Хлеб вкуснее, чем дым рассказ о дороге домой

Возвращаюсь с работы. Немного усталый. Облегченно вздыхаю, оставив шумный троллейбус. Вот и моя «деревня». Теперь она называется «спальным районом».  «Спальным»,  потому что у тех, кто живет здесь, вся жизнь проходит в городе, а сюда они приезжают только спать – очень долго добираться. Ну и что ж, пусть спальный район, но все же есть у людей свой дом, а значит есть и место, где можно зажечь неугасимый очаг, или навсегда задуть-погасить едва теплющееся догорающее пламя семейного счастья. Что ж, пусть «спальным» пренебрежительно называют наш район, но посмотрите-ка, какой здесь чистый бывает воздух, когда   ветер дует с полей. А какие закаты дарит нам, живущим на выселках, пришедшее сюда с небес небо. Наше северное небо ни с каким небом другим не сравнится. Оно бывает высоким, и низким, дождливым и ясным, ветренным и туманным, и всегда оно не такое, каким ожидаешь его увидеть. Всегда нечто новое откроет тому, кто поднимет на северно небо взгляд.

Северное небо, оно очень задумчивым бывает, особо в часы вечерних закатов. Вот придут люди домой после суматошного дня, поставят на плиту чайник, приготовят немудрящий ужин (сейчас ведь не разживешься), соберутся всей семьей за столом, друг другу скажут несколько теплых слов, пожалеют друг друга, утешат, и тепло им будет под высоким северным небом. И на несколько часов, до поры восхода, в эту белую ночь они о невзгодах своих позабудут, они перестанут быть эхом своих профессий - учеными, педагогами,  врачами, стропальщиками, дворниками, посудомойками и чернорабочими с двумя высшими образованиями, перестанут быть неудачливыми бизнесменами, и думать забудут о только что взятом под залог квартиры кредите, прочь отправят из дома мысли о недостроенной обворованной даче за городом, и не будут, пока небо нежное вечером смотрит в окно, томить себя печалью о том, что их дети – совсем не такие, как им бы хотелось… Они будут просто пить чай и молча разговаривать с небом.

Многих из нас - тех, кто, напрягая последние силы, сумел-таки построить кооперативную квартиру в «спальном» районе, называют частенько «людьми, раздетыми камнем».

Десятилетиями недоедали, недосыпали, чтобы накопить денег
на вступление в жилищный кооператив, потом несколько лет строили, после чего опять  десятилетиями, ограничивая себя во всем, вносили оставшуюся сумму. Так, день за днем, год за годом, почти отчаявшиеся, трудились.   Силы таяли, нервы становились никуда не годными, в непосильных трудах и заботах уходили куда-то в тяжелый камень нежность, любовь, благие души порывы. Так жили, старились и умирали в надежде на жизнь лучшую, но так на земле этой жизни и не дождавшись. Люди, раздетые камнем. Что ж, может быть это звучит немножечко и горько, но это все же отраднее, чем быть в камень одетыми, быть погруженными в окамененное нечувствие цивилизованного экономического рая. Вражий замысел готовил нам и то и другое, Божий же Промысел и от того, и от другого дал нам свободу быть свободными. Все произошло очень просто, вот как. В вечно недостроенных новостройках «спальных районов» появилась ВЕРА – неприметно так поселилась, в самых сокровенных глубинах измученных наших сердец ожила она, завещанная нам от прадедов Православная вера. Внешне – то пока мало что переменилось, но внутри каждого из тех, кто уверовал, зажглась теперь маленькая искорка надежды, и в безучастных опустевших глазах исчез серый огонь – отразилось в них ставшее вдруг таким близким и теплым духовное небо. Это трудно объяснить, ибо это выше всяческих объяснений. Кто не испил чаши наших страданий, тому трудно будет разделить сполна и нашу новую необъятную радость, прежней печали под стать.

… Я иду, затерявшись в потоке людском, полной грудью вдыхаю ветер вольных полей, все еще прилетающий сюда по аэродинамическим трубам прямых и одинаковых улиц новостроек. Со мною рядом идут незнакомые люди, которых всех я давно знаю в лицо, но никого – по имени, и никогда мы друг с другом не здороваемся, потому что друг другу нас не представили. Так принято теперь в городах – жить и не знать, как зовут твоего соседа. Молча проходить мимо при встрече или равнодушно–вежливо приветствовать друг друга кивком головы, не заговаривая. Говорить не о чем, потому что разговор ни к чему не приводит. Мне многие годы все это кажется странным, и все никак не могу я к этому привыкнуть, все еще испытываю какую-то неловкость при встрече с полузнакомыми городскими людьми. Вспоминаю пору деревенского своего детства, когда мы, мальчишки, здоровались со всеми, кто бы ни шел по улице – знакомый или незнакомый – так было заведено. Со знакомыми обязательно находилось о чем поговорить, а незнакомые – они после встречи знакомыми становились, будь то взрослые, дети или старики, местные жители или приехавшие погостить горожане.
… Помню, себя десятилетним мальчишкой – когда мы переехали в город, и поселились в огромным тогда мне казавшемся пятиэтажном доме, в котором квартир было больше, чем на нашей деревенской улице домов, я все допытывался у соседских ребят, почему же они не здороваются с пьяными «дядьками» и вообще с незнакомыми мужчинами, а напротив, обходят их стороной или вообще подальше от них убегают. Скоро я уже перестал задавать подобные вопросы… После того, как был несколько раз не сильно, но обидно, с изъятием карманных денег, бит. Город диктовал свои условия, а их не принимавших – к себе не принимал…

Вечереет. Июньский теплый вечер – предвестник таинственных белых ночей. Наш микрорайон построен, как говорится, в чистом поле. Лет пятнадцать тому мирно текла в этих краях неспешная деревенская жизнь, и кроме местных жителей лишь редкие заезжие охотники, грибники, да чудаки проходили по здешним дорогам. И до сих пор кое-где все еще остались нетронутыми старые деревенские дома. Люди не хотят выезжать, а их насильно пока никто не гонит. Так и живут.
Вот на остатках просторного некогда поля пасутся две мирного вида коровы. Их хозяйка, полная добродушная женщина без возраста уже потихоньку гонит маленькое свое стадо домой, потому что скоро время доить. Размеренно, неторопливо шагает хозяйка, на ходу читая какую-то толстую старую книгу. С нею рядом бегут четыре-пять собак – неухоженная овчарка, оставленный прежними хозяевами, тоже несколько потрепанный молодой чистокровный дог и разномастные разного размера дворняги. Во всей этой компании чувствуется удивительное согласие. Видно, что животные с полуслова понимают свою хозяйку, и им весело живется. Меж собой собаки время от времени устраивают озорные потасовки, иногда гоняют  бродячих, а также хозяйских псов, но на прохожих никакого внимания не обращают. Вся группа как бы замкнута в себе, живет своей особою жизнью, не смешиваясь с другими. Что-то умиротворяющее все еще остается в неторопливой размеренности их движений. Жители микрорайона все знают эту хозяйку, и многие покупают у нее молоко.

Вот коровы прошли мимо недостроенного первого этажа девятиэтажного дома, миновали законсервированный ржавчиной подъемный кран и красиво, как в кино, побрели-поплыли по бугорку с ложбинкой, в которой еще остались не срубленными несколько высоких ивовых кустов. Если смотреть на ложбинку чуть дольше обычного, то нетрудно заметить, что она напоминает собою настоящую горную сказочную страну. Спросите  вон у того худенького озорного дворового мальчишки, и он вам обязательно об этом скажет. И еще добавит, если вы ему будете внушать доверие, что недостроенный первый этаж девятиэтажного дома – это пещеры, в которых зарыты   драгоценные клады пиратов, а стоящий чуть поодаль, тоже недостроенный  девятиэтажный дом–«спичечный коробок» без крыши очень похож на развалины старинного замка. Ну, а уж если увидит Ваш юный собеседник, что Вы совсем заинтересовались, то, быть может, откроет и свою самую большую тайну: «законсервированный» подъемный кран – это «понарошке» космический корабль для полета в Америку… Но такое случается не всегда. Чаще мы, взрослые, просто рассеянно проходим мимо детских светозарных миров, ничегошеньки вокруг, кроме своих дел обыденных, не замечая.

Чуть поодаль от недостроенных домов стоят два недостроенных же гаража (или, быть может, по замыслу автора, дачных буды) из ворованных (или просто взятых с навечно законсервированной стройки) строительных блоков. Надо отдать должное, идея довольно оригинальная, потому что ведь блоки уже много лет лежат без дела. Но, как часто это бывает в жизни, у автора нестандартной идеи не хватило сил или терпения для ее воплощения – то ли другая идея увлекла его, то ли прежняя показалась тупиковой, но факт тот, что гаражи из плит от недостроенного дома тоже много лет стоят недостроенными. Теперь мальчишки отроческого возраста бегают сюда учиться курить.

Вот возле этих недостроенных строений и встречаюсь я с возвращающимся домой стадом. Взгляд мой непроизвольно падает на хозяйкину книгу. Крупные старорусские буквы с «ятем». Смущенно опускаю глаза. Помню, как ныне покойная, а тогда в очень преклонных годах  крестная моя бабушка много лет все читала одну и ту же книгу, доставшуюся ей еще от своей бабушки. Мы к этому снисходительно относились, мол, неграмотная, не под силу ей много книг читать… А потом стала она моей приснопоминаемой крестной, и я, хоть и «дюже грамотным» себя раньше считал, теперь, что ни день, то тоже все одну и ту же книгу читаю. И по многу раз перечитав, опять вновь и вновь перечитываю, и каждый раз все новое и новое мне Господь через Святое Свое Евангелие открыть желает… А прежних книг против Бога, что до святого крещения сотнями читал, уже в руках держать желания не имею.

…Вдруг слышу, доносится до меня детский голос из недостроенного гаража. Вижу: выходит оттуда мальчонка такой, совсем маленький, лет четырех-пяти. Чумазый весь. В коротких испачканных штанишках и неглаженой рубашке. На меня смотрит и пальцем в носу ковыряет. Ну ни дать ни взять, некрасовский мужичок–с–ноготок, только вот вместо уздечки лошадиной в руках ивовый прутик – он и лошадка, он и кнут, он же и мечом богатырским малому богатырю в играх служит.

- Ты не заблудился? – спрашиваю.

Молчит, сопит.

- А где живешь–то ты?

Пацан бойко показывает мне свой дом, подъезд, говорит номер квартиры и даже свое имя и фамилию называет. Так, видно, дома научили, чтобы не потерялся.

- А что здесь делаешь?

- Здесь я, дядя, гуляю.

- Скучно, поди одному? Беги-ка ты, братишка во двор, здесь ведь темно, грязно. Тут неинтересно. Беги, беги, тебя, наверное, и дома уже ждут.

В ответ – ни звука; стоит, как вкопанный.

И тут я замечаю, что мальчик не один. Вижу в узком проеме между гаражами еще троих ребят постарше, лет десяти-двенадцати на вид. Они, оглядываясь по сторонам, передают друг другу раскуренную сигарету и делают короткие затяжки. У кого–то получается, кто–то кашляет, поперхнувшись. Меня пока не видят.

Опять ругать придется. Ну что ты с ними сделаешь! Помню, в детстве моя покойная няня Мария Афанасьевна, Царствие ей Небесное, в подобных случаях говаривала: «Хоть кол вам (то есть нам) на голове теши!» И какие–то  еще добавляла присказки народные (без теперешнего мата, конечно), которых знала неисчислимое количество, так что выходило вроде бы и страшно, но мы–то совсем этих ее слов не боялись, потому что без злобы она их говорила, а получалось, будто бы какую–то древнюю добрую сказку сказывала. Так что мы только слушали няню, да улыбались – рот до ушей. А потом – опять за свои игры–забавы. Только вот после няниных слов становились на время наши игры как–то потише, без озорства.

«А может быть пройти мимо, махнуть на все рукой, ведь дети не мои, да и что им мои слова, разве послушают, у них ведь есть дома свои родители, пусть сами их и воспитывают. А я то тут при чем?» – холодной черной молнией мелькает в сознании усыпляющая вражия мысль. Но в подобные минуты я не привык размышлять. Обнаруживаю себя:

- Ну как, нравится, приятные на вкус сигареты? –  строго спрашиваю у юных курильщиков. – Вы что это, курите, чтобы побольше вырасти, или побольше сил набраться? Хотите вырасти большими, как я, то не курите. А ну ка, бросайте сигарету. Бросайте, бросайте, я вам говорю!

Двое ребят, смутившись и чуть покраснев, собираются было удирать к своему дому, но третий продолжает спокойно курить и расслабленно делает несколько затяжек. Молодец, думаю я. Страха человеческого в тебе мало,  не робкого десятка. Это хорошо. Еще иметь бы тебе страх Божий, доблестный стал бы Христов воин. Да даст тебе Господь по молитвам праведных добродетельные щедроты Свои!

- Ну а ты чего стоишь! Я же говорю тебе, хватит  курить. Вон уже позеленел весь. Или прикажете мне вас догонять да к родителям вести?

- О, заладил одно и то же, к родителям. Ну веди, если поймаешь.

Придумал бы чего поинтереснее. К родителям… Не смеши нас, дядя! – нагловато  отвечает из них самый бойкий.
Уже развращен. Когда успели?  Вот это да… С другой стороны в проем между гаражами заглядывает любопытная корова. Она как будто тоже слушает наш разговор, и словно хочет что-то сказать. Но получается только густое протяжное мычание.

- Му-у-у

Со стороны, особенно сверху, это, наверное, выглядит довольно забавно.

- Ну что ж, придется за вами погоняться. – стараюсь сказать как можно строже.

Мальчишки  соображают, что дело принимает серьезный оборот, их атаман бросает, не потушив, сигарету  и они ленивой трусцой начинают улепетывать к своему дому. Следом за ними на некотором расстоянии бодро бежит тот самый маленький мальчонка в испачканных коротких штанишках, что крутился возле гаражей.

…Вот и все, что я могу сделать для них. Недокуренная сигарета брошена, лишние литры дыма не отравят нежные легкие ребят. И, может быть в ближайшие несколько дней они не будут больше учиться курить. Но это не мне знать.

- Господи, помоги им! Помоги этим улице предоставленным детям. Сделай то, что выше моих сил. Прости меня, Господи, ведь в том, что они курят, что этим обманывают и себя и родителей, есть доля и моей вины, которую я слишком поздно осознал, а осознав, так медленно и лениво приношу плоды покаяния. Пусть я бессилен по слабой вере своей чем-либо помочь им, пусть рядом с ними нет никого, кто сильной и твердою отеческой рукой на путь истинный эти юные, но уже со злом знакомые души направит. Но ты  Сам, Господи Иисусе Христе, укрой их от этого кромешного зла, которое никак не хочет уходить с любимой моей Родины. Пощади народ Твой, не дай войску вражьему украсть у тебя лучших сыновей и дочерей земли Русской!

…И вдруг, я замечаю, что ребятам тяжело дышать. Я  всем своим существом, словно став одним целым с ними, ощущаю, как противен теперь им оставшийся во рту привкус сигарет, как им, в общем–то голодным детям, хочется  сплюнуть густую и горькую слюну, как кружится голова, саднит в легких и к горлу подступает тошнота от глупых ухарских затяжек. И вместе с ними я переживаю их страх перед тем, что они скажут родителям и что родители скажут им, когда почувствуют исходящий у них изо рта запах сигарет. В глубине души они уже раскаивались в содеянном, но лишь внешне не подавали вида. И неожиданно для себя кричу им:
- Постойте же, ребята! Постойте! Я не стану гнаться за вами. Вот, у меня есть булка. Вам надо заесть, а то ведь дома будут ругать.

Ребята останавливаются как вкопанные, и с надеждой смотрят на меня. Я смешно подбегаю, размахивая булкой и,  не успев отдышаться, говорю, обращаясь ко всем сразу:
- Поешьте, вот она совсем свежая. Она вкусная. А сигареты горькие.

И вдруг произошло ЧУДО! И ясно я, как никогда, осознал, что САМ ГОСПОДЬ НЕВИДИМО СТОИТ МЕЖДУ НАМИ, нас обнимая и покрывая, и я лишь дивился тому, как Он моею рукою преломляет хлеб и подает каждому из ребят по причитающейся  части. Он стоял между нами, и ребята никуда не убегали от меня, странного незнакомого человека, говорившего им почти непонятные слова. Я настолько был поражен  невидимым видением, что не сразу нашелся, что сказать детям, и обращаясь к каждому из троих по очереди, говорил:
- Заешь!

А потом прибавил:
- И постарайтесь, ребята, не курить больше. Прошу Вас.

А подбежавшему, в коротких штанишках мальчугану сказал, счастливо улыбаясь, как давно уже, кажется, не улыбался:
- На–ко, и ты подкрепись, – и почему–то добавил «сынок». - Хочешь ли и ты хлеба, примешь ли хлеб от меня?.

Хлопчик молча кивнул. Ему достался самый большой, сдобный кусок булки, густо посыпанный маком.

Я попрощался с незадачливыми курильщиками и, не сдержавшись, потрепал  каждого по голове. И быстро пошел в направлении своего дома…

- А правда, хлеб вкуснее, чем дым? – услышал я сзади звонкий детский голос?

- Правда! – обрадовано ответили ему.

«Устами отроков глаголет Истина», - подумал я, и лишь ускорил свой шаг по дороге домой.

                …Горький дым обманутых надежд и разочарований уходит с рассветных полей твоих, Россия. И вот уже в первых солнца лучах видим мы, как восходит и блистает драгоценными зернами невиданная жатва. Это дети твои, милая моя Родина, это целые сонмы жаждущих Слова сердец молодых вкушают от Господа посланный спасительный хлеб причастный. Хлеб вкуснее, чем дым.

…Я вернулся домой. В это самое время в Монастыре служили всенощное бдение с литией и полиелеем. Уже спели «Воскресение Христово видевше», начали читать канон, и после целования Евангелия священник совершал помазание елеем, а молодой бородатый пономарь раздавал прихожанам кусочки трех хлебов, освященных на  литии.

Был тихий июньский вечер года 2000 от Рождества Христова. Один из многих милостиво дарованных нам Господом мирных вечеров этой благодатной поры великих знамений и сбывающихся сокровеннейших надежд восстающей из пепла Святой России.


               
ЭПИЛОГ

А на следующий день, возвращаясь с работы, я с удивлением обнаружил, что куда–то исчезли недостроенные гаражи, в которых еще вчера прятались юные курильщики, и кто–то почти до основания разобрал цокольный этаж недостроенного брошенного дома с подъемным краном.  Наверное, увез бесхозные блоки и для своих хозяйственных нужд их приспособил домовитый хозяин, из тех, кто спокойно глядеть не может, когда что–то лежит без дела… Ну что ж, пусть так, но ведь во дворе только чище, просторней стало…

Наверное, тот, кто умеет читать Божии знаки, увидел бы во всем этом сокровенный некий смысл. Я же, не желая теряться в догадках, лишь позволил себе на мгновение представить  молодой зеленый сад на месте сем, где пока еще в беспорядке разбросаны развалины недостроенных строений. И увидел цветущий наполненный жизнью сад, и услышал звонкие детские голоса, которые, что ни день, нежно будут касаться колышущейся на ветру листвы. И, покорные ангельским детским колокольчикам-голосам, на месте уходящих в землю распрей и ссор, пусть на малое время, но воцарятся еще вожделенные минуты покоя, мира и счастья.
И я позволил себе снова и снова обрести надежду на то, что по нашим молитвам, слабеньким и хилым, но принесенным миллионами и миллионами вновь обратившихся к вере братьев и сестер моих, моих сограждан, умножатся эти благословенные минуты, и тогда многие и многие судьбы помилованных Господом людей русских еще дивно расцветут и принесут благодатны плоды. И увиделись мне, как по всей земле нашей Русской расцветают и приносят плоды в сердцах человеческих заботливо насаженные юные нерукотворные сады… Но из Святых Отцов я узнал о том, что нельзя предаваться мечтам, что нужно трудиться для Господа, и что труд этот начинается с решимости идти тем путем, который каждому от века Господом уготован. "Укажи ты мне путь мой, Господи, дай, Милосердный, для ношения премалого креста моего совсем немножко мне сил!"
… Прошло несколько дней, и заботливые хозяйские руки вспахали пустырь на месте развалинных гаражей. Скоро, скоро, малое время спустя, зазеленеют на пашне первые всходы. Наряженные пугала станут размахивать руками на ветру, прочь отгоняя говорливые стаи ворон и грачей. Чуть поглубже борозда определит межу, и кто-то рядом тоже придет и вспашет целину. Соберут богатый урожай, и обрадованная хозяйка из младых его зерен однажды к утру в крохотной электрической печи испечет золотистый, пахнущий пасхальными песнями хлеб. И рано – рано утром проснутся дети, и увидят в окне улыбающееся рассветное солнце, а на столе – солнцу подобный румяный ржаной каравай. И никому и в голову не придет подумать о том, что вкуснее: хлеб или дым. Ведь это и так всем понятно, это само собой разумеющееся. Правда же, друзья мои!
                Александр Ратыня

26, 27 июня 2000 года