Записки рыболова-любителя Гл. 70-73

70

Я подошёл к описанию двухлетнего периода (1968-69 гг.), от которого сохранились мои письма Сашеньке в Ладушкин из Ленинграда и Апатит. Вот письмо от 14-го марта 1968 года из Ленинграда с улицы Шевченко, 25 - адрес общежития № 4 ЛГУ, где жили старшекурсницы-филологини и аспиранты разных факультетов.

Здравствуй, дорогая Сашуленька!
Последнее твоё письмо (оно же и единственное) я получил 28-го февраля (!) и в тот же день одновременно отправил письма тебе и маме в Севастополь. От мамы ответ пришёл простым письмом 9-го марта, а от тебя не получил ничего до сих пор, хотя и посылал ещё одно письмо с Наташей. Надеялся, что, может быть, ты передашь письмо с ней, но сегодня узнал от неё, что ты ждешь ответа (какого? на что?) от меня. По-видимому, твоё письмо до меня не дошло (если ты его посылала), но всё-таки хотя бы записочку с Наташей можно было передать.
Перевод я получил (и там не было ни строчки), спасибо также за рыбу, только что мы с Казбеком съели одного леща.
Теперь о моих делах, которые меня совершенно замотали. Те две статьи, которые я докладывал на кафедре 21-го февраля, уже отправлены в печать, в сборник, который редактирует Борис Евгеньевич, он увёз их на Север. Третью статью с тем же содержанием я завтра отошлю в "Геомагнетизм и аэрономию". 6-го марта я докладывал ещё одну работу, по которой написал статью "Определение концентрации плазмы в магнитосфере по периодам геомагнитных пульсации" (причём речь идёт о пульсациях Рс-2,3,4). Эту статью (четвёртую по счёту) я завтра сдам в экспертную комиссию и надеюсь на следующей неделе отправить её в "Геомагнетизм и аэрономию".
От написания и оформления статей, рисунков, аннотаций и рефератов, актов экспертизы и авторских справок я уже очумел, 18-го марта я должен прочесть четырёхчасовую лекцию, к которой ещё не готовился (Пудовкин попросил за него прочитать пятикурсникам). К тому же у меня делает курсовую работу один четверокурсник, Сережа Кравченко, который производит на меня пока весьма хорошее впечатление, и это тоже отнимает время и силы. Да ещё приходится бегать со Славкиным авторефератом то в бухгалтерию, то в канцелярию, то в типографию, и не по одному разу в каждое место.
Главное, что просвета пока не видится, и тут самая существенная новость: 19-го марта я еду на Север, 20-го там открывается школа по космофизике в Апатитах, и я решил убить сразу двух зайцев - побывать в школе и запрограммировать с Аллочкой свою задачу. Так что наша встреча переносится на апрель, как это ни грустно.
А на весь этот сумасшедший темп моей жизни накладывается нервничанье из-за того, что вот уже полмесяца нет писем от тебя; хорошо ещё Наташа сегодня успокоила меня, что дома всё в порядке.
Пока я даже не знаю, какой адрес у меня будет на Севере, я сообщу тебе его оттуда. Так что лишь в конце марта (!) я получу что-то от тебя.
Вот, собственно, все новости.
Хохма: 6-го, после моего доклада Гасаненко подошёл ко мне и на полном серьёзе спросил, когда я защищаться собираюсь.
И ещё одна: один раз я до того заработался, что пришлось на кафедре ночевать - флигель закрыли внизу, и я спал на диване в кабинете Яновского.
Распопова всё ещё нет и о магнитометрах никто толком ничего не знает. Дима на Севере.
А я собираюсь ехать перед самой стипендией, а денег у меня только на дорогу. Правда, Б.Е. обещал в долг дать.
В Ленинграде зима - снег, мороз.
А Иринку обкарнали всё-таки!
На этом кончаю, моя лапонька. Признаюсь, я очень на тебя сердит, и сильно скучаю.
Крепко, крепко целую. Поцелуй Иринку и бабушку.
Твой Саша.
Мне даже из Тейково пришло письмо...
_____________________

В письме упоминается Наташа, с которой я иногда пересылал письма в Ладушкин, она же привозила мне письма от Сашеньки, а в этот раз - вяленую рыбу. Наташа - жена Виталика Чмырёва, который распределился в Ладушкин и работает вместе с Сашенькой на станции. Наташа ещё студентка, кажется, последнего курса филфака, и живёт в одном общежитии со мной. Она под стать Виталику - высокая, ладного сложения, темноволосая ростовчанка, осовремененная студенческой жизнью в Ленинграде. Как и я, она живёт разъездами - то с мужем в Ладушкине, то здесь в общежитии.
Из письма следует, что в результате того скачка, который произошёл осенью, уже в марте 1968 года, т.е. в начале только второго года аспирантуры у меня было подготовлено четыре статьи - плоды моего осеннего сидения за "Вильнюсом". Однако ясно было, что обходиться далее без счёта на ЭВМ невозможно - напрашивалось множество интересных вариантов, обсчитывать которые на "Вильнюсе" было бы уже идиотизмом.
Ехать на Север считать свою задачу на ЭВМ предложил мне Б.Е. Собственно, выйти на ЭВМ можно было и в Ленинграде, но университетский вычислительный центр был перегружен, машинное время выделяли крохами, а в ПГИ имелась своя, хотя и небольшая, но для моей задачи вполне достаточная ЭВМ - "Наири", доступ к которой был свободен. К тому же в программировании мне могла помочь Аллочка Ляцкая, которая хорошо освоила это дело, работая некоторое время после окончания университета программистом в Военно-Морском училище радиотехники и электроники имени Попова в Петергофе.
А тут ещё и очередная зимняя школа по космофизике должна была состояться в Апатитах, побывать на которой мне хотелось. Да и было уже пора увидеть самому Апатиты, ПГИ, где работал теперь Б.Е., куда стремились переехать из Лопарской Славик с Аллочкой, где уже жил Юра Мальцев, и куда Славик агитировал перебраться и меня. Кстати, и Дима Ивлиев в это время был в командировке на Севере - в Лопарской или в Ловозеро, и наверняка собирался быть на школе в Апатитах: вся компания наша, значит, могла там снова собраться. Так что в конце марта все обстоятельства сошлись к тому, чтобы я поехал в Апатиты.

71

Письмо в Ладушкин из Апатит от 23 марта 1968 г.

Здравствуй, дорогая Сашуленька!
В Апатиты я приехал вечером 20-го марта, нагруженный вещами Б.Е., которые посылала ему жена и которые загромоздили почти всё купе. Б.Е. встретил меня и пригласил ночевать к себе. Ужинали с ним в кафе "Имандра" - ели бастурму с сухим вином. В первый же вечер я увидел полярное сияние, хотя и не грандиозное, но Б.Е. говорит, что мне повезло.
Апатиты произвели на меня довольно приятное впечатление, хотя уже к сегодняшнему дню две улицы этого города мне надоели, а других нету. С питанием здесь лучше, чем я предполагал, особенно в столовых, но довольно дорого (обед - 1р20к-1р50к).
21-го утром я первым делом поспешил на почту, где наконец-то получил долгожданное письмо от тебя. Днём приехали Ляцкие, и я вместе с ними перебрался в общежитие, где живёт Юра Мальцев. Вечером, как положено, был продолжительный базар с вином.
Космофизическая школа имеет явный уклон в сторону космических лучей, и особо интересного пока ничего не было, да как будто и дальше не будет, так что я займусь с завтрашнего дня своей задачей и программированием. Сколько я здесь проторчу - не знаю, но в общем желания задерживаться нет. Погода здесь хорошая - солнце, лёгкий мороз, жалею, что нет лыж.
Ну, вот пока и всё. Пишу в перерыве между заседаниями, пора идти. Пиши пока по тому же адресу: Мурманская область, Апатиты, Академгородок, почта, до востребования. Возможно, я перееду в Лопарскую, через пару дней напишу адрес.
Крепко, крепко тебя целую, моя любимая жёнушка.
Поцелуй Иринку и бабушку.
Твой Саша.
Привет Виталику от меня и К°.

К этому письму следует добавить, что в Апатиты я приехал вечером и, естественно, не разглядел Хибины. Они открылись мне утром из окна квартиры Б.Е. Красоту их не портили даже дым и строения апатитового комбината, расположенного у подножья Хибинских гор.
Вообще, в Апатиты я ездил, как и в этот, первый раз, преимущественно весной, в марте-апреле. В это время там обычно слепит глаза солнце, снег ещё не тает, искрится, скрипит под ногами, морозец градусов пять-десять, к вечеру до двадцати. Невысокие берёзы, ели и сосенки по утрам опушены инеем, и днём почти отовсюду видны Хибины. Настроение в такую погоду всегда бодрое. В институт с мороза зайдёшь - тепло! Оттаешь и за работу.
ПГИ тогда только ещё переселялся из одноэтажных домиков в новый большой 4-этажный корпус, точнее, в одно его крыло, второе занимал ИХТРЭМС. Машина "Наири", на которой мне предстояло считать, располагалась в "Пирамиде" - павильоне лаборатории космических лучей, своей высокой крутоскатной крышей действительно напоминавшем пирамиду. Заведовал машиной Игорь Кузьмин - губастый, очкастый, на вид сердитый, но в общем покладистый парень.
Азы программирования я освоил с Аллочкиной помощью довольно быстро, сразу же на примере своей задачи, и, что важно, имея тут же доступ к машине. Я сам вводил программу с печатающего устройства "Наири" и восторгался репликами, которые она выдавала на печать при недопустимых ошибках в программе. Создавалось ощущение самого настоящего разговора с машиной. Не всё, конечно, у меня сразу получалось, долго лезли ошибки в программе, много особенностей "Наири" нужно было усвоить, но мне терпеливо и бескорыстно помогали Аллочка и Кузьмин, и вскоре задача засчиталась, результаты потекли рекой, вернее, колонками цифр на рулонах бумаги из автоматического цифропечатающего устрой-ства.
В свободное время играли со Славой и Юрой в настольный теннис тут же в "Пирамиде", в шахматы. Слава и здесь старался не уступать, но в теннис я у него всё же выигрывал - как-никак в Ладушкине играл часто, а в шахматы обычно выигрывал Слава. Ну и, конечно, базары о политике. Все разговоры крутились вокруг Чехословакии. Происходившее там воодушевляло Славу и Юру, они строили оптимистичные прогнозы насчёт грядущего торжества демократии не только там у них, по соседству, но и у нас наконец-то.
Мне же ничего радужного у нас не виделось, в ближайшем будущем во всяком случае, да и долго ли чехи продержатся? Уверенность Славы и Юры в неудержимости процесса демократизации казалась мне наивной попыткой выдать желаемое за действительное, но и опровергать этих умелых спорщиков было трудно. Что ж, поживём, посмотрим.

72

Из Апатит я вернулся в Ладушкин где-нибудь в середине или конце апреля, скорее всего к майским праздникам, а в конце мая мы с Иринкой полетели в Севастополь - наступало лето, мама просила привезти внучку погреть её крымским солнышком (это был первый из ставших потом регулярными Иринкин летний выезд в Крым), ждали возвращения папы из похода в Антарктиду на "Фаддее Беллинсгаузене", к его приходу я и старался поспеть с Иринкой. Встретив папу 29-го мая, я на следующий день улетел в Ленинград и в тот же вечер написал уже из общежития письмо Сашеньке. Вот оно.

30 мая 1968 г.
Здравствуй, моя милая Сашуленька!
Из Севастополя я послал тебе только телеграмму, а письмо пишу уже из Ленинграда, куда прилетел сегодня в шесть вечера.
До Севастополя мы с Иринкой добрались вполне благополучно, я даже не ожидал от неё такого хорошего поведения. В самолёте мы захватили целых два места перед гардеробом (где обычно висят люльки для младенцев) и устроились лучше всех. Иринка набрала конфет у стюардессы и развлекалась ими всю дорогу. Правда, перед посадкой в Киеве её укачало, и она сникла. Сказала, что ей "плювать хочется". Я взял её на руки, и она уснула. Когда самолёт приземлился, я её разбудил, и мы пошли погулять. Свежий воздух привёл Иринку в хорошее настроение, и до Симферополя она прыгала в кресле и заигрывала с сидящими сзади пассажирами. Мы с ней даже и не заметили, как самолёт совершил посадку.
Встречала нас бабуля. Она не знала, что расписание изменилось, и торчала в аэропорту уже пять часов. До Севастополя ехали в такси. В машине Иринка сдалась и сразу же уснула. Севастопольская квартира мне в общем понравилась, чистенькая, довольно удобная. Вот только воду дают через каждые три часа по часу. Иринка, когда её стали укладывать, вдруг захныкала: "А де мама", еле я её успокоил.
От мамы я узнал, что папа приходит только 29-го. Ну что делать, не уезжать же перед его приходом. Ходили с Иринкой в аквариум, где нам обоим очень понравилось. На Иринку наибольшее впечатление произвели гигантская морская черепаха и морские львы. Море ей тоже очень понравилось, не утащить. Развлекалась киданием камушков. А я - вот позорник - даже не искупался, лень было. На балконе Иринка играет с удовольствием. В общем, я думаю, тут ей будет неплохо.
Вчера встречали папу. Ждали корабль с 8 часов утра до 2-х дня - задержали таможенники, все истомились, одна наша доченька была в своей тарелке: прыгала, бегала, рвала цветочки. Были у папы на корабле. Каюта его мне понравилась - кабинет, маленькая спальня, ванная - тесновато, но удобно. Папа очень поправился за этот поход, если не сказать - растолстел. Привёз интересные фотографии, ну и, конечно, всякое барахло. Мне досталась куртка (вернее, спортивный пиджак, а вообще чёрт знает что такое), бутылка рому, банка уругвайского растворимого кофе (последнее и предпоследнее - нам, конечно), а тебе очень симпатичная розовая двойка (американская).
Сегодня бабуля, дедуля и Иринка провожали меня на такси. Иринка ко мне почему-то очень привязалась за эти два дня и всё просилась "в Ленинград на самолёте". Согласилась остаться только ради черепахи. В Ленинграде сегодня на кафедру я не поехал, поздно уже было. Сходил в "Прибой", посмотрел польскую кинокомедию "Полный вперёд" с Цибульским. Так себе фильм, но смотреть можно. Цибульский хорошо играет.
Ну, вот и все новости.
Скучаю по тебе и Иринке. Очень.
Я тебя люблю.
Твой Саша.

Папа привёз также уругвайские газеты с его фотографиями, сделанными во время официального приёма советских моряков уругвайскими властями. Папа на них отлично получился - бравый капитан, начальник экспедиции. В Уругвай и Чили они ходили заправляться, а в основном работали в проливе Дрейка, разделяющем Антарктиду и Южную Америку.

Из Ленинграда я собирался опять ехать в Апатиты, тянуло продолжать счёт, возникли новые идеи, задача расширялась, но ехать не пришлось - Б.Е. уходил в отпуск, да обычно на Севере и вообще никто почти летом не остаётся, двигают греться на юга, так что жизнь в ПГИ замирает, тем более что отпуска у всех большие. Вот письма мои Сашуле, написанные в этот период (июнь 1968 г.).

9 июня 1968 г.
Здравствуй, моя милая!
Спасибо тебе за скорый ответ. Как видишь, и я не задерживаюсь со своим. Ты просишь сообщить подробности моих планов. Хотя они (мои планы) и весьма расплывчаты, тем не менее.
Во-первых и самое главное - к концу июня я постараюсь вырваться к тебе независимо от всех прочих обстоятельств. Я позавчера было едва удержался от того, чтобы плюнуть на всё и удрать к тебе. Но потом решил перетерпеть и не плевать.
На июнь у меня два основных дела: 1) послать в печать (т.е. сперва доложить на кафедре) то, что я считал в апреле, и 2) просчитать несимметричный случай. Доложиться я надеюсь в среду (12-го), а считать поеду всё-таки в Апатиты. У Б.Е. семь пятниц на неделе, так что теперь он считает, что ехать можно. Даже ключ от своей квартиры отдал. Тут на днях он был в Москве и встретил Кузьмина (начальника над "Наири") и договорился с ним обо мне. Когда поеду, ещё не знаю точно. Пальто не нужно, возьму куртку (которую привёз папа) и пуловер.
Дурацкая затея с конкурсом (на лучшую аспирантскую работу) сбила меня с толку. Нужно писать отдельную статью по моим работам,  получить на неё отзыв-рекомендацию Пудовкина (уезжающего завтра на Север) и отдать работу до 20-го (Каган милостиво разрешил). Возиться с этим нет никакого желания, тем более что премия из этой возни автоматически не следует, а, с другой стороны, получить её было бы неплохо.
Славка защитился блестяще, без сучка и задоринки. Писал ли я, что познакомился с его братом Вадимом, геологом (старше его на 12 лет)? Очень интеллигентный, умный и не в пример Славке скромный человек. Рядом с ним Славка выглядит задиристым щенком.
Во время послезащитной выпивки я поближе познакомился с Ваньяном. Ко мне он как будто хорошо расположен, но внутренне я его побаиваюсь как наиболее компетентного ценителя недостатков моей работы.
Оптимистическое отношение Б.Е. к моей работе меня уже раздражает. Всё время кажется, что вот-вот я разоблачу себя в его глазах...
Настроение у меня не бодрое. Работается очень плохо, если не сказать - совсем не работается. Кафедра теперь и по субботам закрыта - пятидневка. А тут ещё невроз взыграл, так что я чуть не на стенку уже лез. До сих пор ещё не очухался.
А ты у меня единственное светлое пятнышко. Ценить я тебя умею только, когда ты далеко.
Приеду, всю зацелую.
До свидания, солнышко.
Твой Саша.

Защита кандидатской диссертации Славы Ляцкого прошла действительно блестяще. Помню короткое выступление члена Учёного совета Григория Ивановича Петрашеня, читавшего в своё время нам матфизику. "Мне очень понравилась диссертация и очень понравился диссертант!" - темпераментно выпалил он и сел. Оппонентами у Славы были Леонид Львович Ваньян - молодой ещё, красноречивый доктор наук из ИФЗ и Александр Иванович Оль, старый друг-однокашник Б.Е., из ААНИИ, уже пожилой, косоглазый, в сильных очках, очень мягкий человек, он был рецензентом моей дипломной работы.
Вечером гуляли по Ленинграду, беседовали, как обычно, о литературе и о политике. Ваньян очень высоко ставил Солженицына, в чём они сходились со Славиком, а я спорил с ними. Кажется, была с нами Ирка Лизункова. Димуля Ивлиев наверняка был, возможно, Сева Орлов. Аллочка же Ляцкая оставалась на Севере с ребёнком - двухлетней дочкой Юлей (названной так, кстати, в честь Юлия Даниэля, как сообщил об этом нам сам Слава).
Но я пропустил одно письмо Сашеньке, которое было написано как раз накануне Славиной защиты. Вот оно (без даты).

Здравствуй, моя лапонька!
Получил сегодня твоё письмо, а завтра ты уже будешь читать эти строчки (если Наташа не забудет взять утром моё письмо, сейчас она уже легла спать). Посылаю тебе двойку, которую привёз папа. Мне кажется, что на тебе она будет выглядеть нарядной, надеюсь, размер подойдёт (я выбрал самый маленький, папа привёз ещё сиреневые, но больших размеров). Я здесь тоже прибарахлился: купил сразу две пары брюк (польские), что сократило мои финансовые ресурсы на 44 рубля. Но не жалею - брюки хорошие (естественно, разные).
О моих делах. На Север, по-видимому, ехать не придется - Б.Е. не советует, так как его там не будет, он уходит в отпуск. Так что пальто не нужно. Возможно, буду считать здесь, но пока не ясно каким образом. В следующую среду как будто я смогу доложиться на кафедре, но и это под вопросом, так как все в разъездах, нет кворума. У Славки завтра защита, а Аллочка на Севере с дитятей.
Посмотрел (по настоятельной рекомендации Славы) очень хороший фильм "В огне брода нет". Один из лучших советских фильмов за последние годы. Настоящий реализм.
Про футбольные провалы нашей сборной ты, наверное, слышала. А вот "Зенит" в Ленинграде выиграл 1:0 у киевского "Динамо", которое ещё никому не проигрывало в этом году. В Ленинграде жарко.
А в комнате у нас довольно чисто после ремонта - более или менее.
Скучаю я по тебе всё сильнее. Ты мой ангел. Хочется написать нежные слова, но слова грубее моих чувств. А как передать поцелуй? Хочется поцеловать тебя не крепко, а нежно.
Твой Саша.

Р.S. А меня вчера вечером опять нечаянно закрыли на кафедре, и я снова ночевал на диване в кабинете Яновского. А Молочнов, говорят, спокойно защитился.

Георгий Васильевич Молочнов после смерти Бориса Михайловича Яновского занял его место заведующего нашей кафедры физики Земли. Участник войны, орденоносец, майор в отставке, геоэлектрик по специальности, кандидат наук, бессменный парторг кафедры при Яновском - Молочнов имел откровенно простонародную внешность без всяких признаков интеллигентности, был горячим патриотом кафедры (как, впрочем, и все её ветераны) и, в сущности, добрым, хотя, быть может, и несколько ограниченным человеком (как мне тогда казалось). Лекции по геоэлектрике читал он плохо, и этого было достаточно, чтобы мы - студенты - его не любили. А между прочим, деталь - став завкафедрой, Молочнов не перебрался в кабинет Яновского, который так и пустовал до самого переезда всей кафедры в Петергоф.
Научная его деятельность состояла в проведении измерений электрического тока в цепи электродов, втыкаемых в различные места Земли или огромных ванн с разными растворами, занимавших большую часть первого этажа ректорского флигеля (на меньшей теснилась кафедра теоретической физики). В 1967 году он представил докторскую диссертацию, которая рассматривалась на заседании нашей кафедры с приглашением радиофизиков и матфизиков. Его поддерживал профессор Семёнов, геофизик с геологического факультета. Он расхваливал разработки Молочнова, очень простые и широко используемые в геологической практике, на что с места вскочил горячий Петрашень, сложил из пальцев фигу, помахал ею над головой и воскликнул: "Конечно, можно и с помощью фиговины полезные результаты получать, но ведь речь идёт о том, можно ли за фиговину присуждать учёную степень доктора физико-математических наук?"
Он и Глеб Иванович Макаров - заведующий кафедрой радиофизики, в будущем ректор ЛГУ (правда, ненадолго), зло трепали Молочнова, тыкали его в математические небрежности, ляпсусы, обвиняя его едва ли не в элементарной неграмотности. Молочнов, весь красный, чуть не плакал, вытирал пот, обещал всё исправить. Нам казалось, что после такого публичного позорища с этой диссертацией в университете нечего дальше соваться, и мы злорадствовали: так ему и надо, куда, мол, со свиным-то рылом в калашный ряд!
Ан нет - через год Молочнов диссертацию защитил, на защите Макаров и Петрашень его не трогали, а ещё через год Молочнов стал директором НИФИ и продержался на этом посту несколько лет. Сейчас (1981 г.) он по-прежнему завкафедрой физики Земли, заместитель председателя специализированного учёного совета ЛГУ по защите доктор-ских диссертаций по специальностям "геофизика" и "радиофизика", а председательствует в этом совете Глеб Иванович Макаров. Такова жизнь. Петрашень тоже член этого совета.
___________

12 июня 1968 г.

Здравствуй, моя любимая Сашуленька!
Как всегда в таких случаях, я опростоволосился - сегодня стукнуло 4 года нашему брачному союзу, а я вспомнил об этом лишь поздно вечером, когда, вернувшись в общежитие, нашёл в своём ящичке для писем телеграммы от тебя и мамы. Ты, наверное, расстроилась от моей невнимательности. Но что со мной поделаешь?
Единственное смягчающее вину обстоятельство - это то, что я сегодня докладывался на кафедре, и, естественно, вчера и сегодня голова была забита работой. Ну, ты уже не сердишься на меня? Ты ведь у меня добрая, прости меня, идиота. О тебе я здесь думаю больше, чем о чём-либо другом. На Север ехать неохота, хочу к тебе.
Я всё ещё нахожусь в состоянии ипохондрии. Развеселило меня, правда, твоё описание рыбной ловли. Будем теперь вместе рыбу ловить? На Север я поеду, наверное, в воскресенье, так что пиши до востребования в Апатиты. Надеюсь пробыть там не больше недели, в крайнем случае, десяти дней.
Лапонька, мне без тебя здесь плохо. Ты самый нужный мне человек. Сейчас я это очень чувствую. Раскис, и сил нет собраться. Но постараюсь. Как там наша доченька? Я её очень люблю и скучаю по ней тоже.
Что-то грустное письмо получается, надо его кончать. До свидания, моя любимая. Целую тебя нежнейше.
Твой Саша.

73

В июле, как обычно, университет и с ним кафедра опустели.
Я уехал в Ладушкин. Моим напарником по рыбалкам в камышовых зарослях стал Виталик Чмырёв. Рыбаком он оказался заядлым не менее, если не более, чем я. Рыбачил активно, то есть упорно искал рыбу в камышах, предпочитая менять места, а не ожидать, когда рыба сама подойдёт. Обычно ловили мы прямо под станцией или чуть правее, т.е. ближе к Ушаково. Там же на станции, во втором здании, расположенном ближе к заливу, хранили удочки, кеды для хождения по камышам в воде. Чаще всего рыбачили вечером, спускаясь к заливу сразу после работы.
В выходные, когда рыбачить можно было хоть целый день, мы отправлялись в огромные массивы камышовых зарослей у Лысой горы - километрах в полутора от станции влево, в сторону Ладушкина. Там оперативного простора было гораздо больше, чем под станцией, где камыши росли изолированными, сравнительно узкими, метров 5 - 10 шириной, островками. В районе Лысой горы мы с Виталиком разбредались, часто теряя друг друга так, что даже не докричаться, и встречались лишь к концу рыбалки, хвастая каждый своим уловом. Иногда к нам присоединялся Шагимуратов. Он выбирал в камышах окошко поудобнее и с места обычно не дёргался, пока не закоченеет.

На станции мы с Виталиком с одобрения Аллы Николаевны Суходольской, назначенной после гибели Гаича начальником станции, пытались расшевелить коллектив, активизировать его научную деятельность. Но сначала надо было выяснить, кто на что способен. И мы, не мудрствуя лукаво, составили нечто вроде анкеты, вопросы в которой относились либо просто к основным физическим и математическим понятиям и законам (уравнения Максвелла, эффект Допплера и т.п.), либо к основным геофизическим явлениям и к их интерпретации. Отвечать на вопросы (их было около двадцати) нужно было сразу, в течение часа, без помощи литературы. С этой анкетой мы приставали ко всем инженерам и научным сотрудникам: к Алле Николаевне, Стасику Тихомирову, Юре Шагимуратову, Лене Васильевой, Сашеньке, Тамаре Алексеевой и Лие Силячевской.
Отвечать согласились все. Никто не протестовал, не возмущался - а кто, мол, вы тут такие, чтобы экзамены устраивать? Всем было самим интересно проверить, что же осталось в памяти через год - два после окончания вуза. Процент правильных ответов колебался от 10 до 60, причём лучше других отвечали Стасик, Юра и Сашенька - выпускники ЛГУ (как и Алла Николаевна, кстати). В целом же уровень общефизических и специальных знаний оказался, на наш взгляд, весьма низким, что, впрочем, нам и без анкеты было известно.
Ну, что ж, значит, надо уровень повышать, и мы организовали цикл общеобразовательных семинаров по космической геофизике для сотрудников станции, составили план занятий, по которому каждую неделю кто-либо из сотрудников выступал с докладом на заданную тему. Никто не отлынивал, готовились все добросовестно. Прямо по ходу докладов задавались вопросы с места, завязывались дискуссии, нередко семинары длились по полдня. Уровень дискуссий был, конечно, пониже уровня тех наших обсуждений научных проблем со Славиком и Юрой, но всё же они были несомненно полезны для всех участников, в том числе и для нас самих, хотя обсуждались обычно вопросы, нам с Виталиком вроде бы хорошо известные. Выяснялось, однако, что и сами мы порой не всё до конца понимаем, это стимулировало нас повышать и свой собственный уровень. Так, уча других, мы продолжали учиться сами.
Алла Николаевна всячески поддерживала нашу с Виталиком деятельность по оживлению публики в научном плане, ей очень хотелось, чтобы на станции царила атмосфера полноценного научного учреждения. И мы хотели того же, старались сами и призывали и убеждали остальных, хотя и чувствовали ограниченность возможностей контингента сотрудников станции.
Вообще в этот период времени я был одержим манией просветительской деятельности, и шло это всё от Славика, бесед и споров с ним и с Юрой на наших семинарах. Беседы и споры теперь были необходимы мне как воздух, они доставляли мне удовольствие и захватывали меня не меньше, чем азартные игры. Тут был и спортивный элемент - кто кого победит-убедит, тут было и познание - людей, мира, себя, тут была и борьба в более высоком смысле, чем в спортивном, - борьба за торжество идеи. Какой? Тогда это ещё только предстояло понять... Конкретных идей было много разных, но какая из них была  г л а в н о й? Та, что вела меня в моих действиях? Но что это была за идея? Не она ли движет мной и сейчас, когда я пишу всё это?
Короче, не было сборища - а собирались в нашем измирановском доме часто, то на одной квартире, то на другой, то праздники, то дни рождения, то ещё чего-нибудь, просто так, по любому поводу, - где я бы не заводил разговоры на темы философии и политики, начиная, впрочем, с литературы или кино, ибо абстрактные рассуждения сами по себе мало кого могут увлечь, во всяком случае ладушкинская публика была не такого сорта. Помимо самой окружающей жизни её живо интересовали, например, кинофильмы, телепередачи, ... да, пожалуй, и всё. Литературой никто особенно не интересовался, читали, конечно, что под руку подвернётся, когда делать нечего. Я же лишь до определённой меры (выпитого спиртного - считает Сашуля) мог развлекаться в компании разговорами на злобы ладушкинской или станционной жизни, меня тянуло поделиться переполнявшими меня впечатлениями о прочитанном, а читал я тогда очень много: Булгаков, Солженицын, Платонов, Зощенко, Бабель, Биленков, Стругацкие, Быков, Можаев, Лакшин, весь "Новый мир", а ещё и классика - Пушкин, Толстой, Достоевский... Особенно же увлекался после выхода "Мастера и Маргариты" Булгаковым, старые издания которого извлекал из недр "Горьковки" Димуля ("Дьяволиада", "Роковые яйца", в самиздатовском виде - "Собачье сердце"). И чтобы привлечь внимание моих ладушкинских знакомых к этим авторам, я просто зачитывал вслух наиболее впечатляющие места из их произведений.
Читал я, думаю, неплохо, не зря всё же в десятом классе был победителем городского конкурса декламаторов. Во всяком случае меня слушали, слушали даже подолгу, забыв про рюмки и закуску. После чтения обязательно появлялись чьи-нибудь комментарии, а там, глядишь, и спор-разговор завязался, от прочитанного переходили к политике, философии... Читал я, конечно, и самиздатовские вещи, привозя в Ладушкин всё, что попадало мне в руки в Ленинграде: "Доктор Живаго" Пастернака, "Человек из МИНАПа" Даниэля, все эти открытые письма Раскольникова, Булгакова, Солженицына и прочее.
А газеты в это время клеймили контрреволюцию в Чехословакии. Точнее, сначала сухо констатировали падение Новотного, какое-то время выжидали, как дела пойдут дела при Дубчеке, а когда они пошли не так, как надо, перешли в яростное наступление. (продолжение следует)