Выбор

- Ты звал меня,  Повелитель?
Иссохший  старик с длинной белоснежной бородой, зябко кутаясь в алый плащ с широкой золотой каймой, боязливо огляделся по сторонам.
Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась безжизненная, занесенная снегом равнина, мертвенную белизну которой нарушали только серые обломки скал, беспорядочно громоздившиеся в отдалении. Голубоватый свет крошечного светила с трудом пробивался сквозь дымку из мельчайших кристалликов льда, которая затягивала весь небосвод.
- Я здесь, Повелитель. – снова повторил старик.
Слова срывались с посиневших от холода губ и тут же вязли в густой, давящей на уши тишине.
«Ты нашел ответ?» – хриплый, приглушенный, словно доносящийся из-под опущенного забрала голос возник в сознании старца.
Старик поспешно, насколько позволяли годы, опустился на одно колено и почтительно склонил голову.
- Да, Повелитель. – произнес он с плохо скрытой дрожью в голосе.
Налетевший внезапно ветер швырнул ему в лицо горсть колючего снега.
«Говори!» - в голосе таинственного Повелителя послышалось раздражение.
- Пророчество начинает сбываться… Семь миров вот-вот образуют посох, а навершием ему станет Кольцо Звезд; Алчущие Хаоса, наконец, достигли Венды. Скоро Трое встретятся, но будет ли с ними Свершающий… - старик выразительно развел руками, - неизвестно.
«Что значит неизвестно?! Ты же знаешь пророчество, что в нем сказано?»
- Да, Неустрашимый, я знаю пророчество, но что толку, ведь говорится - как должно быть, а не как будет на самом деле. Всегда есть место слепой случайности, и ныне никто, ни Предвечные, ни смертные не в силах повлиять на Нити Судеб.
Старик склонился еще ниже, незаметно творя левой рукой охранный знак.
«Это все?!»
От громового крика старик рухнул в глубокий рыхлый снег, обхватив готовую расколоться от непереносимой боли голову руками; из ушей и носа хлынула кровь.
- Повелитель, это все, что мне открыл Хранитель Мертвых Скрижалей, - простонал он, корчась в снегу.
«Моя свобода зависит от случая?! Я, рискуя тем немногим, что у меня осталось, открыл тебе тропу сюда, в Преддверие, не для того, чтобы ты городил здесь нелепости… Ты просил у меня награды? Хм, кое-что ты все же заслужил!»
Неожиданно, свирепый смерч подхватил вопящего от ужаса старика, и, закружив в смертельном танце снежного вихря, понес его к иззубренным, словно старые наконечники копий, скалам. Несколько раз с силой ударившись об утес,  изломанное окровавленное тело старца рухнуло к подножию скалы.
***

Тяжелые тучи ползли над самой землей.  Холодный северный ветер гнал их на юг, в сторону Пепельного моря, яростно закручивая края в спирали, которые тут же разрывались в грязные клочья. Иногда ветер с остервенением сталкивал налитые дождем облака друг с другом, и тогда где-то на линии горизонта раздавались глухие раскаты грома. Небо на севере становилось чуть светлее, изредка в разрывах туч мелькало тусклое солнце. Дождь, который шел не переставая три дня, наконец, прекратился.
По дороге, что, петляя, вела через вересковый луг к темнеющему впереди лесу, двигались два всадника. Измученные лошади оступались и скользили в раскисшей глине, заставляя седоков ежеминутно натягивать поводья и посылать проклятья богам. Путники были закутаны в темно-серые, насквозь промокшие и заляпанные грязью дорожные плащи. С бедра у одного из всадников, невысокого жилистого арна, свисал длинный узкий меч в простых черных ножнах, второй, бородатый гигант-дарг, с лысой, изуродованной отвратительным шрамом головой, держал поперек седла двулезвийный боевой топор с длинной рукоятью; за пояс у него был заткнут короткий широкий кинжал.
- И все-таки, это неправильно, - возвращаясь к прерванному разговору, проворчал бородач, - мы, честные наемники, должны, словно воры, удирать из города только потому, что ты вспорол брюхо какому-то жалкому купчишке! Ведь неправильно это, а, Гриф?
- Ничего себе, «жалкий купчишка»! Один из первых богачей Грокка, – тот, кого назвали Грифом, повернулся к приятелю.
Он и впрямь смахивал на хищную птицу – крючковатый нос, глубоко посаженные немигающие глаза и тонкие бескровные губы, которые время от времени кривились в жесткой усмешке.
- Ну и что? Сам виноват – нечего по всяким злачным местам шляться и затевать ссоры с людьми! – запальчиво ответил бородач, настоящее имя которого было Сидиринг Лонн, но чаще, за гнусные привычки и вечно потасканный вид приятели-наемники звали его «Герцогом».
Этой кличкой он чрезвычайно гордился и со временем начал при каждом удобном случае заводить туманные разговоры о знатном, но обедневшем роде, последний отпрыск которого вынужден был податься в наемники, при этом он каждый раз выдумывал новые, все более длинные и звучные имена. Россказни эти производили впечатление только на молоденьких служанок, но враля Герцога это нисколько не смущало.
- И вообще, не умеешь играть – не играй, я так думаю!
Он шумно высморкался в кулак и вытер руки о замызганную кожаную куртку.
- Он так думает! – воскликнул Гриф и возмущенно хлопнул себя по бедру. – С каких это пор ты думать начал? Нечего жульничать было! Ты хоть раз честно сыграть можешь?
- Так кто же честно играет-то?
Герцог почесал обезображенную лысину, затем прочистил горло, смачно сплюнул и затянул гнусавым голосом старую солдатскую песню. Немного погодя к нему присоединился его спутник на черном как смоль коне.
Дорога, между тем, привела двух приятелей на опушку стоявшего темной стеной леса.
Дальше широкий проезжий тракт шел в объезд, дугой огибая застывшую в мрачном молчании чащу; прямо вела узкая извилистая тропа, заросшая мхом, которая пропадала в таинственном полумраке леса. Друзья, прервав пение, остановились на распутье и переглянулись.
- Слушай, Гриф, что-то мне не по себе… Может, как все люди поедем, трактом. - сказал Герцог, глядя прямо перед собой.
- Мы от погони уходим! Нам на пятки наступает прево Грокка с отрядом своих головорезов и телохранители того толстосума.  Так какого  рожна ты тут чепуху несешь! Надо срезать путь, иначе тебе действительно станет не по себе… на виселице. - Гриф живописно изобразил повешенного с выпученными глазами и вывалившимся языком. Для полноты образа он даже подрыгал ногами.
Герцог машинально потер шею.
- Все же я лучше схлестнусь с Гвардией, чем сунусь в этот дерьмовый лес… Ты же сам знаешь, что про него рассказывают.
- А-а, ну да, да! Знаю – мертвые скрижали, кара богов… - саркастически хмыкнул Гриф. -  Я не собираюсь совать шею в петлю из-за брехни полоумных монахов. И тебе не советую.
- Ай! Язычником был, язычником и помрешь. Не видать тебе Стальных чертогов, как своей макушки. – Герцог махнул рукой.
- Поехали! – нетерпеливо бросил Гриф.
- Ладно, - Герцог поежился, - поехали. Хотя мне все это не по душе.
И приятели направили коней под сумрачные своды чащи.
Вековые деревья росли так близко друг к другу, что кроны, сплетаясь между собой, образовывали навес, через который с трудом пробивались лучи заходящего солнца. Не было слышно ни пения птиц, ни шороха листьев. Гнетущую тишину нарушали только заглушаемый мхом стук копыт, бряцание оружия и грубый голос Грифа, который вновь начал распевать песни: марш Черного легиона Эклеса, похабные куплеты Красных Пантер, отрядную песню роты алебардистов капитана Морта и еще с десяток маршей других рот наемников, в которых довелось сражаться этой парочке.
- Эй, Гриф, –  прервал пение бородач, – может, здесь остановимся, у меня уже все кости болят, и не только кости, все потроха и внутренности.
 - Потроха и внутренности одно и то же, - усмехнулся Гриф, оборачиваясь к приятелю, - Ты забыл? Поехали дальше, потом отдохнешь.
Но ехать им пришлось недолго. Едва видимая в густом папоротнике тропа  вскоре привела их к лужайке, которая возникла как-то сразу, вдруг - за очередным поворотом деревья расступились и наемники оказались перед поляной, на которой стоял небольшой добротный сруб. Потемневшие от времени бревна, соломенная крыша, промасленная ткань на окнах – обычное крестьянское жилье, неизвестно как оказавшееся в этой чаще. По всей поляне, покрытой невысокой изумрудной травой, словно фигуры на шахматной доске, были в беспорядке расставлены огромные серые камни, которые, стоило взглянуть на них поближе, оказались грубо высеченными фигурами  вооруженных людей. У коновязи хлопотал высокий старик в белой льняной рубахе и таких же штанах. Он был обут в невысокие сапожки из мягкой, хорошо выделанной оленьей кожи.
  Друзья выехали на лужайку и остановились, осматриваясь. Хозяин дома, увидев двух всадников на краю поляны, выпрямился и выжидательно уставился на гостей. Судя по всему, их появление нисколько не испугало старца. Приятели направились к дому.
- Глянь-ка, - недоуменно протянул Герцог, – В лесу сухого места нет, а здесь …
Он не договорил. Они подъехали к коновязи, рядом с которой, засунув руки за широкий узорчатый пояс, им приветливо улыбался  хозяин. Лицо его было почти черным от загара, из-под косматых седых бровей на двух наемников спокойно смотрели внимательные серые глаза.
- Как звать? - вместо приветствия бросил Гриф, окинув безразличным взглядом старика.
- И вы здравствуйте, добрые люди, - густым басом промолвил старик, - зовите меня просто Матти.
- Ну и имечко! Не найдется у тебя чего-нибудь поесть, Матти?
- И поесть найдется и выпить. Проходите в дом, отдохните с дороги – едете-то, я вижу, издалека.
С этими словами он вошел в дом, сделав приглашающий жест гостям. Гриф с Герцогом, не заставляя себя уговаривать, спешились и, привязав коней, последовали за хозяином.
Внутреннее убранство тоже ничем не отличалось от сотен других крестьянских домов. Небольшой очаг, рядом с ним – всевозможная кухонная утварь; несколько досок, брошенных на козлы, заменяли стол, вдоль которого стояли две грубо сколоченные скамьи; у дальней стены, в самом темном углу, рядом с большим сундуком валялись плохо выделанные шкуры, которые, видимо, служили постелью. Утоптанный земляной пол был выстлан свежей травой.
У очага, что-то помешивая в котле, висящем над огнем, сидела неопрятная старуха, с морщинистым землистым лицом. Увидев незнакомцев, она на миг оторвалась от  стряпни и посмотрела на них мутными слезящимися глазами.
- Гости у нас, старая, собирай на стол. – обратился хозяин к жене.
Старуха что-то недовольно буркнула и вернулась к своему занятию.
Гриф и Герцог, не дожидаясь приглашения, бухнулись на скамьи и уставились на старика.
- Выпить-то есть чего? – устало спросил Гриф, вытягивая натруженные ноги.
- Есть, есть… - в голосе странного Матти послышалось явное недовольство.
 Прищурившись, он посмотрел на развалившихся за столом неимоверно грязных путников с физиономиями законченных мерзавцев и вышел из дома. Вскоре он вернулся, держа в руках запотевший глиняный кувшин и пару деревянных кружек. Наемники оживились.
- Наконец-то! – Герцог довольно потер руки. – Тебя только за смертью посылать.
Хозяин молча поставил кувшин и кружки на стол и, пододвинув колченогий табурет, сел у двери, скрестив руки на груди.
Его жена, не говоря ни слова, сняла с огня дымящийся котелок с каким-то варевом и, доковыляв до жадно припавших к кружкам мужчин, швырнула его на стол. Вытирая руки о грязный подол, она вернулась к очагу и принялась раздраженно греметь посудой.
- Куда путь держите, храбрые воины? – начал старик. – Никак, дело у вас неотложное, коли этой дорогой едете?
- А чем эта дорога хуже любой другой? – с набитым ртом промычал Гриф.
- Да дорога-то самая обыкновенная... Хорошая дорога… - хозяин почесал коленку и как бы невзначай добавил. -  Лесом нашим не все проехать могут.
- А это еще почему? – насторожился Герцог.
- А потому, что не дозволено Предвечными в этом лесу кровь проливать.
- Ну и что? – сыто отдуваясь, Гриф смахнул опустевший котелок на пол.
- А то, - старик медленно поднялся, - вы не можете въехать в этот лес с оружием в руках, ибо дрогнет даже Кольцо Звезд и Холод Нерожденного поглотит все Сущее, созданное Предвечными!
- Чего-чего? – наемники недоуменно переглянулись.
- Ваши имена будут прокляты во всех Семи Мирах! Отдайте свое оружие и следуйте дальше или выберите другую дорогу, - голос старого хозяина неожиданно изменился.
 Теперь он мог принадлежать скорее безусому юноше, но никак не убеленному сединами старцу.
Гриф пожал плечами и, порывшись в кошельке, небрежно бросил на стол пару медяков.
- Хватит паясничать, вот тебе за выпивку, а нам пора. Надо засветло лес проскочить.
Отяжелевшие наемники лениво поднялись из-за стола и двинулись к выходу. Старик шагнул  вправо, загораживая собой дверь.
- Отдайте мне свое оружие по-хорошему. – глаза его недобро сверкнули. – Не вынуждайте меня применять силу.
- Силу?! – Гриф задохнулся от негодования. – Послушай, ты, полоумный!.. Прочь с дороги!
Он одним неуловимым движением заставил старика растянуться на полу и, перешагнув через кряхтящего хозяина, вышел за дверь. Весело хохотнув, Герцог последовал за приятелем.
Друзья через лужайку направились к коновязи, но, не дойдя до нее, остановились перед каменной фигурой рыцаря в древних доспехах. Чуть левее навечно застыл с занесенным для удара мечом воин какой-то неведомой страны. А за ним -  еще и еще… Гриф и Герцог медленно брели среди этого окаменевшего воинства, разглядывая причудливое оружие самых разных эпох и стран.
Сзади резко хлопнула дверь дома. Приятели обернулись. К ним твердо шагал хозяин, сжимая в руке массивный полупрозрачный посох. Внутри диковинного артефакта клубился призрачный голубоватый туман, в котором, одно за другим, то и дело мелькали расплывчатые очертания человеческих лиц. Рты их были раскрыты в беззвучном крике, в глазах застыли отчаяние и ужас.
Тяжело дыша, он остановился в трех шагах от помрачневших наемников, спина его выпрямилась, куда-то исчезло старческое подрагивание рук, глаза превратились в бездонные черные провалы.
- Я говорю вам в последний раз, отдайте оружие и проходите с миром, такова воля Предвечных и еще ни один человек не смог ее нарушить безнаказанно, клянусь посохом Камня, - странный старик потряс своим чудным орудием, не обращая внимания на насмешливые ухмылки приятелей. – Если же вы будете упорствовать…
Старик не договорил, выразительно кивнув на каменные фигуры. Гриф проследил за взглядом хозяина и небрежно положил руку на эфес.
- Я тоже говорю тебе в последний раз, Матти, ты не получишь ничего, ни оружия, ни милостыни, иди к своей бабке и не испытывай моего терпения, - процедил он сквозь зубы, и, повернувшись к Герцогу, пояснил, - не хочу сегодня никого убивать.
- Послушай, Гриф, может быть, не будем… - вполголоса начал Герцог.
- У вас еще есть право выбора… Пока. – тихо проговорил старик.
- Ой, да провались ты! – отмахнулся Гриф.
 Старик хотел еще что-то сказать, но передумал и, тяжело вздохнув, развел руками, мол, ничего не поделаешь. Товарищи, грубо отпихнув в сторону печально опустившего голову старца, направились, было к лошадям, но внезапно Гриф, уловив какое-то движение у себя за спиной машинально метнулся вбок. Его чутье, много раз сохранявшее ему жизнь, не подвело и на этот раз, -  место, где он только что стоял, пронзил, вдруг ставший ярко-красным, посох хозяина. Отточенным движением Гриф выхватил меч и, развернувшись, описал им широкий блестящий полукруг. Но сталь, совершенно неожиданно для него, вспорола пустоту – старик, с удивительной быстротой немного подался назад, пропуская мимо смертоносное лезвие. Герцог изумленно присвистнул и, опершись на свой топор, стал с интересом профессионального солдата следить за ходом схватки, время от времени отпуская короткие замечания.
Бой, между тем, шел нешуточный. Гриф, по праву слывший одним из лучших наемных мечей в Эклесе, отбросил всякую небрежность и взялся за дело всерьез – старик, несмотря на годы, оказался достойным противником, а его посох – поистине страшным оружием: Гриф понимал, что стоит старцу один раз случайно прикоснуться к нему, и одной статуей на поляне будет больше. Ему пришлось сделать то, что он делал лишь в исключительных случаях – обнажить левой рукой длинный квилон, который мог вполне сойти за небольшой меч. Работая обеими руками, он кружился, подныривал, финтил, уклоняясь от мелькавшего, словно красная молния, посоха, но старик, нанося один за другим быстрые и неимоверно сильные удары, все же понемногу теснил наемника к краю поляны, почти не оставляя ему возможности контратаковать. Сталь жалобно звенела, соприкасаясь с неведомым материалом, из которого был сделан посох. Пятясь шаг за шагом под мощным натиском старца, Гриф, тем не менее, не терял хладнокровия, он уже не сомневался, что перед ним не простой старик. Пару раз ему уже доводилось сталкиваться с колдунами и он прекрасно знал, что никакая магия не может продержаться достаточно долго, всех стараний колдунов хватало лишь на одно короткое усилие, бросок, в который они вкладывали всю свою мощь; и самое важное теперь не ошибиться в защите, не допустить гибельного прикосновения посоха, выматывая противника, заставляя его промахиваться вновь и вновь, терять драгоценные силы. И, наконец, шквал ударов начал стихать; Гриф увидел, как тяжело дышит старик, с каким трудом ему дается каждый удар, и понял – бой закончен. Ужом проскользнув сквозь замедлившиеся взмахи магического посоха, он косо взмахнул мечом и отпрянул. Старик пошатнулся и, выронив посох, прижал руки к животу, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности. В глазах его застыли страх и удивление.
- Что-то долго ты с ним возился! – облегченно пошевелился Герцог.
Гриф тяжело посмотрел на приятеля и, смахнув со лба крупные капли пота, принялся вытирать клинок о штаны убитого. Посох, лежавший рядом с трупом хозяина, стал непроницаемо черным. Герцог показал на него, собираясь что-то сказать, но тут до них донесся сдавленный женский крик – на пороге дома показалась растрепанная старуха. Взгляд ее был прикован к распростертому телу мужа.
- Ну, сейчас начнется гниль, – досадливо поморщился Гриф, глядя на ковыляющую к месту схватки женщину.
Он, было, двинулся ей наперерез, но тут Герцог шмыгнул носом и, прищурившись, вдруг резко выбросил руку вперед. Увесистый широкий кинжал сорвался с его ладони навстречу вопящей старухе. Женщина резко остановилась, будто наткнувшись на невидимую преграду. Тело ее надломилось и старуха, судорожно взмахнув руками, рухнула в густую траву. Из груди несчастной торчал кинжал Герцога.
Приятели приблизились к еще шевелящейся женщине.
- Не переношу бабский плач, - словно извиняясь, пробормотал  Герцог, и наступил ей на грудь, чтобы выдернуть застрявший кинжал. – Все-таки странные люди – сами напрашиваются, а потом…
Он махнул рукой.
Без лишней суеты друзья оседлали лошадей и, в последний раз окинув взглядом поляну с двумя бездыханными телами хозяев, нырнули в лес.



***
Они ехали уже несколько часов. Смеркалось. Едва заметная тропа уводила путников все глубже, к самому сердцу леса. Теперь они ехали молча, лишь дарг время от времени шумно прихлебывал из своей фляги.
- Ой, - сказал вдруг он, икнул и натянул поводья, - гляди, повешенный.
- Допился?! – рявкнул Гриф. – Покойники мерещатся? Ты…
Он бросил взгляд туда, куда указывал грязный палец дарга и осекся.
Впереди, слева от дороги, на суку огромного старого дуба тихонько раскачивался в петле толстяк в каких-то цветастых лохмотьях и стоптанных сапогах. На голове его красовался необычный колпак, украшенный блестящими звездами. Распухший язык вывалился изо рта, посиневшее лицо было искажено страхом. Веревка так глубоко врезалась в шею, что складки жира почти полностью закрывали ее.
Приятели свернули с дороги и подъехали ближе.
- Хорошая работа, - деловито заметил Герцог, разглядывая покойника. – не перевелись еще мастера.
- Совсем недавно повесили, - обронил Гриф, - птицы не успели еще глаза выклевать.
Он подъехал к повешенному, зачем-то подергал его за штанину и огляделся вокруг. В сгущавшихся сумерках он заметил, что на самой середине поляны недалеко от дерева темнеет след кострища, а рядом, уткнувшись лицом в остывшие угли, лежит еще один труп. Гриф спешился и, подойдя ближе, носком грязного сапога перевернул тело на спину.
- Иди-ка сюда,– махнул рукой он, подзывая приятеля, - вот еще один.
Перед ними лежал старик в длинном сером балахоне и потрепанных сандалиях на босу ногу. Одна рука его была неловко подвернута, другой он сжимал длинный посох. Гриф присел на корточки и зачем-то ткнул пальцем в окоченевшее тело.
- И здесь. - крикнул Герцог, стоя на другом краю поляны.
- Кто-то пырнул старика кинжалом. – сказал Гриф, подходя к приятелю и вытирая руки полой плаща.
- Вот, - Герцог кивнул на обезглавленное тело в блестящих доспехах, - что скажешь?
- А где голова? -  равнодушно спросил Гриф, в задумчивости постукивая носком сапога по закованной в броню ноге рыцаря.
- Может, по карманам пошарим? – предложил Герцог и облизнул губы.
- Какие на доспехах карманы? – Гриф сплюнул и направился к дереву.
Он обошел висельника, рассматривая его со всех сторон.
- А у этого карманы есть. – довольно заявил Герцог, указывая на повешенного.
- Да что там может быть! Его уже наверняка обобрали до нитки. – досадливо поморщился Гриф, - Колпак-то идиотский! Первый раз такой вижу. Шут что ли?
- С чего бы это шута стали вешать?
- А с чего бы это и не стали? – в тон приятелю проговорил Гриф. – Может, пошутил неудачно.
- Да-а, не хотел бы я быть шутом. – гиганта-дарга передернуло, - Так вот состришь, а кому-нибудь не понравится - и-и-и  бац!..
- Хватит бацать, - Гриф потер переносицу, - Давай сними его. Глянем поближе.
Герцог вытащил из ножен висевший на поясе кинжал, и, привстав в стременах, одним взмахом перерубил веревку. Тело с глухим стуком упало к ногам Грифа. Дурацкий колпак скатился с головы.
Наемник присел на корточки и со сноровкой, говорившей о немалом опыте, принялся обшаривать одежду висельника.
Герцог, вытянув шею и ерзая в седле, нетерпеливо ждал результатов.
- Только это. – Гриф выпрямился. На его ладони что-то тускло поблескивало.
- Дай посмотреть. Медь?
- Медальон. – Гриф рассматривал маленькую дешевую безделушку, какими любят одаривать своих первенцев масаррские бедняки.
-А-а. Медь?
- Медальон!
- Дай посмотреть.
Гриф демонстративно убрал находку в висевший на поясе кошель. Они немного помолчали, глядя на трупы. Дарга снова передернуло.
- Ладно, поехали. Уже почти стемнело, а спать рядом с этими бедолагами я не хочу. Не люблю я покойников, - после небольшой паузы пояснил он и тронул коня.
- Хоронить-то будем? – спросил Гриф, вставляя ногу в стремя.
- Хочешь – хорони. –равнодушно ответил Герцог. Он уже потерял всякий интерес к делу, которое не сулило ни денег, ни, тем более, веселья.
- Не хочу. – себе под нос сказал Гриф, садясь в седло. Он оглянулся в последний раз на мертвецов, подумал - не прихватить ли веревку, но решил не возиться и пришпорил коня, догоняя товарища.
Тем временем темнота накрыла лес, извивающуюся между деревьев узкую дорогу, почти тропинку, и двух всадников на ней. Иногда из-за облаков выглядывала луна, необычайно яркая для этого времени, и ее серебристый свет заливал все вокруг. В эти минуты казалось, что по лесной тропе, которую начал затягивать невесть откуда взявшийся туман, плывут призраки рыцарей из мрачного, окутанного зловещей тайной, ордена Алчущих Хаоса, которые вырвались из чудовищных глубин вечного забвения, чтобы до скончания времен неумолимо преследовать своего врага. Окажись сейчас поблизости случайный путник, охотник, идущий по следу дикого зверя, бортник, забредший слишком далеко от своей избушки в поисках дерева с хорошим пчелиным роем, а то и просто вольный стрелок – не рискнул бы он окликнуть двух всадников, убрался бы подальше подобру-поздорову, творя охранные знаки и бормоча молитвы всем известным богам.
Но на самих приятелей ни темный свод таинственного леса, ни призрачный свет луны, мелькавшей в облаках, ни плотный туман, который поднялся почти до стремян, скрыв ноги лошадей, не производили никакого впечатления. Гриф принялся опять насвистывать какую-то солдатскую песенку, которых знал бесчисленное множество, а Герцог, открыв флягу, то и дело прикладывался к ней.
Наконец Гриф нарушил молчание.
- Кажется, отъехали уже достаточно далеко от жмуриков, еще миля – и я просто свалюсь с коня.
- Давай проедем еще чуть-чуть. Мне спокойнее будет… - сказал Герцог и оглянулся.
- Да что с тобой?! – воскликнул Гриф. – С каких это пор ты стал дохляков бояться? Не ты ли, помнится, со своей сотней вырезал всю деревню, которая укрывала этих ублюдков-повстанцев, а потом я нашел тебя в стельку пьяного, спящим в обнимку с трупом какой-то старухи? Ты потом еще клялся мне, что в мыслях у тебя не было ничего дурного.
- Повешенный у дороги – примета плохая, а тем более в таком колпаке. – Герцог поднял палец.
- Причем здесь колпак? Чушь какую-то несешь. Ладно, можешь ехать дальше, а я остановлюсь здесь. – Гриф кивнул на стоящее в стороне от дороги огромное дерево.
 Он и в самом деле повернул коня, и, подъехав к лесному гиганту, спешился. Тяжело вздохнув, Герцог последовал за ним.
Через полчаса они уже сидели у костра. Гриф правил лежавший на коленях меч, а Герцог что-то помешивал в котелке деревянной ложкой.
За годы походной жизни Герцог с грехом пополам научился готовить одно-единственное блюдо. Он всем говорил, что сам придумал рецепт, чрезвычайно этим гордился и никому не хотел открывать свой кулинарный секрет (правда и желающих его узнать было немного). Когда же, по какой-то случайности, таковые находились, он напускал на себя таинственный вид и загадочно говорил, что должен хранить рецепт в секрете. Причина этой таинственности была на самом деле одна:  никакого рецепта не было и в помине – Герцог попросту бросал все, что было из съестного под рукой в воду, иногда добавляя в котел какую-нибудь травку. В травах он ни ничего не понимал, поэтому похлебка чаще всего оказывалась несъедобной дрянью. Правда, надо отдать ему должное, сам он всегда честно съедал свою долю, ни разу не поморщившись.
Вот и на этот раз до Грифа донесся какой-то странный запах.
- Ты уверен, что это можно есть? – он с подозрением потянул носом.
- Заодно и узнаем. – Герцог беспечно пожал плечами. – Ты будешь есть?
- Только не это… Тихо! – Гриф прислушался. – Слышишь?
Издалека до них донеслись какие-то неясные звуки. Вскоре друзья смогли разобрать скрип колес, фырканье лошадей и чей-то сердитый голос.
Звук медленно приближался, и скоро уже не оставалось никаких сомнений в том, что по дороге не спеша колесит какой-то фургон, но туман, который стал еще гуще, не позволял разглядеть ничего на расстоянии тридцати шагов.
- По-моему, телега какая-то, - прошептал Герцог, затем, немного подумав, глубокомысленно добавил, - А может, повозка.
- Тьфу, – сплюнул Гриф. – Это одно и то же. Я не могу разобрать - откуда она едет, с какой стороны.
- Какая разница? – Герцог пожал плечами. – Будет проезжать мимо, спросим.
- Ты забыл? Там на дороге остались пятеро жмуриков. За сумасшедшего и его старуху, нам, конечно, ничего не будет, а повесят еще и тех троих на нашу шею – не отмоемся. Не хочется загреметь на виселицу за чужие грехи.
- Не загремим, - Герцог положил топор рядом с собой, - нас еще уговорить надо до нее дойти.
Друзья, не сговариваясь, пересели так, чтобы оказаться спиной к дереву и принялись терпеливо ждать. Оба казались расслабленными, но глаза их внимательно и настороженно вглядывались во мглу, стараясь уловить малейшее шевеление со стороны дороги.
Сырые ладони тумана тянулись к ним, осторожно дотрагивались до их лиц, оставляя на щеках липкие потеки. Впереди белесые лоскуты, переплетаясь между собой, принимали причудливые очертания невиданных существ, но эти смутные образы тут же таяли, плавно перетекали один в другой, являя все новые и новые неуловимые видения.
Наконец они услышали, как телега, поравнявшись с ними, остановилась. Послышалась какая-то возня, заржала лошадь. Затем снова  раздался скрип колес, фургон свернул с дороги и направился к двум приятелям.
- Вот дерьмо! – вполголоса выругался Гриф и толкнул товарища локтем.
Туман перед ними сгустился и из него начали проступать смутные очертания большой крытой повозки, но, опережая ее, из тумана бесшумно возникла коренастая фигура. Зеленоватая кожа, сплошь покрытая сложным цветным узором татуировки, влажно блестела в ярких отблесках костра. Гнедой конь Герцога коротко всхрапнул.
Гриф непроизвольно стиснул рукоять меча - ему были хорошо знакомы и этот костяной гребень, тянущийся с середины низкого лба вдоль всего позвоночника, и мощные трехпалые руки, и резкий, неприятный запах, исходящий от бугрящегося мышцами тела, которое венчала непропорционально маленькая голова без всяких признаков растительности.
 Миндалевидные, лишенные зрачков глаза шерна угрюмо уставились на двух напрягшихся воинов и перед внутренним взором Герцога промелькнула врезавшаяся в память на всю жизнь картина:
…Темная нестройная колонна, бредущая в облаке пыли по разбитой дороге на закат. Опущенные головы солдат, серые лица, потухшие глаза, плотно сжатые губы, тут и там мелькают окровавленные повязки. Стоны и вопли раненых, кто-то, заходясь в крике, просит, чтобы его добили. Ржание измученных лошадей… Резкий запах гари. Позади небо затянуто дымом, из черных клубов которого, один за другим появляются передовые разъезды шернов, словно воронье, слетающееся на тело умирающего зверя. Жалкая кучка измученных солдат в полном молчании отделяется от колонны, и, повернувшись лицом к приближающемуся врагу, пошатываясь от усталости, кое-как выстраивается в боевой порядок…
Дарг тряхнул головой, отгоняя тягостное воспоминание. В следующее мгновение он уже видел, как Гриф, выхватывая из ножен меч, метнулся к неподвижно стоящему в нескольких шагах от них шерну.
- Стойте, стойте! – раздался вдруг тревожный крик.
Гриф придержал удар. К ним через поляну спешил, пыхтя и отдуваясь, невысокий толстяк-масарр. Он смешно размахивал руками и время от времени нелепо подпрыгивал и тихонько взвизгивал.
- Это наша собственность, вернее моя. Мой шерн, вы не имеете права его убивать! Или платите денежки! 
Гриф ругнулся вполголоса и опустил меч. Он только сейчас заметил, что перед ним раб – через проткнутые щеки шерна проходило, свисавшее с нижней челюсти стальное кольцо с выбитым на нем именем хозяина.
-Уф! – подбежавший хозяин вытер капли пота со смуглого лба и положил руку на плечо шерна; тот едва заметно дернулся – Если желаете попробовать на нем остроту своих клинков, гоните тридцать монет и делайте, что хотите.
Он оттеснил раба назад и выжидательно уставился на Грифа, нервно теребя браслет, сплетенный, по масаррскому обычаю, из узких полосок специально выделанной кожи рогорта.
- Не желаем. – сухо ответил Гриф и убрал меч в ножны. – Ты кто такой? Работорговец?
- Нет, милейший, мы актеры. Бродячие актеры. Я бы даже сказал – трагики. – толстяк с достоинством поклонился. Гриф небрежно кивнул и уселся рядом с приятелем.
- Акте-е-еры, - протянул Герцог и оттопырил нижнюю губу, - а здесь то вы что забыли, рыбоеды?
Актер, привычно пропустив явную грубость мимо ушей, заискивающе улыбнулся вооруженным мужчинам и затараторил:
- Мы не рыбоеды, уважаемый, рыбоеды – это островные масарры, а мы – береговые… Телега у нас сломалась, милостивые государи, в темноте-то, ясное дело, чинить не будешь, да и устали мы с дороги, а тут еще туман, того и гляди, лошадка ноги переломает. Заметили огонек, ну, думаем, хорошая беседа и доброе вино – что еще усталому путнику нужно? Вот и свернули, с дороги-то. Позволите к вашему огоньку, добрые люди?
Пухлая физиономия актера лучилась добродушием, но маленькие заплывшие жиром глазки смотрели настороженно и немного презрительно.
- Люди-то люди, да с чего ты взял что добрые? – брякнул Герцог.
Толстяк непонимающе уставился на него, потом перевел взгляд на Грифа и вопросительно приподнял брови. Гриф пожал плечами и сделал какой-то неопределенный жест.
- Что ты кривляешься? Я тебя спрашиваю, есть у вас что на зуб положить? Беседа твоя нам, как шерну гребенка. – Герцог ухмыльнулся.
- Есть, есть, - закивал актер и махнул рукой своим спутникам, стоявшим поодаль.
Те неторопливо приблизились к костру. Их было двое – здоровенный детина с физиономией каторжника и вертлявый безусый юнец, с бледным, покрытым прыщами лицом. Оба были одеты в грязные цветастые лохмотья и разбитые, стоптанные сапоги из кожи Морского Зверя. В руках они держали какие-то замызганные узелки. Поклонившись двум наемникам, все трое уселись вокруг костра. В узелках оказалась нехитрая снедь и две фляги, в которых что-то булькало.
- Ну и рожи! – вполголоса проговорил Герцог, наклонившись к Грифу.
Тот молча кивнул.
- Угощайтесь, милейшие. – толстяк сделал приглашающий жест. - Сегодня Боги Волн были милостивы к нам.
- Как зовут? – спросил Гриф, хватая большущий кусок вяленой рыбы.
- Кого? Меня? – толстяк ткнул себя пальцем в грудь.
- Ну да, умник, тебя.
- Ольтран  Саркип, хозяин труппы, к вашим услугам, а это,  - он показал на здоровяка, - мой племянник Дорбин, мальчишку мы зовем Рогзи. Простите их за то, что они не представляются сами – у них вырваны языки.
- Рогзи? Странное имя. Даже для масарра. – в голосе Грифа проявилась некоторая заинтересованность.
- Это не имя, а кличка, – охотно пояснил Ольтран, - в переводе на ваш язык означает «репей».
 А могу ли я, простите великодушно, узнать ваши имена? – толстяк чуть из штанов не выпрыгивал от любопытства.
- Мое имя, - привычно начал Герцог, вставая и принимая надменную позу, - Сидиринг кау Лонева Сорденгут, герцог Нанвурдский.
- Какая честь для нас! – масарр удивленно и недоверчиво посмотрел на залатанные в нескольких местах штаны Герцога и перевел взгляд на Грифа. – А Ваше имя, милейший?
- А вот это не твое дело! – не поворачивая головы, бросил Гриф. - Пошли-ка, лучше, трехпалого за хворостом, а то костер скоро догорит.
- Кого, простите?
- Шерна своего. – Герцог ткнул пальцем в сидящего неподалеку зеленокожего раба.
Тот, поймав выразительный взгляд своего хозяина, тяжело поднялся и, ссутулив могучие плечи, побрел в лес. Наемники проводили его долгим взглядом, в котором проскользнуло что-то похожее на сочувствие.
- Не повезло бедняге, - вздохнул Герцог и сплюнул в сторону.
- Бедняге?! – у толстяка отвисла челюсть. – Это же шерн! Грязный, вонючий нелюдь. Враг на все времена!
- Враг он, когда у него в руке паранг; а что до нелюдя… они-то в рабах наших солдат не держат и не пытают почти никогда.
- Да, - кивнул Гриф, - те кто был на Границе, никогда шерна-раба себе не заведут…
Актеры переглянулись и, пожав плечами, вернулись к еде. Некоторое время все молча жевали.
Наконец, чувство сытости и уютное тепло костра сделали свое дело. Гриф, довольно вздохнув, привалился спиной к теплому стволу дерева и почти дружелюбно посмотрел на актеров.
- Ну, шарлатаны, расскажите-ка что-нибудь, - нарушил он тишину, - может, новости какие есть, лазаете, небось, везде? Сейчас-то откуда путь держите?
- Из Грокка, - охотно ответил толстяк, - бывали там?
- Да нет, не довелось, - спокойно ответил Гриф и незаметно подмигнул приятелю, - а что?
- Великолепный город, великолепный! Такая роскошь! Такое величие! – актер зачмокал губами. – А публика!.. Богаче и щедрее я не встречал ни в одном городе от Соленых Земель до Границы, клянусь зеркалом Леи. В день мы зарабатывали по пять монет, можете себе представить? Такое изобилие, такие девушки! И вот, представляете, четыре дня назад какой-то поганый наемник… Ой! Оговорился, простите, какой-то солдат убил ни за что ни про что городского главу этого славного города, милейшего человека, у которого была лишь одна маленькая слабость – любил бедняга в азартные игры играть со всяким отребьем. Оденется, бывало поплоше, и в притон какой-нибудь. Уж чего-чего, а этого добра в Нижнем городе хватает. Ну и нарвался на какого-то молодца с длинным мечом, да коротким умом. Представляете?! Вот мерзавец. – актер сокрушенно покачал головой. – Что теперь там творится!.. Стража всех без разбора хватает, сами от каталажки еле-еле откупились, остались с пустой мошной. И вот – по деревням да селам теперь побираемся…
 Трагик горестно вздохнул и поскреб в опустевшем котелке ложкой. Где-то вдалеке послышался тоскливый, заунывный вой. Мужчины вздрогнули и тревожно оглянулись.
- Ох, ну и лес, - выдохнул Ольтран, - кстати, заметили, туман как-то странно лег – над дорогой и вокруг поляны, так просто молоко, а чуть в сторону, - пропадает как ножом отрезало.
- Ой, - Гриф бросил обглоданную кость в костер и вытер руки о плащ, - туман! Подумаешь, эка невидаль!
Герцог фыркнул и потянулся, было, за фляжкой, которую держал толстяк, но внезапно отдернул руку и пихнул приятеля в бок.
- Чего тебе? – недовольно буркнул Гриф.
- У этого пузатого на груди медальон, который ты с дохляка снял. – жарко зашептал Герцог.
- Чушь! – Гриф посмотрел на медальон актера. - Просто похож.
- Ты кошелек-то проверь, - не отставал дарг,- эти акробаты, того, кого хочешь разденут, и никто и не заметит. Ловкачи! Проверь, проверь… я этих ворюг масарров знаю.
- О чем это вы там шепчетесь, милейшие? – несколько резче, чем ему хотелось, спросил хозяин труппы.
- Не твое дело, милейший. – отрезал Гриф.
Слова приятеля и вид медальона на груди масарра, зародили в его душе смутные подозрения. Он расстегнул большой кошель, висевший на поясе, и принялся в нем рыться. Актеры равнодушно наблюдали за его действиями; только один раз, когда Гриф случайно показал им край золотого, глазки у них алчно блеснули, но, перехватив грозный взгляд дарга, они потупились и больше в сторону приятелей не смотрели.
Гриф, тем временем, дважды перерыв кошель и не обнаружив там медальона, шепнул что-то на ухо Герцогу. Тот угрюмо кивнул и положил руку на рукоять кинжала. Актеры обеспокоенно переглянулись.
- Что случилось, ми… - начал, было, хозяин труппы, но Гриф его перебил:
- Что случилось? – от его тона на актеров повеяло могильным холодом. - А случилось вот что – у меня в кошельке лежал медальон, так, безделушка, дешевка, но он дорог мне как память. И вдруг я вижу его на груди вот этого мордоворота, который даже и не краснеет.
Ольтран испуганно стрельнул глазами и начал бессмысленно шарить руками по земле.
- Ну, что будем делать? – Гриф вперил взгляд в толстяка. – Отдашь сам? С извинениями, разумеется. Или мне встать и снять его вместе с твоей головой, щекастый?
При слове «щекастый» у Грифа появилось чувство, что когда-то он уже встречал этого человека. Он потер рукой лоб, пытаясь вспомнить, где он мог столкнуться с бродячим театром; неясная тревога охватила его; впрочем, продолжалось это всего несколько секунд, затем наваждение растаяло так же внезапно, как появилось. До него, словно издалека доносилось бормотание насмерть перепуганного актера. Он провел рукой по лицу и прислушался.
- …не делал, господин! Этот медальон со мной с детства, честное слово! Его надела на меня моя матушка, когда мне и года не было. С тех пор я с ним не расставался…- толстяк захлебывался и таращил глаза на наемника. – Не отнимайте его, а?! Пожалуйста…
Он всхлипнул.
- Вот, наглец! – воскликнул Герцог и в сердцах хлопнул себя по колену. - Ну, наглец! Мало того, что упер медальон, так еще и врет. Мама ему дала! А хоть немного совести мама тебе не дала?!
- Погодите, может, решим дело миром? – пролепетал актер.
- Решим. – спокойно проговорил Гриф и обнажил меч.
Он лениво поднялся и направился к побледневшему Ольтрану.
- Великолепный клинок! – вдруг раздался низкий голос.
От неожиданности один из актеров, здоровяк Дорбин, выронил глиняный кувшин, который с треском разлетелся, ударившись о корень дерева. Но никто не обратил на это внимания. Все взгляды были прикованы к невысокой фигуре в сером балахоне, стоявшей на границе освещенного круга. Незнакомец сделал шаг к огню, опираясь на длинный сучковатый посох. Лицо его было изборождено глубокими морщинами, длинные седые волосы рассыпались по сгорбленным плечам; из-под балахона торчали тощие стариковские ноги, обутые в видавшие виды сандалии.
Старик с кроткой улыбкой обвел взглядом всю компанию, и, ни слова не говоря, уселся на землю, положив посох рядом с собой.
- Да, превосходный меч. – повторил он и протянул руки с длинными узловатыми пальцами к огню. – Однако простите великодушно за любопытство, за что вы собирались убить этого человека?
Старик пристально взглянул на Грифа. Тот вбросил меч в ножны, и, развернувшись на каблуках, скрестил руки на груди.
- А вам какое дело, почтенный? Шли бы вы своей дорогой, – сухо произнес он.
- И пойду, и пойду, - закивал головой старик, - вот только не найдется ли у вас, добрые люди, куска лепешки и глоточка воды для пилигрима?
- Найдется, дедушка, - быстро ответил толстый масарр и протянул старику ломоть черствого хлеба.
Странник благодарно кивнул и начал мусолить сухарь беззубыми деснами.
Актеры принялись переговариваться между собой, то есть обмениваться знаками и корчить рожи. При этом они время от времени бросали боязливые взгляды на двух, по-прежнему жаждущих крови наемников, которых от немедленной расправы удерживало только неожиданное появление пилигрима. Гриф снова привалился спиной к дереву, посмотрел на толстяка и выразительно провел ребром ладони по горлу. Ольтрана от этого жеста прошиб холодный пот, он повернулся к старику и, покосившись на Грифа, робко спросил:
- Позвольте поинтересоваться, как ваше имя, почтенный странник?
- Корнелиус. Праведник Корнелиус. – старик степенно поклонился.
- Как, неужели тот самый Корнелиус – праведник?  Весьма наслышаны о вас, о ваших благочестивых деяниях и вашей мудрости. – толстяк захлебнулся от восторга.
Старик вновь поклонился, задумчиво глядя перед собой.
- Откуда путь держите? – Ольтран явно стремился завязать непринужденный разговор, чтобы сохранить свою жизнь.
- Из храма ордена Люцерны, средоточия веры и мудрости веков, - рассеяно ответил старец, продолжая о чем-то размышлять.
- Как! – удивился толстяк. – Как же вы здесь оказались? Ведь ближайший монастырь ордена Люцерны, насколько я знаю, - аж на самой границе Соленых Земель! Лет двадцать назад я бывал там. Войны еще не было, Великая Пустошь еще не начала тогда пожирать земли шернов и на Границе было спокойно. Суровый край… Сплошь камни, если озера – то соленые, круглый год раскаленные ветры из глубин Ходарской пустыни… Брр, ужас!
- Ха, Соленые Земли! Побывал бы этот рыбоед у нас, В Ревущих Горах! – проворчал Герцог себе под нос.
- Ты мне надоел со своими Ревущими Горами, вы, дарги, только этим и можете гордиться… Потому что больше нечем, - раздраженно сказал Гриф, не сводя тяжелого взгляда с толстого масарра
Он был очень зол из-за того, что не мог свернуть шею наглому вору, пока у костра сидит старый святоша и беззаботно слюнявит сухарик.
Старик тем временем доел хлеб, аккуратно собрал в горсть крошки, и, отправив их в рот, пригладил длинную бороду.
- Почтенный Корнелиус, - окликнул погруженного в свои мысли странника Ольтран, - Почтенный Корнелиус, вы не ответили.
Старик встрепенулся.
- Я что-то вопрос забыл.
- Я спросил, как вы здесь оказались?
- Да как, как! Странствую я, - произнес пилигрим и снова о чем-то задумался.
Толстяк растерянно посмотрел на своих спутников. Те пожали плечами.
- Ну, хорошо, странствуете… - нервно теребя себя за мочку уха, сказал трагик, - видели, наверное, много интересного. Может, расскажете, где бывали, что сейчас в мире делается? 
- Да много чего видел, всего не упомнишь, - неохотно ответил старец.
- Ну, а все-таки?
Ольтран, не сводя глаз с пилигрима, порылся в узелке, извлек навощенную дощечку и приготовился записывать.
- Ну что рассказывать, что рассказывать… Все по-старому – на востоке война, на севере то же война. Приграничные поселки почти опустели, люди в глубь Венды уходят, в основном  в Эклес. Ведь ни Эклес, ни масарры сами войн ни с кем не ведут, тихо там… Эклес своих наемников из Черного легиона Альянсу поставляет для войны с шернами. Правда, дарги из легиона ушли, у них сейчас своя война, с Закатным Королевством - Эрген опять хочет руку наложить на серебряные рудники в Ревущих Горах. А масарры, как всегда, открыто никуда не вмешиваются, но когда я был в Нанвурде, краем уха слышал, что жители островов заключили негласный договор с королем Эргеном и через Изумрудное море переправили в Закатное Королевство большой отряд Магов войны…
- Лоридов, что ли? – уточнил Гриф. – Хорошо мы их поприжали на мысе Рога, помнишь, Сид?
- Да, веселое было дело, только и нам тогда кольчуги-то продырявили, в Стальных Чертогах парням потесниться пришлось… - угрюмо ответил дарг и погрузился в воспоминания.
- Не перебивайте, - сверкнув глазами, одернул наемников старец. – Так вот, о чем это я… А-а, так вот, Альянс воюет с шернами, хотя чего воевать,  скоро Великая Пустошь и тех и других утихомирит. У Ревущих гор скоро может другой хозяин появиться. Ну а так, вообще, рассказывают, что вот, например в…               
- Тихо! – Гриф поднял руку.
Старик поперхнулся и надсадно закашлялся. Ольтран оторвался от своих записей и недоуменно завертел головой.
- Что случилось? – испуганно проговорил он, обращаясь к прыщавому Рогзи.
Тот пожал плечами и загукал.
- Еще кого-то Хорр несет, - сплюнул Гриф, - не лес, а базарная площадь…
Он проверил легко ли вынимается меч из ножен, а Герцог положил топор себе на колени. Беседа смолкла сама собой. Теперь уже все слышали приближающийся стук копыт. Актеры и старый Корнелиус с тревогой поглядывали то в сторону дороги, то на двух наемников, которые явно не ждали от новой встречи ничего хорошего.
- Один, - склонив голову набок, сказал Гриф, - один и в тяжелых доспехах.
Герцог что-то невнятно проворчал, отгоняя от лица надоедливую мошкару.
Вскоре послышался громкий треск ломающихся ветвей и сдавленные ругательства – видимо всадник, увидев свет костра, направил коня прямо сквозь заросли можжевельника.
Наконец кусты с шумом расступились, и на поляну выехал закованный в броню всадник на крупном, но изрядно отощавшем коне. Голову рыцаря закрывал лишь кольчужный подшлемник, сам шлем, причудливой формы, с дорогой серебряной насечкой, был приторочен к седлу. На начищенных до блеска нагрудных пластинах виднелись несколько кое-как выправленных вмятин. Длинную пику он держал по-походному, в упоре; щит-рондаш, по новой моде, которая пошла от наемной конницы Хекля, был заброшен за спину; свисавший сбоку широкий меч в ножнах, сделанных из гребней шернов (и знать, и простые горожане любили поделки из этого материала, который был не только легким и прочным, но и сравнительно дешевым, особенно в периоды жестоких боев на Границе) довершал вооружение воина.
Остановившись на краю поляны, всадник обвел взглядом компанию, сидящую у костра, и подбоченился.
-  Ну и сборище,  чтоб мне пусто было! – воскликнул он и  осклабился. – Ей-ей разбойники с большой дороги. Ну, бродяги, кто такие?
- Мы не разбойники, доблестный кау рыцарь, мы простые актеры, - хозяин труппы резво вскочил и поклонился, - а это, - он кивнул через плечо, - честные наемники и пилигрим Корнелиус. Не соблаговолит ли доблестный рыцарь спешиться и присоединиться к нашей скромной трапезе, а то и порадовать наш слух рассказами о своих великих подвигах?
- Ишь, шустрый какой! – рыцарь снова ухмыльнулся, - ну да ладно, так и быть, передохну немного. Ну-ка придержи пику.
Лязгнув доспехами, он слез с коня и бросил поводья оторопевшему актеру.
- Позаботься о Лангдорте.
Актер подобострастно кивнул и, подозвав взглядом мальчишку, передал ему пику и поводья, а сам засеменил вслед за рыцарем.
Воин подошел к огню, сбросил щит и латные рукавицы, и грузно уселся прямо на землю. Он был примерно одного возраста с Грифом, невысокий, широкоплечий, с длинными руками. На загорелом обветренном лице белел шрам, который шел от уха до уха, словно кто-то пальцами разорвал обе щеки почти до самых ушей; из-за этого шрама губы рыцаря полностью не смыкались и в эту щель были видны редкие желтые зубы. Светло-серые глаза смотрели настороженно.
- Ну, чем угощаете? – спросил рыцарь и, тут же схватив флягу, надолго припал к ней.
Когда фляга опустела, он, довольно крякнув, вытер рот ладонью и посмотрел на сидевших напротив наемников, которые сверлили его враждебными взглядами.
- Ну, чего уставились? – незнакомец откинул назад подшлемник, открыв светло-русые, коротко стриженые волосы.
- С Границы? – спросил Гриф, продолжая глазеть на рыцаря.
- Ну.
- Давно?
- Недели две.
- Как там сейчас? – вмешался Герцог.
- Трехпалые что-то притихли, - рыцарь поерзал, пытаясь устроится поудобнее.
- Чего в доспехах-то, не надоело, кау рыцарь? – усмехнулся Гриф, наблюдая за суетившимся Рогзи, который сновал взад-вперед, собирая остатки ужина для нового гостя.
- Надоели, надоели. Год из них почти не вылезал, - буркнул рыцарь, набрасываясь на принесенную мальчишкой еду.
Ел он шумно, сопя и отдуваясь, но при этом все же ухитрялся болтать, выплевывая  слова в промежутках между чавканьем и пыхтением.
- Еще как надоели… да только… похоже, что в лесу… этом… разбойнички завелись.
- Это с чего ты взял, кау рыцарь? – встревожился актер, сразу забыв о горестных думах, которые на него навевал аппетит воина.
- Я когда в лес въехал…- продолжая жевать, ответил рыцарь, - сразу на полянку набрел… чудная полянка, должен сказать… вся сплошь статуями каменными заставлена, дом на ней, добротный такой… даром что в глуши…
- Ну, ну, и что там? – перебил хозяин труппы, пожирая рассказчика глазами.
- Два тела, - ответил воин, - старику кто-то кишки выпустил и бабке, видимо, жене его, кинжал в грудь всадил… Вот и подумал я – не иначе разбойники тут пошаливают, пустят стрелу в спину и все, отвоевался… Пришлось доспехи надевать…
Рыцарь взъерошил волосы.
- Простите, кау рыцарь,  - подал голос Корнелиус, про которого уже все успели позабыть, старик был чем-то встревожен, - вы, насколько я понял, въехали в лес с южной стороны, не так ли?
- Ну…
- Весьма странно. – протянул старик, о чем-то размышляя.
- Что странно, почтенный Корнелиус? – быстро спросил толстяк, внимательно следивший за разговором.
Время от времени он что-то царапал на своей дощечке, бормоча и высовывая от усердия кончик языка.
- Странно то, что я вошел в этот лес с запада, но, не пройдя и трех стадиев, увидел ту же самую картину…
- А что вы скажете, почтенный, на то, что мы въехали в лес с востока и тоже нашли два трупа на заставленной каменными фигурами поляне, - понизив голос, произнес толстяк и бросил быстрый взгляд на двух наемников. – Что вы на это скажете, а?
- Ну, заладил: «что скажете, что скажете?», вольный народ чудит и всего делов, - Гриф зевнул, - Как величать-то тебя, кау рыцарь?
- Зови меня  барон кау Берг, наемник.
- Слишком длинно, - сказал Гриф, и, тут же, пока разговор вновь не коснулся щекотливой темы, задал следующий вопрос. – Куда направляетесь, барон?
- Не слишком ли ты любопытен, приятель?
Гриф пожал плечами.
- Нам с другом нужна работенка. Вот я и подумал, может вы слыхали, где поблизости мечи нужны. До даргов далеко, а на Границе делать сейчас нечего.
- На Границе всегда есть, что делать, - сурово сказал барон.
- Смотря кому, – отмахнулся Гриф. – Мало крови – мало денег. Нам это не по вкусу.
- Я всегда не любил наемников, вы…
Он вдруг замолчал и попытался вскочить на ноги, забыв, что на нем полный доспех. Лицо его побагровело, рука стиснула рукоять меча. Несколько раз он приподнимался, но снова, с грохотом, плюхался на землю, показывая второй рукой куда-то за спины наемников. Те неторопливо оглянулись. На краю поляны стоял пленный шерн с огромной охапкой хвороста в руках.
- Барон, барон! – актер схватил воина за руку, - успокойтесь, это мой раб. Беда мне с ним. Вот господа тоже, сегодня, едва его увидели, давай за мечи хвататься… Ох, зарубят его скоро, вот убытку-то… Ну что встал, страшилище, положи хворост и ступай к лошадям, пока кау рыцарь из тебя душу твою поганую не вынул.
Шерн, не проронив ни звука, медленно приблизился к костру и аккуратно положил дрова на землю. Когда он выпрямился, его глаза встретились с глазами рыцаря; тот вздрогнул  и после недолгой борьбы отвел взгляд. Мрачно ухмыльнувшись, шерн, все так же не спеша,  подошел к лошадям и уселся, обхватив руками колени.
Над поляной нависла тишина. Барон сконфуженно молчал, актеры бросали на него насмешливые взгляды, старый странник о чем-то размышлял, глядя на огонь, а наемники бездумно пялились на всех по очереди и время от времени поплевывали в костер, при этом пилигрим каждый раз едва заметно вздрагивал.   
Вскоре Герцогу это занятие наскучило, он пошарил вокруг взглядом, зевнул и тихонько поднялся. Поймав вопросительный взгляд Грифа, он широко улыбнулся и приложил палец к губам, затем бесшумно сделал пару шагов назад, исчезнув в тени и, обходя поляну по широкой дуге, незаметно подкрался к толстяку, который снова принялся что-то писать.
Герцог немного постоял за спиной актера, глядя на его круглую, похожую на тыкву голову, а потом, наклонившись к самому уху масарра, во всю глотку гаркнул:
- Тревога!!!
Толстяк взвился в воздух с пронзительным визгом, уронив свою дощечку в костер, пилигрим и рыцарь вздрогнули и быстро-быстро заморгали, уставясь друг на друга. Герцог с довольной рожей перешагнул через трясущегося Ольтрана и сел рядом с приятелем.
- Смешно. – сухо сказал Гриф и перевел взгляд на старика, который, наморщив лоб, пытался привести в порядок мысли,  распуганные выходкой Герцога.
Вдруг кони Грифа и Герцога заржали и взвились на дыбы, грозя сорваться с привязи. Гриф вскочил на ноги.
К поляне стремительно приближался гулкий топот лошадиных копыт. Звук был странный, словно кто-то катил по утоптанной дороге огромную бочку, наполненную камнями. Шум постепенно нарастал, и все сидящие у костра, кто с тревогой, кто с подозрением, нетерпеливо обратили взгляды в сторону затянутой туманом дороги. Наконец, грохот стал совершенно непереносимым. На какой-то миг в сером мареве показались два темных силуэта всадников, которые неслись галопом, пригнувшись к гривам своих коней. Они скакали так, будто за ними гнались все демоны Пустоши – не разбирая дороги и без остановки нахлестывая взмыленных лошадей.
- Фу, - выдохнул Ольтран, когда гул затих в отдалении, - ну и дела. Я уже жалею, что сунулись мы в этот лес, будь он неладен!
- Интересно, я слышал про этот лес множество загадочных историй, иногда довольно мрачных… Но все они в один голос утверждают, что встретить здесь человека – большая редкость, – пилигрим задумчиво поскреб пальцем нос. – А я за один вечер встретил здесь восьмерых. Да-а, странно. Мертвые старики там, на поляне, которых видели все, независимо от того, с какой стороны въезжали в лес, туман какой-то необычный, противный, ну и, наконец, в такой глуши, где человека месяцами не увидишь, в одну ночь столько путников и каких – воины, шуты и философ, прямо как в легенде, один к одному.
- Что это за легенда, почтенный Корнелиус, - актер уже успел оправиться от испуга и держал наготове другую дощечку, которую достал из складок одежды.
- Эта легенда, древняя, как мир. – старик пожевал губами, глядя на огонь.
Гриф внимательно рассматривал лежащий рядом с пилигримом посох. Его опять охватило смутное беспокойство, он неторопливо поднялся и огляделся по сторонам. Седые лохмотья тумана медленно ползли между шершавых стволов деревьев, путаясь в колючих кустах можжевельника, окружавших поляну невысокой плотной стеной. В наступившей тишине были слышны загадочный шелест листвы, негромкое потрескивание костерка и фырканье усталых коней, которые мирно щипали траву. Гриф зябко поежился и зачем-то направился к лошадям, но, не дойдя до них, подчинившись внезапному порыву, остановился.
- Эй, ты куда? – окликнул его Герцог.
Гриф резко развернулся и обвел взглядом сидящих у костра. Его внимание приковала сгорбленная фигура странника, он непроизвольно потеребил рукоять меча. Что-то очень знакомое почудилось ему в складках грубого серого рубища на узкой старческой спине. Он замер, казалось еще чуть-чуть, одно небольшое усилие – и он ухватит ускользающий образ, картинки соединятся и стрела ляжет на тетиву. На какое-то мгновение это и случилось. Внезапно Гриф осознал, где и когда он видел эту спину и толстого актера, но мысль была настолько нелепа и ужасна, что он, покрывшись холодным потом, пошатнулся и несколько раз тряхнул головой. Наваждение исчезло. Он еще немного постоял, хватая воздух открытым ртом. Страшное видение пропало без следа, он провел рукой по лицу, хмыкнул и вернулся к костру.
Едва он ощутил тепло живого огня и услышал неторопливую, размеренную речь пилигрима, последние остатки тревоги рассеялись окончательно. Он наклонился к приятелю и, кивнув на старика, шепотом спросил:
- О чем это он?
- Сказку какую-то рассказывает, - одними губами проговорил Герцог, не сводя глаз со старика.
- Не сказку, сын мой,  а легенду, - поправил старик, неведомо как услышавший Герцога, - это совсем не одно и то же. Впрочем, я продолжу… Это было время колдунов и драконов, хаос и тьма правили миром. Но однажды с востока пришел непобедимый воин. И мрак отступил, демоны содрогнулись в ужасе… Люди называли его Серебряное Копье, приспешники тьмы – Разящим. Но в день, когда он в тридцатый раз увидел февральскую пургу, прародители богов открыли ему его истинное имя, его звали Кронг…
- Как?! Кронг Низвергнутый?! – воскликнул Ольтран, оторвавшись от своих записей.
- Да, сейчас мы знаем его как Низвергнутого, но в те далекие дни он был Кронгом Неустрашимым… М-да, а потом, потом волею прародителей он стал и Властелином Кольца Звезд…
- Предвечным? – с недоумением спросил барон Берг.
- Да, - кивнул старик, - он не всегда был богом, он завоевал это право и благосклонность прародителей мечом и копьем, обратив их против самого мрака… он, пришедший с востока, и еще шестеро смертных из великого древнего племени Вейров, стали богами. Кронг стал верховным богом и покровителем воинов. Он взял себе в жены прекрасную Лею, которая стала богиней любви, плодородия, покровительницей домашнего очага и врачевания. Хорр, мрачноватый юноша, с вздорным характером, стал богом смерти… ну,  да что  толку дальше перечислять известные каждому с детства имена, ближе к делу.
В те приснопамятные дни, когда семеро богов только начинали свою жизнь в Лазурных Чертогах, наш мир был молод и счастлив… Но, как известно, счастье не может быть долгим… Не зря Кронга, когда он был еще простым воином Света, иногда называли и Кронгом Яростным. Его необузданный, суровый  нрав не позволял ему спокойно жить в обители богов… Ему как воздух были нужны битвы и страдания, лязг стали и кровь… И он, идя против воли и желаний своей жены и своих соратников, вверг наш мир в новый, созданный им самим хаос, превратив Венду в бесконечную кровавую бойню… Племя вставало на племя, род – на род, брат – на брата… Междоусобицы не прекращались ни на минуту. В те страшные дни каждый мужчина был воином, каждая женщина – матерью воина. Ужас и боль, кровь и смерть – вот что было уделом людей в те мрачные времена.
И тогда Сострадательная Лея сплела сеть заговора против своего жестокого мужа и повелителя. Кронг был слишком занят войной и, когда он спохватился - было уже слишком поздно.
Он не смог в одиночку противостоять объединившимся против него богам и был низвергнут в Преддверие.
Вместе с ним были сброшены в Холод Нерожденного и двое его самых преданных слуг: любимый шут Кронга, менестрель и великий насмешник Лойнгель, и Грейн Ла-Карр – философ, возомнивший себя пророком… Они не были богами, но были слугами Предвечных. И вот, за верность своему господину, разделили его участь. Но, как водится, ни зло, ни добро не могут быть уничтожены полностью. У Низвергнутого хватило сил оставить ничтожную частицу себя в нашем мире, с нею остались и верные слуги Кронга, вернее их души… И уже много веков рождается на разных концах нашей Венды, один раз в сотню лет, воин, мудрец и шут; несут они людям смерть, смятение и обман. И до тех пор, пока сеют они зло, Лея не в силах превратить Венду в цветущий сад. И лишь человек с безупречно чистым сердцем и светлыми помыслами сможет разглядеть среди тысяч воинов, мудрецов и шутов троих, отмеченных печатью тьмы… И если он одолеет их, такой человек сам сможет стать Предвечным, как когда-то стал первым богом в истории Семи Миров Кронг Серебряное Копье.
- Ну и ну, - покачал головой актер и потер шею, - как только всех мудрецов и актеров не перевели?! Желающих стать богом-то, поди, хоть отбавляй?!
- У этой легенды есть и другой конец. – старик поднял руку, призывая всех к тишине. – Кое-кто верит, что души слуг и частица самого Низвергнутого были заключены в человеческие тела и обречены на вечное перерождение в нашем мире самими Предвечными. Так боги надежно закрыли Кронгу путь из Преддверия, и, если убить тех троих, в телах которых обитают Кронг, вернее, пылинка его сознания и Лойнгель с Грейн Ла-Карром, Кронг обретет свободу, и рухнут основы Семи Миров, и Холод Нерожденного поглотит все сущее, а тот смертный, который отважится на этот шаг, займет место бога.
Старик замолк. Толстый масарр протянул ему флягу. Пилигрим благодарно кивнул и поднес ее к губам.
- А место какого бога? – спросил Гриф.
- Ну, - замялся пилигрим, - над этим пока ломают головы… Еще не все ясно…
- Зато мне все ясно, - пренебрежительно махнул рукой Гриф и сплюнул на гаснущие угли, -  чепуха какая-то. Слыхал я истории и поинтереснее…
Он наморщил лоб, будто что-то припоминая.
- Вот, например, - Гриф довольно хохотнул, хлопнув по спине прыщавого мальчишку-актера, - рассказывал мне однажды один трактирщик, как у него на ночлег остановились трое солдат, веселые парни, не дураки выпить и пожрать. Следом за ними ввалился в трактир толстопузый монах, не помню из какого ордена. Чем-то толстяк приглянулся им, наемникам, и пропьянствовали они почти всю ночь. Под утро монах свалился под стол, и ребята его оттащили в хлев, чтобы проспался, а сами стали дальше пить – парни-то крепкие. Во-о-т… ну а жрать-то чего-то надо! Ну и по пьяному делу, дали трактирщику в морду, чтобы не ныл – они хотели поросенка заколоть, а он не давал. Притащились они в хлев, а там темно, как в мешке угольщика. Ну и давай свиненка-то ловить… Нащупали того, что пожирнее… Сильнющий! Еле-еле втроем в мешок затолкали. А тот визжит, брыкается! Ну, в общем, запороли они его, а потом,  когда из мешка вынимать-то начали, глядь!  А это тот самый мордатый монах. Гы-гы-гы!
Герцог и барон кау Берг так и покатились от хохота, смех же Грифа, не менее громкий, явно был деланным.
- Любопытно. – смущенно кашлянул хозяин театра. – Только что же здесь смешного?
- А мне любопытно, что у тебя в брюхе, - сказал Герцог, оборвав смех.
Он достал свой кинжал и, сделав зверское лицо, слегка кольнул Ольтрана в пухлый живот. Тот, побледнев, отпрянул. Герцог, глядя на его испуганную физиономию, снова весело загоготал; вскоре к нему присоединился рыцарь.
Гриф, не принимавший участия в этой гнусной потехе, пустыми глазами уставился куда-то вдаль. Он вдруг ясно понял, что  актеры явились то же с севера, а, следовательно,  не могли не увидеть трупы там, у огромного старого дуба. Однако толстопузый трепач и словом не обмолвился об этих находках, да и ведет себя чересчур спокойно, сидя с тремя рубаками; ведь никто не поручится,  что жмурики у дороги – не их работа.
Что-то здесь было не так. Гриф с силой ударил по спине заходившегося от смеха приятеля и окликнул трагика, который суетился около своей повозки:
- Эй, да ты не обижайся – мы с приятелем любим иногда пошутить, так жизнь наша веселее проходит.
Актер что-то недовольно пробормотал.
- Ну, ладно, не понравилась тебе шутка, так не понравилась, ничего не поделаешь. Скажи лучше, вы когда по лесу ехали, ничего интересного не повстречали? – спокойно спросил Гриф и пихнул в бок Герцога, который вмиг стал серьезным.
- Да нет, ничего, - немного подумав, ответил толстяк и покачал головой.
- Там, слева от дороги, дерево такое, огромное, с дуплом, у него ничего не заметили?
- Да мы и дерева-то такого не видели. То есть деревья, конечно, видели, лес все-таки; но чтобы огромное, да еще с дуплом – такого точно не было. Я бы заметил, я ж все время по сторонам смотрел – место для ночлега выбирал.
Рыцарь со старым пилигримом недоуменно поглядывали то на Грифа, то на масарра, не понимая, о чем идет речь; Герцог осторожно помалкивал.
- А что они, собственно, должны были увидеть? – спросил барон.
- Трупы. - коротко бросил Гриф.
Над поляной нависла тягостная тишина, все с подозрением покосились на наемников. Те, в свою очередь, недоверчиво посмотрели на актера.
- Ну, не видели, так не видели. – криво улыбнулся Гриф.
Барон Берг неторопливо поднялся и, что-то насвистывая, направился к своей Пушинке. Через минуту он вернулся, держа в руке свой шлем.
- Я же говорил, что разбойнички здесь пошаливают. – стараясь не смотреть в сторону наемников, сказал он.
- Не может быть разбойников  в этом лесу, что им здесь делать? Тракт, по которому купцы ездят, стороной лежит, да и вообще… -  с непонятной уверенностью проговорил старик-пилигрим.
- Ух, прямо дух захватывает! Какой сюжет для пьесы! – Ольтран обрадовался как ребенок.
- Ой, - махнул рукой Гриф, - разбойники - не разбойники, а нам ехать пора. Ну, что ж, сказки забавные были, вино - доброе, да только ночь на исходе, поспать все равно уже не получится, поехали, Сид. Я пошел коней седлать, а ты собирай тут все.
С этими словами он неторопливо направился к лошадям. Герцог пожал плечами и начал собирать нехитрые пожитки. Актеры и старик молча наблюдали за сборами.
- Эй, Сид,  - окликнул приятеля Гриф, взваливая седло на своего Снежка, - посмотри-ка, тут с твоим гнедым что-то неладно.
Дарг, ворча,  бросил седельные сумки и подошел к товарищу.
- Ну, что тут? – спросил он, оглядывая со всех сторон своего коня.
- Возись с лошадью и слушай, - вполголоса проговорил Гриф, нарочито медленно затягивая подпругу, - ты смекнул, о чем старикан говорил?
- Ну? – хмуро отозвался Герцог.
- Что ну?! – прошипел Гриф, оглядываясь на мирно беседующих у костра мужчин.
- Ну, если троих завалить, то того, на место бога можно… - дарг потеребил бороду, - только сказки все это, неужели ты в эту чепуху веришь? Вот так раз, раз – и боги? Ерунда, старый хрыч наболтал тут, а ты и уши развесил.
Он хмыкнул и направился было к костру за сумками,  но Гриф схватил его за рукав.
- Даже если  и наболтал, что такого? Попробуем, с нас не убудет, - глаза у него блеснули, - а вдруг, получится, представляешь?
- Да зачем тебе это надо? Ясно же, как день – сказка это, для детишек.
- Давай проверим. – упрямо тряхнул головой Гриф.
- Ну, хорошо, проверили, получилось, и что дальше?
- Послушай, - устало проговорил Гриф, глядя куда-то вдаль, - что у нас было, что есть и что будет? Может завтра, может через год, найдется кто-нибудь половчее чем мы – и все, Стальные Чертоги… А это, - он кивнул в сторону костра, - это шанс.
- Да какой шанс, ты в своем уме? – Герцог зло пнул какую-то корягу.
- До чего же ты упрямый! Что стоит попробовать? Ну, нет – так нет, поедем дальше… Что, согласен? – Гриф выжидательно уставился на друга.
Герцог обернулся и задумчиво почесал лысину, разглядывая разношерстную компанию на поляне.
- Ладно, уговорил, попробуем. Только, - он поднял вверх палец, - старого хрыча я резать не буду, все-таки божий человек.
- Договорились. - кивнул Гриф и облизнул губы. – Значит так, ты берешь барона, я – актера и деда. Только сразу, без разговоров. Ну, пошли.
Он сделал шаг, но тут взгляд его упал на неподвижно сидящего шерна, который слышал весь разговор, и про которого наемники совершенно забыли. Раб усмехнулся, глаза его загорелись мрачным огнем, когда он поймал взгляд Грифа. Приятели хмуро переглянулись.
- А что с этим? – Герцог ткнул пальцем в шерна.
- Пусть катится, и без него дел по горло. Ты слышишь, трехпалый, иди, скоро этим клоунам будет не до тебя. Встретимся на Границе, как подобает мужчинам и воинам – с мечом в руке.
Наемники проводили взглядом шерна, который, прихватив какой-то узелок, бесшумно растворился во мраке, и уверенно направились к костру. Но, подойдя поближе, они поняли, что все будет не так просто.  Барон, который явно  что-то заподозрил, уже стоял на ногах, не сводя глаз с двух солдат. Он успел надеть латные перчатки и держал в одной руке тяжелый шлем, вторую -положив на рукоять меча; рядом лежал щит. Гриф с Герцогом остановились около затухающего костра. Один поигрывал рукоятью квилона, другой оперся на свой топор. Актеры и пилигрим переводили испуганные взгляды с барона на двух криво ухмыляющихся вояк, которые, похоже, что-то задумали.
- Ну, любезные, что-то сказать хотите? – спросил Берг, стараясь угадать, откуда начнется атака. В том, что драки не избежать, он был почти уверен, стоило посмотреть на выражение лиц двух мерзавцев.
- Решили попрощаться. – оскалился Гриф.
- Вы уже… - старый пилигрим Корнелиус не договорил.
Мелькнула тень и все увидели, что Гриф стоит, наклонившись над стариком, из груди которого торчит кинжал, вошедший по самую гарду. Корнелиус всхлипнул и захлопал глазами. Какую-то секунду все сидели, оцепенев, глядя, как он валится набок и ноги его нелепо подергиваются. Потом ночь взорвалась криками ужаса, хриплыми ругательствами и звоном стали.
 Герцог одним прыжком оказался рядом с бароном и обрушил на его незащищенную голову топор; актеры, вопя во всю глотку, вскочили со своих мест, и теперь неслись, подгоняемые страхом к краю поляны, в спасительные заросли можжевельника, а Гриф, поминая всех богов и их прародителей, никак не мог вытащить застрявший в ребрах старца квилон. Все это длилось одно мгновение… Затем Грифу удалось, наконец, выдернуть кинжал из тела старика, для чего ему пришлось упереться ногой в костлявую грудь. С окровавленным клинком в руке он выпрямился и увидел, что последний из актеров, тот самый прыщавый юнец вот-вот исчезнет в кустах. Бормоча проклятия, Гриф подбросил квилон и, перехватив его за лезвие, метнул кинжал вслед удирающему во весь дух мальчишке. Клинок с хрустом вонзился в поясницу актера. Парень, громко скуля, еще пытался ползти, царапая землю скрюченными пальцами, когда Гриф, подскочив к нему, вырвал лезвие из раны и одним движением перерезал юноше горло. Вытирая клинок о штаны, Гриф обернулся, и увидел, что на другом конце поляны Герцог понемногу теснит кау Берга, который, неведомо как, успел надеть шлем и подхватить с земли щит. Держа двумя руками тяжелый топор, дарг раз за разом  наносил сокрушительные удары, пытаясь пробить защиту барона. Герцог дрался хладнокровно и расчетливо, не делая ни одного лишнего движения, ни одного неверного шага, стараясь не сбить дыхание и не тратить зря силы. Удары сыпались настолько часто, что у рыцаря просто не было возможности самому перейти к атаке. Он отбросил изрубленный, ставший бесполезным щит, и  отступал все быстрее, уже не защищаясь, а скорее отмахиваясь мечом.
- Давай, Сид, поднажми! Он твой! – прокричал Гриф приятелю и возбужденно облизнул губы.
Любая схватка до сих пор волновала его, и не имело значения, кто сражается – он сам, его друг или чужак. Он любил эти мгновения, когда два клинка, две воли, две жизни стоят у самой черты, за которой – неведомое; момент обнаженной истины, когда нет продажных судей, смачно жующей толпы и лицемерных служителей немощных богов, когда человек один во всем мире и сам себе, без подсказки отвечает на вопрос: «чего я стою?». Он любил то чувство, которое охватывает человека во время боя, когда звериное  начало, обычно дремлющее глубоко внутри, вырывается наружу и заполняет тебя всего, без остатка. И хочется грызть врага зубами, рвать его на части, втаптывать в землю, терзать его, захлебываясь от нечеловеческого восторга, от ощущения своей силы, оттого, что ты жив, а он – вот он, хрипит и бьется в агонии у твоих ног. Он не раз видел, как обезумевшие в горячке боя шерны, развалив косым ударом паранга своего врага от плеча до бедра, выхватывали еще живую дымящуюся печень из его тела и тут же пожирали ее. Он не осуждал их за это, как другие солдаты, ему самому было знакомо это упоенье смертью… Гриф любил схватку.
И сейчас, когда сошлись в поединке два достойных противника, он почти не различал где друг, а где враг; он наслаждался зрелищем, сгорая от желания самому стать частью этого танца смерти.
Наконец, барон, оттесненный почти к самому краю поляны, собрав остатки сил, отбил очередной удар противника и сам нанес удар, вложив в него все отчаяние, всю жажду жизни, всю ненависть и страх… Последнее, что он увидел в своей короткой жизни – голубоватый росчерк стали.
Его голова отлетела далеко в сторону, разбрасывая горячие алые брызги, а тело, постояв несколько мгновений, рухнуло на землю, корчась в агонии.
Герцог устало опустил топор и, оглядев поляну, покачал головой. Он немного постоял, размышляя о чем-то.
- Да, ну и дела… тебе это все ничего не напоминает? – спросил он Грифа.
- Вроде на что-то похоже. – отозвался Гриф и поднял с земли голову Берга в богатом шлеме. – Может голову-то выковорим, а?
- Не заговаривай мне зубы, какая к Хорру голова? Хочешь, я скажу тебе, почему нам эта поляна, что-то напоминает?
- Если голову вытащим, шлем можно будет продать какому-нибудь любителю старины… - Гриф словно не слышал своего приятеля.
Он несколько раз с силой тряхнул шлем в надежде на то, что голова вывалится.
- Как он ее туда засунул-то? Поварить ее, что ли?..
Он был так поглощен своим занятием, что не заметил, как разъяренный Герцог оказался рядом. Выхватив из рук Грифа голову, он зашвырнул ее далеко в кусты, и схватил приятеля за грудки.
- Надоел ты мне со своей головой! – проорал он и встряхнул друга так, что у того клацнули зубы.
- Отпусти. – холодно и жестко сказал Гриф, не отводя змеиного немигающего взгляда.
Дарг разжал пальцы. Гриф аккуратно разгладил заляпанную кровью куртку и похлопал приятеля по плечу.
- Брось, солдат, место странное, не спорю, но ты не забывай, что мы с тобой в этом лесу колдуна прикончили, и, может быть, это он тут начудил, кто знает?
В это момент его внимание привлек какой-то посторонний звук. Он на секунду замер, прислушиваясь, и стрелой метнулся в заросли кустарника. В следующее мгновение Герцог услышал какую-то возню, звонкую пощечину, чьи-то сдавленные крики и невнятную ругань Грифа. Вскоре появился и он сам, волоча за воротник брыкающегося человека, в котором Герцог с удивлением узнал Ольтрана.
- Подсматривал мерзавец! – тяжело дыша, сказал Гриф, и швырнул толстяка к ногам дарга.
- Вот гад! – Герцог схватил актера за шкирку и рывком усадил его. – Значит, ты не только воруешь и врешь, а еще и подглядываешь! Значит, мама тебе не только медальон дала, а еще и шпионить научила, так?
- Он ударил беднягу ногой в лицо. Ольтран упал на колени, и, размазывая по щекам кровь и слезы, жалобно запричитал:
- Пожалуйста… Не надо… Я не хотел! Я за вещами вернулся; узелок забыл и вернулся… Вон он лежит, я заберу и все… Не бейте! Я ничего не видел!
Он ползал на коленях от одного наемника к другому, хватал их за руки, заглядывал в глаза, а один раз попытался даже поцеловать сапог Грифа, за что получил еще один удар в лицо и, опрокинувшись на спину, замер, тихонько поскуливая.
- Бить мы тебя и не собираемся. – мрачно сказал Гриф и, повернувшись к Герцогу, скомандовал. – Тащи веревку, Сид.
Дарг порылся в седельной сумке и извлек длинную пеньковую веревку. Актер выпучил глаза и попытался отползти, но Гриф наступил ему на грудь, прижав к земле.
-  Не надо. – одними губами прошептал посеревший актер.
- Надо. – твердо сказал Гриф и, поймав брошенную Герцогом веревку, принялся делать петлю.
- Понимаешь, ты кому-нибудь проболтаешься, и у нас неприятности будут. За убийство рыцаря, да еще благородного происхождения, нас ведь и четвертовать могут. – чуть ли не ласково приговаривал Герцог, связывая толстяку руки обрывком бечевки. – Не повезло тебе сегодня, за вещами надо внимательнее следить, видишь, до чего забывчивость доводит… и болтливость.
- Вот ведь как оно бывает, - сказал Гриф, - забыл барахло, а потерял голову. Судьба!
Он потуже затянул петлю, проверил крепко ли связаны руки масарра и рывком поставил его на ноги.
- Подведи Снежка. – попросил он приятеля.
Тот кивнул и через секунду вернулся, держа под уздцы вороного коня.
Они с кряхтением и бранью (масарр был неимоверно тяжел) взвалили его на спину Снежка, а потом, повозившись еще минут пять, усадили его в седле.
- Фу, ну и тяжелый! Чем тебя мама в детстве кормила, счастливчик? – Гриф взял коня за поводья и подвел его к дубу.
Толстяк начал ворочаться в седле и громко стонать. Герцог перекинул свободный конец веревки и закрепил его внизу.
- Готово. – сказал он, отряхивая руки. – Давай быстрее, пока он седло не намочил.
Актер по-звериному завыл.
- Не ори, - сказал Гриф. – Все мы умрем, одни раньше, другие позже, ты не исключение. Можешь утешаться тем, что и нас где-то смерть ждет.
Он немного помолчал, глядя в землю, потом тяжело вздохнул и посмотрел на актера.
- Ведь не хотел никого убивать… - с досадой произнес он и хлестнул коня.
Похолодало. Из-за облаков выглянула яркая луна, осветив поляну и неподвижные фигуры на ней.
- Поехали. – сказал Гриф и вскочил в седло.
- Медальон брать не будешь? – спросил Герцог.
- Нет. – Гриф мотнул головой. – У него ведь тут узелок остался, посмотрим? Не стал бы он возвращаться из-за старых штанов!
- Слушай, Гриф, - сказал Герцог, глядя в землю, - мне страшно, первый раз в жизни страшно. Давай-ка седлать коней и на рысях отсюда.
- Давай, давай, - Гриф вздохнул и с грустью посмотрел на небо, - жаль все-таки, что ничего у нас не получилось. Наплетут басен эти трубадуры, а честный человек потом… Но узелок-то посмотреть надо… мало ли.
Он вернулся к кострищу, носком сапога отпихнул ногу мертвого пилигрима, которая лежала на маленьком узелке, и, взяв его в руки, принялся нетерпеливо развязывать тесемки. Герцог, сидя верхом, наблюдал за товарищем. Наконец, Гриф повернулся, держа в руках высокий черный колпак, усеянный блестящими звездами.
- Только это, - удивленно сказал он, рассматривая колпак. – Хм, где-то я такой видел. Странно. Тебе ничего не напоминает?
Побледневший дарг не сводил с колпака глаз. Гриф посмотрел на друга, пожал плечами и, вскочив в седло, подъехал к повешенному. Широко улыбнувшись, он привстал в стременах и нахлобучил колпак на голову актера.
- Не зря вернулся. – сказал он, обращаясь к мертвому масарру. – Вот твой колпак.
Он обернулся к приятелю. Герцог хрипло дышал, с ужасом глядя на болтающегося в петле актера. Он медленно перевел взгляд на лежащего лицом в кострище старика и покачнулся в седле.
- Ты понимаешь, что это за место? – просипел дарг.
Гриф проследил за взглядом друга и замер, лицо его исказилось.
- Коней в карьер! – выдохнул он.
Они неслись по темной лесной дороге, пригнувшись к гривам своих коней. Они скакали так, словно за ними гнались все демоны Пустоши – не разбирая дороги и без остановки нахлестывая взмыленных лошадей.
Деревья, словно черные безмолвные тени, протягивали к ним свои длинные,  узловатые руки-ветви. Багровая луна освещала щупальца наползавшего со всех сторон тумана, превращая их в кроваво-красные языки неведомого чудовища, жадно тянущиеся к всадникам.
Будто во сне, Гриф увидел сквозь пелену тумана мелькнувший среди деревьев огонь. В вихре бешенной скачки он скорее почувствовал, чем разглядел горевший подле огромного дуба костер и несколько замерших в напряженных позах мужчин. Он повернул бледное перекошенное от ужаса лицо к приятелю и что-то неразборчиво прокричал, указывая рукой на поляну. В следующее мгновение туман полностью поглотил беглецов.
Несколько мгновений сумасшедшей скачки в кромешной темноте и…  Вдруг – свет резкий, обжигающий, словно удар хлыста.
Ошалевшие кони резко остановились, присев на задние ноги. Гриф с Герцогом прикрыли глаза руками.
- Вот, дерьмо! - сказал Гриф, когда глаза привыкли к свету. - Где это мы?
Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась безжизненная, занесенная снегом равнина, мертвенную белизну которой нарушали только серые обломки скал, беспорядочно громоздившиеся в отдалении. Голубой свет крошечного светила с трудом пробивался сквозь дымку из мельчайших кристалликов льда, которая затягивала весь небосвод.
Оба наемника озадаченно посмотрели по сторонам. Но как они не напрягали зрение, ничего кроме снега и горящих голубым огнем ледяных глыб, увидеть не смогли. Было холодно. Гриф натянул на голову капюшон.
- Знаешь, один грамотей, монах из воинствующего ордена Гидры, незадолго до того, как какой-то шерн снес ему башку, мне рассказывал, что далеко на севере есть земли, где царит вечный холод и нет ничего кроме снега - ни деревьев, ни зверья, ни людей… - Гриф спешился и, присев на корточки, взял горсть снега, внимательно разглядывая его, - по-моему, снег как снег, наверное,  это и есть те самые земли. 
Герцог продолжал молча озираться по сторонам, его била дрожь. Он поднял голову и замер.
- Смотри. Здесь голубое солнце…
- Ну и что, - невозмутимо спросил Гриф. – Может на севере оно как раз и должно быть голубым, откуда мы знаем?
Он подышал на замерзшие ладони.
- Но оно же совсем крошечное! – не то прохрипел, не то простонал дарг и закрыл лицо руками.
- Да перестань ты, – уверенности в голосе Грифа поубавилось. – Найдем кого-нибудь, спросим, где мы.
Герцог начал шепотом читать молитву.   
- Ну, ну, не унывай, приятель. Давай-ка, лучше костерок разведем, а то холод здесь собачий…
Герцог запнулся и посмотрел на Грифа. Не отрывая от него взгляда, он спрыгнул с коня и подошел ближе.
- Костерок, говоришь?!
С этими словами дарг коротко и резко ударил Грифа по лицу, свалив его с ног. Не дожидаясь пока тот поднимется сам,  Герцог рывком поставил приятеля на ноги и, натужно просипев: «Боги, говоришь?» – снова ударил. Гриф тяжело повалился в снег, из рассеченной брови полилась кровь. Он попытался встать на четвереньки, но дарг ударом ноги опрокинул его на спину. Пока Гриф барахтался в снегу, дарг шагнул к своему коню и через секунду повернулся, уже сжимая в руках топор. Гриф откатился в сторону и вскочил, одной рукой сжимая обнаженный меч, другой, вытирая кровь с лица.
- Ты что, рехнулся! Может, успокоишься? – тяжело дыша, спросил Гриф.
- Ах ты, падальщик! – прорычал Герцог. – Я еще должен успокаиваться!
И он опустил тяжелый топор на голову Грифа. Тот уклонился, пропуская огромное лезвие мимо. Отвечать ударом на удар он не хотел, надеясь, что Сид все же образумится. Но тот продолжал размахивать топором, словно обезумевший от вида и запаха крови шерн-смертник. Таким Гриф видел своего друга, самого хладнокровного бойца, какого он знал, лишь однажды, в бою у Зыбкого Утеса. Тогда сотня Грифа была прижата к обрыву отрядом шернов, гребни которых были выкрашены в красный цвет (что означало – пленных они не берут и сами не сдаются). В тот раз и Грифа, и его людей от верной гибели спас Сид со своими меченосцами, которые стальным клином коротко и страшно ударили в тыл наседавшим шернам, и впереди шел, прорубая дорогу своим огромным топором, гигант-дарг. Залитый кровью, не замечая ран, которые оставляли на нем  паранги шернов, он раз за разом поднимал и опускал свой топор, превращая зеленоватые мускулистые тела в кровавое месиво, и его рев «Гриф, Гриф в ловушке!» заглушал звуки боя.
И вот теперь в холодной заснеженной пустыне Гриф увидел в глазах друга то же, что видел и там, стоя на краю обрыва – смерть.
Он вдруг понял, что Сид не остановится, пока один из них не увидит свои кишки на снегу. Зарычав от охватившей его бессильной злобы на себя, на весь этот мир, на богов, которые бесстрастно ждут, когда он начнет убивать своего друга, Гриф выхватил из ножен квилон.
Увидев это, Герцог усилил натиск, но Гриф, предельно ясно осознавший, что победителя в этом бою уже не будет, не отступал ни на шаг. Сталь со стоном встречала сталь, перекошенные лица, хриплое дыхание,  свист рассекаемого воздуха, блеск клинков и отчаяние… Отчаяние обреченных… Внезапно все кончилось.
Дарг замер с широко раскрытыми глазами, топор выскользнул из ослабевших рук. Из груди Герцога торчал меч Грифа, в горло по самую рукоять вошел квилон.
Потом Гриф долго сидел рядом с телом друга, глядя пустыми глазами на далекие серые скалы, не замечая ни холода, ни боли от ран. Все чувства умерли.
Наконец, он медленно поднялся, вытащил меч и кинжал из окоченевшего трупа, тщательно вытер лезвия и принялся копать могилу. Промерзлая земля поддавалась с трудом. Гриф мгновенно взмок, раны снова начали кровоточить, но он с остервенением продолжал долбить твердую как камень землю до тех пор, пока не получилась достаточно глубокая яма. Немного отдышавшись, он спихнул тело в выкопанную наспех могилу и, вспомнив даргский обычай, положил в ногах погибшего воина его оружие. Быстро забросал мертвого друга землей и в изнеможении опустился рядом с холмиком. Маленькое голубое солнце по-прежнему стояло в зените.
«Вот и все, - думал Гриф,  глядя на темнеющие вдалеке скалы, - вот и все, Сидиринг Лонн, ты уже на пути в Стальные Чертоги, скоро я тебя догоню. Все же ты счастливее меня – ты погиб в бою, с оружием в руках, твоя смерть была чистой и ты предан земле по обычаю своих предков. Я же сдохну, как собака…»
Он поднялся и медленно подошел к переминавшемуся с ноги на ногу Снежку, обнял его за шею и стал что-то нашептывать ему на ухо. Когда Гриф умолк, конь, словно поняв своего хозяина, фыркнул и ткнулся мягкой влажной мордой в ладонь наемника. Тот медленно поднял меч и, закрыв глаза, пронзил острым как бритва лезвием шею единственному живому существу, которое он искренне любил. После этого он прикончил коня Сида.
«Теперь моя очередь, - подумал Гриф, - только не здесь. Я хочу умереть у тех скал. Да, так будет лучше».
Скорее по привычке, нежели по необходимости, он тщательно вытер окровавленный клинок, и, вбросив его в ножны, твердо зашагал к иззубренным, точно навершия старых копий скалам.
Он шел и шел по глубокому рыхлому снегу, глядя прямо перед собой и не думая ни о чем. Холод, ледяной ветер, незаходящее голубое светило перестали для него существовать. Временами он начинал хрипло хохотать над шутками, которые отпускал шагавший рядом с ним, живой и невредимый Герцог, иногда хватался за меч, видя перед собой наступающих в строгом боевом порядке шернов, или посылал проклятия ухмылявшемуся во весь рот актеру с пеньковой веревкой на шее.
Когда ноги перестали держать его, он упал в колючий снег и пополз, оставляя за собой алый след, не сводя глаз с не приблизившихся ни на волос скал. Он корчился, не чувствуя ни ног, ни рук, то теряя сознание, то снова приходя в себя. В один из таких моментов, когда сознание на миг прояснилось, он перевернулся на спину и тихо рассмеялся.
«Боги! Я же похож сейчас на огромного червяка. Пора заканчивать… Пока еще есть силы. Жаль, что не дошел до тех скал, жаль…Что же мы с тобой сделали не так, Сид? Тот старик что-то говорил о выборе. Из чего мы должны были выбирать? Если бы мы могли выбирать!»
Он нащупал рукоять меча и, и зажав ее между ладонями, вытащил клинок из ножен. Потом, из последних сил заставил себя встать на колени, упер рукоять меча в землю и приставил острие к груди.
Гриф всей тяжестью навалился на меч, чувствуя, как холодная сталь входит в тело…