Записки рыболова-любителя Гл. 47-49

47

О наших беседах и спорах я расскажу позже, а сейчас вернусь к событийной части моего повествования. Надо было что-то решать с Сашенькой, её житьё с Иринкой у мамы в Тейково рассматривалось нами как вынужденная посадка, а вот куда и как лететь дальше?
Моё положение определилось - я остаюсь в аспирантуре, а значит, в Ленинграде пробуду ещё четыре года, считая нынешний 1966-й, в течение которого предстояло выполнить дипломную работу, причём так, чтобы её можно было развить в ходе аспирантуры в кандидатскую диссертацию. А где будет жить и работать в это время Сашенька? Конечно, здесь же, в Ленинграде, других мнений на этот счёт у нас с ней быть не могло. А вот как это конкретно может быть устроено - мы себе отчётливо не представляли. Главное - мне зацепиться за Ленинград, а там будет видно.
Но чтобы Сашенька могла жить со мной, а тем более работать в Ленинграде, нужна была хотя бы временная прописка, которую мы, будучи студентами, имели, и которую Сашенька автоматически теряла по окончании университета. Какие-то смутные надежды связывались с тем, что мы оба имели родственников, постоянно прописанных в Ленинграде: у меня дядя Вова в Сестрорецке, тётя Люся в Ленинграде, у Сашеньки две тётки, сестры её матери, тоже жили в Ленинграде.
И вообще мы считали себя ленинградцами, а я так даже коренным - ведь я родился здесь в Ленинграде, в блокаду, мама моя коренная сестроретчанка, родители воевали на Ленинградском фронте, не эвакуировались, лучшие годы моего детства связаны с Сестрорецком и Песочной; Сашенька кончала школу в Ленинграде, и её родители жили здесь, когда она уже училась на младших курсах университета. Не виноваты же мы в том, что отцы наши были военнослужащими и по долгу службы отправлялись с семьями туда, куда Родина пошлёт.
Убеждённость в моральных правах на жизнь в Ленинграде и горячая юношеская любовь к этому городу подавляли смущение от того факта, что никаких юридических прав на ленинградскую прописку у нас не было, у Сашеньки даже на временную. Просто надо было действовать, и я начал.
Быстро выяснилось, что надежд на прописку в общежитии никаких, хотя кое-кому это как-то удавалось, в частности, в общежитии была прописана жена нашего соседа-аспиранта из 51-й комнаты, никакого отношения к университету не имевшая. Такие операции делались на путях подношений в паспортном столе и Бог знает где ещё.
- Были бы деньги, а прописка - ерунда, купить всё можно, - говорили мне знающие. Отсутствие денег и инстинктивное отвращение к взяточничеству исключали такой путь, и я даже не стал интересоваться его деталями.
Далее выяснилось, что у родственников в принципе временно прописаться можно, но только если позволяет жилплощадь (не менее сколько-то там квадратных метров на человека), поэтому Бургвицы и Морозы с их мизерными площадями сразу отпали. Мы обратились к Гуте, Августине - сестре Сашенькиной мамы, которая жила вдвоём с десятилетним сыном Сашкой в только что полученной однокомнатной квартире где-то на Гражданке. Жить у неё мы, конечно, не собирались, нужна была только прописка для Сашеньки. Гутя (Сашенька из-за малой разницы в возрасте звала её не тётей, а просто Гутей) охотно пошла нам навстречу, подписала все требуемые бумаги, ходила вместе со мной в ЖЭК, в милицию.
В ЖЭКе нам бумаги подписали, а вот в районном отделении милиции дело встало. В прописке (временной!) нам безо всяких объяснений отказали, а за разъяснениями рекомендовали обратиться в Большой Дом - так именовалась ленинградцами огромная серая глыба архитектуры 30-х годов на Литейном проспекте недалеко от Литейного моста, где располагались городской и областной отделы Министерства внутренних дел (тогда оно называлось как-то иначе - Управление охраны общественного порядка, кажется).
- Если там разрешат, тогда и мы не возражаем, - сказали мне в райотделе милиции.
Что делать? Я выяснил, когда в Большом Доме приёмные дни, и в ближайший из них явился с утра в приёмную начальника паспортного стола города Ленинграда.

Народу было тьма. Толпа делилась на две части: одна составляла очередь на сдачу документов в окошко, вторая - очередь за получением ответа. Часа два нужно было стоять в первой, а потом столько же во второй. Проблема у всех была одна - прописка, здесь занимались только этим.
В очереди на сдачу документов обстановка была поспокойнее, неизвестность ещё сулила надежды, хотя уже здесь начиналось отсеивание - не у всех документы принимали, видать, не хватало каких-нибудь подписей с нижестоящих инстанций, либо было очевидно отсутствие всяких прав на прописку.
Во второй же очереди стоявшие кидались с расспросами на выходивших с резолюциями, там бурлили эмоции, преимущественно отрицательные, так как получившие положительную резолюцию (были и такие) здесь не задерживались и радостно летели куда-то дальше. Большинство же выходило с красными лицами, кто в растерянности, кто с негодованием. За время стояния в очередях народ обменивался рассказами о своих прописочных мытарствах, пытаясь выудить из опыта других полезную информацию для себя, и каждого выходящего расспрашивали, уже зная его предысторию:
- Ну, как? Ну, что?
- Да ничего. Отказ.
- Да что Вы говорите? И почему же?
- А нипочему!
- Не может быть! - и т.д.
Я в этих разговорах не участвовал, читал книжку, пытаясь не замечать стоявшего вокруг гула. В окошко мои бумаги взяли, бегло на них взглянув, безо всяких вопросов, и я перешёл во вторую очередь. Наконец и здесь подошёл мой черёд.
Я вошёл в комнату, где за столом сидел майор милиции. Не ответив на моё "Здравствуйте" и не предложив мне сесть (впрочем, рядом с его столом стула для посетителей не было, здесь не канителились), он взял лежавшее по правую руку от него моё написанное на бланке заявление с визами Гути и ЖЭКа "согласен" и пометкой райотдела милиции "на рассмотрение в горотдел", начертал крупными буквами в левом верхнем углу "ОТКАЗАТЬ" и протянул его мне, так и не сказав ни слова.
Я ошарашено посмотрел сначала на бумажку, а потом на майора и спросил:
- А почему?
- Вы свободны, пригласите следующего, - ответил майор. Ошеломлённый быстротечностью рассмотрения, я на мгновение растерялся и как прирос к полу, но это длилось секунды. Выражение лица майора давало понять, что всякие разговоры здесь бесполезны, но моя растерянность уже перешла в негодование, и я не удержался, чтобы не ляпнуть:
- Ну, знаете, чтобы так вопросы решать, здесь не надо и человека держать, можно автомат посадить - резолюции штамповать!
- А вас куда посадить надо?! - рявкнул мне майор, вставая из-за стола. Я прекратил прения и вышел из кабинета.
"Неужели это всё?" - не верилось мне. Мой удручённый вид привлёк сочувствующих - товарищей по несчастью, продолжавших околачиваться в приёмной.
- Можно ещё выше пойти, - подсказал мне кто-то из них.
- Куда?
- К комиссару.
- А где это?
- А с другого подъезда, на последнем этаже. Только там сначала записаться надо.
Я побрёл в указанном направлении, ни на что уже не надеясь. На приём к комиссару меня записали, и я должен был явиться через два дня. Никаких идей за эти два дня мне в голову не пришло, сплошная тоска зелёная.

В назначенный день я пришёл пораньше на всякий случай, но к высшему начальству народ не толпился, система предварительной записи, видимо, работала чётко, кроме меня в это же время ждало приёма человека три - четыре, не более. В этот день как раз открывался очередной, 23-й, кажется, съезд партии. Из репродуктора в приёмной разносилась речь Брежнева - его первая парадная речь как Первого секретаря ЦК КПСС (к именованию Генеральный, введённому Сталиным, вернулись позже). Я уныло слушал отчёт ЦК о растущем благосостоянии советского народа. Не прошло и получаса - меня вызвали, как к врачу в поликлинике, и я с дрожью в коленках вошёл.
Пожилой человек в штатском, на вид вполне добрый дяденька, предложил мне сесть и спросил, в чём дело. Я, сдерживая неподдельное волнение, чуть ли не со слезами на глазах живописал ситуацию следующим образом: жена, мол, с грудным младенцем нелегально живёт в общежитии, ехать ей некуда, друг без друга мы жить не можем, а мне ещё учиться год, а потом в аспирантуре три, и ей надо работать, а то мне на стипендию семью не прокормить, и т.д., и т.п., показывая при этом Сашенькин диплом, свою зачётную книжку и отметку в паспорте о наличии дочери с такой-то датой рождения.
- Ну, а что же жена-то Ваша сама не пришла? Пусть придёт, побеседуем с ней, - сказал мне дяденька, почувствовав, видимо, что не всё в моём рассказе чистая правда.
- Да как же она ребёнка оставит! Она мне не доверяет, да и нельзя ей волноваться - молоко пропадёт, - обескуражено врал я, волнуясь теперь уже и от страха быть разоблаченным.
- Ну, ничего, на часик Вы её освободите, - настаивал опытный дяденька.
Я вышел из кабинета с ощущением, что успех был близок, но я где-то ошибся, и теперь всё рухнуло - откуда я Сашеньку сюда приведу? Я сделал несколько шагов от двери кабинета, но вдруг повернул назад и, отчаянно открыв дверь, подошёл к столу, у которого только что сидел.
- Простите, я Вам наврал, моей жены сейчас нет в Ленинграде, но я Вас очень прошу, от Вас зависит счастье семьи, в честь открытия съезда, сделайте милость..., - и Бог знает, что ещё. Что подействовало на дяденьку, не знаю. Может, он и в самом деле был добрым? Во всяком случае очередная резолюция легла на исчирканный бланк моего заявления, и на этот раз она гласила: "Прописать временно на 1966-й год".
- И в следующий раз не лгите, молодой человек! - напутствовал меня дяденька.

48

Итак, проблема Сашенькиной прописки была решена. То, что решена она была всего лишь на один год, не смущало меня. Доживём, увидим, как быть дальше. Теперь надо было думать о том, где нам жить, то есть нужно было искать комнату.
Я узнал, что существует некий "рынок" в Малковом переулке, где встречаются спрос и предложение на обмен и сдачу жилья в наём. Прямо оттуда какая-то тётенька повезла меня к чёрту на кулички за город смотреть её комнату, которую она сдавала за двадцать рублей (эта-то цена и привлекла меня). Дом оказался деревянным, без удобств, то есть сортир во дворе, вода из колодца, а комната малюсенькой, правда, с мебелью: стол, стул, этажерка и кровать. Трудно было представить, как тут можно жить с ребёнком, но я радовался тому, что в принципе проблема решается, и в крайнем случае готов был согласиться и на такой вариант. Окончательного ответа я тётеньке не дал, сказав ей, что должен обсудить всё с женой, которой сейчас нет в Ленинграде.
На Малковом рынке я был всего один раз, которого оказалось достаточно, чтобы понять, что этот способ поиска жилья утомителен и не слишком эффективен - я прооколачивался там часа три, пока не подвернулась та тётенька. Я стал расспрашивать знакомых в общежитии, на кафедре и с курса - нет ли у них какой-либо информации о сдаче жилья, так как глупо было бы сразу соглашаться на первый же попавшийся и отнюдь не идеальный вариант. Таким способом я и наткнулся уже в разгар весны, где-то в апреле, на вариант, всего лишь на десятку дороже, но гораздо более удобный, если не сказать - шикарный. Не помню уж, кто на него меня навёл. Комната - метров двенадцать квадратных, на Петроградской стороне, на улице Чапаева, рядом с общежитием 1-го Медицинского института. До университета - минут двадцать езды трамваем. Хозяин - холостяк, нашёл себе подругу и тоже с комнатой, куда и переехал, а свою решил сдавать по стандартной цене - 30 рублей в месяц. С ним я и договорился.
Из общежития я пока не выезжал, так как одному мне отдельная комната не требовалась и со Стырой было неплохо, а главное - университет рядом. В нашу же будущую семейную комнату на Чапаева я приволок и поставил наше первое крупное приобретение - радиолу "Ригонда". До этого в нашем семейном бюджете, складывавшемся из стипендий и родительских дотаций (мне ежемесячно высылали по 60 рублей) самые крупные траты приходились на книги по геофизике и по искусству, которые я начал понемногу приобретать с прошлого года - года рождения Иринки, так что наша библиотека и Иринка - ровесницы, если не считать нескольких книжек, бывших у меня и Сашеньки ещё до нашей женитьбы.
Итак, кроме временной прописки на год для Сашеньки у нас появилась ещё и своя комната, в которой помимо "Ригонды" имелась и хозяйская мебель: двуспальная железная кровать, шкаф, стол и рассохшийся стул. Оставалось перевезти в Ленинград Сашеньку и устроить её на работу. Неясно было только, как быть с Иринкой.
На первое (и не очень-то определённое время) мы решили перевезти Иринку в Калининград и оставить её там под опекой моей мамы (Сашенькина же работала!). Моя мама согласилась, хотя в это время она жила без папы, который оставался в Александрии (а мама только что оттуда вернулась полная впечатлений, которыми с энтузиазмом делилась), и ей хватало забот с Милочкой, оканчивавшей шестой класс.
Кстати, и Люба в это время жила в Калининграде и училась теперь в КТИ, куда она перебралась с физфака ЛГУ, фактически позорно бежав из-за неуспеваемости, формально же - по состоянию здоровья. У неё, действительно, было плохо со зрением, но не успевала она, конечно, не по этой причине, а из-за загулов с Люськой Балуевой. Тогда они сразу, едва поступив в университет, ринулись в бурную, квазибогемную жизнь, за что и поплатились обе.
Когда Люба ещё училась на физфаке, за ней стал ухаживать один очкарик - теоретик, курса на два младше меня, маленького роста, но с ладной фигурой гимнаста - выпуклая грудь, втянутый живот, крупные бицепсы, слегка отталкивающие руки от тела, чернявый, ленинградец, звали его Жора Пронько. Как-то, когда мы жили у Пороховых, Любка пригласила нас с Сашенькой в кино, в новый кинотеатр "Зенит" на Московском проспекте и тогда познакомила нас с Жоркой. Потом, когда Сашенька с Иринкой были в Тейково, а я жил один в 50-й комнате в общежитии, то есть осенью 1965 года Жорка часто приходил ко мне и однажды заявил, что хочет жениться на Любке (Любаше, как он её называл).
Жорка мне нравился, он был из отличников, серьёзный и скромный парень. Однако от женитьбы на Любке я его отговаривал - дай Бог ей без семейных забот как-нибудь вуз кончить, да и ветреная она, без царя в голове, намучается с ней Жорка, ни себе, ни ей в радость. Жорка, однако, был другого мнения, считал, что сумеет её перевоспитать, а уж женившись - тем более. Мне, помню, было приятно, что Жорка обращается ко мне за советом, и я, слегка напыщенно, вёл дидактические речи об ответственности такого шага, как вступление в брак. Себя-то я, конечно, считал уже опытным семьянином.
Так вот, в описываемый период, весной 1966 года Любка училась в КТИ - Калининградском техническом институте рыбной промышленности и хозяйства, ведущем вузе города, а Жорка ездил к ней из Ленинграда при каждом удобном случае, в праздники, на каникулы. Нашей маме забот, следовательно, хватало не только с Милочкой, но и с Любкой тоже, а тут мы ещё внучку подсовываем, считая (с почти невинным эгоизмом молодости), что дети её уже взрослые, а внучка, которой ещё и года нет, будет только радость доставлять. Наша мама, однако, не была бы нашей мамой, если бы отказалась от этих дополнительных забот, на что я в глубине души и рассчитывал...

Списавшись, мы с Сашенькой решили, что я встречу её с Иринкой в Москве, куда они должны будут приехать поездом из Иваново, а я в Москве уже буду иметь для них билет на самолёт до Калининграда, где их встретит моя мама. В Москву я приехал из Ленинграда за день до приезда Сашеньки. Это было перед самыми майскими праздниками, и стояла необыкновенная жара, совсем летняя. Билет на самолёт для Сашеньки по моей просьбе заранее взял Валерка Долгополов (паспорта в кассах тогда не требовали), у него я и остановился в Москве.
Валерка делал дипломную работу в Институте физических проблем и жил тут же в общежитии при институте, на углу Воробьёвского шоссе и нынешней площади Гагарина. Находившиеся рядом магазины "Тысяча мелочей" и "Дом обуви" на Ленинском проспекте считались тогда новостройками Москвы. Студенты-дипломники физтеха жили здесь по нашим элгэувским меркам шикарно. Их селили в пятикомнатные квартиры, расположенные в двухэтажном корпусе, примыкавшем к воротам института, выходившим на Воробьёвское шоссе. В каждую квартиру был отдельный вход со двора института. На первом этаже располагались кухня и две большие комнаты, на втором - ванная комната и туалет и ещё три жилые комнаты поменьше - на одного человека, а внизу, в больших комнатах жили по двое, т.е. семь человек в квартире. У нас в общаге на младших курсах по столько в одной комнате живали. В такой же квартире рядом жил академик Ландау, который, правда, в то время находился в больнице после автомобильной катастрофы, оборвавшей, в конечном итоге его жизнь. Двери в квартиры никогда не закрывались - для уборщиц, приходивших убирать за студентами и прочими жильцами. На территорию института можно было попасть, не предъявляя никаких документов, через всегда открытую калитку у проходной рядом с воротами управляемыми фотоэлементами.
По поводу встречи у нас с Валеркой, конечно, не обошлось без бутылок, за которыми мы бурно продискутировали с его друзьями уж не помню о чём весь вечер и половину ночи. А вставать мне было нужно рано, так как поезд из Иваново приходил на Ярославский вокзал где-то в полседьмого утра. Мы попросили вахтера, дежурившего в проходной института, разбудить нас по телефону, и он добросовестно пытался это сделать, но ни одна душа на звонки не среагировала.
Проснулся я ни с того, ни с сего сам, глянул на часы и подскочил: до прибытия поезда оставалось двадцать минут. Пулей вылетел я на Ленинский проспект, прямо на мостовую и начал махать руками, пытаясь остановить какую-нибудь из редких машин (станции метро "Ленинский проспект" тогда ещё не было). Наконец, меня подобрало такси. На перрон Ярославского вокзала я выскочил, когда мимо проходили последние пассажиры с ивановского поезда. Я опоздал минут на десять. Сашеньке кто-то помог вынести вещи из вагона и дотащить их до конца платформы, где она и стояла с завёрнутой в одеяло Иринкой на руках. К счастью, она ещё не успела разволноваться из-за моего отсутствия. С радостью бросился я к жене, схватил дочку, поцелуи... Сашенька тоже так обрадовалась, что не обратила даже внимания на следы вчерашней попойки, в которой я, впрочем, тут же честно признался, объясняя своё опоздание.
С вокзала мы отправились на такси прямо в аэропорт, во Внуково. До отлёта самолёта оставалось часа три. В аэропорту мы расположились в комнате матери и ребёнка. Иринка вела себя хорошо, не капризничала, весело озиралась по сторонам. Сашенька сварила ей кашку, посадила Иринку ко мне на колени и стала её кормить. Иринка махала во все стороны ручками, я зазевался, и кружка с кашей оказалась опрокинутой. Каши вроде было и немного, но её хватило, чтобы заляпать и Иринку, и меня, и на Сашеньку даже попало. Сашеньке пришлось полностью переодевать Иринку, а я отправился чистить брюки в туалет. Там, кстати, пыталась привести себя в порядок жертва гораздо худшего несчастья: молодой парень с тоской взирал на свой залитый кофеем моднячий светлый костюм.
Пока я чистился, по радио объявили посадку на наш рейс, тогда она проходила быстро, без досмотра вещей. Я бросился к Сашеньке с Иринкой, они ещё не были готовы. Кое-как собрав всё, схватив в охапку дочь и вещи, мы побежали на посадку и последними погрузились в самолёт - толстопузый АН-10, не обращая внимания на окрики: "Куда? Провожающим не положено!" Я усадил на место Сашеньку с Иринкой и выскочил из самолёта в момент отхода трапа.
"Ну, слава тебе, господи, - отправил!" - облегчённо думал я, маша рукой вслед выруливавшему на взлётную полосу самолёту.

49

Сам я собирался поехать в Калининград через два месяца, в конце июня, после сдачи последней сессии, а до этого времени нужно было ещё найти работу для Сашеньки. От Юры Копытенко я узнал, что Ленинградское отделение ИЗМИРАН организует пункт геомагнитных наблюдений на Карельском перешейке, в Красном, в семидесяти километрах от Ленинграда. По совету Бориса Евгеньевича я отправился к директору ЛО ИЗМИРАН Почтарёву с предложением взять на работу в Красное мою жену - магнитолога, а в будущем, после окончания мною аспирантура, и меня.
Почтарёв почему-то в восторг от этого предложения не пришёл, сказал, что ставок нет, да и зачем нам глушь такая, это всего лишь маленькая наблюдательная точка, там и одному человеку работы мало, в основном нужно за хозяйством следить, удобств никаких, и с ребёнком там будет трудно. А вот есть у ИЗМИРАНа магнитно-ионосферная станция в Калининграде, недавно построили, так там специалисты нужны, даже на место начальника, поскольку нынешний дирекцию ИЗМИРАН вроде бы не очень устраивает.
Про эту станцию я что-то уже слышал раньше. Туда был распределён Володька Кошелевский, но в последний момент он зацепился за аспирантуру у Распопова, потом туда собралась Ирка Лизункова и тоже передумала, нашла место где-то в Ленинграде, во ВНИИМе, кажется. Будучи прошлым летом в Калининграде, я даже пытался эту станцию найти, просто посмотреть из любопытства, но оказалось, что в городе про неё никто ничего не знает. От Почтарёва я узнал, что станция находится, естественно, не в самом Калининграде, а в местечке Ладушкино, где-то не очень далеко от города.
Предложение Почтарёва меня не заинтересовало, я искал место в Ленинграде или поблизости от него, но кроме Красного никаких намёков на другие варианты не было.

Последнюю свою сессию я сдал на отлично и даже досрочно и отправился на последние свои студенческие каникулы в Калининград.
Июнь сменился июлем, лето было в разгаре. Я гулял с Иринкой, учил её ходить, но в основном возил в коляске, где она любила стоять на коленках и смотреть по ходу вперёд. Однажды я на прогулке остановил коляску около куста, с которого Иринка стала обрывать листочки, а сам уткнулся в газету. Поднимаю через минуту голову и с ужасом вижу мелькнувшие над краем коляски Иринкины ножки - мой ребёнок выпал из коляски вниз головой! Я поднял Иринку и дрожащими руками стал ощупывать её головку. Явных следов ушиба видно не было. Иринка, правда, хныкала, но без рёва и у меня на руках быстро успокоилась, чего нельзя было сказать обо мне. Перепугался я гораздо сильнее своей доченьки и со страхом ожидал возможных последствий, но, слава Богу, всё обошлось .
Как-то я решил заглянуть к Долгополовым: может, Валерка тоже здесь, отдыхает после защиты диплома, но его не оказалось. Я посидел полчасика с его мамой, она расспрашивала меня о моих делах и планах на будущее. Я рассказал, что остаюсь в аспирантуре, а вот как быть с женой - не ясно, пока не могу для неё найти работу. Предлагают, правда, здесь где-то в Ладушкине, но я даже и не знаю, что это за место.
- Мы там отдыхали одно лето, - сказала мне Валеркина мама. - Чудесное место, мне очень понравилось, сосны, чистый воздух. Съездите, посмотрите.
- Да, надо, пожалуй, съездить, - согласился я.
Я выяснил, как добраться до Ладушкина, и в один из ближайших дней отправился туда на автобусе.
Ладушкин, значившийся почему-то городом, оказался небольшим посёлком, расположенным в двадцати семи километрах от Калининграда в месте пересечения железной и шоссейной дорог, ведущих из Калининграда на юго-запад в сторону польской границы к самому западному населённому пункту Советского Союза - Мамоново, тоже считавшемуся городом, но бывшему не намного больше Ладушкина.
По своему внешнему виду Ладушкин (при немцах Людвигсорт) уступал известным курортным пригородам Калининграда - Светлогорску и Зеленоградску, расположенным на берегу моря. Одноэтажные немецкие особнячки с красными черепичными крышами выглядели здесь беднее, обшарпаннее по сравнению с причудливыми особняками Светлогорска, да и зелени по первому впечатлению было меньше.
Выйдя из автобуса, я стал расспрашивать, где здесь магнитно-ионосферная станция от ИЗМИРАН. Какая-то женщина ответила мне:
- Станция не здесь. Вы её проехали, это в Ульяновке, раньше надо было сойти. А здесь дом жилой измирановский, где они все живут. Вот идите прямо по ходу автобуса, по шоссе за железнодорожный переезд, и с левой стороны на самом краю Ладушкина увидите трёхэтажный блочный дом. Там они и живут. Это недалеко отсюда. Напротив ещё памятник стоит погибшим воинам, а рядом универмаг строят.
Я двинулся в указанном направлении и без труда нашёл расположенный прямо на шоссе "измирановский" дом, оказавшийся самым крупным в Ладушкине строением, типа тех, что во множестве строили в Калининграде в хрущёвские времена, только там они были обычно в четыре - пять этажей. Три подъезда дома располагались со стороны двора, довольно просторного, ограниченного небольшим сосняком на бугорке, в котором теснились сарайчики, гаражом на два бокса и огородами и палисадниками соседних особняков, сразу за которыми начинался лес. "Хороший двор", - подумалось мне. - "Вот где малышне хорошо бегать".
Около одного из подъездов стоял грузовик, в кузов которого забирались люди, выходившие из дома, в основном, молодые. "Они, наверное, на станцию едут", - догадался я и подошёл к машине.
Каково же было моё изумление, когда среди стоявших у грузовика я увидел сразу две знакомые - и не по Калининграду, а по нашей физфаковской общаге на Добролюбова! - физиономии. Это были Юра Шагимуратов и Стасик Тихомиров, радиофизики, окончившие ЛГУ в прошлом году вместе с Сашенькой, а раньше и я с ними учился на одном курсе.
Неожиданная встреча обрадовала нас как старых друзей, хотя в Ленинграде мы не были близко знакомы, но уж в рожи то, конечно, знали друг друга. Ребята затащили меня в грузовик.
- Обед кончился, поехали на работу, там поговорим.
Я начал расспрашивать Юру и Стасика о том, как они здесь живут, и не заметил, как грузовик привёз нас на станцию. Здесь на громадной поляне, скорее даже поле, обрамлённом с трёх сторон лесом, стояло в окружении антенных мачт одноэтажное кирпичное здание такого же типа как и в Воейковской обсерватории, куда мы ездили на практику, в отдалении виднелись ещё одно такое же и две - три кирпичные будки. "Магнитные павильоны, наверное", - подумал я.
Ребята провели меня в здание, где стояли АИСы - автоматические ионосферные станции, фактически радиолокаторы, предназначенные для вертикального зондирования ионосферы. Здесь же находились кабинеты сотрудников, большей частью пустовавшие. Мы расположились на подоконнике в пустом зале, предназначенном для собраний, и продолжили начатый ещё в машине разговор.
Ребята рассказали, что работают по распределению, в основном чинят аппаратуру, их и взяли сюда на должности инженеров. Станция функционирует здесь в Ульяновке первый год, недавно закончили строительство, до этого АИС стоял прямо в одной из квартир измирановского жилого дома в Ладушкине, тоже недавно построили.
Начальник станции - Владимир Гаевич Суходольский, человек инженерного уклона, наукой никакой не занимается, на нём лежит всё хозяйство. Его жена, Алла Николаевна - младший научный сотрудник, что-то там делает по ионосфере. Ещё есть главный инженер станции - Леня Колоколов, младший научный сотрудник Лена Васильева, окончившая ашхабадский университет, и инженер Тамара Алексеева. Всего семь человек с высшим образованием, включая Юру и Стасика, а кроме того человек шесть лаборантов, завхоз, два шофёра, сантехник, кочегары, сторожа, всего где-то около двадцати с лишним человек.
Работой никто не перегружен, в рабочее время можно и в настольный теннис, и в волейбол погонять, и в лес по грибы-ягоды сбегать, хотя формально Суходольский это и не приветствует. Магнитолог для станции, видимо, нужен, так как магнитные павильоны и аппаратура есть, а наблюдения не ведутся, но этот вопрос нужно выяснять у Сyxoдольского.
Самое главное - все сотрудники станции, включая лаборантов и шофёров и кочегаров, обеспечены квартирами. Юре, как холостяку, дали однокомнатную, а Стасику, имевшему жену и сына, - двухкомнатную. В доме ещё есть свободные квартиры, но их осталось уже мало.
Я не верил своим ушам: в первый раз слышал, чтобы выпускники вуза сразу же получали жильё и не просто, скажем, комнату, а отдельную квартиру. Но факты были налицо. В квартирах, правда, нет горячей воды, но на кухнях стоят дровяные колонки, в которых можно греть воду для ванной. Отопление дома от собственной котельной, газ привозной, закачивается в цистерны во дворе. Сообщение с Калининградом приличное: автобусы ходят примерно через каждые полтора часа, пять раз в день ходит дизель - пригородный поезд Калининград - Мамоново, вроде электрички. Езды до Калининграда - 35 минут на автобусе или 45 на поезде. С яслями и детсадом нет проблем, школа рядом с домом.
Места вокруг красивые, грибы, рыбалка, сотрудники держат огороды прямо на территории станции. Здесь, в Ульяновке совсем недалеко до залива, а от Ладушкина - три километра. Залив, правда, мелкий, идти надоест, пока до глубины доберёшься, но зато прогревается летом быстро, и детишкам в нём безопасно купаться.
Ребята предложили мне пройтись до залива. Mы пошли по бетонной дорожке ко второму зданию, расположенному метрах в трёхстах от первого. К этому второму зданию, практически совсем ещё пустому, с тыльной стороны вплотную подходил молодой сосняк вперемешку с дубками. Пройдя через него, мы вышли за ограду территории станции и оказались на краю довольно высокого обрыва, поросшего молодыми соснами. С этого обрыва открывался великолепный вид на зеркальную гладь залива, до береговой кромки которого от подножия обрыва было метров сто. У островка камышей напротив нас по колено в воде задумчиво стоял аист, поодаль от него покачивалась на воде пара лебедей. Влево, на запад берег становился выше, обрыв вплотную подходил к воде... На этом месте можно было стоять долго, не хотелось уходить.

В автобусе, возвращаясь в Калининград, я переваривал свои впечатления. Неожиданная встреча с бывшими однокурсниками, возможность работы для Сашеньки по её прямой специальности, дают квартиры, красота окрестностей - всё это изрядно меня взволновало. Может быть, это и есть тот вариант, который нам нужен, тем более, что и родители мои под боком, а главное - квартира! Своя!
(продолжение следует)