Настоящее

Они все-таки приходят.
Первый приходит ночью, а второй рано утром. Хотя, на самом деле, тот, первый, считается  вторым, а тот, второй - первым.
Настоящий Второй говорит, что пришел спасти меня, но утром появля­ется Настоящий Первый, прогоняет Настоящего Второго и говорит, что пришел спасти мою душу.
Настоящий Второй, когда приходит, говорит только: “Я пришел спасти тебя” , садится на стул и смотрит не мигая. А Настоящий Первый го­ворит много, долго и не всегда понятно; потом предлагает подумать и исчезает, а я засыпаю снова.
Когда же я просыпаюсь, у меня в комнате уже сидит сосед дядя Гриша. Он очень материальный - в бороде и тельняшке - и очень матерный.
Дядя Гриша улыбается и спрашивает:
- Ну что, приходили?
Я отвечаю:
- Да.
Тогда дядя Гриша достает бутылку портвейна и направляется к под­оконнику за стаканами и кактусом. Кактус еще маленький и чрезвычайно зеленый, дядя Гриша его очень любит и, когда мы пьем портвейн, всегда ставит кактус на стол и, напившись, называет его ласково “касатик” . Я сажусь за стол, нюхаю стакан с портвейном и сразу вспоминаю, что тот, Настоящий Первый, просил меня подумать. Я говорю об этом дяде Грише и спрашиваю, не знает ли он, о чем я должен подумать. Дядя Гриша морщит лоб, по обезьяньи растягивает лицо и, закурив, отвечает:
- А ты не думай - пей, а там разберешься. Вот увидишь.
И улыбается ласково, ласково.
Я пью и через некоторое время правда начинаю разбираться.
Допив портвейн, дядя Гриша ставит кактус обратно на подоконник, об­нимает меня, обещает скоро вернуться и просит не скучать. Уже возле самой двери он мне подмигивает и уходит. И именно в этот момент я понимаю, что я его очень люблю. Это то, по-настоящему первое, что я понял за сегодняшний день, ведь то, что приходило мне в голову после пер­вой дозы портвейна, я уже забыл, значит, это не было главным, а раз это не было главным, значит, это не было и настоящим. А второе, что я по­нимаю, это то, что вернется дядя Гриша не скоро. Мне ясно - он отпра­вился в столовую, что у нас во дворе, там у него “любовь” - рыжая повари­ха Настя.
Я ложусь на кровать и начинаю думать дальше. Меня посещает целый ряд мыслей:
1) Часов в 8-9 вечера дядя Гриша вернется веселый пахнущий разными вкусными запахами. Бухнет с порога: “Привет! “ и начнет выкладывать на стол завернутые в газету тарелки с винегретом и, из целлофанового мешка, котлеты. А когда последняя общепитовская котлета шлепнется в общепитовский винегрет, дядя Гриша загадочно блеснет глазами и, отерев о тельняшку руки, извлечет бутылку водки.
- Любовь спасет мир, - подытожит он.
2) Мы вдвоем с ним сядем за стол. Вдвоем, потому что без кактуса. Когда мы пьем водку дядя Гриша не берет кактус в компанию, он счита­ет, что водка “касатику” вредна.
3) Я опять не замечу тот момент, когда ч напьюсь и засну. А проснусь я оттого, что Настоящий Второй скажет:
- Я пришел спасти тебя.
Я открою глаза: в комнате будет темно и в единственном бледном лун­ном пятне будет сидеть Настоящий Второй и смотреть на меня.
Утром придет Настоящий Первый и прогонит Настоящего Второго. Скажет, что пришел спасти мою душу, и начнет говорить. Потом пред­ложит подумать и уйдет. Я засну, а проснувшись, увижу дядю Гришу. И так далее.
И тут я понимаю. Действительно ПОНИМАЮ. Понимаю все то, что хотели от меня и Настоящий Второй и Настоящий Первый.
Я вскакиваю с кровати; я хочу рассказать об этом знании дяде Грише. Но в комнате темно и никого нет, лишь в единственном лунном пятне сидит кто-то, не разобрать, и в воздухе повисает фраза:
- Я пришел спасти тебя.
Именно “повисает” - это самое подходящее слово. Потому что фраза отделилась от Настоящего Второго, но до меня так и не добралась, за­висла где-то между мною и им. А он сидит, смотрит и как-будто чего-то ждет. Мне становится немного не по себе. Я хочу встать, но невиди­мые руки - да, да, руки, я чувствую как минимум три пары цепких рук - прижимают меня к кровати, не дают пошевелиться. И ту я пугаюсь, по-животному дико. Я кричу и просыпаюсь... Или наоборот засыпаю...? Скорее, все-таки, засыпаю, потому что я знаю - кто я, а сей час, открыв глаза, я вижу, что я - кактус. Я стою на подоконнике, со мною рядом стакан и треснутая чашка, а внизу, по двору, это хорошо видно даже сквозь грязное оконное стекло, быстрым шагом движется в сторону столовой дядя Гриша.
Я даже не успеваю удивиться, почему не пришел Настоящий Первый - ведь уже далеко не утро! - как начинаю болезненно чувствовать все свои иголки, особенно одну, где-то слева. Больно... больно... больно...!...
Я открываю глаза. Мне ясно, что я лежу и надо мною склонились трое в белых балахонах. Один из них говорит:
- Теперь порядок.
А другой:
- Странно, всегда в одно и тоже время.
Тогда третий, почему-то махнув рукой, обращается к одному из них:
- Теперь успокоится, больше не будет. Но все же посиди с ним.
И двое уходят, а один садится на стул рядом с моей кроватью и начина­ет что-то насвистывать:
- Тра-та-та, тра-та-та, та-та-та.
“Теперь успокоится” - это они что, обо мне? А разве я волновался? То есть, да, конечно, но они откуда знают?
Тра-та-та, тра-та-та-та.
Я поворачиваю голову и вижу часы на руке сидящего. На них, смешно под­прыгивая, движется секундная стрелка.
Тра-та-та, та-та-та.
Болит левая рука. И тут в мою голову мягко впрыгивает мысль. Я снова поворачиваю голову к часам: полдень!
Мысль в моей голове оформляется в вопрос: “О чем же должен подумать человек, который сейчас пьет с дядей Гришей портвейн?”
Этот в белом балахоне, сидящий рядом, наклоняется к самому моему уху - о, я уже знаю, что он скажет!
- Я пришел спасти тебя.
И, неожиданно, гаснет свет.
23.08.1995 г.