Почему мы никогда не будем вместе

Бывают в году времена – октябрь, декабрь, апрель, - когда нас неодолимо тянет друг к другу. Твое имя заслоняет все другие имена, а ощущение твоих прикосновений создает кругом меня вибрирующий, теплый кокон. И я становлюсь слабее и мягче, когда вспоминаю, что люблю тебя. Я хочу тебя видеть, я хочу тебя чувствовать. Не на расстоянии, а так, чтобы вжавшись друг в друга, смешать наши запахи. Я хочу быть с тобой, но мы вряд ли когда-нибудь будем вместе.

Мы уже были вместе, давно и не здесь.

Но, конечно, мы можем встречаться. Я хочу тебя видеть? Прекрасно. Что может быть проще. Я отчетливо, в мыслях, высказываю свое желание несколько раз. Я не знаю, кто это слышит. Я обещаю, что буду послушной, что сделаю все, что попросят – на всякий случай. Никто от меня ничего не требует, на самом деле. Отчетливость моего намерения – это ключ, одним поворотом которого открывается дверь между мной и тобой. Иногда мне кажется, что рядом с дверью стоит насмешливый полупрозрачный привратник, и смеется он оттого, что наши желания ему кажутся эфемерными и ненужными. Есть куда как более важные вещи, чем встреча мужчины и женщины. Но – развлекайтесь, пока молодые. Сегодня с вас спрос небольшой. Я соглашаюсь с этим, отхожу в сторону и взираю со снисходительной мудростью на то, как ты проходишь мимо моего дома один раз, другой, - и что-то в тебе опрокидывается и вспыхивает, оранжево озаряя твою дорогу ко мне и лестницу вверх.

Так проходит несколько дней – с распахнутой дверью и свежим и будоражащим сквозняком. В воскресенье я отправляюсь на рынок покупать своему коту рыбу. Я иду быстро, словно стараюсь не опоздать. О тебе я не вспоминаю. Но где-то на середине пути ты выходишь мне навстречу, деревья шумят, и понимаю, что нахожусь на границе другой реальности. Все правильно, я довольна. Спасибо кому бы там ни было. Сегодня ты невероятно хорош собой, и мне кажется, что когда мы друг к другу приблизимся, то не выдержим, не удержим дистанцию, и начнем целоваться у всех на виду. И ты смотришь на меня так, будто сам этого хочешь. Но ничего не случается. Вздрагивающие объятия и глубокие поцелуи достаются нашим энергетическим двойникам, которые, перемешиваясь и истончаясь, медленно утекают вверх. Меня пошатывает, но я держусь: мы – будто добрые друзья. Ты, наверное, так и считаешь. Пытаешься так считать. Но мое со всезнающей улыбкой сказанное «заходи в гости» пробирается сквозь твои уши, глаза и рот в самый твой центр, и не будет давать тебе спать, успокаиваться, заниматься делами и быть свободным. Отсчет начался. Три дня, два дня, один… Наконец – полночь.

Я, как все нормальные люди, которым с темнотой нечем заняться, собираюсь ложиться спать. И вдруг – неожиданно бодрый для столь позднего времени суток стук в дверь. «Кого еще черт принес?» – ворчу я, но мне любопытно, и я иду открывать. Передо мной, чуть наклонив голову, похожий на собаку-водолаза, радостный и взъерошенный, стоишь ты. Ну, здравствуй…

Мне всегда в тебе не хватало смелости, даже, может быть, наглости прямо с порога, сняв обувь, меня обнять, ткнуться губами в лицо в темноте, запустить дрожащую руку в волосы, ощутить, как ноги уже не держат от возрастающего желания, и, почти вслепую, потому что видеть сейчас ничего не хочется,  утащить в комнату, где диван. Ничего не говорить. Тепло твоего тела. Дыхание – быстрое, влажное. Стать водой, сливаясь двумя потоками в стремительную, невероятной силы, полуденным солнцем прогретую реку. Нет. Ты так не умеешь. Тебе удобнее, когда ты один и я одна. Мне, в сущности, тоже. Так что мы идем на кухню пить чай. Пустой разговор, – на другой день и не вспомнишь, о чем. Насыщенные эмоции. Смех как разрядка внутреннего напряжения. Наэлектризованный воздух. Я беззлобно над тобой издеваюсь в качестве мелкой мести за то, чего ты не делаешь. Ты в ответ несерьезно сердишься, говоришь, что сейчас ударишь меня, и обоим снова смешно, но прикоснись ко мне, прикоснись, твоя рука недалеко от моего колена. Я удерживаю себя, чтобы не встать и не подойти к тебе как можно ближе – мне страшно. Потому что если мы перейдем границу, то окажемся так далеко и глубоко, что, возможно, нам не хватит дыхания пережить это.

Тебя дома ждут две маленьких дочки. Старшая очень похожа на меня в детстве. Твоя жена никак не может уснуть, потому что ты унес с собой ее часть, и она теперь как комната с распахнутым в мороз окном. Дочки часто болеют. Ты хочешь построить себе дом в лесу, чтобы жить там один. Чтоб успокоиться, чтобы знать, что между тобой и любым другим человеком километры снега, болот и непроходимой чащи.

Я тоже когда-то жила в лесу. Вместе с тобой. И у нас был свой дом, а вокруг были горы. Ты, наверное, об этом не помнишь, и лишь иногда обрывками, в снах, всплывают светлые знакомые пейзажи, силуэт женщины у огня, вкус первых ягод и солоноватой кожи любимого человека. В гости к нам приходили звери, много доверчивых молчаливых зверей с умными взглядами и неслышной поступью. Они смешно тыкались мордами нам в ладони, и подставляли лобастые головы ласке. Когда вечером мы стелили во дворе одеяло, чтобы сидеть там, обнявшись, и смотреть на закат, все звери окружали нас и старались приткнуться поближе, потому что рядом с нами было уютнее, чем в любом другом месте. Но солнце пряталось быстро, и в темноте ты прижимал меня крепче, и твоя рука соскальзывала мне на бедро. Тебе казалось, что ты это делаешь незаметно, но чуткие звери разом вставали и уходили, и никто никогда не нарушал нашего ночного уединения. Мы не говорили друг другу ни слова – нам было совсем не до разговоров, и в медленном и безмолвном движении в лунном свете ты казался мне существом, сошедшим с вершины самой высокой горы, чтобы быть вместе со мной. В твоих огромных глазах отражались трава и деревья,  и я в какой-то момент уже не могла понять, где я нахожусь – здесь, или там, среди отражений, внутри тебя.

А потом наступало утро, и звери снова являлись к нам. Не подходила близко одна только рысь, желтоглазая и таинственная. Она держалась поодаль, как наблюдатель, и становилось не по себе от ее внимательного чужого взгляда. Однажды днем ты задремал, убаюканный спокойным августовским солнцем, но я тревожилась из-за рыси, и не сдержавшись, решила подойти к ней в надежде, что она все же позволит к себе прикоснуться. Я уговаривала ее, произносила ласковые слова, но она неторопливо отступала, не подпуская меня ближе чем на десяток шагов, при этом не прекращая смотреть на меня; а потом медленно и иногда оглядываясь, пошла вверх по едва заметной тропинке среди колючих кустов. Одержимая любопытством, я  отправилась следом. Шли мы недолго: скоро кусты расступились, и мы оказались на просторной и круглой зеленой поляне, в центре которой, скрестив мускулистые ноги, невысоко парил в воздухе он – темный бог, обнаженный, с неестественно золотой, словно бы металлической кожей. Я замерла. Его раскосые глаза хищника находились вровень с моими, а тонкие губы изгибались  в усмешке – он насмехался над моей робостью и нерешительностью. Оскорбившись и испугавшись одновременно, я развернулась, и, чуть не падая и царапая руки колючками, бросилась вниз, к нашему дому.

Я боялась за наше будущее, я смотрела на твое безмятежное лицо, и боялась тебе рассказать, а ты ни о чем не догадался. В квартире темно, только на кухне горит электрический свет. Что будет, если я вдруг погашу его? Наверное, темный бог заглянет в мое окно, а ты не заметишь. Как и тогда. Ты спросишь меня, почему я погасила свет, а может быть, просто задумаешься в ожидании моих дальнейших действий. Спокойный. Скорее всего, тебе просто хватает того, что у тебя есть сейчас. Но я ищу в тебе наше прошлое, я вижу ослепительный блеск горных вершин и чувствую запах акаций. А ты смущенно говоришь мне, что я напоминаю тебе храмовую статуэтку египетской кошки. Чернота дверного проема напротив в глазах становится вертикалью зрачков. У нас с тобой разная память.

Тогда я стала вздрагивать от каждого шороха, и ты начал нервничать, а однажды сказал, что больше не хочешь оставаться в горах. Осень сделала лес на склонах пронзительно ярким, и мы все больше проводили время в доме, потому что уставали смотреть на сентябрьскую огненную красоту.  Вскоре мы отправились в город, вниз. Пустые комнаты заброшенной гостиницы – три этажа в нашем полном распоряжении. В городе было мало людей, и никто не следил за порядком, каждый жил как умел. Шли дожди, а внизу по реке шла война. Это происходило уже много лет, и к ней все привыкли. Кроме меня. Нам сказали, что в город война не придет – в этом не было смысла, сражения шли по иным, необычным правилам. Там не проливалось ни капли крови. Войска били противника ударной волной, и солдаты валились без памяти. После на поле боя приезжали высокие бритые люди в черных плащах и отлавливали отлетевшие души. Оставшиеся без жизни тела постепенно вбирала в себя земля. Это было все, что удалось нам узнать. После таких рассказов ты оставлял меня и молча бродил по городу. Я пыталась расспрашивать о причинах войны и о том, что происходит с душами воинов дальше, но на меня строго смотрели и отворачивались. Я искала тебя и отводила домой. Ты шел послушно, но отказывался ужинать, а когда мы ложились, ты засыпал, так и не прикоснувшись ко мне. Мне казалось, я понимаю тебя, хотя вряд ли могла бы что-нибудь объяснить, и я не требовала от тебя ничего. При этом меня не оставляло странное чувство, что моя душа постепенно отслаивается от тела.

Мне хочется спать, но, чтоб не обидеть тебя, я зеваю в сторону, не открывая рта.  Мне хочется спать с тобой. Раздеться, и прислониться друг к другу обнаженными спинами. Притянуть твою руку себе на живот. Дышать синхронно и ровно, как одно большое животное, впавшее в спячку. Я уже расстелила постель. Иногда нам удавалось провести вдвоем с полчаса на этом самом диване, и тебе мерещилось, что подобное уже было. Где-то, когда-то. Но мне не удивительно, что после всего, что случилось с тобой, ты потерял свою память. И так же как ты – свою память, мы после близости здесь быстро теряли тепло. Я заворачивалась в одеяло, тебе – хотелось одеться, что ты и делал. И ты говорил, что пора уходить, а я соглашалась с тобой. Чужой, независимый человек, с которым я никогда жить не стану, потому что на него нельзя положиться. На другой день твой образ во мне восстанавливал черты родного, но тебя уже не было рядом, и я чувствовала, что не имею права звать тебя так быстро. Кажется, ты рассказывал мне, что дома давно спишь один, на полу? Ты так привык. И я – за долгие годы – привыкла спать наискосок на широком диване. Иначе мне тесно, а раньше я просто не знала, как это – спать одной.

И вот ты сказал, что идешь на войну. Как любой молодой и сильный мужчина. Тебя никто не заставлял, и тебя не вело чувство долга. Ты признался мне, что каждую ночь слышишь зов. В сновидениях. Тебя окружали степь, пустота, низкие облака. И этот зовущий из-за горизонта звук. Непрерывно. Ты не мог от него убежать, придумать себе другой сон, - все, что ты себе воображал, даже я, стремительно растворялось, и снова тебя кто-то звал. Ты просыпался, помнил об этом, и знал, что на другую ночь все повторится. Единственное, что ты мог сделать – это идти воевать. Я неподвижно смотрела, как ты собираешь вещи. Потом ты подошел ко мне, крепко обнял, и я поняла, что в эту минуту ты бы так обнял любого, кто оказался рядом с тобой. Ты прощался не просто со мной, – ты прощался со всеми.

Плакала я потом. А наутро болели глаза.

Теперь ты редко обнимаешь меня, когда ночью уходишь. Это было бы странно, если мы даже не прикасались друг к другу за два или три часа разговора. В прихожей ты долго возишься со шнурками, и мы внезапно оживляемся, подшучиваем друг над другом, ты принимаешься бороться с пришедшим проводить тебя котом, мне смешно, мы снова друзья на равных, а не мужчина и женщина, которых мучает мысль о близости, из-за чего в беседе то и дело возникают неловкие паузы, - у меня опять много вопросов, и множество тем для восстановления разговора, но некогда, уходи. Ты смотришь на меня словно влюбленный, ты уносишь мою улыбку с собой, и я знаю, что с тобой ничего не случится. Благословенное место.

Я без тебя еще как-то справлялась днем, но с рождением вечера страх накатывал на меня откуда-то снизу, вытравливал по частям мою душу, оставляя ноющие пустоты. Я сидела, сжавшись, в самом темном углу, и старалась переждать прилив отчаяния. Когда на небо высыпали звезды, мысль о потере тебя притуплялась, уступая место вере в твое возвращение. Нельзя расстаться совсем, пока ты можешь ощущать человека на расстоянии. Я убеждала тебя вернуться, я уговаривала тебя перестать воевать, я придумывала для тебя способы улизнуть с линии фронта, я просто пыталась тебя окликнуть. Много дней и ночей я не видела ни единой живой души. Потом дожди сменились снегом, и я научилась быть вместе с тобой, когда тебя нет. Я ложилась, раскрывшись морской звездой, я закрывала глаза и старалась разглядеть комнату так; я ждала что-вот вот откроется дверь и слышала ее стук, которого не было; я ощущала твое приближение как нарастание жгучей радости, а твое прикосновение – знакомым сгустком тепла; я не шевелилась, но мои руки и ноги уже охватывали тебя крепко-крепко, я провоцировала любимые ласки, я вздрагивала от твоих неожиданных движений, задыхалась под поцелуем, и чем дальше ты заходил, тем плотнее и заметнее становился твой облик, и мой взгляд начинал улавливать то густые жесткие волосы, то гладкое как после масла плечо, и я слышала твое порывистое дыхание, чувствовала твой лесной запах, знала, что теперь тебя не остановить, да и не хотела тебя останавливать… Я засыпала, счастливая, под музыку ветра, который заваливал снегом город в надежде замести нас совсем, чтобы мы никогда не проснулись.

Теперь я тоже делаю так – после того, как закрываю за тобой дверь и ложусь спать. Ты меня и не подозреваешь. Ты уходишь, и думаешь, что тебе удалось уйти. Ты отбрасываешь мысли обо мне – там столько путаницы. Ты не догадываешься, что ты сейчас – только подвижная, ведомая привычками оболочка, а все настоящее, что в тебе есть, осталось со мной. Немного позже я тебя отпущу, потому что я не могу держать тебя постоянно, и во сне я вижу, как ты на самом деле уходишь – вдаль по заледеневшей реке, в утренних сумерках, - и постепенно таешь, оставляя безлюдным пейзаж.

Да, все дело заключалось в снах: они являлись чересчур ясными, чтоб я могла о них забывать, не принимая в расчет. Мне снилось, как тебя, не способного двигаться, но все еще живого, втягивает земля, а ты глядишь на меня печально и всепрощающе, а я отгорожена от тебя прозрачной стеной. Мне снились высокие бритые люди в черных плащах: трое, они широко шагают плечом к плечу по грязи, оглядываются внимательно, выискивая источники слабого света, заметного только им. Я пряталась, я знала, что излучаю свет, и упрашивала создателей сна, что пусть я буду невидимкой, но грозные бледные люди тут же оказывались так близко, что могли вот-вот меня задеть или услышать, и, таким образом, вычислить. Я понимала, что я – это ты, и что у меня нет оружия, а все свои уже погибли, и больше всего мне хочется возвратиться домой. Я огромным усилием воли вырывалась из сна, но проваливалась опять, и мне грезились голые острые скалы, головокружительная высота под плотными облаками, и широкие тени крыльев больших хищных птиц. Я опять смотрела твоими глазами.

Поэтому в один день я собралась и отправилась в горы. Прозрачный воздух и солнце вернули мне силы, но я шла туда не для этого. Я шла, чтоб отыскать темного бога с золотой кожей. Везде еще лежал снег, но на знакомой поляне за кустами в центре чернело идеально круглое пятно обнаженной земли, точно выжженное большим костром. Златокожий бог стоял босиком посредине, и его руки по царски были скрещены на груди, контрастируя с коротким алым кимоно. Я не решалась подойти близко, и поэтому обратилась к нему с края поляны, но он перебил меня жестом, и сказал, что я должна встать рядом с ним, если чего-то хочу.

У меня не было выбора.

И я сказала темному богу, что отдам ему целую жизнь, если у тебя будет все хорошо и спокойно. Я не помню собственной смерти. Но я знаю, что с тех пор я могу быть вместе только с теми, кого присылает мне темный бог.

А потом ты родился здесь, и еще через три года родилась я. А через двадцать пять лет мы встретились.