Уживанен

      Уживанен

  Ребенок родился живым. Кто виноват в этом несчастье? Она долго боролась за его смерть. Сначала искала деньги, потом ругалась с врачами. Все говорила о том, что он не выживет. Его сердце билось слабенько. Ее все время укладывали в больницу - на сохранение, а она втихаря запиралась в санкомнате и билась животом о несгораемый шкаф с цифрой 11 Ка. Ничего не помогло, упрямый ребенок родился живым.
               
                *    *    *
               
       Была зима, холодная серая зима, какая всегда бывает в этом городе. Маленький мальчик на полосатом коврике засовывал в карман тренировочных конфету "Мишка на севере". Он утащил ее еще вчера и теперь перекладывал с места на место. Ее могли найти, эту конфету, и уж тогда, и можно было в этом не сомневаться, ему бы не поздоровилось. Мама на этот счет выразилась точнее: "Увижу, что ты их таскаешь, и ты знаешь, что будет потом". Разумеется, что будет потом, он не знал, и от этого было еще противнее. Если бы мама сказала "не пущу гулять" или "расскажу дяде Грише", то это можно было бы потерпеть, но вот терпеть то, чего он не знал, было сложнее. Конечно, надежней было бы запихать конфету в рот, а фантик выкинуть в окно, но окно было заклеено на зиму газетой, а мама тотчас же уловила бы в комнате запах шоколада. Поэтому он ждал, когда она уйдет в магазин, но со вчерашнего вечера она никуда не ушла, и он слышал, что по телефону  она говорила кому-то, что нет денег  даже на хлеб. Вдруг открылась дверь, вошла мама и сказала: "Снимай эти штаны, они грязные, надень эти", и кинула на стул вторые тренировочные, у него их было две пары. "Они еще не очень грязные, мама", - попробовал он, но она обернулась и посмотрела на него так, словно видела насквозь, но почему-то ответила: "Если они не очень грязные то не снимай, дело твое", и ушла. Он сидел мокрый. В тапочки стекала вода. Его охватил такой ужас, что он мгновенно замерз. Что теперь ему делать, он не знал. Не мог же он, в самом деле, пойти к маме и сказать: "Мама, я описался, потому что испугался, что ты увидишь конфету, которую я взял, несмотря на то, что ты меня предупреждала, что я знаю, что будет потом". Он так долго сидел на коврике, что конфета начала таять. И тогда он кое-что придумал. Все надо было делать очень быстро. Он схватил вторые штаны, сбросил с себя те, другие, и все, что было под ним, и просунул ноги в чистые. Потом он выглянул за дверь. Мама сидела на кухне. Что она там делала каждый раз, когда она там сидела, он не знал, она всегда его выгоняла, но сейчас это ему было только на пользу. Он проскользнул в ванную, заперся внутри и там запихал штаны на дно огромного медного бака за полинявшее полотенце, рваные колготы и мамино платье, провонявшее керосином - просто за все то, что она не трогала лет сто и еще лет сто не тронет, а уж когда долезет, то он будет большой, и она не сможет сделать с ним то, что собирается. Сердце отстукивало внутри горла, душа ушла в сердце со всеми вытекающими  признаками перепуга. Он съежился на крышке стиральной машины и тут опять услышал мамин голос. Он свесил ноги и потопал на зов. Ноги его не держали, и он, прислонившись к дверному косяку, уставился на маму.
- Что ты на меня смотришь? Проходи и попей чаю с конфеткой, что-то ты бледненький.
Рядом с мамой стояла бутылка портвейна, о которой он знал, что это водка и с нее мама подобреет, начнет качаться, и сегодня уж точно не полезет на дно бака. И кто знает, может, завтра уже все высохнет. Он сел на табуретку. "Ешь", - сказала она. Он отхлебнул коричневого чаю и стал разворачивать конфету, следя глазами за прозрачными жирными пятнышками, уплывающими ему в рот. Ему тут же представилось как на дне бака, намокшая от мочи, тает другая конфета "Мишка на севере", и его опять окутал страх. Он снова исподтишка поглядел на маму и уткнулся глазами в розового слона с зеленым хоботом, нарисованного на полиэтиленовой скатерти.
- Что это за следы? - спросила мама - Нет, я тебя спрашиваю, что это за следы?
Он вздрогнул и вцепился в свою табуретку.
- Что ты там делал в этой чертовой ванной?
- Пыл мыл - буркнул он еле слышно.
- Что?
- Пол мыл.
- Какой пол?
- Там пол в ванной.
- А какого хрена ты его мыл?
- Он грязный, - еще тише ответил он.
- Что ты сказал? У нас грязный пол? Может, ты еще скажешь, что я плохая мать? Или, может быть, ты еще скажешь, что я очень плохая мать? Ну скажи, скажи, что ты этим хочешь сказать!
Он не знал, что он хочет сказать, и уж тем более, не собирался говорить ничего такого, поэтому он молчал.
- Что ты молчишь? Ты что, не можешь сказать?
Она вдруг разрыдалась и уперлась головой в розового слона с зеленым хоботом. Он смотрел на нее испуганными глазами, и ему казалось, что все рушится вместе с ее слезами.
- Мама, мамочка! - заговорил он очень быстро, пугаясь слов, путая их, - Я тебе все скажу, сколько немножечко, только не плачь, я плохой мальчик, я очень плохой мальчик, и часы на пианино, и тетенька с веером, и конфету я взял, это я, я, я во всем виноват!
Она билась головой о стол и хлебала с его поверхности свои сопли и слезы:
- Я не могу, не могу я так больше!
- Я люблю тебя мамочка, я тебя люблю!
Она всхлипывала еще с пять минут, а потом он догадался, что она спит. Тогда он принес свое одеяло, вытянул ее ноги на свою табуретку и накрыл их. Наступала ночь. Самое плохое в ней было то, что он очень ее боялся - он так боялся всегда, когда знал, что мама уснула и не проснется до завтра. Страх выползал из головы вместе с воспоминаниями. Сейчас он вспоминал о девочке по телевизору, у которой всех убили, а она это видела. За это мама надавала ему по ушам, вернее не за это, а за то, что он это смотрел. Ему было так страшно. Было очень тихо, и капала из крана на кухне вода. Свет нельзя было оставлять на всю ночь, потому что "папа не купит тебе "Сникерс" с зарплаты, ему надо будет платить за свет, что ты оставил в большой комнате". Но папы не было. Он появлялся раз в месяц, и они с мамой запирались на кухне и орали, вернее, орала мама, а папа все время говорил: "Что ты орешь, не ори, ори потише". А мама орала: "Не ори на меня, идиот!" Из-под кровати что-то выползало. Оно было черным, как черная лужа на полу, которую не заметила мама, и это было заметно даже в темноте. Оно ползло прямо к нему, как ползет тень за каждым, даже самым маленьким мальчиком. Мама всегда говорила так: "Если ты будешь себя так вести", - как? - "то я позову кое-кого, и он заберет тебя кое-куда. Он очень-очень нехороший мальчик, он себя ведет так, что вы увидите как, заберите его в интернат!" - "Ты не слушаешься маму?" - отвечал кое-кто - "В таком случае пойдем-ка со мной". Он забился под одеяло и там, согревшись, постепенно забыл о черном пятне, которое выползало из-под его кровати и накрывало всю землю...
       Мама будила его в полседьмого: "Уже скоро восемь" - говорила она - "Опять проспали". Потом они чистили зубы, ели яичницу, потому что в детском саду кормили завтраком, одевались и торопились в детский сад. На большом письменном столе стояли два аквариума с рыбками. Там была такая рыбка, такая! Мама, это такая рыбка! У нее была черная шкурка и два больших глаза, два красных плавника и огромный хвост. Она всегда подплывала к нему, когда он стучал по стеклу пальцем, и он не раз шептал ей: "Я тебя обязательно заберу, ты будешь жить у нас в ванной, я каждый день буду менять тебе воду и пущу по верху кораблики, чтобы ты думала, что мы уже в море". Он кормил свою рыбку и однажды в спичечном коробке принес две черные икринки, о которых он знал, что из них вылупляются такие же рыбки. "Они родятся у тебя", - сказал он своей рыбке и бросил их ей, но черная рыбка раскрыла рот и тотчас их проглотила. Он долго стоял у аквариума в ужасе и хотел стошнить, но ему было нечем, потому что их еще не кормили.
       Он боялся ходить в туалет, там все пялились друг на друга, снимали штаны и трогали у кого что. Они так противно хихикали, что он даже писать не мог, поэтому он никогда туда не ходил и терпел до изнеможения.
Однажды его позвала тетя Катя - Катерина Ивановна - для конфиденциального разговора и сказала:
- Сереженька, ты почему так часто держишь себя между ножек? Может, у тебя что-то болит?
Он залился таким багровым румянцем, что казалось, еще немного, и он польется у него изо рта.
- Нет, - еле слышно прошептал он.
- Может быть, ты хочешь писать?
- Нет, не хочу.
Она его так опозорила, так опозорила! Теперь он никогда не сможет посмотреть никому в глаза.
- Ну, иди...
Он пошел, и ему казалось, что за спиной все осуждают его за то, что он натворил.
       Его сторонились, и только девочка, которую все время рвало, однажды подошла к нему и попросила дать посмотреть куклу. Куклу принесла мамина подруга тетя Женя, и они постригли куклу в мальчики. Но он очень не любил эту Инну - от нее всегда несло рвотиной, ее жалела Катерина Ивановна, и он знал, что она скоро умрет, а он терпеть не мог мертвых. Однажды он видел, сколько мокрых пятен было вокруг перееханной трамваем собаки. Одна часть собаки лежала справа от путей, а ноги и хвост лежали слева. С тех пор смерть всегда представлялась ему этой собакой с рельсами посередине.
- Бедная девочка, недолго ей осталось!
Он был дежурным и шел относить грязные кастрюли на кухню, а они разговаривали - повариха и еще одна:
- А что мать?
- Умерла, пока рожала.
- Ужас какой.
- Отца похоронили, бабка тоже полоумная - во что девчонку одевает...
- Да..., не приведи Господи.
Тут они заметили его и обе зашикали и замахали на него руками.
Да, не любил он Инку, и он ей сказал:
- Уйди от меня, я тебя не люблю.
Она ушла, и он видел, как под столом она заревела, а потом поднялась и пошла к Катерине Иванне. Ему не было жалко Инку, раз она умирала, ей незачем было играть в его куклу. Вечером, когда пришла мама, к ней подошла Катерина Ивановна и они о чем-то разговаривали. Он не знал, о чем именно, но точно знал, что ничего хорошего в этом не было. Потом мама взяла его за руку. Сегодня он слепил ей Хрюшу и хотел подарить. Он почти весь вечер дожидался ее прихода. И вот она пришла, и он понял, что ей не до Хрюши. Они молчали всю дорогу: молчали в овощном, стоя за капустой и яблоками, молчали на остановке, молчали, даже когда он нарочно упал и расплакался, до самого дома. Войдя, она захлопнула дверь и сказала:
- Ты что пристаешь к девочке?
- Я?
- ...
- Я не приставал, она попросила мою куклу, а я не дал.
- Почему?
- А почему я должен давать свою куклу?
- Тебе что, жалко?
- Нет, просто она мне не нравится.
- Почему?
- Она умирает!
- С чего ты это взял? - мама удивилась.
- Так сказали тетки на кухне.
- Тебе? - еще больше удивилась мама.
- Нет, они разговаривали друг с другом.
Она замолчала, задумалась, а потом спросила:
- А почему?
Он не знал, и оттого, что она этого тоже не знала, ему стало страшно, очень-очень.
Почему Инка умирает? Почему умерла первая бабушка и первый дедушка, почему умерли второй дедушка и вторая бабушка?  "Наверное, они устали, - сказала мама. - Они ведь были очень старыми", но он не верил ей, ведь они не выглядели уставшими, и Инка тоже не могла умирать от того, что устала, ведь она была такой же маленькой, как он, а он ни капельки не устал. Ему было странно, что никто на свете не знал, почему они умирают. Это было похоже на завод в игрушечном роботе:
- Мамочка, он сломался и лампочки больше не мигают!
- Успокойся, у него просто кончился завод или батарейки, что у него там?
- Батарейки.
Неприятно было еще и то, что никто не знал, когда именно кончится этот завод. Самое глупое, что он мог кончиться в любую минуту, например, когда он засовывал ложку с кашей в рот или плакал, и еще завод мог кончиться и у мамы, и тогда его обязательно отдали бы в интернат.
       И ночь наступала опять. Иногда он нарочно скидывал одеяло и, лежа в одних трусиках, чувствовал, как по телу бегут мурашки. Он представлял себя партизаном, связанным и беззащитным, над которым толпятся фашисты, раздумывая, что с ним делать, и на самом пике холода и страха он бросался под одеяло и там засыпал, окутанный волной тепла и заботы.
       Его била мама. Она колотила и колотила его по попе и спине руками: "Сволочь, скотина! Ты отправишься в интернат!" Чем больше она его била, тем сильнее злилась, и била еще. Сначала он плакал и просил прощения, он говорил, он знал, что больше так не будет, а потом уже не мог говорить, а только плакал и отбрыкивался. "Тебе кто разрешил лазить в бак? Ты почему мне не сказал, что обоссался? Ты что, думал, что я их не найду, не найду, да?" Потом она выпустила его и в изнеможении прошептала: "Я тебя сдам, сдам, проклятая тварь. Все скажу отцу..." И он раздувшимися губами залепетал: "Не говори, пожалуйста, не говори!" Он цеплялся за ее руки, ноги, штаны и умолял ничего не говорить отцу. Потом она швырнула в него тренировочные и сказала: "Стирай!"
       Он лежал на постели лицом вверх. По потолку ползли белые полосы света - это проезжавшие машины светили фарами в окна. В комнате было темно и тихо. Собрались мамины гости, вернее, одни собрались уходить, а один остался. Сережа смотрел в окно. Там, почти доставая до подоконника, свешивалась желтая луна. Он никогда не подслушивал, только их квартира состояла из таких тонких перегородок, что уши надо было затыкать ватой, чтобы ничего не слышать, но и это было бесполезно, потому что он пробовал и слышно было ненамного хуже. Сейчас говорила мама, только ее язык спотыкался о зубы и мешал ей ясно выражаться. Потом голоса стихли, и ему даже показалось, что они заснули, но вдруг стало так тихо, что он даже дышать перестал от этой тишины. Это была не просто тишина - она была очень тихая, как будто кто-то старался от него что-то скрыть, да-да, именно так - они говорили о чем-то таком, чего ему не следовало знать, но то, что ему не следовало знать, нужно было узнать сейчас же. Он тихо встал, так же тихонечко открыл дверь и на цыпочках стал пробираться к кухне. Но мамы на кухне не было. Никого не было. Он испугался – ведь, может быть, они все ушли и оставили его совсем одного ночью. Страх медленно зашевелился в его волосах. "Мама!" - шепотом позвал он - "Мама!!!" Она не отвечала. Он пошел в коридор, где если стояли мамины и гостины ботинки, то, значит, они не ушли. Но в коридоре было темно, и от этого сердце ушло в пятки. С минуту он постоял в проеме между коридором и кухней, раздумывая, пробираться ли ему в мамину комнату или спасаться в своей, и юркнул в свою. Он зажег свет и забился под одеяло. Страх и тишина не проходили. Зубы  стучали о зубы. "Мама! Мама!" - он опять стал ее звать, но она не отозвалась. "Мама!" - он заревел перепугано и громко. Все было страшно - стены обступали его со всех сторон, оранжевые львы шевелили длинными хвостами, за углом шкафа кто-то стоял - теперь он точно был в этом уверен. Он даже ясно различал тень от этого кого-то на зеленом паласе. "Мама!!!" - заорал он что было мочи, и вдруг, вся растрепанная, в одном халате в комнату влетела мама, за ней в дверях появился ее вечерний гость. "Мама...!" - он заревел еще громче, но это было от радости, что его нашли и спасли. С секунду она стояла молча, а потом сказала:
- Ты чего орешь?
- ...
- Что ты тут орешь, я тебя спрашиваю?!
- Я думал, что ты ушла и оставила меня одного.
- Идиот! - сказала мама.
Он отчаянно стал вытирать маленькими кулачками липкие слезы, его глаза отекли, и сквозь них почти не было видно, но он чувствовал - мама была очень, очень сердита. Гость повернулся, включил свет в коридоре и стал одеваться. Мама вышла за ним, и он слышал, как она спросила: "Ты уходишь?" Гость молчал. "Куда ты?" - гость молчал. "Я тебя спрашиваю, куда ты уходишь?" - "Домой иду", - буркнул гость и хлопнул дверью. Сережа вжался в подушку. Он ничего не понимал, только знал, снова знал, что он сделал что-то ужасное. "Вставай!" - она рванула одеяло, и он появился на кровати - в одних трусах, худой и сжавшийся в комочек. "Паразит!" Он вскочил. Она была над ним. Ее голова дышала ненавистью, он задрал свою и посмотрел ей прямо в глаза. "Убирайся!" - она уцепилась за его уши и рванула так, что он ошалел. "Пошел отсюда!" - опять зашипела она, но тут уши его заложило, и он ничего уже больше не слышал. Он сидел на полу, и внутри  него билась красная огромная птица обиды.
       На завтрак было утро. Они опять ели яичницу. Мама не разговаривала с ним, она все еще сердилась. Потом она кинула ему на кровать чистую рубашку и брюки. Он оделся, и они вышли на улицу. Они шли не в детский сад. Он еле успевал за ней, она крепко держала его за варежку и волоком тащила за собой. Они ехали сначала в автобусе, потом в метро. Сверху прямо на него свешивались подбородки, они все сливались в овалы, круги, шары разной формы, но ни у кого из них не было ни носа, ни глаз. Время от времени они вытягивались кверху, обнажая шеи, или наклонялись, складываясь в воротники. Поезд мчался очень быстро, это было заметно по тому, как мелькали лампочки за окном. Раз, два, три, четыре, пять - он повернулся к маме, чтобы сказать, сколько он уже насчитал, и вдруг вспомнил, что после вчерашнего она с ним не разговаривает.
       Его больше всего пугало, когда она не разговаривала. Сквозь это он не мог пробиться, не помогала ни одна выдумка. Только однажды, когда мама совсем долго не говорила, он пошел на кухню, взял нож и порезал себе палец. И боль и кровь, смешанные со слезами, пропали, когда вбежала испуганная мама и стала гладить его по головке и шептать: "Ну как же ты, ну миленький, тебе очень больно?" Потом мама взяла зеленку и бинт, перевязала палец и испекла блины, а к блинам она даже дала его любимый клубничный джем.
       Он насчитал очень много ламп. Среди них было столько-то красных, а все остальные белые и желтые, когда мама выхватила его из вагона. Они подошли к небольшому зданию, окруженному высоким забором и вошли внутрь, разделись, и мама спросила в справочном окошке, где директор, и повела его на второй этаж. Он сел в красное кресло в коридоре и стал болтать ногами - кресло было высокое, и они прекрасно болтались. Мама была в кабинете, когда прозвенел звонок и из разных дверей выбежали дети. Тогда он догадался, что это была школа. Наконец выглянула мама и позвала его. "Тебя зовут Сергей?" - спросила женщина с высоким пучком на голове.
 Она сразу ему не понравилась, но он из вежливости ответил, что да.
- Хочешь пожить у нас недельку?
- Нет.
- Почему же, деточка?
- Я не хочу... - он растерянно оглянулся на маму.
- Ты поживешь здесь несколько дней, пока меня не будет, Сереженька.
- Мама!
- Ты споришь с мамой, деточка, тебе не стыдно?
- Не-е-ет!
       Он не ел. Он не хотел есть. "Я не хочу, спасибо". Этого никто не замечал. Он не играл, не знакомился, не разговаривал. Он только стоял, сидел и лежал. Она заберет его отсюда, она сама сказала - два, три дня - нет, она сказала - несколько дней, но это не важно, потому что это и есть два-три дня, пока она не вернется! Куда не вернется, откуда не вернется? Она любит его, очень любит, так же, как и он ее. Вас всех сдали на всю жизнь - он смотрел на ребят, похожих на ребят в саду, - а меня только на несколько дней. Он чувствовал свое превосходство над ними, ведь они в этом доме были навсегда, а он нет. Он плакал по ночам, его постель была самой мокрой. Она была мокрой от слез и от мочи. Он старался быть как можно аккуратнее, но у него ничего не получалось. Ни разу. По утрам его вытаскивали из постели подзатыльниками, но вокруг никто не хихикал как в детском саду, а иногда у него появлялось странное чувство, что они жалеют его. Прошло несколько дней и ночей, потом еще несколько и еще. Иногда некоторых ребят навещали, и даже приносили апельсины и конфеты. Однажды на полу перед самой раковиной он нашел конфету "Мишка на севере" и заплакал. Из помойного ведра в навещательные дни всегда пахло апельсиновыми корками и какой-то кислятиной. По потолку сновали тараканы. И вдруг приехал папа. К нему приехал папа!
- Папа, ты заберешь меня отсюда?
Он взял его на руки.
- Забери меня папа!
Папа прижал его слезами к себе, и он вцепился в папины плечи.
       Мама кричала, и кричал папа, они кричали друг на друга. А он держал на руках своего плюшевого медведя и целовал его в нос посреди очень чистой, очень убранной комнаты. Его комнаты.
       Мама любила его, но когда-то все изменилось, и папа больше не приходил по вечерам, а мама не пекла яблок. Он вышел в коридор и остановился, до выключателя он не дотягивался, а в руках зажал кочерыжку. На кухне мама рубила капусту и порезала палец. Ему было до слез жалко свою маму. По привычке.
       Однажды, спустя месяц после интерната, в детский сад не пришла Инка. Этого никто не заметил, кроме него, а он заметил сразу и, подойдя к тете Кате, спросил: "Инка умерла?" Она уставилась на него удивленно и ответила: "С чего ты взял? Просто она заболела и скоро придет". "Умерла", - для себя заключил он и ночью думал только о мертвой Инке, окруженной толпой людей, с огромной дырой воздуха посередине и красными пятнами вокруг. Но через три дня Инка вернулась в детский сад, и он испуганно таращился на нее изо всех углов. Возможно, она и была жива, но почему же тогда ее больше не рвало после печений? Он подошел к ней и спросил: "Почему ты не умерла?" Она внимательно посмотрела на него и ответила: "Не знаю".
       Папа приехал, высокий и красивый, второй раз за этот месяц. С одной стороны это было хорошо, потому что здорово, но с другой, раз в этом месяце он уже приехал два раза, то в следующем мог не приехать вообще.
- Папа, ты приедешь в следующем месяце?
- Конечно, приеду, почему ты спрашиваешь?
- Просто...
- Помолчи, - сказала мама.
- Не разговаривай с ним так, - сказал папа.
- Не твое дело, как я с ним разговариваю, - сказала мама.
- Замолчи! - сказал папа.
- Сам заткнись! - сказала мама.
Сережа зажмурился - папа совсем больше не приедет, если она будет так на него кричать. И тут он понял - сначала  почувствовал, а потом понял - что-то шевельнулось в его душе, чужое и неприятное, как будто в дырку в зубе попало холодное мороженое. Он понял, что ненавидит свою маму. Понял так неожиданно и просто, как знал раньше, что любит ее.
       Штаны висели постиранные  в ванной. Она вошла и села к нему на кровать.
- Ну что, постирал? - спросила она.
- Постирал.
- А теперь посмотри, во что ты их превратил!
Штаны были изуродованы, все в пятнах, он выстирал их в отбеливателе.
- Теперь я точно все расскажу отцу.
Он знал, что расскажет, расскажет непременно, потому что она злая, очень злая.
       Сережа улыбнулся и икнул в платок.  Он не помнил, с которого часа она пришла, и наблюдал за ней одними глазами. Она ходила по комнате и расшвыривала игрушки по местам. Она пнула ногой его коричневого медведя и стала разглядывать рисунки. Он не хотел, чтобы она смотрела, ей никогда не нравилось.
- Мама! - вдруг взвизгнул он, показывая на нее рукой, - У тебя там жук!
- Жук?
- Жук! Жук! - закричал он и затопал ногами.
Она дернулась и обернулась.
- Где?
- Вон там! - показывал он, растопырив все пальцы.
Она вся дрожала от отвращения и трясла головой.
- Все, - сказал он, - Во всяком случае, я его больше не вижу.
Она ненавидела жуков, а он - ее. Он встал со стула и забрал свой рисунок.
 
                *   *   * 

      Его рыбка сдохла. Сдохла одна из всего аквариума. Она плавала по поверхности желтым пузом вверх. "Спит", - сказал Кирюша. "Сдохла", - сказала Инка. Она стояла вся залитая слезами, и от нее все равно воняло. Она стояла и смотрела на них, а они смотрели на нее. От нее вечно воняет мертвяками. Инка - расстегнутая ширинка, Инка - вонючая резинка, Инка – урод -  стояла и плакала, а Катерина Ивановна все не шла. Он наблюдал за ней из-за аквариума. Ему было видно, как по голубому, слишком длинному для такой маленькой девочки платью, ползут тени от них. Вдруг Сашка взял с пола красный кубик, мгновение подержал его в руке и швырнул в нее. Они отступили на шаг и заржали. Тогда все стали хватать что попало и швырять в нее. Кто-то схватил металлический сундучок и попал прямо ей в нос. Что-то хрустнуло, и оттуда полилась кровь. В его ушах загудело, задвигалось, полилось. Оранжевая пена затопила его глаза и рот, он упал на колени и забился на красном узорчатом ковре. Они обернулись, постояли еще мгновение, и побежали в разные стороны. Инка и Сережа лежали на полу напротив друг друга среди разноцветных  кубиков, медведей и кукол. С тех пор он ненавидел игрушки.
       Она сказала опять, что убьет его.
- Успокойся, - сказал папа.
- Не успокаивай меня, я не хочу успокаиваться, я его ненавижу! Девчонка попала в больницу, у нее переломан нос!
- Угомонись! Ты тоже ему все переломала.
Папа встал и подошел к Сереже. Он лежал на левом боку, потому что на спине и на правом боку было больнее.
- Ты что, в самом деле, бил девочку? - спросил папа.
- Нет.
- Тогда кто ее бил?
- Они.
- А не ты?
- Нет.
- Тогда зачем она сказала, что это ты?
- Она их тоже боится.
И папа ему поверил.
Я ее ненавижу, ненавижу! Н Е Н А В И Ж У !!!

НЕ сделаю ей больно просто НАдеру ей уши кипятком                здесь ВИдимо-невидимо тараканов а она говорит что               
здесь никого нет а я вижу этих черных ЖУков!

НЕНАВИЖУ! - повторил он свое заклинание - УЖИВАНЕН! Маленький УЖИВАНЕН с планеты тысячи уживан.
- Ты будешь приезжать к нам чаще, папа?
- Я приеду завтра в семь.
       Инка сидела за своим отдельным столиком и аккуратно водила розовым фломастером по раскраске. Она стала еще уродливее из-за гипса на носу, но как всегда держала голову прямо. Из-за всех столов за ней следили враги, но он сегодня им уже не был. Тихий час с часу до трех, но это не тихий час, а мертвый час - час молчаливого противостояния. Инка разделась до трусиков и маечки и легла в постель. Она спряталась под одеяло, и ее стало не видно - такая она была маленькая. После того, что произошло, они не нападали, просто затаились в ожидании удобного случая. Однажды Сережа поднялся и подошел к ее постели. Она почувствовала, что кто-то сел рядом, и ее стало еще меньше под одеялом.
- Инка! - шепотом позвал он, - Инка, я их ненавижу!
Из темноты одеяла показались два глаза и гипсовый нос, они уткнулись в него молча и сердито.
- УЖИВАНЕН! - снова повторил он.
Она еще немного посмотрела на него и скрылась под одеялом.
       В шкафу на кухне он нашел большой напалечник и принялся его надувать. Он надулся как шарик. Тогда он завязал его ниточкой и повесил на шкаф. Когда вернулась мама, она сорвала шарик со шкафа и, очень рассердившись, сказала, что расскажет папе, какой Сережа мерзкий. Больше всего его терзала мысль, что когда папа обо всем узнает, то больше не захочет видеть такого мальчика, и тогда мама все-таки сдаст его в проклятый интернат.
      
                *   *   *               

За окнами наступала ядерная война. Он стоял босиком на холодном полу и прижимал нос к стеклу. Знакомые деревья стали взрывами снарядов, окна были пусты, потому что за ними уже никого не было.
- Я хочу его убить - сказала Инка, - УЖИВАНЕН!
- Инка!
- Он задирает мне юбку и бьет ногами - УЖИВАНЕН!
- Инка!?
- Это ты убил рыбку!
- Ты с ума сошла!
- Я знаю, я все видела, ты дал ей яду.
- Нет!
- Да!
- Это были две черные икринки!
- А она отравилась и умерла!
- Я думал, она родит детишек!
- А она умерла!
- Это не поэтому!
- Поэтому! Говорю же тебе, я его ненавижу!
- Брось это, Инка.
- Хочешь, я дам тебе поцеловать?
- Да.
- Тогда ты сделаешь, что я хочу?
- Нет!
- Я тебя ненавижу!
- А я тебя!
- Я все расскажу про рыбку тете Кате! А еще я скажу, что это ты бил меня ногами и задирал юбку!
- Инка, не надо!
- УЖИВАНЕН!
- Хорошо, Инка, я все сделаю, как ты хочешь.
       Мама сидела в кресле и смотрела свой идиотский телевизор, а он смотрел на маму и тихо повторял: "УЖИВАНЕН!" Мама повернулась и посмотрела на него: "Что ты сказал?" Он заглянул в ее глаза и повторил: "УЖИВАНЕН!" - "Что?" Он повернулся и ушел в свою комнату.
       Инка принесла щелочь "Крот". Она носила ее с собой в пузыречке в нагрудном кармане своего синего взрослого платья.
- Мамочка, что такое щелочь?
- Это яд, выжжет тебе все волосы, останется один прочерк.
- Как между собакой и ее мордой?
- Да, как между собакой и ее мордой.
       Сашка всегда носил с собой бутылку "Кока-колы". Он ее не сразу выпивал, а постепенно, за день выдувал всю. Иногда, когда он оставлял бутылку на своем столике и шел в туалет, в нее кто-нибудь плевал. Сережа подошел к бутылке и, никем не замеченный, отвинтил крышку. Потом подошла Инка и вылила в нее свой пузырек. Потом всех позвали рисовать, и на Инку и Сережу никто не обратил внимания, а если даже и обратили, то подумали бы, что они просто плевали в бутылку. Саша пил и пил, и содержимое даже не казалось ему странным. Вечером был кошмар. Саша вдруг захрипел и побелел, изо рта полилась какая-то дрянь. Ребята столпились вокруг него, когда он упал на пол и забился, как рыбка на песке. И никем не замеченная Инка ушла в туалет с бутылкой "Кока-колы". Там она вытащила из другого большого кармана на боку вторую такую же бутылку с выпитой наполовину водой, а ту сполоснула и выкинула в окно. Потом она отхлебнула из своей, плюнула в нее как следует и оставила на черном столике с красными вишенками.

       Они сидели за шторами и смотрели друг на друга.
- Сегодня ты можешь меня поцеловать.
- Можно, вместо этого я спрошу тебя, а ты ответишь?
- Спрашивай.
- Тебя больше не тошнит, почему?
- Я выздоровела.
- Все оказалось очень просто... – подумав, сказал  Сережа - Мама говорит, что все расскажет папе, и тогда они сдадут меня в интернат.
- Что, она знает?
- Это не важно.
- Что она знает?
- Этого она не знает, она знает только про меня.
- Как ты думаешь, что будет, если она умрет? - сказала Инка.
- Тогда вернется папа.
- А ты хочешь с папой?
- Он меня не возьмет, когда она ему все расскажет.
- Она не сможет ничего рассказать, ведь она умрет! УЖИВАНЕН!

                *   *   *

- Не называй маму дурой, она тебя родила!
- Дура! Дура! И что родила, тоже дура! Пусть умирает, если ей нечего делать!

- Мама, что будет со мной, если ты умрешь?
- Когда я умру?
- Нет, если ты умрешь.
- Тебя отдадут в интернат.
- А папа?
- Он тебя не возьмет, когда я ему все расскажу.
- Мама познакомься, это Инка.

                *   *   *
       "Она говорила, что он бросил ее! - плакал маленький мальчик, прижимая к себе медведя. - Они все время ругались, папа приходил, и они ругались опять, она говорила, что он ее бросил с ребеночком на руках, и что она больше так не может".
- Она его била, точно била! - говорила воспитательница Катерина Ивановна.
- Твоя мама била тебя?
- Нет, никого она не била, где мой папа?
- Как ты думаешь, это мог сделать он?
- Что - это?
- Повредить твоей маме?
- Не-е-ет!!!

                *   *   *

       "... Здравствуй Инка! Я тут совсем один. Мой папа так и не нашелся, а мама больше не хочет со мной разговаривать. Ко мне относятся хорошо, и я уже умею читать и писать. УЖИВАНЕН, Инка!"

- Сережа, кто такая Инка?
- Инка Семенова.
- Инна Семенова умерла от рака крови в позапрошлом году.
- Нет, мы сидели с ней под столом полгода назад.
- Она была мертва еще два года назад.

                *   *   *

       У нее было странное лицо и нос с горбинкой, его сломали в детстве, и немного худые плечи. Она напоминала Сережину куклу, постриженную под мальчика. На нее оборачивались в метро и предлагали садиться. Она шла на свидание. На ней было синее платье, а волосы она завязала на затылке резинкой с детских колгот. Дома лежал еще добрый десяток таких резинок - в один прекрасный день она вывалила все эти вонючие детские колготки в таз, замочила, прополоскала и нарезала кружочками. С тех пор у нее всегда были резинки для волос. Инка очень не любила вспоминать свой детский сад.