Записки рыболова-любителя Гл. 41-46

Буквально на следующий день утром я вылетел в Мурманск вместе с Распоповым, который как раз отправлялся туда в командировку. Нас встретил Пудовкин, магнитолог из Лопарской, и мы все вместе отправились в больницу. Бедная Сашенька, конечно, очень обрадовалась, но боялась, что её не отпустят. Врачи, действительно, не рекомендовали её заби-рать. "Вот начнёт она у вас рожать в самолёте, что будете делать?" Но мы с Сашенькой, не колеблясь, настаивали, умоляли - ведь она совсем одна здесь, ни родственников, ни знакомых даже в Мурманске, навестить некому, - и её отпустили.
В тот же день вечером мы улетели в Ленинград. Сашенька всегда плохо переносила полёты, а тут в её положении ей было тем более нелегко, но радость освобождения из заключения помогла благополучно перенести перелёт. В Ленинграде мы провели вместе всего лишь два дня, наполненные нежным отношением друг к другу. Был конец июля, стояла прекрасная солнечная погода, мы понемногу гуляли, даже ходили в кино. Было решено ещё в Мурманске, что, не задерживаясь в Ленинграде, дабы не попасть в больницу здесь, Сашенька отправится в Калининград под опеку моей мамы. Мне же предстояло уехать на геологическую практику в Крым. Роды ожидались где-то не раньше чем через месяц, к этому времени я собирался приехать в Калининград.

42

Сашенька улетела в Калининград, где её должна была встретить моя мама. Я сдал заключительный экзамен по курсу военной кафедры, что делало меня младшим лейтенантом-инженером запаса, и улетел в Симферополь, километрах в двадцати от которого в посёлке Трудолюбовка находилась университетская база для проведения геологической практики студентов-геофизиков. База состояла из домика для преподавателей, кухни с верандой, оборудованной под столовую, и трёх больших палаток для студентов.
Группа геофизиков моего нового курса, на котором я оказался после академотпуска и проучился уже год, как и та моя прежняя, в которой продолжала учиться Сашенька, была маленькой: шесть парней - Дима Ивлиев, Мишка Крыжановский, Толик Щербина, Дамир Хабибуллин, поляк Януш Невядомский и я, и пять девчонок - Танька Рассказчикова, Светка Силина, Ольга Дубатовка, Ирка Лизункова и Валя Самошкина. Причём четверо из нас были второгодниками - кроме меня ещё Дима, Мишка и Танька также брали академотпуск после четвёртого курса (а из нашей старой общежицкой компании ещё и Славка Сазанов). Практика очень сблизила нас, и до окончания университета отношения между нами были самыми тёплыми, только Валя как-то выпадала из нашего ансамбля, но она и на занятия ходила редко, была очень молчалива, держалась замкнуто и ни с кем не сближалась.
Заводилой компании был Мишка Крыжановский - здоровенный высокий очкарик, культурист-бодряк-весельчак, весьма самоуверенный. В первый же день приезда в Трудолюбовку он подбил меня, Диму и Ольгу на путешествие автостопом по Крыму. Ещё не все съехались, и у нас было один или два свободных дня до начала практики. С утра мы на автобусе доехали до Симферополя и вышли на шоссе Симферополь-Ялта, где голосовали до тех пор, пока нас не подобрал какой-то санитарный фургон, в котором мы доехали до Алушты. Целью путешествия мы поставили себе Симеиз, где у родителей отдыхал на каникулах Славка Борисов, которого мы решили навестить.
У Мишки была книжечка талонов "автостопа", которыми туристы расплачивались с водителями. За определённое количество полученных талонов водители как-то поощрялись, но, видимо, чисто символически, поскольку этот способ путешествий так и не прижился - водители предпочитали получать с пассажиров наличными. Мишка так уверенно вставал на пути машины с вытянутой как шлагбаум рукой, в которой держал свою красную книжицу, что водители останавливались и хоть и без особой охоты, но брали нас, если такая возможность была. Так мы доехали до Ялты, а от Ялты до Симеиза прошли пешком, по низу, берегом моря. По дороге, конечно, не раз купались.
В Симеиз мы добрались к обеду. Славкин дом оказался одним из самых верхних в расположенном на склонах горы Симеизе. Из окошка дощатого сортира в огороде открывался великолепный вид сверху на море. Славка оказался дома, нам он вроде как даже и не удивился, словно мы каждый день к нему в гости заваливаемся. Перед этим он рыбачил с лодки, наловил барабульки и угощал нас жареными рыбёшками. Поели и супу, напились молока, в общем подкрепились основательно. После обеда опять пошли на море, купались в сказочно прозрачной голубой воде симеизского залива. Наконец, решили двигаться дальше.
На трассу Ялта - Севастополь полезли напрямик по склонам горы и основательно умаялись. Тяжелее всех было Ольге в туфлях с каблуками, мы-то, парни, были в кедах, но она держалась молодцом и не ныла. Наконец, выкарабкались на шоссе. Дело шло к вечеру, интенсивность автомобильного движения резко упала. Мы решили двигаться в сторону Байдарских ворот, на Севастополь, чтобы оттуда попасть в Трудолюбовку через Бахчисарай, завершив таким образом путешествие по кольцу общей протяжённостью почти в триста километров.
Пройдя несколько километров по шоссе, мы поняли, что вероятность сесть всем вместе в одну машину ничтожна, и решили заканчивать путешествие по отдельности. Мне досталось ехать на заднем сиденье мотоцикла - "Иж"а без коляски. Мчались с ветерком, справа горы, слева море, крутые повороты серпантина (тогда ещё не было нынешней прямой дороги через Ласпинский перевал, только через Байдары), дух захватывало от восторга. Мелькала мысль, что если сейчас грохнемся, то лучшей смерти не придумать - умру с улыбкой до ушей. Я был в шортах и в лёгкой рубашонке с короткими рукавами, солнце садилось и к концу пути (мотоциклист довёз меня до кольцевой дороги у Севастополя) я изрядно закоченел, что, впрочем, не испортило прекрасного впечатления от езды.
Уже в потёмках меня подобрала какая-то "Волга", на которой я доехал до поворота на Трудолюбовку с шоссе Севастополь - Симферополь (у Новопавловки). Водитель "Волги" вытребовал с меня два рубля - всё, что у меня было, и это были все дорожные расходы за день. Оставшиеся километров пять до Трудолюбовки я прошёл пешком, явившись на базу уже за полночь первым из нашей компании, а вскоре прибыли и остальные, им всё же удалось на чём-то добраться всем вместе.

43

Руководил нашей практикой преподаватель с геологического факультета, доцент, кажется, Ансберг, лет за сорок с гаком, невысокий, с жёсткими усиками, тренированного вида. Мы им были более довольны, чем он нами. Геология никого из нас особенно не интересовала, даже меня, не так давно ещё мечтавшего стать геологом. Основное направление нашей кафедры было, соответственно факультету, физическим, и большая часть из нас ориентировалась на занятия в дальнейшем физикой околоземного космоса - направлением новым и модным. В известном смысле геологическая практика на нашей кафедре была анахронизмом, данью традициям. Фактически вся разведочная геофизика давно уже сконцентрировалась на геологическом факультете, где существовала своя кафедра геофизики. Правда, там она называлась кафедрой геофизических методов разведки полезных ископаемых, а наша - кафедрой физики Земли. Специальности геоэлектрика, сейсмология, палеомагнетизм, хоть как-то связанные с геологией, не слишком привлекали студентов. Все, кто посильнее, стремились распределиться по новой специальности - геомагнетизм и аэрономия, изучающей процессы в ионосфере и магнитосфере Земли, а не в её недрах.
Тем не менее геологическую практику никто не собирался закрывать, и она пользовалась огромной популярностью среди студентов, по крайней мере, как туристическое мероприятие. Мы так к ней и относились. Ансберг же добросовестно старался привить нам и геологические познания, огорчаясь отсутствием особого энтузиазма у нас по этой части.
С утра Ансберг уводил нас в окрестные горы изучать их геологическую структуру. Мы с удовольствием ходили в эти походы, не очень внимательно слушая его пояснения, в основном любовались просто местными красотами. Поскольку Ансберг был человек хороший, добрый, то он не слишком-то и упрекал нас в познавательной ленивости по части геологии, а старался вовсю использовать романтическую сторону практики в Крыму и, будучи сам большим ценителем красоты природы, воспитывал нас эстетически.
Помимо регулярных обследований живописных окрестностей Трудолюбовки, Ансберг устраивал для нас поездки (в открытом кузове грузовика) по всему Крыму, возил нас в Никитский ботанический сад, в Феодосию, в Коктебель, где мы лазили на Кара-Даг, до вершины которого я, правда, не добрался, так как был снят Ансбергом с маршрута за нарушения дисциплины восхождения: я с фотоаппаратом, выбирая точки для съёмок, всё время карабкался куда-то в сторону, и ему в конце концов надоело делать мне замечания. Ирония судьбы: на этом маршруте только сам Ансберг и получил травму - оступился и неудачно упал на руку, сильно её подвернув. Запомнилась поездка в Бахчисарай, шашлыки у Бахчисарайского дворца, но в особенности - Чуфут-Кале, пещерный город на вершине горы километрах в пяти от Бахчисарая с глубокими колеями, проезженными на каменных дорогах улиц колёсами древних повозок.
На базе в Трудолюбовке мы проводили в основном вечернее и ночное время. Играли в настольный теннис и преферанс. В "преф" резались обычно я, Мишка и Толик Щербина, а иногда и Ансберг с нами. Выигрывал чаще всего Щербина, он играл по высшему классу, казалось, что и прикупа нужные ему сами в руки идут.
Перед сном в палатке переговаривались. Жарких споров не было, так как не было особых разногласий. Вспоминали и обсуждали свою недавнюю армейскую жизнь. В эти разговоры вмешивался Дамир Хабибуллин - высохший как мумия татарин, самый старший из нас, отец уже двоих детей, то ли сердечник, то ли язвенник, кажется, и то и другое вместе. В лагерях он не был, так как обладал "белым билетом", то есть считался негодным к службе по состоянию здоровья. Но он-то как раз ещё до университета отслужил срочную службу, где и нажил себе свои болячки.
По его рассказам наши сборы были семечки, пионерский лагерь. Он же попал под начало командира, который терпеть не мог нацменов, а Дамир ещё и по складу характера не мог быть расторопным солдатом - тихий, рассеянный, наивный, плюс физическая тщедушность. Довели его муштрой и насмешками до того, что он уже подумывал, как бы своего командира пристрелить, тем более, что ожидалась заваруха: ему довелось служить в Берлине в период берлинского кризиса, когда сооружалась знаменитая стена между Западным и Восточным Берлином. Видел в лицо противников - американских солдат. Весёлые, говорит, ребята. К счастью, до вооружённого конфликта дело не дошло.
Дамир, кстати, - имя не натуральное, оно расшифровывается как "Даёшь мировую революцию!"...
Дима Ивлиев делился своими впечатлениями от произведений Томаса Манна, он тогда очень увлекался им и заразил этим увлечением меня. Осенью я купил в букинистическом магазине за 5 рублей десятитомник Томаса Манна в очень приличном состоянии. Тогда ещё не было книжного бума, и народ равнодушно взирал на пылившиеся на полках собрания классиков. Это моё приобретение содействовало тому, что наши беседы с Димой по поводу Томаса Манна продолжались потом ещё длительное время и способствовали нашему сближению.

44

12 августа, за три дня до окончания крымской части геологической практики в Трудолюбовку на моё имя пришла телеграмма из Калининграда, в которой мама поздравляла меня с рождением дочки. В неполные двадцать два года я стал отцом (вторым в нашей группе после Дамира), а моя мама в свои 43 - бабушкой.
В глубине души я мечтал о сыне. В детстве я часто, засыпая, представлял себя отцом именно сына, которого я буду всегда понимать и сочувствовать ему (обычно это бывало в периоды каких-нибудь обид на маму, которая, как мне казалось, совсем меня не понимает). Но я вполне был готов и к тому, что может родиться дочка: тоже хорошо, потом будет нянькой сыну, то есть всё опять замыкалось на сыне, в котором я видел будущего благодарного друга, а самоценной роли для дочки не находилось. Впрочем, в те дни меня больше беспокоило состояние Сашеньки, чем кто у нас родится, лишь бы всё было нормально, и сам по себе благополучный исход родов меня очень обрадовал, смущало только то, что срок вроде бы ещё не подошёл.
Вечером мы всей группой вместе с Ансбергом торжественно отметили сухим вином рождение Иринки - имя у нас уже было заготовлено. Мишка, правда, называл меня бракоделом, но я на него не обижался. Девчонки наши почему-то особенно за меня радовались. Я упросил Ансберга раньше срока сдать ему зачёт и улетел в Калининград, чтобы навестить Сашеньку до начала второй части геологической практики, проходившей в Саблино.
Дома я узнал от мамы, что с родами всё было совсем не просто, но сейчас уже самое сложное позади. В Калининграде врачи сразу же отправили Сашеньку в роддом, анализы у неё были плохие, плохо работали почки. Пришлось до срока искусственно стимулировать роды, так как продолжать носить ребёнка в себе Сашеньке было опасно. Поэтому-то Иринка и родилась восьмимесячной, весом всего лишь в один килограмм восемьсот граммов. Первые дни её держали под колпаком, оберегая от внешней среды, а когда я приехал, Иринку уже приносили Сашеньке на кормление.
Роддом находился в старом немецком здании на Комсомольской улице. Сашенька лежала на втором этаже и показывалась мне в окно, даже высовывалась из него, когда я приходил. В неурочное время мы обменивались передачами с помощью верёвки. Настроение у Сашеньки было хорошее, она улыбалась. Как-то она показала мне в окошко маленький свёрток, из которого торчала крошечная головка с отчётливо торчащим вверх носиком. Это и была Иринка.
В этот приезд в Калининград я встретился с Толькой Волосовичем, мы распили с ним бутылку коньяка и с тех пор больше не встречались.

В Калининграде я пробыл несколько дней. Сашеньку обещали выписать ещё не скоро, когда Иринка наберет вес до нормы, и я уехал в Ленинград на продолжение геологической практики. Оно проходило в Саблино, километрах в сорока от Ленинграда по железной дороге в сторону Москвы.
Здесь было оборудовано несколько деревянных домов под студенческую базу ЛГУ. Для геологической практики это место было выбрано, по-видимому, из-за наличия естественных пещер с ходами-лабиринтами в берегах речки Саблинки и значительных обнажений осадочных пород в её долине. От собственно практических занятий здесь у меня не осталось почти никаких воспоминаний, не могу даже сообразить - чем же мы там занимались? Кажется, работу с теодолитом осваивали.
Запомнились же наши вечеринки с вином, песнями, трепатнёй и всегдашняя Димина подтянутость, контрастировавшая с бардачным образом жизни и неряшливостью остальных, даже девчонок. Дима боролся за чистоту в нашем совместном жилище. А, кстати, кроме меня все остальные из нашей группы в общежитии никогда не жили и не были приучены к коммунальным обязанностям перед товарищами, для Димы же было естественным стремление к комфорту, и он часто возмущался свинячеством нашей компании, которой, впрочем, не избегал и пил наравне со всеми.
Запомнилось, как однажды я взялся перенести Мишку Крыжановского через Саблинку по броду, где воды было максимум по колено. Мишка же при параде зачем-то собрался в Ленинград, в гости куда-то, и не хотел закатывать штаны, чтобы не мять их. Я просунул свою голову ему между ног, посадил его себе на плечи и, слегка пошатываясь - Мишка весил всё же больше восьмидесяти килограммов, потащил его через речку, да уже у самого противоположного берега поскользнулся: дно-то каменистое, с меня свалились в воду очки (точнее, Мишка их сбил, потому что дёрнулся, когда я поскользнулся), я инстинктивно сделал резкое движение вперёд, пытаясь их поймать, а Мишка качнулся назад и стал сползать с меня. Тут я окончательно потерял равновесие, и мы с Мишкой повалились на спину. Мишка окунулся весь, хотя глубина была всего по колено, а я же замочил только штаны, так как оказался сверху Мишки. Я хохотал, а Мишка страшно разозлился, как будто я нарочно всё это устроил.

В сентябре, после Саблино я ездил в Калининград забирать Сашулю с Иринкой из роддома, где они пролежали почти месяц. Вёз дочь в такси как хрустальную вазу, аж руки занемели, боялся пошевелиться. Сашуля говорит, что я в тот день купил необыкновенно шикарный букет гладиолусов.

45

Наступила осень 1965 года. Для меня начинался пятый курс и предстояло распределение, а Сашеньке - защита диплома. Распределение по местам будущей трудовой деятельности, куда каждый был обязан отправиться после окончания университета, на физфаке проводилось обычно за год до защиты диплома. Сашенька распределялась год назад, когда мы жили у Пороховых. Её направляли в Институт мерзлотоведения, в Якутск, не по прямой специальности, конечно, но это считалось нормальным. Считанные единицы из полутораста человек, заканчивавших ежегодно физфак, распределялись по той конкретной специальности, которую они осваивали на старших курсах в ходе выполнения курсовых и дипломных работ, преимущественно те, которых оставляли в аспирантуре или в НИФИ. Многие правдами и неправдами старались увернуться и получить свободное распределение. Это редко удавалось, обычно свободными оказывались те, от которых уже перед самым окончанием вуза отказывались по месту распределения - то жилья обещанного не могут дать, то специалист такой уже не нужен, то вообще произошла ошибка. Однако и самостоятельные поиски работы редко приводили к желаемому результату, особенно в Ленинграде, где свежеиспечённых специалистов с высшим образованием, имевших ленинградскую прописку, явно было с огромным избытком, чтобы можно было устроиться на работу по той специальности, к которой они себя относили. Иногородним же в Ленинграде вообще не на что было надеяться, а искать себе работу по всему Союзу - никаких денег на одну только дорогу не хватит.
В общем, такой важный в жизни студента момент, как распределение меньшинству приносил радость, большинству - разочарование. Романтические упования на то, что тебя ждут и встретят с объятиями в научно-исследовательских учреждениях, где ты будешь продвигать вперёд отечественную науку, сталкивались с реальными потребностями в научных работниках тех или иных специальностей, которым мало соответствовали планы подготовки выпускников.
Так вот, Сашеньке предложили мерзлотоведение. А мы с ней надеялись всё же зацепиться за Ленинград - лучший город в мире по нашему обоюдному мнению. Для этого мне нужно было зарекомендовать себя на кафедре так, чтобы меня оставили в аспирантуре, это - три года, ну, а дальше видно будет. Надо будет постараться за этот срок подготовить диссертацию, а кандидатам наук все дороги открыты - в этом мы не сомневались. Но до моей предполагаемой аспирантуры мне предстояло ещё отучиться более двух лет (речь идёт об осени 1964 года, когда распределялась Сашенька). Когда я буду учиться на шестом курсе, Сашенька уже закончит университет, и её нужно будет как-то устроить в Ленинграде на это время и время моей учёбы в аспирантуре, а тут - мерзлотоведение! Мы вовсе не собирались с ней расставаться.
Однако на комиссии по распределению Сашенька растерялась. Ей по причине своей благовоспитанности не хватило храбрости твёрдо отказаться от распределения в Якутск, хотя она и высказала своё нежелание ехать туда, сославшись на то, что у неё здесь в Ленинграде учится муж, который оканчивает физфак через год после неё.
- Ну, это ничего, - сказали ей из комиссии. - В Якутске и Вашему мужу работа найдётся.
Сашенька вышла из кабинета декана, где заседала комиссия, покрасневшая, взволнованная и расстроенная. Якутск ей казался уже неотвратимым. Тогда в кабинет пошёл я и упёрся на том, что жену от себя не отпущу, и она поедет туда, куда меня через год распределят, не имеете права, мол, нас разлучать, это разрушение семьи и т.д., и т.п. В общем, я нёс нахальную, хотя и совершенно искреннюю чепуху. Тем не менее мой эмоциональный напор подействовал, на нас махнули рукой, и Сашеньке дали свободное распределение. Кстати, одно место было - под Калининград, в Ладушкин, на него распределился Володька Кошелевский.
И вот прошёл год, настал черёд распределяться мне. На четвёртом курсе (по второму-то разу) я учился хорошо, экзамены сдавал на пятёрки и снова стал получать повышенную стипендию; не снижал темпов и на пятом курсе, да и как же иначе было - отец семейства, да ещё надежды на аспирантуру. В группе я был лучшим по успеваемости, Борису Евгеньевичу Брюнелли, научному руководителю моей курсовой работы, я, видать, нравился своей аккуратностью и добросовестностью в работе - других достоинств помимо ещё хороших отметок мне не удалось проявить, и он согласился взять меня к себе в аспирантуру (при условии, разумеется, сдачи соответствующих вступительных экзаменов). Тем самым была разрешена проблема моего распределения. Всё пока шло по плану.

Следующей проблемой была Сашенькина защита диплома. В октябре Сашенька с Иринкой переехали из Калининграда к Сашенькиным родителям в Тейково. До защиты диплома оставалось два месяца, а работа над ним была прервана в июле в Лопарской. Необходимый материал был собран, но ещё не обработан, не говоря уже о написании текста. Естественно, что за всё это пришлось взяться мне, так как у Сашеньки хватало забот с Иринкой, да и удалённость от научной библиотеки и руководителя окончательно сводила её возможности к нулю. О переезде Сашеньки с Иринкой в Ленинград сейчас, перед зимой, в нашу комнату в общежитии без горячей воды, где туалеты на этажах были почти в таком же состоянии, как на провинциальных вокзалах, - не могло быть и речи, хотя некоторые из семейных студентов и аспирантов (но очень немногие) решались и на такое, не располагая другими возможностями.
Работа над Сашенькиным дипломом не доставила мне особых затруднений. Материал был хороший, специальности у нас были одинаковые, и занимались мы близкими вопросами, хотя и у разных руководителей: я - у Брюнелли, Сашенька - у Распопова. Она изучала морфологию КПК, их связь с другими явлениями, в частности, с пульсациями яркости полярных сияний, я же под влиянием Ляцкого склонялся к изучению теории этих колебаний геомагнитного поля. К положенному сроку и даже раньше дипломная работа была написана, и я отправился с ней в Тейково, чтобы Сашенька могла подготовиться к защите.
Чтобы приехать на защиту, Сашеньке пришлось заранее отучить Иринку от груди и перейти на искусственное кормление. Я закупал на Невском в магазине "Детское питание" молочные смеси, в основном "Бэмби", кажется, и отправлял их посылками в Тейково. В середине декабря Сашенька приехала в Ленинград, и мы снова, теперь уже в последний раз несколько дней пожили вместе в нашей уютной комнатке в общежитии. Сашенька добросовестно изучила свою дипломную работу и защитила её на "отлично". На кафедре все, конечно, знали, что я ей помогал, и её работа не совсем самостоятельная, но закрывали на это глаза, понимая наше положение.
После защиты Сашенька не осталась в Ленинграде даже на Новый год, так как её маме, работавшей учительницей в школе, было, конечно, трудно справляться одной с Иринкой. Правда, на лишние сутки Сашенька всё же задержалась: мы опоздали на поезд - долго прождали такси у "Великана" и выскочили на платформу, когда последний вагон уже медленно удалялся от нас. Мы не очень-то и расстраивались - всё-таки ещё одни сутки побудем вместе.

46

Ещё до приезда Сашеньки в нашей 50-й комнате было весёлое сборище - 23 ноября отмечали мой день рождения, гостями были Ольга и Светка из нашей группы, вовсю "базлали" под гитару, Володька Кудряшов, Славка Борисов и Сашка Шабров, в последний раз перед долгим перерывом.
А с нового, теперь уже 1966-го года, меня переселили из этой комнаты, так как Сашенька уже не числилась в университете, и я терял права на семейную комнату. Конечно, если бы Сашенька не уехала в Тейково, нас бы так просто не выселили, но мы и не собирались биться за эту комнату, рассчитывая найти для житья с ребёнком что-нибудь поприличнее в частном секторе. Но это планировалось где-то к весне, а пока я перебрался в 152-ю комнату на шестом этаже, рядом с кухней, где Сашенька залепила мне блином глаз, и комнатами 148 и 150, где я жил на младших курсах, но то были пятиместки, теперь же я, как старшекурсник, был поселён в двухместную комнату вместе с пучеглазым Димой Стыро, заканчивавшим аспирантуру на кафедре физики атмосферы у Кондратьева, сыном вильнюсского профессора физики Болеслава Стыро.
Последнюю зимнюю сессию я сдал на пятёрки и отправился в Тейково навестить Сашеньку с Иринкой. Дочке было уже полгода, она стала весёлой толстушкой, днём не капризничала, а вот перед ночным сном требовала, чтобы её укачивали в коляске, чем я там и занимался. К этому периоду относятся первые Иринкины фотографии. С тестем и Вовкой - Сашенькиным братом ездили кататься на лыжах по красивым окрестным лесам; дни стояли морозные, но очень солнечные, погода чудесная; отличная, накатанная лыжня, пушистый снег со следами зайцев и прочих зверушек - красота!

Учёба на последних курсах шла очень легко, читали нам, в основном, спецкурсы на кафедре. Борис Евгеньевич Брюнелли (Б.Е. - как называл его Слава Ляцкий, и как потом за глаза стали называть его  и мы с Димой) читал нам курс аэрономии, в который входили основы физики плазмы, физики атмосферы, Солнца, ионосферы, включая основы ионосферного распространения радиоволн, и магнитосферы. Читал он прекрасно, хоть и быстро, так как по объёму лекции были очень насыщены, но чёткость, ясность, физичность изложения, аккуратность в выводе формул и в их написании на доске, наглядные рисунки, схемы и графики, свободно и красиво рисовавшиеся разноцветными мелками, - делали этот сложный курс понятным и увлекательным.
Лекции Б.Е. нравились всем в нашей группе, и на них всегда была почти 100 %-ная посещаемость, тем более что учебников по аэрономии не было никаких, это была новая наука, зародившаяся, быть может, и давно, но начавшая бурно развиваться менее десяти лет тому назад - с периода Международного Геофизического Года (МГГ, 1957-1958 г.г.), и надеяться при подготовке и сдаче экзамена кроме как на собственные конспекты было не на что. Мои конспекты, несмотря на сознательно ухудшенный почерк, были лучшими и служили перед экзаменом всей нашей группе в качестве основного материала для подготовки.
На лекциях я старался не только всё подробно записать, но и понять излагаемое, задавал вопросы, на которые Б.Е. охотно отвечал. Эта моя активность и хорошая, в смысле на "отлично", сдача экзамена, по-видимому, и положила начало или закрепила благосклонность Б.Е. ко мне (я ведь ещё и курсовую у него делал), переросшую потом в отношения весьма близкие, со взаимной симпатией, длящиеся и по ею пору, хотя и осложнявшиеся в отдельные периоды. А курс лекций Б.Е. явился для меня фундаментом всех моих будущих специальных знаний, к нему я часто потом обращался и для научной своей работы, и обучая студентов.

В отсутствие Сашеньки свободное время по вечерам я проводил в общежитии за преферансом, которым в то время был очень увлечён и в котором достиг приличного уровня мастерства, требующего гармоничного сочетания риска и расчёта. Моими постоянными компаньонами были однокурсники: Спартак Баженов, щуплый парнишка с хитроватыми, бегающими глазками, не жулик, хотя и выглядит им; его сосед по комнате Женька Еременко, рослый сухой парень с переломанным прямым носом, похожий на гладиатора, вот кому бы подошло имя - Спартак; и прелесть Славка Борисов со своими шуточками. Играли мы, как положено, на деньги, но в спокойную систему -"ленинградку" и не по крупному: выигрыши-проигрыши составляли чаще всего около рубля за партию, но бывали и залёты, разумеется, - Славка как-то под червонец просадил. Однажды мы просидели за картами 18 часов подряд (начав вечером) с коротким перерывом (утром) на буфет.
Однако в общежитие я приходил обычно довольно поздно, часам к девяти вечера, а всё остальное время проводил на кафедре, которая не закрывалась до полуночи, в общении с Димой Ивлиевым и Славой Ляцким, которые на несколько последующих лет стали моими ближайшими друзьями. Политика, литература и кино были основными предметами наших обсуждений и споров, не считая, конечно, кафедральных сплетен и анекдотов, по преимуществу политических, - тогда они ещё не переводились, и в них находило отражение практически любое явление общественной жизни страны.
Дима и Слава были очень разными людьми, которые, хотя и не избегали друг друга, а временами даже искали общения, в сущности своей таили непримиримые расхождения, которые то проявлялись, то вроде бы затухали. Они и внешне, при сходных чертах и одинаковой комплекции, резко контрастировали: фигура Славика выглядела угловатой, тёмные волосы топорщились ершом, кривая улыбка, Дима же более чёрен, строен, тонок, резкие правильные черты лица, в манерах есть что-то женственное.
Славик производил впечатление человека более аналитичного, несомненно талантливого в части физики, в любых вопросах радикального и до нахальности самоуверенного, принципиального до смешного и бравирующего всеми этими качествами. Дима же в науке (а тогда, точнее сказать, в учёбе) не блистал, научным энтузиазмом, как Славик, не горел, но был очень широко эрудирован (по крайней мере, начитан) в вопросах литературы, истории, философии, живописи, музыки, в общем, всего того, что составляет понятие культура, но не выпячивал этого и спорил всегда очень корректно. Склад ума его был скорее синтетический, интуитивный, преобладало эмоциональное восприятие мира, но и аналитическое мышление вовсе не было ему чуждо. Короче, он был тонкая натура, хотя и Славик в известной мере претендовал на тонкость. В интересах и увлечениях Славы преобладал социальный аспект, в Диминых - личностный. Чувства юмора же и ехидства им обоим было не занимать.
Уступая каждому из них в перечисленных качествах, я испытывал влечение и к тому, и к другому, а тем самым, возможно, в какой-то степени притягивал их друг к другу, будучи неким буфером. Едины мы все трое были в своём радикальном критицизме по отношению к существующему строю. Этот критицизм, собственно, и сблизил нас ещё в экспедиции 1963 года.
(продолжение следует)