
— Что можно сказать по его поводу? — начала новую фразу хозяйка, — Как это выразить словами?
— И что они сейчас чувствуют по отношению друг к другу? — лилась речь Марины, — Насколько приятно им стало общаться?
— И ты скажешь это им и нам прямо сейчас — ты, независимый наблюдатель и объективный дух, — после этого хозяйка умолкла, и я обратил внимание на то, что давно уже не то стою, не то завис рядом с плитой.
Слева от меня, ближе к окну, на табуретке сидел Капустин. Он был молод, он был большой фантазёр, он любил детей. И он был учеником Соколовой.
Справа от меня сидела Соколова. Она была опытным преподавателем, слегка уставшим от жизни, и она любила студентов. И её учеником был Капустин.
И я понял, что у Капустина уже есть ученики. А у Соколовой есть учителя.
— Да это же всё одна цепочка! Они все связаны воедино! — воскликнул я и вдруг увидел, как от одних учеников к другим протянулось нечто вроде светящегося шнура. И это было так прекрасно!
Хозяйка квартиры подтолкнула меня в спину и громко сказала, обращаясь ко мне: «Сергей!» Я уселся на табуретку и понял, что Сергей Капустин — это я.
И больше ничего этого не было.
Но всё осталось внутри меня.
Мы с хозяйкой обсудили, что я могу потерять в жизни при новых отношениях с Ниной Эдуардовной, и когда, где и каким образом я впервые с ней встречусь.
А потом мы пили кофе и чай. Хозяйка периодически вставала за чайником, и всякий раз мой взор останавливался у неё между ног, на комке шерсти. И всякий раз я испытывал лёгкое сожаление по поводу того, что собаки линяют. Впрочем, и люди оставляют волосы на своих расчёсках.
На кухню пришла Лорка, и хозяйка её кормила. Я потрепал Лорку за ушами, и на руках у меня осталась шерсть.
Пришёл откуда-то хозяйкин муж, и мы с Мариной стали прощаться с хозяйкой. Спасибо ей за отличный вечер!
...Сейчас осень, и у меня опять линяет собака. Собаку звать Лорка, а у её матери очень красивая кличка — Амальгама. Нина Эдуардовна, по её рассказу, назвала собаку так за светло-серебристый, даже ртутистый оттенок шерсти. Лорка унаследовала от Амальгамы окрас, и поэтому перекатывающиеся по полу хлопья собачьих шерстинок действительно очень напоминают тополиный пух. И их вид нагоняет чувство заброшенности и забытости созерцаемого — как будто идёшь по тополиной аллее, облитой серебристым лунным светом, и в конце её натыкаешься на полуразрушенный деревянный дом. Он давно предназначен на снос, и в нём никто не живёт. Но иногда ночами — такими, как эта — можно увидеть на полусгнившем и провалившемся крыльце дома странное существо — полосатое, с крокодильими зубами и с кисточкой собачьей шерсти на кончике хвоста. На ощупь существо тёплое и шершавое, и когда его начинаешь гладить, оно тихо похрюкивает, морщась от удовольствия. И всякий раз, когда я вычищаю репейник из комка собачьей шерсти, шевелящейся кисточкой завершающего его хвост, я думаю о том, что в каждом из нас под слоем того, что может предстать глазу ужасным зрелищем и показаться противным, находится блестящий ум, живая фантазия, богатый опыт, изящный вкус или ещё что-нибудь, достойное восхищения. В каждом.