Вита не любила Сергея. Он злился на неё за это. Она же любила загадочно улыбнуться, а потом вопросительно-философски выпятить нижнюю губу и словно сплюнуть через неё вроде бы простой, но прямой вопрос, типа: «а ты хоть знаешь, что такое любовь?». Вопрос попадал не в бровь, а в глаз. Кровь подступала к лицу. Сергей сжимал скулами зубы и, как будто из мясорубки, выдавливал между ними: «з – з – знаю». Вита снова улыбалась, причем эта улыбка чаще всего срывалась на хохот, и Вита, хохоча, захлопывала дверь, прям перед самым Серёгиным носом. Конопушки на этом носу становились какими-то фиолетовыми. Сергей сжимал кулаки, а потом пулей слетал по ступенькам с пятого этажа, забегал за дом, грубо плюхался на скамейку, до синевы в пальцах хватался под собой за обшарпанную доску и, мотая головой, разбрасывал короткие реплики по сторонам. Реплики падали рядом шлакоблоками. Серегей бил их безжалостно каблуками. Бил остервенело.
     Вита высовывалась в форточку и наблюдала за Сергеем. Глаза её пылали неподдельной радостью.
     Сергей чувствовал рыжим затылком её взгляд, но не подавал вида. Закуривал, хищно и жадно сжевывал желтый фильтр, бросал окурок посреди обломков шлакоблоков. Закрывал глаза, сжимал веки до боли в висках, брал себя в руки, вставал и твердой походкой шуровал домой.
     Дома он садился за стол, брал тетрадь, пластмассовую ручку и писал стихи. Стихи получались плохими. Сергей знал это. Он никому не показывал их, никому не читал. Он отрывал исчерканные листы, комкал, шел на кухню, выбрасывал комок в мусорное ведро и садился на табурет у окна. В доме напротив жила Вита, он любил её, а она – не любила, хотя и не говорила об этом. Ему не нужны были слова, он – чувствовал.