Архивная Крыса

Эта история произошла в то время, когда я, студентка юридического факультета, поступила на практику в одну межрайонную прокуратуру. Собственно говоря, я даже не знаю, можно ли это назвать историей, настолько незаметной она осталась для меня тогда, когда каждый день приносил множество новых впечатлений, новых знакомств. Но почему-то сейчас я все чаще вспоминаю этот случай, заново обдумываю все происшедшее и прихожу к выводу, что, все громкие преступления, свидетели, подозреваемые, обвиняемые проносятся мимо глаз, как одна серая полоса, как будто старая потрескавшаяся пленка кинофильма. И вдруг, единственный цветной кадр выхватывает лицо этого человека, встреча с которым была так мимолетна. Казалось, не было в этом человеке ничего особенного, но я и сейчас легко смогу описать все его черты, я досконально помню все слова, каждую деталь. Я даже помню, сколько было времени…

Было ровно два часа дня. Только что закончился обеденный перерыв, и служащие Фемиды потянулись на рабочие места. Это был обычный районный суд, каких по России тысячи. Именно здесь, в самой низшей инстанции системы правосудия, рассматривается большинство дел. Каждый день здесь выносятся приговоры всевозможным воришкам, пьяницам, мелким наркоманам, мошенникам, чьи личности также незначительны, как и преступления, которые они совершили. Многие из них уже так часто были судимы именно этим судом, что знают весь судейский состав и решаются прогнозировать об исходе судебного заседания. Однако на каждого из них заводится дело, вшивается в папочку, вместе с приговором, и сдается в архив, где и покоится годами, пока кому-нибудь не понадобится информация, хранящаяся в нем.

Огромное количество преступлений совершаются бывшими преступниками. Иногда даже сложнее высчитать, сколько времени этот человек провел на свободе, нежели сколько за решеткой. По всей стране ведется единая статистика, следователю остается только сделать запрос в определенное учреждение, и ему приходят данные о лице. Мы живем себе, и не знаем, что практически на всех нас хранится где-нибудь какая-нибудь информация. Отпечатки пальцев, подпись понятого, а может, вы когда-то были свидетелем или потерпевшим, ну а уж от дорожных происшествий жизнь не уберегла никого. Так часто, практически ежедневно мы сталкиваемся с законом, что давно уже перестали обращать на это внимание. Причем, судьба нашего народа такова, что память старается как можно скорее стереть даже самые негативные проявления этого самого закона. Недаром старая пословица говорит: то-то и закон, как судья знаком! Мы – странный симбиоз из правозаступников и старообрядцев.

Но тогда, будучи воодушевленной идеей правового государства, я, конечно же, не задумывалась о таких вещах. С первого дня практики в прокуратуре я ждала какого-нибудь захватывающего детективного сюжета, но следователь, посмотрев на мое воодушевленное лицо, сказал:

- Сходи-ка сегодня в суд, возьми копию приговора вот на этого товарища.

И он протянул мне лист бумаги: “В связи с расследованием по уголовному делу №… в отношении гражданина … прошу выдать…” Я удрученно вздохнула.

Итак, это было мое “ответственное” первое задание.

Со свойственной мне рассеянностью, я, конечно же, не поинтересовалась заранее о перерыве, и поэтому провела в ожидании, наверное, не меньше часа. Присев на обшарпанную скамеечку, я достала бутерброд, заботливо приготовленный моей матушкой, и принялась за обед. В здании почти никого не было, только в комнате напротив скучали на посту два милиционера. Заметив меня, они немного воодушевились. И хотя весь мой вид говорил о том, зачем я сюда пришла, да и таких, как я здесь каждый день было видимо-невидимо, один из них все равно подошел ко мне и, приняв значительный вид, спросил:


Ты чего здесь сидишь?

Так, как будто я несчастная попрошайка, присевшая на ступеньки богатого дома. И в тот час домашний, еще теплый бутерброд показался мне объедками с барского стола.


Я помощник следователя, пришла за копией приговора, - сказала я смущенно.

Тут же его тон сменился на снисходительно –пренебрежительный:


Так перерыв сейчас, никого нет.


Спасибо, уже знаю, - ответила я, сдерживая злобу. – Просто я первый день на практике.


А, ну ничего, ничего, у нас ведь работа такая, суматоха одна, привыкай.

Теперь он говорил как рабочий наставник из какого-нибудь фильма по тяжелую жизнь подмастерья. Мне уже казалось, что я ела его бутерброд, сердобольно пожертвованный бутерброд, дабы я не умерла с голоду, и ком встал у меня в горле. Я закашлялась.


Может, чайку? – Поинтересовался милиционер.

Нет, все-таки было в нем что-то от старушки-гардеробщицы, которая ворчит целыми днями на студентов: и плотют мало, и ноги не ходят, и польта тяжелые.


Нет, нет, спасибо, - отговорилась я.

Он ушел обратно в комнату, надел серьезное лицо и принялся звонить по телефону, делая вид, что разговаривает с начальством, время от времени шепотом отпуская разные “зайчик” и “пончик”.


К кому девушка, к Нафане, что ли? – Спросил его напарник, который вот уже битый час занимался разгадыванием одного слова в сканворде.


К Нафане, конечно, к тебе, что ли, лысому.


Да, - вздохнул тот, - вот работа у него, сидишь, ничего не делаешь, только с красивыми девушками общаешься.

Как я поняла, ему, в его “пыльной” работе не хватало только красивых девушек.

“Нафаня”. “Ну, надо же, как интересно, - подумала я, - кто такой Нафаня, как о мальчишке, о нем говорят. Я-то думала в архиве сидит какой-нибудь дедушка - божий одуванчик”.

Входная дверь с тяжелым скрипом отворилась и мимо меня неторопливым шагом, смешно подпрыгивая, прошел пожилой мужчина с потертой хозяйственной сумкой в руке. Аккуратно уложенные волосы, худенькое маленькое лицо, почти непокрытое морщинами. Тонкие бледные губы, слегка оттопыренные уши, и на фоне всего этого куцего несчастья огромные выразительные, как у ребенка, глаза.

Он пошарил рукой в кармане серых хлопчатобумажных брюк и вынул длинный ключ с большим круглым набалдашником. Этот человек действительно был похож на ключника из какой-нибудь русской сказки.

“Нафаня” – поняла я, и мне почему-то стало неудобно.


Эй, Афанасий Миронович, пунктуальный вы наш, к вам опять пришли, пользуетесь успехом, в отличие от нас. – Крикнул из комнаты неугомонный милиционер.

Нафаня обернулся, и нервно взглянул на часы.



Так ровно два, - сказал он себе под нос, потом посмотрел на меня, - вы меня ждете?


Наверное, вас, мне архивариус нужен, ил как там?


Так и есть, я архивариус, так и называется моя должность, архивариус, а как же… а вы ко мне? Так не уходите, подождите, пожалуйста, я сейчас же, не уходите!


И он скрылся за дверью. Я улыбнулась, - какой трогательный и смешной дяденька.

Нафаня – Афанасий Миронович, как я узнала позже, вот уже 40 лет работал в архиве суда. Следователи смеялись, - передавай привет Нафане, Нафаня – наша архивная крыса! Вот уже сорок лет он вставал рано утром, чтобы проведать свое владение. Каждый день, говорят, даже по выходным, он открывал дверь судебного архива старым огромным ключом, надевал домашние тапочки, рабочий синий халат и принимался расставлять по полкам разноцветные папки, с чьими-то судьбами. Он и сам давно уже превратился в одну из них, старую, запылившуюся папку, в которую не заглядывает никто, потому, что приговор, хранящийся в ней никому не интересен.

Я вошла в комнату архива. Неприятный запах бумажной плесени заставил меня поморщиться. Широкая деревянная стойка, за ней стройные ряды полок с последовательной нумерацией. Почти камера хранения, только покойно и грустно, как на кладбище.

Нафаня спросил меня, каким делом я интересуюсь.


Тихонов Геннадий Андреевич, осужден вашим судом в 1989 г. – Прочитала я с листа, выданного мне в Прокуратуре.


А, так это не так давно, еще не успели в подвал отнести, - обрадовался он.

“Не так давно, - подумала я, - 1989 году я училась в первом классе и знать не знала о каком-то там Тихонове Геннадии Андреевиче, получившем семь лет за кражу 5 покрышек из военной части”.

Как будто прочитав мои мысли, Нафаня вздохнул:


Дела… дела-то разные бывают, столько этих Тихоновых, Сидоровых. Так прочитаешь, - убийца, вор, а как на срок посмотришь, – жалко становится. Ведь люди же. Как это у судей хватает духу каждый день по несколько приговоров выносить.


Мне кажется, они об этом не задумываются, - сказала я.


Ваш Тихонов опять что-то натворил? Да? Бывает…

Нафаня говорил тихо, как будто шептался о чем-то очень личном, но в то же время четко и убедительно. Не понять, о чем он говорил, было нельзя. Я с любопытством наблюдала за тем, как он, подставив старенькую табуретку, вглядывался в цифры и буквы, которые мне не говорили ничего, а для него были чем-то вроде азбуки.


Ну вот, кажется то, - Нафаня протянул мне красную папку, перетянутую веревочкой, - вы поищите, а я еще в другом месте посмотрю.

Тихонов Андрей Андреевич, Тихонов Аркадий Борисович, Владимир Власович, Геннадий Алексеевич…


А вот нашла, Геннадий Андреевич, - с облегчением вздохнула я.


Посмотрите, совпадают ли год рождения и дата вынесения приговора, - раздался голос откуда-то из глубины архива.

Я сравнила данные, все совпадало.


Ну что, наш Тихонов, - Возник внезапно передо мной Нафаня.


Наш, - улыбнулась я.


Ну и хорошо, - сказал он, - там и копия имеется?

Я достала из папки кусочек кальки, на котором через копирку была напечатана копия приговора, и протянула Нафане.


Так-с, - сказал он, озабоченно разглядывая этот клочок, - секундочку, секундочку… сейчас я покажу вам, что надо сделать.

Он достал откуда-то игольницу в виде грибка и поставил ее передо мной, за тем вынул из правого кармана халата катушку белых ниток.


Вы берете приговор, протыкаете в нем две дырочки… у меня уже приготовлены копии для других людей, я вам сейчас покажу, секундочку…

Он придвинул к себе несколько бумажек, переплетенных ниткой и аккуратно сложенных в стороне, как я поняла на их законно отведенном Нафаней месте. В этот момент один листок случайно оторвался.


Ой, ой, ой, - вздрогнул Нафаня, - как же так.

Он снова сложил два листа приговора вместе, и нежно проткнул их в двух местах. Затем он продел нитку в иголку и несколько раз пропустил ее через отверстия. И я не могла оторвать глаз от этого незамысловатого занятия, которое с такой любовью и трепетом проделывал маленький человечек с детскими глазами. “Сколько же в нем любви к этому ничтожному бумажному делу, - подумала я, - если он каждый день выполняет его с таким трепетом и благоговением?”. Его сухие морщинистые пальцы осторожно разглаживали края бумаги, словно это был манускрипт III века до н. э., случайно уцелевший после какого-нибудь пожара или землетрясения. Словно он хранитель реликвии какого-нибудь тайного общества, обреченного благодаря ему на бессмертие.

Я сделала все в точности, как он сказал. Нафаня посмотрел на мою работу и улыбнулся. Я впервые увидела, как улыбка украла его тонкие губы, сделав похожим на мышонка.


Вы молодец, - похвалил он меня, - аккуратно все сделали.


Спасибо, но с вами мне все равно не сравниться.


Что вы, - смутился он немного, - А ведь я уже давно здесь работаю…


А что вы делаете здесь, когда нет народа? – Поинтересовалась я.

Он удивился вопросу, даже сначала не знал, что ответить, никто, видимо, этим до меня не интересовался. Да и в голову ему не приходило, что здесь можно скучать. Но потом, показал рукой на полки и сказал:


Раскладываю, вот, папки, читаю приговоры… потом, у нас есть еще и хранилище внизу, в подвале. Там сейчас такой беспорядок. Я бы вас с удовольствием туда отвел, но все никак не вкрутят лампочку, я-то и в темноте ориентируюсь хорошо, а вот вы… вам опасно.


Ничего, ничего, - успокоила его я, - в следующий раз обязательно. Еще не кончились на наш век преступления.


Да, приходите, приходите, я попрошу, чтобы лампочку вкрутили, - засуетился Нафаня.


До свидания, попрощалась я.


До свидания, секундочку…

Он собрался было меня проводить, но в дверях появился посетитель, и лицо Нафани снова приняло озабоченный вид, он пошел, смешно подпрыгивая к полкам. Только тогда я заметила, что он сильно сутулится, от чего кажется еще меньше и несчастнее. Наблюдая за тем, с каким рвением он принялся за новую старую работу, я подумала, что, может быть, правы те, кто считают его сумасшедшим. Я подумала, что так, наверное, проще было бы все объяснить.

Выйдя из душной комнаты, я прошла вдоль по коридору, уже усеянному людьми, кричащими, чего-то требующими, перебивающими друг друга. И только два милиционера на дежурном посту дремали, устав от “суматошного” дня.

Я с трудом отворила тугую дверь, и она со скрипом выпустила меня наружу. Теплое летнее солнце принялось ласкать мои щеки, и глаза, привыкшие за час к электрическому свету, радовались ярким лучам. Положив в папку копию приговора, которую мне удалось сегодня добыть, я с удовлетворением подумала, что первое задание выполнено. Но чувства удовлетворения, которое должно было последовать после такого вывода, почему-то, не наступило.



 

 

P.S. Через год, по какому-то странному стечению обстоятельств, сгорели прокуратура, в которой я тогда проходила практику, и здание суда. Поговаривали, что таким образом были скрыты следы крупного экономического преступления, в котором, якобы, были замешаны некоторые должностные лица, в том числе и судьи. Однако по факту установили, что возгорание произошло в архиве суда, и виной всему было – неосторожное обращение с огнем. Обычная формулировка, совсем незначительная. Афанасия Мироновича уволили, и я не знаю, что с ним стало потом. Но теперь, частенько бывая в различных судах по роду профессии, порой ловлю себя на том, что высматриваю в толпе маленького сутулого человечка с огромными детскими глазами и длинным старинным ключом в руках. Иногда мне даже кажется, что я вижу его: он идет, смешно подпрыгивая, поправляя старый синий халат, и улыбается мне безгубой улыбкой.