Записки рыболова-любителя Гл. 66-69

К этому варианту я и склонил Виталика, да, впрочем, других-то сколько-нибудь подходящих и не было, а Ладушкин привлекал и квартирой, и моими живописаниями окрестностей, и тем, что там уже были знакомые люди - я, Сашенька.
Вполне естественно, что Славик при своём желании создать группу пришёл к мысли, а не собраться ли нам всем в Ладушкине? Эту идею поддержали все члены нашей группы, хотя Славе с Аллочкой и Юре это грозило потерей ленинградской прописки, а для нас с Сашенькой означало окончательно распрощаться с мечтами о жизни в Ленинграде. У меня, правда, эти мечты постепенно уже засыхали, уступая место тем истинам, что не место красит человека, а человек место, и что лучше быть первым на деревне, чем последним в городе. Смущало меня явное превосходство Славика в научном таланте, несколько охлаждая моё желание быть у него в группе, но понимание плодотворности нашего общения всё же брало вверх.
Так вот, идея создать группу в Ладушкине не осталась только вариантом в наших обсуждениях. Была предпринята попытка её осуществить, для чего мы со Славиком отправились в ИЗМИРАН предлагать свои услуги директору - Николаю Васильевичу Пушкову.
Он принял нас в своём кабинете. Мы изложили, с чем приехали. Славик предъявил список своих научных трудов и письмо Брюнелли, что-то вроде ходатайства, точнее, отзыв научного руководителя, подтверждающий научную состоятельность Славы и готовность его диссертации.
Предложение наше состояло в том, чтобы дирекция ИЗМИРАН приняла на работу в Ладушкин Славу, Аллочку и Юру, или хотя бы Славу и Юру, или для начала Славу, а остальных потом (обо мне можно было пока не говорить, я и так жил в Ладушкине, сохраняя своё аспирантское место в Ленинграде). Мы, в свою очередь, гарантируем силами группы поднять на мировой уровень исследования геомагнитных пульсаций в ИЗМИРАНе.  Именно пульсаций, мы как-то не думали о возможной смене направления, всем хотелось продолжать начатое и совершенствовать достигнутое. Нам и в голову не приходило задуматься над тем, а нужны ли ИЗМИРАНу исследования пульсаций вообще?
Пушков (тогда ему было лет 65), несмотря на свой внешне брюзгливый вид, выслушал нас внимательно и разговаривал с нами доброжелательно. Суть сказанного им сводилась к следующему.
"Всё это хорошо и прекрасно. Но с чего вы решили, что в ИЗМИРАНе есть свободные места для вас, хотя бы и в Ладушкине? У меня от докторов наук заявления о приёме лежат, а взять некуда, да и не всякий доктор ещё ИЗМИРАНу нужен. Это во-первых.
Во-вторых, пульсации - это не наша тематика. Мы в своё время хотели за них взяться, но эту тематику отдали в Институт физики Земли. Делают они там всё не так, с нами сотрудничать не желают, а мы, чтобы не враждовать с ними, эту тематику у себя вообще не развиваем и развивать не собираемся. Так что вы обратились не по адресу, предлагайте свои услуги Троицкой" (тогда она считалась ведущим специалистом в Союзе по пульсациям, доктор наук из ИФЗ).
На этом наш разговор и кончился, после чего у Славы интерес к Ладушкину пропал. А тут Брюнелли переехал в Апатиты и предложил Славе и Аллочке работу в ПГИ, правда, не в Апатитах, а в Лопарской - в 50 километрах от Мурманска, где располагалась большая часть сотрудников и научного оборудования ПГИ, и где проходила преддипломную практику Сашенька. Ляцким имело прямой смысл принять это предложение, и они его приняли. Действительно, Север был им знаком, они подолгу живали в Ловозеро, где проходили практику, природа Кольского полуострова им нравилась, деньги там платили большие, а у них были долги за кооператив, прописка и квартира в Ленинграде сохранялись, да к тому же квартиру можно было сдать и получать дополнительный доход. Работать предстояло под руководством Брюнелли, изученным вдоль и поперёк, по той же тематике, что и в университете. Обещалась со временем и квартира в Апатитах, более цивилизованном месте, чем Лопарская, пока же давали комнату в Лопарской. Брюнелли приводил ещё тот довод, что самые интересные магнитосферные явления происходят как раз в полярных областях, где и положено работать физикам-магнитосферщикам. Слава, правда, считал себя целиком теоретиком (хотя и начинал с эксперимента) и полагал, что теорией полярных явлений можно заниматься и вдали от самих явлений.
Так или иначе, но где-то в середине 1967 года Слава, не дожидаясь окончания аспирантуры, поступил работать на должность эмэнэса в ПГИ, куда приняли и Аллочку. А вслед за ними засобирался в ПГИ и Юра Мальцев, который решил отказаться от аспирантуры в ЛГУ, поскольку и Слава - его фактический научный руководитель, и Б.Е. перебрались в ПГИ. Место для Юры предстояло ещё пробить, но, учитывая должность Б.Е. и давление на Б.Е. со стороны Славы, можно было надеяться, что ставка для Юры найдётся.
Юра в описываемое время как раз женился - на простой гатчинской девушке "из народа". Помню, как он объявил нам, что завтра в университете не будет, потому что завтра у него "венчание". Помню наш разговор с ним в электричке (ездили к Ляцким в Петергоф) по поводу литературы "о любви" (речь шла о каком-то конкретном произведении) и его заявление, что эта проблема его вообще не интересует, поскольку для себя он её решил.
Слава, конечно, агитировал и меня перебраться в ПГИ, но моё положение меня пока устраивало, а ехать на Север с маленькой Иринкой наверняка бы не согласилась Сашенька, в которой ещё не совсем угасли надежды и на Ленинград. У Ляцких, между прочим, тоже уже имелась дочь Юля, ей был тогда год, но они оставили её на первое время у Аллочкиных родителей и забрали к себе, когда получили квартиру в Апатитах.

67

К ноябрьским праздникам отец мой получил, наконец, квартиру в Севастополе, и мама с Милочкой окончательно переехали к нему. Этот переезд обогатил нас с Сашенькой мебелью, которую мои родители не захотели везти с собой, решив купить новую. Так в нашей ладушкинской квартире появились диван, кресло, круглый стол, деревянная полуторная кровать, пара стульев, огромный двухтумбовый письменный стол и маленький туалетный столик - две последние вещи сохранились ещё с таллинских времён и достались нашему семейству в наследство от Шабровых, уезжавших из Таллина в Ленинград.
Квартира наша в Ладушкине сразу приобрела почти законченный жилой вид. Несмотря на то, что подаренная мебель  была уже весьма обшарпанной, она исправно прослужила нам все восемь почти последующих лет нашего житья в Ладушкине, а некоторые вещи и по сю пору служат нам уже в Калининграде (писано в 1981 году), хоть мне и стоило трудов уговорить Сашеньку не выбрасывать, например, кресло, стулья, письменный стол и туалетный столик при нашем переезде из Ладушкина в Калининград. Круглый же стол и кровать остались в Ладушкине.
Надо сказать, что в те и многие потом ещё последующие годы я часто вёл борьбу с Сашенькой за старые вещи, иногда и просто за хлам - картоночки, верёвочки, дощечки, детали непонятно от чего, которые она норовила выкинуть, игнорируя мой девиз: "В хозяйстве всё может пригодиться", до скандалов дело доходило. В этом моём крохоборстве было, конечно, и рациональное зерно, ведь и вообще трудно провести грань между предусмотрительностью и жадностью, но всё же самому мне это моё качество казалось не слишком симпатичным, хотя, быть может, и полезным, и я старался от него избавиться.

Итак, осенью 1967 года я продолжал работать в Ладушкине, ездил вместе со всеми на станцию, которую теперь возглавила Суходольская, тепло относившаяся ко мне, просиживал целыми днями в библиотеке, изучая статьи, пытался нащупать решение своей задачи, но радикальных сдвигов долгое время достичь не удавалось. Прогресс если и был, то просто в понимании проблемы и в расширении кругозора.
И всё же это моё сидение принесло, наконец, свои плоды: лёд тронулся, количество перешло в качество - меня осенило! Я увидел, что Гульельми, а вслед за ним и я в своей дипломной работе в сущности неправомерно ограничились рассмотрением задачи в приближении геометрической оптики (так называемое ВКБ-приближение - Вентцеля-Крамерса-Бриллюэна), и что если попытаться применить к решению задачи метод возмущений, широко используемый в квантовой механике, то ВКБ-решение будет всего лишь нулевым приближением. А если попробовать перейти к следующему, первому приближению?
Я вывел формулы в этом приближении, но они сами по себе мало что говорили, так как приводили к интегралам, не берущимся в квадратурах, то есть аналитически, а требующим численного интегрирования. При современных ЭВМ, даже самых простеньких, такого рода задачки - упражнения для десятиклассников. Для меня же в те времена программирование и вычислительные методы оставались вещами в себе, хоть я и сдал какой-то там зачёт на эти темы в университете. Да и не было в Ладушкине никаких ЭВМ, микрокалькуляторы тогда существовали только за рубежом, так что всё, чем я располагал на станции, сводилось к электромеханическому арифмометру - счётной машинке "Вильнюс", считать на которой было всё же быстрее, чем на логарифмической линейке.
И вот на этом самом драндулете, который каждое своё арифметическое деяние сопровождал грохотом и подпрыгиванием, я взялся за вычисление требуемых интегралов методом трапеций, пользуясь, разумеется, ещё и таблицами элементарных функций. Работа эта - довольно кропотливая и нудная, требующая усидчивости и терпения, заняла у меня недели три или четыре, в течение которых я каждый день, приезжая на станцию, не вставал со стула от звонка и до звонка, благо и курить тут же можно было.
Первые же результаты воодушевили меня: переход к следующему приближению существенно изменял решение задачи и, главное, в нужную сторону - туда, куда того требовали экспериментальные данные. Мучиться с этим "Вильнюсом" явно стоило, и я продолжал упорно долбить по его клавишам, заполняя колонками цифр большие, предварительно разграфлённые листы бумаги.
"Сдвинулось, ей-Богу, сдвинулось!" - внутренне ликовал я. - "Срочно нужно ехать к Брюнелли, тот, небось, уж на меня рукой махнул".
Я списался с Б.Е., узнал, когда он будет в Ленинграде, и приехал к этому сроку туда сам. Б.Е. несколько дней изучал мои результаты и объявил, наконец, что они ему понравились. Похоже было, что он обрадовался им не меньше меня. Мы обсудили с ним, какие варианты считать дальше, а то, что посчитано, Б.Е. велел готовить к публикации.
Я сел писать статью и через неделю принёс Б.Е. довольно громоздкое сочинение, которое ему резко не понравилось. Моё огорчение от его оценки было написано у меня на лице, видимо, так явно, что Б.Е. счёл нужным меня утешить:
- Выпускники вузов, как показывает мой опыт, обычно русского языка не знают. Это Ваша первая попытка, и ничего удивительного в том, что Вы написали плохо, нет. Научитесь, это дело наживное. Было бы о чём писать.
Б.Е. конкретно указал, что именно плохо в статье, и велел переделать. Второй мой вариант ему тоже не понравился, и он написал свой собственный. Теперь уже я придирался к его фразам, но в целом на основе его варианта и родилась наша первая совместная статья.
А дальше дела пошли быстрее. Направление исследований и способ решения задачи были найдены, оставалось только "пахать".

68

В аспирантском общежитии в Ленинграде у меня появились новые приятели: Казбек и Ваха - два неразлучных, как братья, друга-дагестанца, разных, правда, национальностей, их ведь что-то около тридцати в Дагестане. Казбек - из Махачкалы, то есть житель побережья Каспия, а Ваха - откуда-то с гор (из Хасавюрта, кажется). Оба поступили в аспирантуру физфака ЛГУ после окончания махачкалинского университета. Два последних года аспирантуры я жил в общежитии вместе с ними и очень с ними сдружился. Они делились со мной всеми своими мелкими и крупными заботами и неприятностями, а также посылками из родных мест, которые они регулярно получали. Им слали вино в канистрах, чёрную икру в литровых банках, балыки красной каспийской рыбы, фрукты. Я платил им внимательностью к их душевным излияниям, сочувствием. При всех их слабостях, обусловленных особенностями воспитания, я испытывал глубокую симпатию к этим непосредственным, темпераментным ребятам.
Много интересного, нового для меня узнал я от них о том, как живут ещё нынче мои почти что соплеменники - всё-таки рядом с Грузией! - даже из образованных семей, как у Казбека, например. Почтительность и беспрекословное послушание в отношениях со старшими, обострённое чувство чести и престижа, весьма, впрочем, своеобразно понимаемых, пренебрежительное отношение к женщинам (но не к девушкам!), глубочайший национализм, прочность родственных связей, строгое соблюдение обычаев - всё это было у них в крови, составляло основной фон их жизни, мироощущения и поведения.
Я любил разговаривать с ними об их образе жизни там, у себя дома, особенно с Казбеком, который нравился мне своим умом, тонкостью суждений, человечностью, вообще незаурядностью и цельностью личности, окрашенной к тому же ярким национальным колоритом. А внешне он выглядел слегка даже отпугивающе, диковато, абрек настоящий, не то, что Ваха. Тот - повыше среднего роста, строен, пышная шевелюра; кавказские черты лица с чуть раскосыми глазами не утрированы, есть что-то европейское - пожалуй, похож на испанца, всегда весел и даже изящен. Соответственно, и изнутри - легковесен, прост, даже наивен. Казбек же, хоть и ладно сложен, но низковат, так что выглядит коренастым, глаза посажены глубоко, брови густые, щетина растёт со страшной скоростью, коротко стрижен, выглядит угрюмым, но в улыбке - обаятелен. Зубы у обоих - ровные, белые, любо смотреть, как они улыбаются.
Так вот к Казбеку я часто приставал с расспросами о том, как они живут, и как он сам к ихним "диким" обычаям относится. "Диким" же мне казалось, например, такое. Жену сыну выбирают его родители, возможно, даже и незнакомую ему девушку, но чаще из семьи друзей или уважаемых знакомых. (Ваха уже был женат, ждал ребёнка, а когда он родился - страшно огорчился, что девочка; Казбеку будущую жену уже выбрали, но ещё не женили.) Конечно, если сын сам полюбит девушку, которая по положению её семьи устраивает родителей юноши, то всё прекрасно... ну, а если нет, то слово родителей - решающее. Женят сравнительно рано - парней лет в двадцать, девушек раньше. Обе стороны заваливают молодожёнов подарками - ковры, мебель, посуда, кто может - машину, тут вся родня старается. Женить детей - первая цель, если не смысл жизни родителей, кому же ещё и решать этот основной вопрос бытия, как не родителям, - так рассуждают они.
- Ну, а ты-то сам как к этому относишься? - спрашивал я Казбека.
- Спокойно отношусь. А чего здесь такого? Женщина мне нужна? Нужна. Что же мне - по чужим жёнам дома бегать? Это здесь в Ленинграде можно, а у нас опасно - зарежут. Значит, жениться нужно. А на ком? Девушки мне многие нравятся, но чтобы я кого-то уж очень сильно любил - такого нет... Что же, ждать, когда большая любовь придёт? Да я же мужчина, мне женщина сейчас нужна. А родители мне же не враги, они плохую девушку в жёны мне не выберут. Да и зачем идти против обычаев? У нас это осуждают, а ведь мне там жить. Зачем же мне нужно, чтобы меня дома не уважали ни родные, ни знакомые? А в других местах, где можно жить иначе, мне жить не хочется, мне дома хочется жить.
В Ленинграде Казбек и Ваха вовсю ухлёстывали за подворачивавшимися девушками, девицами, женщинами и бабами - от студенток-филологинь до непотребных шлюх Гавани. Нередко они влипали в дурацкие истории, грозившие им милицией, либо - чего они пуще всего боялись - сообщением домой. Ваха убеждённо считал, что изменять вовсе не грех, а вот допустить, чтобы она (жена) об этом узнала - позор! Впрочем, эти неприятности ненадолго охлаждали их пыл. Южный темперамент и доступность многих представительниц окружавшего их женского пола брали своё. Помню, Ваха здорово насмешил меня таким высказыванием: "Что женщины? Подумаешь, женщины! Говорят, нельзя жить без женщин. Я вот уже неделю живу без женщин и ничего, не умер."
Своей научной, аспирантской работой Казбек и Ваха занимались, судя по всему, добросовестно. Во всяком случае пропадали в НИФИ с утра до позднего вечера, исключая выходные. "Главное - защититься," - говаривали они мне. - "У нас кандидат наук - очень уважаемый человек. Пойдём на преподавательскую работу, детей знакомых в университет будем устраивать - за это у нас, знаешь, как уважают!" "А наука?" "Какая там у нас наука, сам понимаешь. Разве в науке счастье?"
Они очень гордились Расулом Гамзатовым - вот ведь каким большим, уважаемым по всему Союзу человеком стал их земляк!
Политика сама по себе их не интересовала, но когда я заводил разговоры на темы советской власти, они с оживлением их поддерживали, особенно, Казбек, совершенно не склонный к коммунистической ортодоксальности. Больше, чем другие, волновал их национальный вопрос. "Зачем нам фамилии ввели? Какой я Рашидханов? Отец мой - Рашидхан, а я - Казбек. Зачем обязательно как у русских должно быть?"
В общем жить с ними, а точнее, проводить вечернее время перед сном было не скучно...

69

В Ленинграде я подписался на восьмитомник Пушкина, к осени вышли первые три тома. Началось настоящее знакомство с Пушкиным, всё находил я у него, на все случаи жизни чудесные строки. Оказавшись в Ленинграде без Славы и Юры, уехавших на Север, и без Димули, тоже уехавшего куда-то в командировку, туда же в ПГИ, кажется, скучая по Сашеньке, я цитировал в письме к ней пушкинские строчки, созвучные моему настроению:
От суеты столицы праздной,
От хладных прелестей Невы,
От вредной сплетницы молвы,
От скуки, столь разнообразной,
Меня зовут холмы, луга,
Тенисты клёны огорода,
Пустынной речки берега
И деревенская свобода.
Дай руку мне. Приеду я
В начале мрачном  н о я б р я
                (заменил я пушкинское "сентября")
С тобою пить мы будем снова,
Открытым сердцем говоря
Насчёт глупца, вельможи злого,
Насчёт холопа записного,
Насчёт небесного царя,
А иногда насчёт земного.

На Новый год в Ленинград съехались Сашенька из Ладушкина и из Севастополя моя мама с Милочкой (та полетела дальше встречать Новый год в Калининград), папа в это время бороздил южные моря, направляясь в Антарктиду на океанографическом судне "Фаддей Беллинсгаузен", ушёл в плавание 30 ноября. Новый 1968 год встречали у Морозов вместе с Бургвицами, Любой с Жорой и Димулей Ивлиевым.

В середине или конце января я опять в Ладушкине. Кажется, именно в эту зиму я впервые приобщился к зимней рыбалке. Не раньше - это точно, так как в Ладушкине уже жил Виталик Чмырёв, и мы ходили на первую зимнюю рыбалку вместе с ним, а Виталик закончил университет в декабре 1967-го. Не исключено, что это было в следующий зимний сезон (1968-69 гг.) - увы! точно не помню. Да, в сущности, это не важно кроме как для точного определения моего стажа как зимнего рыболова. Во всяком случае сезон подлёдного лова корюшки был в разгаре, обычно это февраль-март, но мог быть и январь месяц, с середины же февраля я уже снова был в Ленинграде.
Это была вторая зима нашей с Сашенькой жизни в Ладушкине. В первую (1966-67 гг.) из-за защиты диплома и хлопот, связанных с поступлением в аспирантуру, я в Ладушкине почти не жил - этим можно объяснить, что я не был вовлечён в подлёдную страсть уже тогда. А страстью этой была одержима едва ли не половина всего мужского населения Ладушкина, и рассказов о зимней рыбалке я слышал предостаточно, и корюшку в нашем доме во всех квартирах жарили, а что это за вкуснятина я знал ещё с детских сестрорецко-ленинградских лет. И мама, и тётя Люся, и тётя Тамара при всякой возможности покупали корюшку, и жарили, и мариновали её, и суп рыбный готовили. Жареную корюшку я мог есть до одури, а двоюродный братец мой Вовка Мороз, так тот ел её целиком - с головой и костями, благо они у корюшки не жёсткие.
Но сама по себе любовь к жареной корюшке не гнала меня на лёд залива - неизвестно, где и как и на что ловить, снастей зимних нет, да и холодюга такая. Другое дело летом в плавках бродить по камышам под жарким солнцем, а для зимней рыбалки одежду подходящую надо иметь - тулуп там, валенки, пешня ещё нужна, ничего этого у меня не было. Тем не менее разговоры о зимней рыбалке раззадорили нас с Виталькой, и мы решили, наконец, сходить самим посмотреть, что же это такое - зимняя рыбалка.
Разумнее всего было бы для начала пойти с кем-нибудь из опытных рыбаков, но мы решили всё разведать самостоятельно. Изготовили снасти - привязали обычное оснащение летних поплавочных удочек к палочкам длиной по полметра и толщиной с палец. Лёд дырявить решили топориком. Слышали, что корюшку ловят на кусочки корюшки же. Свежей корюшки у нас не было, и мы взяли на всякий случай сырые мясные фрикадельки. Оделись как могли - резиновые сапоги с шерстяными носками, кальсоны или трико под брюки, свитера, я сверху ватник, а Виталик - пальто, и отправились в один из выходных на залив в районе зверосовхоза, как раз через тот пляжик, куда летом ходили купаться и где ловили краснопёрок в камышах.
Вышли мы не с раннего утра, а часов в одиннадцать, на льду были к полудню. Уже с берега увидели вдали чёрные кучки рыбаков, разбросанные по всему заливу. Пройдя с полкилометра и ещё не доходя до ближайших рыбаков, мы решили попробовать продолбить себе лунки - отверстия во льду для ловли рыбы и тут же убедились, что топорик - абсолютно неподходящее для этого средство (при толщине льда больше десяти сантиметров). Решили пройти дальше к рыбакам и попросить у кого-нибудь пешню, но буквально через пару десятков метров обнаружили готовые лунки и решили попробовать ловить в них.
__________________

Эти строки я писал 20 ноября 1981 года в ленинградском аэропорту "Пулково", ожидая вылета самолёта в Калининград. По расписанию должны были вылететь в 14.15, дали задержку до 17.00, потом до 18.00. Где-то около 18.15   посадили в самолёт, в котором и сидим пока до сих пор, а сейчас - 20.15. Никаких объяснений пассажирам не дают. Я сижу в первом салоне во втором ряду, с краю, и вижу в щель между шторами как техники возятся где-то под полом тамбура между кабиной экипажа и пассажирским салоном. Вроде бы неисправность устранили. Трап в очередной раз отошёл, двигатели завели в третий раз. Может, наконец, полетим?
Восхищаюсь терпением пассажиров (75 человек - "Ту-134") - никто не возмущается, лишь бы улететь. До чего же у нас народ терпелив, или просто привык ко всякому бардаку и воспринимает его как вполне естественное явление вроде непогоды, на которое и сердиться глупо, с которым и бороться нельзя. Ну, посадили в неисправный самолёт, ну, тяжело, конечно, сидеть, а что теперь поделаешь?
А я страдаю - курить хочу. Если бы знать, что нужно потерпеть столько-то времени, - было бы легче. Больше всего нервирует неизвестность - полетим ли или высадят?
Ура! В 20.30 мужиков выпустили из самолёта покурить. Через три минуты загнали обратно. Но двигатели почему-то заглушили. Сидим, но покуривши всё же легче. Сзади юморист веселит публику шуточками, видать, приложился маленько.
Трап опять отошёл - 20.40. 20.50 - взлетели! Два с половиной часа просидели в самолёте.
________________

Вернёмся на лёд Калининградского залива, где мы с Виталиком Чмырёвым опускаем свои снасти с крючками, наживлёнными кусочками фрикадельки, в продолбленные кем-то и оставленные лунки. Глубина где-то между полутора и двумя метрами. Слышали, что корюшку ловят со дна, и, соответственно, регулируем поплавки так, чтобы крючки были недалеко ото дна, сантиметрах в пятнадцати - двадцати. Сколько нужно точно - не знаем. Просто пробуем. Смотрим в лунки на поплавки, они не шевелятся. Ну, мы в общем-то и не надеялись, что у нас сразу клевать начнёт. Ведь надо места знать, где рыба держится, да и насадка непонятно для кого, просто другой не было, а будет ли корюшка клевать на неё - неизвестно.
От безделья начинаем мёрзнуть, хотя вообще-то не очень холодно, градусов пять мороза - не ниже. Пасмурно, ветра почти нет. Уже решаем идти к рыбакам попросить кусочек корюшки на наживку, как вдруг... ну, конечно, она - поклёвка! Поплавок дрыгнулся, притопился, но тут же выскочил обратно. Сердца затрепетали, ждем ещё. Есть! Поплавок резко пошёл в воду, тяну - корюшка! Тут же и Виталька поймал, ай да мы. Срочно вырезаем у одной корюшки кусочки спинки и насаживаем на крючки. Клюет тут же...
Так продолжалось минут десять, а потом клёв прекратился. Но настроение у нас было отличное. Добрались мы-таки до неё. Даже только увидеть поклёвку для рыбака большая радость, особенно когда уже не надеешься на неё, а у нас как-никак по четыре - пять рыбок поймано размером с некрупную салаку. А какой запах! Корюшка пахнет свежими огурцами, причём запах довольно сильный и зимой - особенно приятный.
- Слушай, Виталька! А не сменить ли нам место? Чего мы за первые попавшиеся лунки уцепились? Не зря же народ подальше от берега держится!
- Пошли, - поддержал меня Виталик.
Мы отошли вглубь залива ещё метров на двести и расположились опять на чьих-то лунках, продолбленных ещё сегодня и не успевших как следует замёрзнуть - лёд в них пробивался каблуком сапога. Здесь глубже и клевало явно лучше, а к вечеру, когда стало темнеть, мы уже не справлялись с двумя удочками каждый и стали ловить каждый одной. Это не означает, что мы только и делали, что вытаскивали корюшек. Ведь не при каждой поклёвке удавалось подсечь рыбину, часто корюшка срывала наживку с крючка, нужно было насаживать её снова, а замёрзшими руками это сделать не так-то просто. Так или иначе, штук по сорок корюшек мы в тот день поймали. Ловили до темноты. Уже замёрзли, дрожим, ног не чувствуем, а клюет - и нас не оттащить от лунок.
Вот так мы и приобщились к зимней рыбалке. Вечером Сашенька пожарила наш улов. Мы переживали перипетии рыбалки, млея от теплоты дома и вкуса жареной корюшки. А сколько таких, но всё же других, непохожих, и совсем не таких зимних рыбалок было ещё потом - и по корюшке, и по судаку, и по плотве, и не только вблизи Ладушкина, и вообще не только на Калининградском заливе... отдельную книгу можно написать только об этих зимних рыбалках. Но я ещё буду к ним возвращаться, ведь во все последующие зимы они являлись неотъемлемой частью моей жизни за исключением одной несчастной зимы, когда лёд так и не встал на заливах Калининградской области, и это было сущей трагедией для меня.
Как ждал я тогда морозов!
А этот наш первый выход с Чмырёвым был только началом развития во мне страсти, которая разгорелась не сразу, а постепенно, в течение двух-трёх сезонов, по мере и в процессе приобретения мной навыков, опыта, амуниции и т.п.
(продолжение следует)