Он
Мне жаль тебя, потому что теперь ты остался совсем один, и жаль, потому что ты вообще остался.
Итак, когда я родилась, он первым посмотрел мне в глаза. Не с ненавистью, но с любопытством. Еще бы, он так не ждал моего появления на свет, и так вяло сопротивлялся, что мое рождение оказалось почти неожиданностью. Он хмыкнул, дивясь моему упорству, и тут же наградил меня стафилококком. Я, конечно же, заплакала, и приготовилась к лишениям. Через три дня, когда меня лишали крохотного ноготка, на таком же крохотном мизинце я не проронила не слезинки. Мама даже испугалась, потому что мое молчание выглядело, по меньшей мере, странно. Мне было жаль ее, такую растерянную и почему-то похожую на сумчатое животное женщину, но я не могла поступить иначе, ибо мне так хотелось, чтобы он ощутил всю силу моего презрения. Должно быть, еще тогда он понял, что погорячился с моим рождением. Не знаю…
В промежуток между семью и семнадцатью, он отчаянно поливал меня гипсом, пытаясь воссоздать свою безликую Галатею, бездарное и пустоголовое дитя улицы, стайками отирающееся в переходах метро. Метро! Толпы обескровленных у входа и выхода, ворох обезличенных улыбок. Дурь, и безрассудство, горькою приправой на кончике ножа.
- С сыром, и Балтику трешку!
(А пошла бы ты отсюда, смыла дурацкий грим с своего лица, и подумала о вечном)
- Холодную?
- Ага!
(Маленькая дура, в корейских босоножках. Ничтожество! Знаю, что должна любить всех, но ТЕБЯ-то за что? За что я должна любить твою крысячью мордочку? И твои нелепо подведенные глаза? И за что я тебя вообще созерцаю? Безликая, маленькая дрянь).
- Заходите еще!
Ненавижу!
Ага! Хряпс! Местный фраер в кожаных портках. (Сча ему ту же трешку и тот же с сыром).
- С сыром и балтику!
(Идиот, даже после пива, ты не скажешь ни одного мало-мальски порядочного предложения! И как тебя носит земля, ублюдок….)
Скажете – злая? Ничего подобного, скорее – излишне весела. Весела, оттого, что могу видеть нечто большее. Благо, «одно сердце зорко».
Возразите? «В каждом есть что-то хорошее?». А не слишком ли далеко копать до такого маленького и сомнительного «есть»? Кто ищет тот всегда найдет? Не хрена! Не хочу быть ищущим!!!
Он смотрит в мои усталые глаза, и наслаждается их потухшей детскостью. Радужная оправа сломана. Он упивается моей слабостью, и преподносит новые шедевры.
- Миленькая, у тебя есть на хлебушек?
- Ага. Вот! (Отсчитываю смятые купюры).
Как же мне тебя жалко, старая, и Тузика твоего плешивого жалко. Жалко до жопы. Дальше некуда. Да и где тебе хлебно от моих копеек? НЕНАВИЖУ ЭТУ ЖИЗНЬ!!!
- Здоровья Вам, бабуля!
- И тебе, милая. Как звать-то?
- Евлампия.
- МУДРЕНО.
Он ловит мои хрустальные капельки, нанизывает их на леску и продает по копейке за штуку.
- Девочка, купи колечко!
- Да на хера мне, тетя, ваше колечко?
- А к глазам? По моему очень подходит!
- Глаза у меня мутные, тетя. Мутные… Как бутылочное стеклышко. ..Пожалуй, давай…колечко свое….
- Ой, как идет!
- Не сомневалась!
Он лыбится. Гаденько-гаденько. ОТОВАРИЛ.
От семнадцати до двадцати одного.
- Пал Палыч, да ни хрена я этого не знаю (ну влепи мне пару старый мудак!!!).
- А вы все же подумайте, милочка.
- Ну сказала же, НЕ ЗНАЮ!!! НЕ ЭКОНОМИСТ Я.
- Ну а вы все же таки подумайте?
- Ну может быть Самуэльсон?
- Нет, но близко! ХМ…Вам… Четыре!
Спасибо, кретин. Когда через пару лет я буду нести жесточайшую ахинею по ящику, не говори, что 12.05.00 тебе в очередной раз не выплатили заработную плату.
Он гогочет. В моем представлении, обычно, гогочут гуси и он… Ненавижу.
- Тебя как зовут?
- Какая разница?
- Да так… Сколько?
- 50 – час.
- А можно я сначала потрогаю?
- Можно все.
Он давно сошел с ума, и он побеждает. Он укладывает меня на асфальт и растирает катком. Он зажигает меня в фонарях, он озеленяет мною улицы, он клонирует меня.
- Я люблю тебя?
- А разве можно меня не любить?
- ?!
- Я КАТЕЧКИНА, самая лучшая девочка на свете!
- По моему, ты пьяна.
- Да катись ты, кретин… Все вы такие! Все!
Теперь ты понимаешь меня? Понимаешь, почему я сделала это? Я умертвила очередное его дитя, ЕГО ПОРОЖДЕНИЕ… Я сделала мир чище.
Свидетельство о публикации №201050700004