Туда и обратно

     Шурка Крайнин едет с каникул от родителей в Питер в сорок пятый интернат. Всего за десять дней, что пробыл дома - поправился аж на двенадцать килограмм. Лежит на верхней полке купе и дремлет. Сыт, доволен, вымыт и причесан. В сумке еще полно жратвы: тут и курица, и яйца, и бутерброды с колбасой и сыром, и сиг в банке, и пирожки с изюмом, что напекла тетка. Прибавьте сюда, что мать выдала сорок рублей, да тётка опять же еще тайком от матери "червонец" сунула, в общем не жизнь - а малина. 
  Периодически  Шурка пьёт из бутылки клюквенный морс. Что не говори, а дома - хорошо, и из дома ехать тоже хорошо, не то, что домой на каникулы.
   Крайнин вспомнил, как он уезжал из Ленинграда перед Новым Годом. Денег было мало, то есть практически не было, рубля полтора. Он как-то по запарке забыл, что после суток поезда ему еще почти три часа пилить на автобусе, и как последний дурак, оставив рубль на бельё, пошел и на остальное купил мороженное.
  Поезд отходил с Финляндского вокзала в двадцать четыре часа, а приходил в Ледмозеро через сутки. Поэтому, зайдя в купе, он, заплатив за постель, расстелил ее и уснул, как и следует засыпать людям его возраста - быстро и крепко.
  Пытка голодом началась примерно с часов девяти утра. В школе-интернате их поднимали рано, это уже вошло в привычку, вот он и проснулся как идиот в семь часов. Первая его мысль была - сейчас будет завтрак. Но, присмотревшись, он понял, что лежит не в семиместной комнате интерната, а в купе и что завтрак тут если и будет, то точно без него.
  Пока остальные еще спали, червячок в его желудке грыз этот самый желудок не очень активно, то есть погрызёт, отпустит, может даже поспит чуток, снова укусит пару раз, опять покимарит. Неприятно конечно, но жить всё-таки можно.
А вот когда все встали и начали для начала гонять чаи, а Шурка сдуру не оставил даже на чай три копейки, а потом начали раскладывать всякую вкуснятину на столе и рвать её зубами, да так аппетитно жевать, что червяк в Шуркином желудке сразу перестал его грызть, а принялся пускать слюну, от которой более неопытный товарищ запросто мог и захлебнуться, но Шурка был опытный.
  Он бесчисленное количество раз выходил курить в тамбур, стреляя сигареты и папиросы по очереди почти у всего вагона, но это помогало мало. Голова начинала кружиться, поташнивало, и что самое неприятное - есть, хотелось не меньше, а может даже и больше.
  Будь он постарше, он бы завязал с кем-нибудь разговор, а там слово за слово, глядишь, и угостили бы чем, или просто сказали бы - присоединяйся. Но он был стеснительным, закомплексованным четырнадцатилетним пацаном, который к тому же иногда при разговоре с незнакомыми людьми или на уроке очень сильно заикался.
  Наверняка можно сказать только одно, что не видел автор Танталовых мук, как едут порой школьники по домам, трясясь сутками в поездах, питаясь одной курятиной, то есть куревом, иначе уж точно бы по иному и отобразил муки голода, и название может другое дал. Впрочем,  Шурке до Тантала дела никого не было, да и не знал он ничего про этого Тантала, а если бы и узнал, то очень может быть, что сказал бы - может и заслужил этот самый Тантал свои муки, а вот я так по собственной дурости голодаю.
   Где-то только в пять часов вечера он сообразил, что это чай стоит три копейки, а сам кипяток нечего не стоит, так как своими глазами видел, как подходят к баку с горячей водой пассажиры и наливают сами себе кипятку, кто в кружку, кто в кастрюлю. Да вот беда, не было у Шурке стакана, а спросить у проводника он стеснялся - вдруг тот скажет, что надо, мол, сначала чай купить, а уж потом стаканом в подстаканнике пользоваться.
   Его с детства укачивало во всех видах общественного транспорта: в такси, в автобусе, в поезде, в самолёте, на пароходе. Где бы он не находился, если поездка длилась более сорока минут - его начинало тошнить с одним и тем же закономерным концом. Вот и тут он уже дважды блевал, причем один раз он успел в туалет, а во второй раз тот был занят и Шурка уделал весь тамбур.
   Наконец двадцать три часа, станция Меузерка, следующая его - Ледмозеро. Со своим чемоданом он целый час стоял в холодном тамбуре и не только потому, что тут ему было холодно, но зато не тошнило, но и потому, что к поезду подавали то два, то три автобуса и правила были просты: кто не успел занять места - того просто не брали.
  Показалась долгожданная станция. Поезд, еще только сбросив ход и начал тормозить, как из открывшихся дверей как горох посыпались люди. Шурка прыгнул одним из первых. Ему повезло, он не поскользнулся и не упал, как одна бабка, на которую тот час же сверху сиганул кто-то еще. Люди выпрыгивали из поезда как парашютисты.
  Шурка уже стоит в очереди на пограничный контроль. Родители живут в погранзоне, поэтому, когда покупаешь билет - смотрят пропуск, пока едешь в поезде - тоже два раза смотрят документы и вот здесь, чтобы сойти с перрона - нужно тоже пройти пограничный контроль.
  Вот уж и он позади и Шурка несётся за каким-то огромным мужиком с тремя или четырьмя чемоданами в руках в один из двух автобусов. Места еще есть, Шурка чувствует себя героем - он добыл себе место и через три часа будет в Костомукше у родичей. Водитель объявляет всем, что поедут только те, кто сидит - "стоячих" он не возьмёт. Шурка самодовольно улыбается, он то сидит.
  Вдруг он подпрыгивает, словно кто-то снизу ткнул его шилом, хорошо так ткнул. До него вдруг доходит, что надо ведь еще купить билет, а он стоит рубль сорок, а у него и трех копеек не было даже на чай. Он моментально потеет, краснеет, ему кажется, что уже идущий водитель, собирающий деньги, без всяких разговоров вышвырнет его вон, благо на улице стоят еще человек двадцать, которым не повезло и которые с удовольствием заплатят не то, что рубль сорок, а "трёшку" дадут, а может и больше, лишь бы добраться до Костомукши, а не торчать здесь.
   Водитель всё ближе и ближе. Шурка безнадежно шарит по карманам куртки - хоть бы что-нибудь, ну хоть что-нибудь. Вдруг в нагрудном кармане звенит мелочь. Он лихорадочно суёт туда руку, чуть не рвёт карман, достаёт мелочь и начинает немного трясущимися руками пересчитывать её. Семьдесят две копейки. Удача сначала улыбнулась ему, а потом повернулась к нему задом.
  "А пропадать, так с музыкой", решает он и когда водитель подходит к нему, он, покраснев, суёт ему в ладонь всю свою мелочь и еле слышно говорит: "У меня больше нет..." 
   Наступает тишина. Она кажется ему нестерпимо длинной. Также ему кажется, что и весь автобус, и люди стоящие возле автобуса, кроящие матком и этот автобус и Костомукшу, все они вдруг замолкают и смотрят на него. Их глаза давят Шурке сердце и физически мешают ему дышать. Пауза затягивается. Ему кажется, что сейчас произойдет что-то страшное.
  Наконец, водитель, пересчитавший мелочь и внимательно рассмотревший его, говорит: "Что ж, и такое бывает", и идёт дальше. Шурка облегченно вздыхает, и, приготовив пакет, на случай если его будет тошнить в автобусе, он засыпает.
    "Да", думает он, лениво жуя курицу, "Когда тогда ехал домой, вот такая бы курочка, ох как не помешала бы, прямо стакан бы крови отдал за нее, а может даже и две". Нет, что ни говори, а в смысле еды - так ехать из дому всё-таки приятней, чем домой.