Записки рыболова-любителя Гл. 90-93

Вчера окончательно выяснилось  (после рентгена), что у Андрюшки с ножками всё в порядке, никаких вывихов нет, так что теперь волнения улеглись(1). Правда, мама моя собирается забрать Андрюшку в Севастополь (Любаша поедет с ней лишь на неделю, чтобы постепенно оторвать от груди). Жорка возражает, но переубедить нашу маму в некоторых случаях практически невозможно, тем более, что в данном случае это рекомендуют и врачи.
Моя диссертация сейчас находится в стадии вписывания формул в чистовые экземпляры. Рисунки сняты на плёнку, печатать, наверное, буду сам. К автореферату ещё не приступал. Да, когда я сдавал рисунки в лабораторию, Димуля их пересчитывал и нечаянно порезал калькой палец, не заметил этого и заляпал штук 20 рисунков кровью. Слава Богу, удалось всё отчистить бритвочкой.
Димуля за мой день рождения подарил мне шикарно изданного "Фауста" на немецком языке. Самое примечательное в этом издании - около 100 иллюстраций, выполненных различными художниками трёх столетий. В свою очередь, я к его дню рождения (который был отмечен тортом и сухим вином на кафедре) подарил французские драмы (Сартр, Ануй, Ионеско, Адамов и ещё кто-то) на немецком языке - купил в "Мире".
Из новостей культурной жизни стоит отметить две - роман Кочетова "Чего же ты хочешь?" в 9-11-м номерах "Октября" и "Сказку о тройке" Стругацких в "Ангаре" (№ 4,5). Но об этом при встрече.
Иринкин рисунок мне очень понравился - как это у неё терпения хватило людей в окошках нарисовать? А как её успехи в чтении? Я рад, что она хорошо себя ведёт. А как бабушка? Ей от меня большой привет. Поцелуй нашу доченьку.
Крепко, крепко тебя целую.
Твой Саша.

(1) Увы, ненадолго - диагноз оказался ошибочным, вывих всё-таки был.

10 декабря 1969 г., Апатиты.
Добрый день, Саша!
Я должен выслать Вам отзыв на диссертацию, но его составление требует некоторого, пусть небольшого времени; для ускорения высылаю это письмо без отзыва, отзыв вышлю в ближайшее время.
Сейчас отчёты. Президиум непрерывно заседает, туда не прорваться. Завтрашний день я должен провести в Мурманске, так что начальство буду искать в конце этой недели или в начале следующей. Не очень надеюсь на успех. Немного удивил Сергей Иванович сообщением, что очень плохо с жильём. Мы говорили о Лопарской и о возможности поселиться там. Можно допустить мысль, что пока не будет урегулирована основная трудность - не очень хотят стараться в преодолении второстепенных. Время сработало не в Вашу пользу - проработки автора известных Вам произведений (1), проводимые в последнее время, конечно, ухудшают обстановку. С этой точки зрения самое лучшее было бы перебраться в район, где раньше не были. Очень будет плохо, если нельзя приостановить дело с Сашенькой (2). Честно говоря, здесь уже дело не в настроениях, и не в гордости, а в более важном. Однако, Ваша фраза о Канониди настораживает, дело ведь, вероятно, не в личных взаимоотношениях.
Теперь о диссертационных делах.
Против заглавия я не возражаю, это дело второстепенное. Отзыв вышлю дня через 2-3, к предзащите он всё равно опоздал. Трудное дело с оппонентами. Ведь мало выбрать оппонентов, их ещё надо уговорить стать оппонентами. Этого не любят, так как времени на разбор диссертации уходит много. Троицкой я напишу, может быть, сумею позвонить. Может быть, проще было бы и наоборот сделать - уговорить Ваньяна стать оппонентом, а Троицкую (ИФЗ) - оппонирующей организацией. Если у Вас была бы возможность съездить в Москву, стоило бы этим воспользоваться и попытаться в личной беседе убедить обоих. Я буду в Москве в середине января, возможно, что Слава будет и раньше, но если Вас Пудовкин мог бы отправить - поезжайте и сами. О результатах переписки сообщу Вам. У нас из-за плохой погоды был перебой с авиапочтой; надеюсь, что сейчас письма будут ходить более регулярно.
Привет от всех наших. Всё же самое неудачное, что Вы срываете Сашеньку с привычного места.
Ещё раз привет.   
Брюнелли

(1) Солженицына - его как раз в это время исключили из Союза писателей.
(2) Б.Е. почему-то решил из моих писем, что Сашенька уже увольняется со станции, но, разумеется, с этим мы не спешили, тем более, что спешить было уже некуда.

14 декабря 1969 г., Апатиты.
Дорогой Саша!
Высылаю, как обещал, два экземпляра записки о выполнении Вами плана работ. Если хотите приехать сюда для отшлифовки автореферата - приезжайте, это может способствовать ускорению работы.
Что касается трудоустройства, то моё мнение остаётся прежним. Не встречались ли Вы с Вашим отцом, не говорили ли с ним о своих делах (достаточно откровенно, конечно)? Совет пожилого человека был бы для Вас существенен. Возможно, Вы меня не вполне понимаете: ведь и раньше на Вашем пути были достаточно большие трудности, мы ведь предполагали даже, что Вы где-то до года будете жить за пределами Кольского филиала, выжидая удобного с точки зрения жилья момента. Жильё здесь можно понимать в собирательном смысле. Сейчас всё несравненно сложнее. Если начальство расписалось в том, что не хочет Вас брать на работу, то ни с какими просьбами к нему уже обращаться будет нельзя. Зачем ставить себя в такое положение? Зачем стремиться туда, где Ваши права заведомо будут ущемлены и, чуть что, Вы будете первым козлом отпущения: первый кандидат на сокращение, первый на взыскания и последний на поощрения? Зачем это?
Вы уже привыкли к комфорту, к удобной квартире и сытному обеду. Зачем Вам забираться в условия, где Вас будут ожидать только неудобства и поток неприятностей. В этом и был смысл моего совета. Должен ли я считаться со своим жизненным опытом в меньшей мере, чем с Вашим? Вы ещё молоды и не видели того, что видел я. Я отношусь к создавшейся ситуации как к очень серьёзной, и моё мнение - не стоит искушать судьбу в неподходящее для этого время. Вас посылали на неподходящую с Вашей точки зрения, для Вас работу (1). Если ещё можно переиграть и согласиться - я бы сделал это. Сделав это, Вы попадёте в нормальные уеловия и можете ожидать обычного к себе отношения. Может быть, Вы можете у отца устроиться, пусть по смежной специальности? Мне очень не хочется, чтобы Вы ехали сюда. В Апатитах Ваше положение (жилищно-материальное) будет довольно безнадёжным, в Лопарской сейчас действительно нет жилья. Главное же в том, что Вы не сможете претендовать на должное к себе внимание и уважение к Вашим интересам. Подумайте об этом и посоветуйтесь с отцом, если представится такая возможность.
Если будете в Москве, зайдите в Министерство, в ЛГУ узнайте - куда. Спросите о направлениях. Отработайте положенные 2 года, а потом думайте о переменах. Потеря времени Вам не страшна, но в этом случае всё остальное остаётся неутерянным, даже и надежда попасть в ПГИ, если Вы к этому будете стремиться. Ваш вариант (2) может означать потерю большего, чем просто время, и в Вашем варианте Вы рискуете потерять надежду уже не на два года, а на больший срок.
Наш с Вами телефонный разговор был прерван по непонятной причине. Может быть, он был слишком продолжительным, а может быть, слишком конкретным, слишком подробным. Я ведь всё должен бы понимать с полуслова, и ни к чему всё называть по имени. Учтите это на будущее: внимательнее всё продумывайте и применяйте непрямую речь. Немножечко от Эзопа.
Обдумайте всё и постарайтесь посоветоваться с отцом или иным близким Вам взрослым человеком. Постарайтесь стабилизировать положение Сашеньки. Скитайтесь один без неё, пусть хоть она будет на устойчивом месте.
С приветом
Брюнелли

(1) Преподавать в Тольятти в каком-то институте, не помню уж в каком. Мне предлагали это при распределении.
(2) Самому идти к Козлову и требовать, чтобы взяли на работу, ссылаясь на первое письмо из КФАН в ЛГУ.

22 декабря 1969 г., Ленинград.
Милая моя Сашуленька!
Надеюсь, что после получения этого письма тебе останется недолго ждать и меня самого.
Без тебя мне здесь очень трудно, я зверски устал, нервы растрепались окончательно, мучает дикая бессонница, какой я ещё ни разу не испытывал. Так что дальше конца этой недели я здесь не продержусь.
По оформлению диссертации работы оказалось больше, чем я себе представлял (по количеству времени), а тут ещё Кравченко и полнейшая неясность с моим дальнейшим устройством. Последнее, естественно, больше всего беспокоит меня, ведь время летит. Север определённо не выгорает, Б.Е. пробовал похлопотать и пришёл к выводу, что о Севере мне лучше и не думать. Он написал мне несколько хороших (в смысле - очень доброжелательных) писем, в которых буквально просит меня не лезть на рожон и не настаивать на Севере.
Трошичев предлагал Иркутск и рекомендательное письмо к Пономарёву, мама предлагает Севастополь, а Лариса Зеленкова - менять нашу квартиру в Ладушкине на их старый дом в Дибунах. Наконец, этот странный "профессор" (1). Есть от чего сломать голову, тем более, что рядом нет тебя.
Возможность обмена с Дибунами покажется тебе, без сомнения, наиболее заманчивой - но, лапонька, прошу тебя, не обольщайся, хотя бы потому, что дом стоит в очереди на снос, и неизвестно, разрешат ли его менять. Этот вариант ничего не меняет в смысле твоего и моего трудоустройства, но я же знаю твою сокровенную мечту о ленинградской прописке. На всякий случай попытайся выяснить (может быть, у Лии) - разрешат ли обмен в Ладушкине, и какие нужно оформлять бумаги. Витя Зеленков наводит соответствующие справки здесь. Но ещё раз прошу, лапонька, - настраивайся на маловероятность этого варианта, ведь нам с тобой разочарований и так хватает. Разведку же провести, конечно, стоит, и в этом смысле следует поторопиться. Ну, а подробности всех наших дел обсудим при встрече, которую я жду, как никогда...
Крепко, а лучше нежно целую тебя, моя любимая. До скорой встречи (постараюсь прилететь в субботу).
Твой Саша.

P.S. Нашей доченьке я купил 5 диафильмов, может, сумею купить ещё. Её я, конечно, тоже целую и бабушку тоже.

(1) Р.В. Гострем, но о нём позже.

А в тот же день, 22 декабря, Б.Е. писал мне из Апатит:

Добрый день, Саша!
У нас был Пудовкин, привёз письмо от Вас. Когда он уезжал, то о Вас мы в сущности ничего нового не знали и опирались лишь на субъективные ощущения. Сейчас я уже знаю достаточно. Козлова я не видел - его здесь нет, и к нему я не пойду. Это ничего не даст ни Вам, ни мне, ничего хорошего, во всяком случае. По существу я говорил по второму из указанных в одном из Ваших писем адресу (1). Сказали, что обращаться к Козлову бесполезно. Вы достаточно знамениты. Ваше имя не называлось, но не возникло сомнений, что обе стороны знают, о ком идёт речь. Сюда Вам ехать незачем, однако в других местах (в подавляющем большинстве мест) можете работать беспрепятственно. Работать у отца, вероятно, тоже не получится - работ, требующих дополнительных документов (2), надо будет избегать. Возможно, что в связи с этим придётся отказаться от исследовательских работ - все они, как правило, связаны с дополнительным оформлением. Дело клонится к тому, что придётся искать именно преподавательскую работу. Одним словом, я точно знаю, что здесь Вы не устроитесь. Подозреваю, что вопрос о Вас обсуждался достаточно подробно, и что решение об отказе принято не под влиянием минутного настроения. Подозреваю, что дело сложнее, чем можно было думать на основании того, что вы все мне рассказывали. Подозреваю, что сработало не одно, а по крайней мере два независимых события, но каких именно - я не знаю. Может быть, это уже и не так уж интересно, только Вам-то впредь надо быть осторожнее и подумать о том, что дело не только в литературном любопытстве, но и в чём-то ещё, где-то ещё Вы допустили столько же небрежности, как и в первом случае.
Мне хочется, Саша, чтобы Вы извлекли все те выводы, какие можно извлечь из того, что с Вами случилось. Все говорили, в том числе и на кафедре, что Вы очень бравируете. Вероятно, перехватили.
Тем не менее - надо жить и работать. Пишите, как с диссертацией.
С приветом,   
                Брюнелли

(1) 1-й отдел.
(2) Допуск к секретным делам и документам, необходимый во многих НИИ.

Ну, вот и подошёл к концу год 1969-й, весёлый. А с ним заканчивался и целый этап моей жизни - студенчество, аспирантура - связанный с Ленинградом вперемешку с Ладушкиным и Апатитами. Итогами учёбы я мог быть доволен. Прошло лишь три года с окончания вуза, а у меня уже была готова диссертация - обычно же на кандидатскую диссертацию уходит 4-5 лет с момента выбора темы, а часто не сразу и тема определяется (вне аспирантуры).
Но что дальше? Север накрылся.
Куда ж нам плыть?

91

О периоде в шесть последующих лет - с 1970 по 1975-й год - я когда-то мечтал написать отдельные записки, нечто вроде романа, для которого даже придумал название: "Гостремиада". Но это можно было сделать лишь по свежим следам, когда в памяти не сгладились все многочисленные выходки Гострема, его колоритно коверканная речь, уникальные фразы. Теперь уже многое забылось, даже то, что остро волновало, веселило и возмущало тогда. Но вернёмся к хронологии.
Представив в декабре диссертацию на кафедре, я получил право на ещё одну, дополнительную аспирантскую стипендию - за январь следующего, т.е. 1970 года. Это позволяло мне в течение ещё одного месяца числиться в ЛГУ. За это время нужно было найти работу.
На Новый год я поехал домой, в Ладушкин. Никаких конкретных реальных идей по трудоустройству у меня не было, надеялся что-нибудь придумать вместе с Сашенькой. С папой я, как мне советовал Б.Е., о своей ситуации говорил, он как раз был в декабре в Ленинграде. Работать у него? Так тем более нужен допуск, да и наука там совсем не та, которой мне хотелось заниматься, и проблема жилья... так что обсуждать-то, собственно, было нечего.
А вот в Ладушкине меня ждали интересные новости. Из Сашенькиных писем у меня уже имелась некоторая предварительная смутная информация о том, что некий профессор собирается якобы занять место начальника станции вместо Тихомирова. Он встречался в Москве с Суходольской, расспрашивал обо всех сотрудниках станции. Суходольская рассказала и обо мне, и профессор просил её связаться со мной и передать мне, чтобы я постарался увидеться с ним в Ладушкине, он там будет в январе. Суходольская написала об этом Сашеньке, Сашенька - мне.
В декабре эти слухи о профессоре подтвердились самим его появлением в Ладушкине, где он встречался с Тихомировым на станции и у него дома. Валя была в восторге от этого профессора, хотя он и собирался занять место её мужа.
- Фамилия его - Гострем. Зовут - Рунар Викторович. Он какой-нибудь прибалт, латыш, наверное, высокий такой, белобрысый, худой. По-русски говорит с сильным акцентом. Очень весёлый мужик, держится запросто. Про всех расспрашивал, и про тебя тоже, - рассказывала Валя. - Он тебя на работу точно возьмёт. Говорит, что ему нужны квалифицированные специалисты, а у тебя уже диссертация готова.
Валя знала, что на Севере от меня отказались и болела за то, чтобы я остался в Ладушкине.

И вскоре после Нового года, в ясный январский день, когда я был, как обычно, на станции, к первому зданию подкатила машина, из которой выскочил высокий мужчина лет за пятьдесят, в очках, в распахнутом светлом, но замызганном пальто с меховым воротником и в шапке набекрень. Нетрудно было догадаться, что это и есть профессор Гострем. За ним вылез ещё кто-то, не такой видный. Как выяснилось - Владимир Васильевич Мигулин, член-корреспондент Академии Наук, недавно сменивший на посту директора ИЗМИРАН Николая Васильевича Пушкова.               
Профессор весело и уверенно (с громким "Здравствуйте!" в коридоре) прошагал, как к себе домой, в кабинет Тихомирова в сопровождении Мигулина, Стасика и Харлампия Канониди, курировавшего станцию в ИЗМИРАНе. Уже своим незаурядным внешним видом профессор производил слегка интригующее, загранично-оптимистичное, бодрящее впечатление. С ним тянуло познакомиться, и за этим дело не стало.
Через некоторое время меня пригласили в кабинет, где я мог рассмотреть профессора поближе и внимательнее. Высокий лоб, чуть рыжеватые жидкие волосы, зачёсанные набок, на русского не похож, скорее на прибалта или скандинава. Деловой костюм, скромный галстук. Безымянный палец и мизинец правой руки не разгибаются, отчего, видимо, избегает рукопожатий. Светлые глаза смотрят пристально. Речь энергичная, обрывистая, не просто с сильным акцентом, но местами какая-то коверканная, засорённая частыми "так сказать". И внешний вид, и речь не оставляли сомнения в том, что это человек волевой, решительный, энергичный. В манере держаться есть что-то развязное, актёрское, но не отталкивающее, а скорее наоборот, привлекательное, по первому впечатлению, во всяком случае. Похож, пожалуй, больше на какого-нибудь американского бизнесмена, чем на профессора. Мне он понравился с первого взгляда, а ещё более после разговора с ним. Разговор был сравнительно недолгим.
- Как у Вас диссертация? - спросил профессор.
- Представил к защите. Осталось оформить и разослать автореферат.
- Это надо быстро кончать, так сказать. Я предлагаю Вам работать здесь у меня. У меня такие люди нужны, чтобы мозги были. Вы меня поняли? Потом я буду иметь здесь кафедра в университете, и там надо будет преподавать. Я хотел, чтобы Вы тоже преподавали. Я думаю, это полезно, так сказать. Нам нужны будут кадры, и надо их готовить, так сказать. Вы меня поняли?
Я сказал, что не возражал бы и против преподавания, но в первую очередь желал бы заниматься научно-исследовательской работой.
- У нас здесь будет большой коллектив. Я уже создал один институт, там в Иркутске, так сказать. Были одни берёзы, а теперь там делают эталоны времени и частоты, так сказать. Ну как, Владимир Васильевич, - обратился он к Мигулину, - возьмём товарища? По-моему, он нам подходит.
- Что же, почти кандидат наук, жена здесь работает, квартира есть. Если товарищ Намгаладзе не возражает, мы его можем принять, - согласился Мигулин.
- Сколько ему можно дать? Надо максимум младшего научного сотрудника - это 135 рублей.
И здесь Мигулин не возражал.
- Пишите заявление, - Гострем дал мне лист бумаги и ручку.
И я написал заявление о приёме на работу с 1-го февраля 1970 года.
- А что раньше не хотите?
- У меня ещё есть аспирантские дела в ЛГУ, я там не рассчитался полностью, надо съездить в Ленинград.
- Ну, ладно. - Гострем завизировал моё заявление, отдал его Мигулину, тот положил к себе в папку.
- Поздравляю Вас, - сказал Гострем.
- Желаю успеха, - сказал Мигулин.
- Спасибо, - ответил я и вышел из кабинета.

Вот так неожиданно быстро разрешилась проблема моего трудоустройства. Я даже не успел с Сашенькой посоветоваться, хотя возможность остаться в Ладушкине имелась в виду и обсуждалась нами после рассказов Тихомировых о первом визите Гострема. Мы уже были готовы смириться с тем, что жить придётся с подмоченной в глазах местных властей репутацией, лишь бы взяли на работу. Выбирать-то было не из чего, и не в моём положении следовало раздумывать. Да и сам Гострем заинтриговал. Похоже было, что он собирается всколыхнуть местное болото. Наконец, университет, новые люди. Интересно, по крайней мере, посмотреть, что тут затевается.

92

В тот же день состоялось общее собрание сотрудников станции, которым директор ИЗМИРАН представил их нового начальника, точнее, заведующего - доктора физико-математических наук, профессора Рунара Викторовича Гострема.
- Рунар Викторович возглавлял филиал Научно-исследовательского института физико-технических и радиотехнических измерений - НИИФТРИ в Иркутске, который он сам создал, можно сказать, на голом месте. По национальности он швед, жена у него американка, у них пятеро детей. Мы с ним одно время работали вместе в Вене в Международном комитете по атомной энергии. Мы, то есть дирекция ИЗМИРАН, хотим укрепить руководство Вашим коллективом, особенно научное, чтобы Вы могли решать здесь большие научные задачи, - сказал Мигулин.
Затем выступил Гострем.
- Товарищи! Владимир Васильевич здесь всё уже сказал, так сказать. У нас будут большие задачи, большой коллектив. Я думаю, скоро здесь нас будет очень много. Сейчас здесь 20 человек, а будет 100 и даже 150. Мы будем работать вместе с Калининградским университетом, где я буду иметь кафедра. Надо будет хорошо потрудиться, так сказать. У нас будет много новая аппаратура. И даже свои корабли, не думайте. Надо использовать, что это самая западная точка Советского Союза. Давайте, будем работать!
Затем, как обычно в случае приезда начальства из ИЗМИРАНа, сотрудникам предложили высказать свои пожелания, жалобы, предложения по организации труда и жилбыт-проблемам. Жаловались, как обычно, на плохую работу станционного транспорта, на плохое отопление, на нехватку инструментов и оборудования. Гострем пообещал, что все проблемы будут разрешены, и на этом собрание закончилось.
Гостремиада началась.

Вечером у Тихомировых делились впечатлениями. Мне, Вале, Виталику Гострем понравился уже хотя бы тем, что в нём явно было что-то обещающее интересную жизнь, что-то новенькое. Остальные отнеслись к нему настороженнее: "Поживём, увидим".
Не заставило себя ждать и более близкое знакомство с ним. Профессор отнюдь не избегал личных контактов, в том числе и вне служебного времени, а скорее даже стремился к ним. Он поселился в нашем же, измирановском доме и как-то вечером заскочил по какому-то делу к Тихомировым, где наша компания собралась выпить по случайному поводу. Его пригласили к столу, он не отказался. Не отказался и от рюмки водки, и вообще держался запросто. Юмор у него был странноватый, а смех гогочущий. Освоившись с его присутствием, Валя не удержалась, чтобы не спросить:
- Рунар Викторович, говорят, Вы швед, а как у нас оказались, в России то есть?
Гострем охотно отвечал:
- О, да, я швед. Но родился в Финляндии, так сказать. Мой отец был коммунист, и потом я переехал в Советский Союз. Я учился в МГУ у Ландау. Потом был переводчик на войне. Потом читал лекции в Голландии, так сказать. У меня есть свой курс. И в других странах ещё работал, и в Европе, и в США. А в Иркутске я создал институт. Но там климат не подходит, так сказать, для жены. У меня жена - американка, её зовут Этель. И у нас пять детей: Анита, Ларс, Дженни, Мартин и Лаура. Анита уже работает, в Новосибирске. Ларс - студент, в Москве, другие - школьники. Скоро они приедут, так сказать.
- Рунар Викторович, а сфера Вашей научной деятельности какая? -полюбопытствовал я.
- О, я профессор радиофизики, так сказать. Радиоэлектроника. У меня есть книжка про туннельные диоды. Потом я занимался в Иркутске эталонами времени и частоты, так сказать. Я многим занимался.
Гострем ещё побалагурил, потом отозвал на несколько минут Стасика в коридор ("У нас есть маленький разговор, так сказать"), затем распрощался и ушёл. После его ухода разговор опять завертелся вокруг его биографии.
-  Чего он за границей-то делал?
- Чего-чего, не знаешь что ли - чего?
- Сведения собирал?
- Да уж, наверное.
- Как-то он смутно рассказывает, неясно.
- Ладно, узнаем ещё.

Я уехал в Ленинград, чтобы окончательно рассчитаться с Университетом, оформить и забрать документы: справки об окончании аспирантуры, о сдаче кандидатского минимума, о выполнении диссертационной темы. Чтобы получить эти справки, несколько дней пришлось бегать с обходным листком, отмечая его в библиотеках, общежитии и других университетских подразделениях, где я мог быть что-нибудь должен. Кроме того, надо было сняться с учёта в профкоме и военкомате.
На кафедре все радовались неожиданному благополучному разрешению проблемы с моим устройством на работу. Сам я был полон энтузиазма и с удовольствием рассказывал о Гостреме, не жалея красок. Облегчённо вздохнул, наверное, и Б.Е., которому я обо всём написал.
Перед окончательным возвращением в Ладушкин я решил съездить в Москву, чтобы выступить со своей диссертационной работой в Институте физики Земли, назначенном ведущей организацией по моей диссертации. Отзыв от ИФЗ, действительно, писал Гульельми, чего я побаивался, но его замечания были несущественными, а оценка работы в целом - положительная. Выступил я вдохновенно, работу мою одобрили. С оппонентами - Ваньяном и Олем я уже встречался и отдал им на прочтение экземпляры диссертации. Оба к моей работе относились хорошо, и я мог не волноваться за общую оценку диссертации в их отзывах. Оставалось оформить автореферат, размножить и разослать его, и только через месяц после этого должна была состояться уже собственно защита диссертации (на заседании Учёного совета физического факультета ЛГУ).

В понедельник, 2-го февраля 1970 года я вышел на работу в должности штатного младшего научного сотрудника Ладушкинской комплексной магнитно-ионосферной станции ИЗМИРАН. Как выяснилось, оклад мне положили 120, а не 135 р., как было обещано, но Гострем сказал, что "это они там в ИЗМИРАНе, так сказать, не поняли. Это потом сделаем".
Я расположился в отдельном кабинете во 2-м, ближнем к заливу, наполовину пустовавшем здании, где обычно располагался и раньше в свои приезды в Ладушкин. Чем мне предстояло заниматься, было пока не ясно. Мои научные интересы, естественно, ещё не вышли за рамки моего диссертационного направления, и я с удовольствием продолжил бы его разработку и вширь, и вглубь. Но как это увязывалось с планами Гострема - следовало выяснить, и я обратился к нему. Гострем сказал, что всё это ещё определится, а сейчас главное - включиться в преподавательскую работу. Он хочет поговорить об этом отдельно и просит зайти к нему домой вечером, где мы подробно всё обсудим.
Аналогичное приглашение получил и Виталик Чмырёв, который к этому времени поступил в очную аспирантуру ИЗМИРАН (в конце 1969 года) и сотрудником КМИС фактически уже не являлся, хотя и жил по-прежнему в Ладушкине, теперь вместе с женой Наташей, закончившей университет и поступившей работать учительницей русского языка и литературы в детский санаторий. Виталик явно начал ориентироваться на то, чтобы перебраться в ИЗМИРАН, почти в столицу, но появление Гострема и моё зачисление в КМИС в определённой мере взбудоражили и его, вызвав колебания его настроения, поскольку вопрос о прописке даже в Академгородке, т.е. в Московской области, оставался открытым, и шансы прописаться были весьма проблематичны.
После работы мы с Виталиком пришли к Гострему домой. Он сидел за письменным столом, заваленным бумагами.
- Я хочу, чтобы Вы работали в университете тоже, по совместительству, так сказать. Я там буду заведующий кафедра экспериментальной физики. Но сейчас там этот кафедра ещё нет, надо создавать, так сказать. Когда Вы защитите диссертация, я возьму Вас туда как доцент. Мы должны сами делать свои научные кадры, так сказать. Так было у меня в Иркутске и в Новосибирске, так сказать. Я буду читать лекции и мне надо ассистенты проводить практические занятия. Я буду читать свой курс как это делают за границей и у нас в московском физтехе. Общая физика не надо, только терять время, так сказать. Надо сразу по Ландау. Но студенты первый-второй курс ещё не знают высшая математика - тензорный анализ, там, векторное исчисление. Это надо им дать сразу. Поэтому я сначала читаю курс "тензорный анализ" и тогда они могут сразу изучать уравнения Максвелла и теоретическая механика, так сказать. Вы увидите, как это здорово!
Он показал нам конспекты своих лекций по тензорному анализу, отметил, какие разделы нужно будет отрабатывать на первых практических занятиях: линейная алгебра, определители. На завтра Гострем предложил поехать с ним в университет. Занятия ещё не начались, шли зимние студенческие каникулы, но надо было познакомиться с обстановкой, с новыми университетскими коллегами.

93

На следующий день рано утром мы встретились у Ладушкинского вокзала и вместе сели в дизель-поезд Мамоново-Калининград, отправлявшийся из Ладушкина в 6.45. В полвосьмого мы были на Южном вокзале Калининграда и минут за 50 добрались до 2-го корпуса КГУ, в котором размещались физико-математический факультет и частично историко-филологический. Находился он на улице Чернышевского, в здании бывшего пединститута, не так давно преобразованного в университет, совсем рядом с 1-й школой, которую я когда-то кончал. Здание полностью сохранилось с немецких времён, когда в нём располагалось юнкерское училище, и для занятий оно вполне подходило: широкие лестницы и коридоры, большие аудитории. Мрачновато, правда, и холодно зимой, но всё же похоже на старинный вуз, напоминает наш физфак на набережной Макарова.
Как выяснилось потом, Гострем был принят в КГУ на полставки профессора, назначен (по совместительству) врио завкафедрой теоретической физики, которую до того возглавлял доцент Альберт Кузьмич Приц, уехавший на ФПК повышать квалификацию. Гострем рекламировал себя как экспериментатора и вроде бы не претендовал на роль главы теоретической физики. Ему нужна была своя кафедра - экспериментальной физики, что требовало перестройки всего факультета, осуществимой только через министерство. Но, как говорится, бери, что дают. И Гострем начал с того, что переименовал кафедру теоретической физики в кафедру теоретической и экспериментальной физики. Вот на первое заседание этой новой кафедры мы с Виталиком и приехали вместе с Гостремом. Университетских на этом заседании было человек десять, публика в основном постарше нас, но ненамного. Нас с Виталиком Гострем представил как новых сотрудников кафедры, меня - как доцента! - после чего выступил с программной речью.
Сегодня, когда с тех пор прошло много лет, мне трудно избавиться от иронии в отношении к Гострему, которая может проглядывать в этих и последующих строках. Тогда, по крайней мере на первых порах, всё воспринималось всерьёз и с энтузиазмом. В том числе и эта его речь, в которой он говорил о грандиозных перспективах, о коренной перестройке преподавания физики и математики, о слиянии вузовской и академической наук, о политике партии, направленной на создание и развитие периферийных научных центров и т.д., и т.п. Похоже было, что и на университетских он произвёл в основном неотразимое впечатление, как и у нас в Ладушкине. Хотелось скорее засучить рукава и работать.
(продолжение следует после 21 мая 2001 г.)