Джули Эллис. Эдем. Julie Ellis. Eden

1

Виктория Уикершем толчком открыла дверь пришедшего в упадок невысокого домика, выстроенного из досок клинообразного сечения, и поспешно вышла в ранние сумерки, окутавшие узкую, кривую улочку. Она ненавидела жизнь в Пиг-Элли. Она возненавидела её с первого взгляда, шесть месяцев назад, прежде, чем она узнала, что это была самая развращённая, самая опасная часть всего Нью-Йорка. Даже стражи порядка – полиция – передвигались вокруг района Файв-Пойнтс парами. Это было любимое место проституток, воров и убийц.

Её длинные тёмные волосы мягко спадали по её плечам, аккуратно огибая синие глаза. Виктория шла так быстро, насколько позволяла ей её ноша. Сумка с кукурузой, кастрюля для стряпни, решётка и древесный уголь с трудом умещались у неё в руках. Она спешила по улице, полной грязи, которая протянулась вдоль очень старых, выстроенных из досок клинообразного сечения, многоквартирных домов, которые снимало беднейшее население, и которые были похожи на тот, где она жила вместе с тётей Молли, с её мужем Джимом и с их пятью детьми-погодками. Один из последних, мрачных аккордов зимы вытеснил весенний дух второй половины дня. Она попыталась приспособить несоразмерно большую шаль вокруг своей маленькой хрупкой фигурки, чтобы создать себе как можно более комфортную защиту от сырого, пронизывающего холода.

Она умело избегала противных для её натуры застолий, игнорировала непристойные приглашения, отводила глаза, когда какая-нибудь девушка её возраста имела дело с матросом, только что покинувшим корабль. Такая девушка обычно вела его в свою однокомнатную квартиру, куда также имели обыкновение приводить своих клиентов её мать и сёстры. Она замечала какого-нибудь молодого матроса, который натянул на лицо благородное выражение, и как воплощённая наивность спускается в какой-нибудь подвал, где не имеющие окон, кишащие паразитами "меблированные комнаты" обеспечивают на ночь койкой за десять центов.

Через несколько минут Викки была уже далеко от Пойнтса и битком набитого Бродвея, где она этим поздним апрельским вечером 1857 года стояла на углу и продавала кукурузу.

Сколько ещё времени она могла оставаться у тёти Молли? Её изящное, скуластое лицо осунулось от нищеты и страданий. Неужели тётя Молли не знала, что дядя Джим использовал любой удобный случай для того, чтобы прикоснуться к ней или ущипнуть её? Это наверняка было причиной того, что тётя Молли, так тепло и радостно откликнувшаяся на приезд Викки, сейчас ходила мрачной. Викки с чистой совестью полагала, что тётушке не в чем упрекнуть её. Тётя Молли просто не знала, как урезонить дядю Джима.

Уже довольно продолжительное время, прежде чем дядя Джим уходил на работу, в доме происходила ужасная потасовка: тётя Молли пронзительно кричала на него, а дядя Джим просто бил её. Она чувствовала себя дурно, вспоминая опухшие от слёз глаза, синяки, а иногда разбитые губы своей тётушки. Затем он волок её на кухню, а Викки выталкивала детей на грязную улицу, чтобы её юные кузены, находясь в другой комнате, не слышали хриплых звуков страсти. Затем с усмешкой на губах появлялся самодовольный Джим, а за ним Молли – робкая и счастливая. До следующей драки. И очень часто, Викки это к несчастью осознавала, именно она являлась причиной вспыльчивого характера тёти Молли.

Кошмар начался два с половиной года назад, когда и отец, и Эдвард, которому тогда исполнилось только восемнадцать, ушли на Крымскую войну, оставив Викки на попечение пожилой незамужней женщины в маленькой английской деревушке, где они жили, так как она осталась без матери в возрасте двух лет. Вскоре, в конце октября 1845 года, в Балаклаве погиб Эдвард, а спустя почти одиннадцать месяцев и отец – под Севастополем. В течение года Викки оставалась в деревне на деньги, которые отец отложил для подобного случая, но их было мало, поскольку армия всегда скудно платила своим людям. Солдатам полагалось с честью служить королеве, хотя, что почётного было в смерти в грязи на чужбине, Викки не знала.

Когда деньги, оставленные ей отцом, закончились, она написала тёте Молли, которая пригласила её приехать и жить вместе с ними в Нью-Йорке. Молли мало писала о своей семье, за исключением того, что дядя Джим – музыкант. Только она не сообщала, что играл он на пианино в публичном доме.

Во всяком случае, у Викки не было других родственников, кроме тёти Молли, которая регулярно, раз в году к Рождеству, посылала им письмо. Родня отца была не в счёт. Они лишили его наследства после того, как он женился на маме, которая пела в лондонском мюзик-холле.

Когда ей исполнилось тринадцать лет, отец в первый раз взял её с собой в Лондон. После возвращения оттуда в её глазах поселилась грусть и задумчивость. Они потратили весь день, гуляя по городу, а вечером пошли в Ковент-Гарден послушать, как Джулия Гризи исполняет партии из оперы Беллини "Пуритане". Как она была взволнована! А потом, в то время, когда они стояли, ожидая занавес, чтобы аплодировать исполнителям, она повернулась к отцу и увидела его бледное и казавшимся обезумевшим лицо. Она проследовала за его пристальным взглядом и увидела строгую, надменную, женщину, прекрасно одетую в белый атлас, которая сидела в одной из изящных лож, расположенных около сцены. Женщина, в конце концов, обратила на ни взор, пристально посмотрела на них тяжёлым взглядом, затем решительно отвернулась, высоко подняв голову и жёстко поджав губы.

– Это твоя бабушка, Викки, – с горечью сказал отец, – не будем беспокоить её, останавливая лишь для того, чтобы передать от нас поклон. – Он никогда больше не заговаривал о ней.

Викки шла, торопливо оставляя за собой Файв-Пойнтс. Она прошла дюжину или больше винных лавок, которые продавали спиртное всякому, кто бы ни заплатил, включая детей. Вскоре задние комнаты тех лавок превратились в "танцевальные дома", обслуживая матросов, проституток и воров. На углах находились бакалейные лавки, магазинчики с подержанными вещами, ростовщики и миссия Файв-Пойнтса, которая вела заранее обречённую на поражение борьбу, целью которой было вытащить большинство развращённых его обитателей из скотской жизни.

В восемнадцать лет она была уже слишком стара для продажи кукурузы. Обычно это была работа для девочек. Но Викки отказывалась работать в винных лавках Пойнтса или в матросских притонах, расположенных вдоль Ист-Ривер или на Уотер-Стрит. Тётя Молли заставляла её поискать работу горничной в одном из великолепных особняков, где уже нашли работу довольно много девушек, только что прибывших из Ирландии, но Викки имела упрямый и независимый характер, что представляло собой определённое препятствие для того, чтобы стать домработницей. Продавая кукурузу на отведённом ей углу Бродвея, – этот угол принадлежал ей по законам улицы, – она была сама себе начальник. Никто не мог ей сказать: сделай то, сделай это – "живей, девочка!".

Дядя Джим, приняв на грудь изрядное количество виски, говорил ей противным голосом:

– Подумать только, слишком хороша для того, чтобы работать, как остальные девчонки. Ты всегда ведёшь себя очень высокомерно! Ты даже разговариваешь смешно, – он передразнил её британский акцент. – Ты закончишь тем, что станешь проституткой, вот увидишь. Точно так же, как и другие!

Взрослой она стала в маленьком домике с воротами и хорошенькими окнами с эркерами, с небольшим, чистым клочком газона, в городе с кафедральным собором, расположенном вдоль реки. Этот городок находился немного более, чем в часе езды от Лондона. Он всегда поддерживался в хорошем состоянии, а оставшаяся без матери девочка была любимицей едва ли не всех жителей этого местечка. Для Викки было очень тяжело покидать их.

После ужасного сорокодневного плавания на судне, которого она боялась и ни в жизнь больше не захотела бы идти под парусом в зимний шторм, пассажиры высадились в Нью-Йорке, тесной кучей столпились в грубом сарае, куда их поместили на время карантина. Она вспоминала те ужасающие первые часы, когда среди высадившихся пассажиров бурно разрастались слухи, и как она от страха сжималась в комок, выходя прогуляться. Поговаривали, что как будто бы у старика, который постоянно кашлял, была заразная болезнь, и ни одному из них не разрешат остаться. А лежащий в лихорадке ребёнок был носителем холеры, либо кори, либо внушающей страх оспы.

Но слухи оказались ложными. Больные были признаны незаразными. Те, кто были здоровы и имели деньги – голос Викки дрожал от волнения, когда она сообщала, что у неё имеется семь долларов наличности – были радушно приняты в Америку. Тётя Молли и двое её старших детей были здесь, встречая её. Она с облегчением подумала о том, что это её семья. Она была не одинока.

Викки всячески постаралась скрыть своё потрясение, когда тётя Молли привела её в две маленькие комнатки, где они сейчас должны были жить ввосьмером. Женщина в тот момент так гордилась старым пианино, которое дядя Джим приволок домой с работы и которое узурпировало слишком много пространства на их кухне, и так восхитилась, узнав, что Викки умеет на нём играть.

– У тебя способности, как у твоей мамы! – хохотала тётя Молли.

Викки, полная страстного желания услышать больше о своей матери, с нетерпением ждала, что ей расскажут что-либо ещё. Отец говорил только об её красоте, мягком, ласковом характере и о том, что очень сильно любил её. От тёти Молли она узнала, что обе сестры родились на ферме в Сассексе и уехали в Лондон в поисках более захватывающей жизни. Мама пела в мюзик-холле. Тётя Молли уехала в Нью-Йорк, где через несколько лет встретила Джима и вышла за него замуж.

Улыбка коснулась лица Викки, когда она приехала на Бродвей, часть города, внезапно раскрывшуюся перед ней во всей своей бодрой жизни. Каждую ночь она восхищалась потоком людей, спускающихся и поднимающихся по широкому проспекту, нескончаемому потоку омнибусов, обычных повозок и частных экипажей. Сверкающие газовые лампы ресторанов, баров и отелей заливали Бродвей бесстыдным, ослепительным блеском. Когда перед рассветом она покидала эту улицу, на ней уже всё затихало. Лишь здесь на несколько часов она могла забыть о Файв-Пойнтсе.

Она прошла вверх по Бродвею, к Баркли-Стрит, расположилась на своём обычном месте, на углу отеля "Астор Хаус", и сосредоточилась на том, что необходимо сделать до того, как продавать товар. Толпы народа проносились мимо неё. Все, по-видимому, куда-то спешили. Как далеко была она сейчас от того маленького домика, где она жила вместе с отцом и Эвардом! Лишь на шее, на узкой ленточке, она носила два напоминания о той, другой жизни. Она всегда носила их: камею, которую папа подарил на её четырнадцатилетие, и медаль, которой наградили отца после его гибели за королеву Викторию.

– Превосходная, горячая кукуруза, – весело зазывала она клиентов на своём культурном английском, который так выводил из себя дядю Джима. – С пылу, с жару! – Одинаково вежливо обращалась она и к покупателям, и к просто зевакам.

Сумерки быстро и незаметно перешли в ночь. Викки почувствовала, как праздничное настроение спешащей мимо толпы коснулось и её. По-видимому, все направлялись искать развлечения. Это настроение коснулось её на то короткое время, пока она выбрасывала из своей головы осознание того, что ей необходимо найти какой угодно способ вырваться из ужасно маленькой квартирки в Файв-Пойнтсе.

– Горячая кукуруза, с пылу, с жару… – она в изумлении замерла, вытаращив глаза на девочку, которая перебиралась через Бродвей в опасном месте. Это была Мелинда, старшая из детей тёти Молли. Девочка, полная решимости, с проницательными, но испуганными от такого движения транспортного потока глазами, пробиралась в направлении Викки.

– Мелинда, что ты здесь делаешь? – Одиннадцатилетней Мелинде, в отличие от других детей Пойнтса, не разрешалось уходить далеко от дома. – Твоя мать убьёт тебя за то, что ты прибежала на эту улицу! Тебя ведь может сбить какой-нибудь экипаж!

– Меня мама послала! – Мелинда была запыхавшаяся и довольная. – Она просила тебя прийти домой, а мне велела остаться и продавать твою кукурузу. Мама говорит, что это не сложно. – Мелинда была безрассудно смелой девочкой, но, тем не менее, сейчас она была немного напугана. – Ты только скажи мне, что нужно говорить.

– Почему я должна идти домой? – тревога нахлынула на Викки. – Мелинда, что случилось?

– Это из-за папы. Мама говорит, что он опрокинул слишком много стаканчиков ирландского виски. Он без сознания, и мама говорит, что ты должна идти домой прямо сейчас.

– Но Мелинда, что я могу сделать? – смутилась Викки.

– Тебе нужно пойти в салон и играть там на пианино вместо папы, так как он не хочет остаться без работы. Поторопись, Викки! Только сначала скажи мне, что я должна говорить.

Викки недоверчиво посмотрела на Мелинду. Тётя Молли не могла рассчитывать на то, что она пойдёт в это ужасное место и будет там играть. Её разум протестовал, но она всё равно коротко проинструктировала Мелинду, что ей необходимо делать, и дала ей небольшую пригоршню мелочи для сдачи.

– Продавая кукурузу, никуда ни с кем не ходи, – предупредила её Викки. – Как только всё продашь, ступай сразу же домой.

– Всё будет в порядке, – заверила её Мелинда, которой не терпелось стать самостоятельной.

Викки дождалась удобного момента и перешла улицу. Омнибусы с выкрашенным белой краской верхом, элегантные экипажи, "рекламные повозки", на бока которых была нанесена реклама, плотными фалангами двигались вниз, по освещённой газом улице, создавая на перекрёстках опасные ситуации.

Она быстро шла вниз по Уорт-Стрит. Сможет ли она играть в этом ужасном месте? Тем не менее, она прекрасно понимала, что должна играть. От этого зависела работа дяди Джима. Он часто оставался без работы, и тётя Молли, оставляя детей, уходила из дома и выполняла любую работу, которую в состоянии была найти.

Викки несчастным взором поглядела на пару беспризорных, полуголых, несмотря на вечерний холод, ребятишек, которые вместе со свиньями что-то ощупью искали в сточных канавах. Она читала в "Геральде", что в Нью-Йорке десять тысяч таких детей. Ничего из её прежней жизни в Англии не подготовило её к такой жизни в Пойнтсе, хотя она и читала об аналогичных условиях обитания в Лондоне в книгах Чарльза Диккенса, и вполне допускала, что такое может иметь место.

– Идите сюда, – быстро окликнула она детей, почувствовав тошноту, увидев их состояние. – Идите сюда… – она дала каждому ребёнку по мелкой монетке, и они помчались прочь, ликуя от радости.

При её приближении тётя Молли открыла ей дверь.

– Ты должна немедленно идти, – её голос звучал резко и скрипуче. – Ему сейчас всё глубоко до фени.

– Тётя Молли, но я ведь недостаточно хорошо играю, – запротестовала девушка.

– Они не обнаружат подмену, – раздражённо сказала тётя Молли, – просто играй громче, и они будут довольны. Викки, ты должна сделать это, – продолжала настаивать она. – Ему нужно быть на месте через пять минут.

Взгляд Викки как бы прилип к глазам тётушки. Конечно, она должна была сделать это. Тётя Молли приняла её, когда у неё никого не осталось. Не имело никакого значения, нравилось ей здесь жить, или нет. Что принималось во внимание, так это то, что тётя Молли раскрыла для неё своё сердце и свой дом, когда она в этом особенно нуждалась.

– Я пойду немедленно, – прошептала она, борясь с паникой.

– Вот… – тётя Молли протянула руку за лежащей на пианино стопкой нот. – Возьми это с собой, – она заколебалась, глаза её беспокойно забегали. – Если кто-нибудь поведёт себя странно, ты лишь скажи им, что замещаешь своего дядю, так как он сейчас болен, ясно?

– Да, мэм.

Решительно схватив листы с нотами, Викки вышла из дому, пытаясь удержать в голове переливающиеся через край инструкции тёти Молли. Вперёд, на Грин-Стрит! К дому с фонарём перед фасадом, на котором было написано "НИНА".

Тётя Молли любила заходить в то местечко, где дядя Джим приводил в движение весь "дом с номерами", но настоящими "домами с номерами" всё-таки были более отдалённые кварталы города. Тем не менее, здешние окрестности были более роскошными, и их предложения тоже.

С отвращением приближалась Викки к Грин-Стрит – самой известной оживлённой улице во всех Соединённых Штатах. Она слышала, как пара туристов спрашивали, как пройти к этой улице, ожидая, пока она их обслужит. Они отправились туда с тем настроением, с которым идут на поиски приключений.

Вымершая днём, Грин-Стрит оживала вечером, наполняясь туристами и будущими клиентами, толкающихся во время гулянья. Её зубы плотно сжались от неприязни, когда она проходила мимо потрёпанных, ссутулившихся, облицованных красным кирпичом домов, внимательно посматривая на газовые фонари, в чашеобразных плафонах из слегка окрашенного стекла, которые ярко светили над каждой входной дверью. Большинство их них были красного цвета, однако, тут и там некоторые из них, менее вызывающие, раскалились до красна. Названия на фонарях формировались из прозрачных участков стекла. ЛИЗЗИ. жемчужина. ФЛОРА. Бесконечные названия, и точно такие же бесконечные процессы происходили в душе девушки.

Сердце Викки застучало, как молот, когда она прочла название на фонаре, перед которым стояла. НИНА. Это было то место, где работал дядя Джим. Держа перед собой листок с нотами так, чтобы его было видно, она открыла дверь и вошла внутрь.

Она попала в небольшой зал со стоящим между двумя окнами пианино. Окна были задрапированы тяжёлой зелёной камкой, предназначенной для сокрытия клиентуры, находящейся в комнате, от взглядов праздношатающихся туристов, толпившихся снаружи. Над пианино из высокой красной вазы свешивалась гроздь розовых бумажных роз. Небольшие пурпурные диванчики окаймляли три стены. Над каждым диваном висело зеркало. В центре комнаты лежал истертый до дыр ковёр, подделанный под восточный. Свет газовых фонарей был приглушён.

Женщина в юбке кричащего жёлтого цвета и с сильно нарумяненным лицом двинулась к Викки и осмотрела её пронзительным взглядом, от которого Викки вся съёжилась.

– Меня прислал Джим, мой дядя, – заикаясь, проговорила она, её лицо пылало. – Он болен, но я могу играть на пианино. – Она глубоко вздохнула, приводя себя в норму для этого кошмарного вечера. – Вы мисс Нина?

– Да, – усмехнулась женщина. – Я Нина. Так значит, Джим прислал тебя давить на клавиши. – Женщина, казалось, колебалась. Не имея ни малейшего желания оставаться здесь, Викки надеялась, что её сейчас выгонят, и сразу же почувствовала себя виноватой. Она ведь была здесь, чтобы помочь тёте Молли. – Что-то говорит мне, что это плохая затея, но у меня нет выбора. Садись за инструмент и начинай играть. Ты будешь играть до тех пор, пока я не скажу тебе, что пора идти домой, – Нина шумно рассмеялась, тряся головой, и кивнула высокой блондинке в красном атласном халате, которая в это время спускалась в зал. – Эй, смотри, что нам Джим прислал!

Викки села за пианино и начала играть, игнорируя всё происходящее вокруг неё. Она играла ту же самую музыку, что и дядя Джим. Совершенно новые, незнакомые для неё песни. "Элин Бэйн", "Джинни со светло-русыми волосами", "Музыка носится в воздухе", "Вилли, мы не заметили тебя". Усилием воли она заставляла себя уткнуться в ноты, избегая смотреть на процессию мужчин, которые забредали в зал, чтобы совершить здесь свои дела. Но их голоса эхом отражались в маленькой комнате. Некоторые вели себя шумно; другие угрюмо и вызывающе слушали.

Нина вызывала девушек, которые выходили по двое, затем отсылала их вместе с клиентами. Викки старалась не слушать, что там говорили: как правило, это были странные требования кого-то из клиентов. Потом какой-нибудь мужчина вызывал замешательство, требуя показать нескольких девушек, перед тем как он делал выбор. И всё это происходило на хриплом непрерывном фоне, издаваемом пианино.

Дверь на улицу открывалась и закрывалась с частотой, вызывающей у Викки замешательство. Нина приветствовала каждого нового входящего в приподнятом настроении. Сейчас дожидались два клиента. Эта парочка разговаривала на диване с неторопливой интонацией и была моложе, чем остальные клиенты. Оба стеснялись. Они звали друг друга Алекс и Фрэд. Подсознательно прислушиваясь к ним, Викки узнала, что они ходили в школу в городе, который назывался Принстон. Оба, казалось, чувствовали себя неловко в таком окружении. Алекс рассказывал о городе, который назывался Новый Орлеан.

– Мы пойдём к Чарли Пфэфсу на ужин, – важно говорил Фрэд. – Может быть, увидим там Аду Клэр. Она южанка, ты знаешь. Я удивлюсь, если она родом из Вирджинии.

– Её зовут Джейн МакЭлхени, – засмеялся Алекс, – и она двоюродная сестра моей бабки по линии матери.

– В Нью-Йорке, – возразил Фрэд, – её зовут Ада Клэр и она "королева богемы".

"Что такое богема?" – удивлённо подумала про себя Викки.

Дверь открылась, чтобы впустить нового клиента: коренастого, чванливого и агрессивного. Нина шагнула вперед, чтобы встретить его с бурными приветствиями. Очевидно, это был постоянный клиент.

– Не говорите мне ни о Флоре, ни о Лулу, – возразил он, когда Нина указала ему на тех двух девушек, которые вскоре должны были достаться ему. – Вы можете предложить мне гораздо лучших девушек, чем эти две. Я хочу профессионалку. – Он заколотил кулаком по стене в такт словам, подчеркивая свои требования. – Я плачу деньги, и я получу то, что хочу!

– Сейчас. Почему Вы не садитесь, Клем. Через несколько минут… – внезапно голос Нины прервался.

– Во, похоже в этом борделе у нас появилось нечто новенькое, – сказал он, неуклюже направляясь к пианино. – Хороша крошка, – плотоядно улыбнулся он, наклоняясь к Викки.

Она уклонилась, прежде чем её обдало его пьяным дыханием, и его тяжёлая, волосатая ладонь всей тяжестью опустилась на плечо девушки. Глаза её метнули молнии, сердце глухо застучало, но она упрямо продолжала играть.

- Идём, детка, – уговаривал Клем, – поговори с дядей Клемом.

– Уходите, – зашептала она, внезапно почувствовав, что в комнату вошёл новый посетитель.

– Алекс! – голос красивого, тёмноволосого молодого мужчины был глубоким и властным. – Какого чёрта ты здесь делаешь?

– То, что было написано в записке, – сказал ему Алекс с сильной нервозностью. – Какого чёрта, Майкл?

– Клем, – льстилась к нему Нина, – идите сюда наверх и…

– Эй, детка, пойдём куда-нибудь, – пьяно увещевал Викки Клем. – Давай пойдём с тобой в одну из тех маленьких комнаток.

– Уходите! – Викки отдёрнула руки от клавиш пианино. – Не прикасайтесь ко мне! – Ярость вытеснила из неё страх. – Убирайтесь.

– Клем, не заводитесь, – Нина взволнованно умоляла его. – Это не одна из моих девочек… – но тяжёлые руки Клема уже были на плечах Викки. – Это племянница Джима, работает сегодня вечером вместо него…

– Сэр, перед Вами юная леди, – спокойно вмешался в происходящее новоприбывший посетитель. – Уберите от неё руки.

Клем выпрямился и презрительно уставился на высокого незнакомца.

– Ещё не хватало, чтобы какой-то молокосос читал мне мораль, – съязвил он, угрожающе двигаясь вперёд.

– Майкл! – предостерегающе закричал Алекс, но Майкл уже покачнулся от удара кулака, нанесённого мужчиной. – Майкл, отыграйся! – Алекс, а за ним по пятам Фрэд, ринулись вперед. Оба были готовы защищать Майкла.

В то время как Алекс замахивался на Клема, двое мужчин с важным видом спускались вниз по ступенькам, сопровождаемые девушками.

– Накостыляй им! – крикнул один из спускающихся мужчин. – Задай им как следует!

В мгновение ока в комнате в рукопашной схватке замолотили кулаки. Девушки и Нина пронзительно кричали, тщетно дёргая сошедшихся в жаркой схватке клиентов. Викки съёжилась около пианино, её взгляд приклеился к самозваному спасителю.

– Прекратите! – завопила Нина. – Вы приведёте ко мне фараонов! Они же меня закроют! – Придя в ярость, она осмотрелась, пока её взгляд не наткнулся на Викки. – Это всё из-за тебя, маленькая сучка! – Она кинулась к Викки, в тот момент, когда Клем рухнул на пол.

– Довольно! – Майкл властно отбросил руку, которой Нина собиралась схватить Викки. – Оставь!

– Уведи её отсюда, пока хозяйка не убила её, – нервно предупредила девушка в красном атласном халате, в то время как две другие девушки пытались успокоить Нину. Та указала в направлении коридора. – Ты можешь уходить.

– Пойдём, – скомандовал Майкл, обняв Викки и уводя её из зоны досягаемости Нины. – Алекс, Фрэд, пошли отсюда!

Слепо следуя его распоряжениям, чувствуя его руку на своей талии, Викки торопливо шла с Майклом через узкий коридор.

Майкл протянул руку к двери, а затем вытолкнул девушку в безлунную ночь, когда они услышали пронзительную трель полицейских свистков, раздававшихся уже в зале.

 – Давайте спустимся здесь.

Они быстро двигались вниз по зловеще тёмному переулку. Кошка мяукнула ей в упрёк, когда она по невнимательности чуть не налетела на неё. Ощущая позади топот бегущих ног, Викки полагала, что это друзья Майкла.

Запыхавшиеся, они выскочили из переулка на залитую светом газовых фонарей улицу. В первый раз Викки отчётливо разглядела этих двух молодых людей. Высокий, худощавый очевидно был братом Майкла. Сходство было поразительное: такие же тёмные глаза, немного полные чувственные губы, резко выраженные черты лица. Второй был ниже, массивнее и его волосы были светлее.

– Я сейчас найду экипаж и доставлю Вас домой, – торопливо успокаивал Викки Майкл.

– Я не могу идти домой, – прошептала Викки. – Никогда. Я лишила своего дядю работы. – Ужас бил из неё ключом.

– Как он мог послать Вас в такое место? – глаза Майкла запылали гневом.

– Он муж моей тёти, – объяснила Викки. Между ними не было кровного родства, и Викки с вызовом сказала: – Я должна была туда пойти, когда они попросили меня.

– А что с Вашими родителями? – спросил Майкл.

– Моя мать умерла, когда мне было два года. Мой отец был офицером Британской армии. – Она увидела удивление на лице Майкла. – Он погиб под Севастополем. И тётя приняла меня.

– Куда же Вы пойдёте? – его глаза смотрели с состраданием и участием.

– Мне нужно подумать, – она старалась придать своему лицу гордое выражение. – Всё будет в порядке, – неубедительно сказала она.

– Поужинаем и поговорим об этом, – твёрдо сказал Майкл. – Алекс, найди для нас экипаж.

2

В экипаже Майкл откинулся назад, мрачно осматривая своего брата и его соседа по комнате. Девушка, пристойно сидевшая рядом с ним, не проявляла никаких признаков истерики, чего он обычно ожидал, и за это он был ей благодарен. Сейчас не было возможности откровенно поговорить с Алексом. Разговор между ними один на один, который Алекс, зарегистрированный в том же самом отеле, что и он, избегал все эти дни, вынуждено откладывался до утра.

Он даже не видел Алекса до тех пор, пока не положил ему под дверь записку, когда он вернулся с бурного совещания с мистером Флемингом в банке. "Мы в заведении у Нины на Грин-Стрит", – прочёл Алекс. "Увидимся позже". – Блудный сын клюнул на записку.

Проклятие, почему мама непременно настаивала на том, чтобы он лично отправился в Нью-Йорк, после того как она получила от Алекса это вызывающее письмо? То обстоятельство, что он теперь был практикующим поверенным адвокатом, не избавило его от необходимости быть у мамы мальчиком на побегушках. Какого чёрта Алекс и его сосед имел в виду, не выйдя на занятия в колледж и подняв шум в отеле "Сэнт-Николас-Хотел"? Отец Фрэда был одним из самых богатых плантаторов в Вирджинии. Его богатство выражалось деньгами, а не количеством земель и числом рабов, как у Иденов.

Алекс должен вернуться в Принстон. Он должен был понимать, что мама не выслала бы ему больше ни цента, если бы он не работал на свой диплом. Школа примет их обратно, заключил он. Алекс и Фрэд были не первыми, кто подражал богатой жизни в Нью-Йорке.

Майкл беспокойно зашевелился, вспоминая эту свою вторую поездку по поручению матери. Если бы он ни разу не был в Нью-Йорке, его бы не послали встречать пароход Эвы, который на этой неделе войдет в док. Прошло десять лет с тех пор, как Эва покинула Эдем. Почему она вернулась? Как он вновь сможет жить с ней под одной крышей? Он почувствовал отвращение.

Мама не могла знать, как он был потрясён этим утром, когда открыл её торопливо написанное письмо. "Майкл, я только что получила известие от твоей тёти Эвы. Она едет домой. Пожалуйста, останься ещё на несколько дней в Нью-Йорке, пока не придёт её пароход, и она поедет домой с тобой."

Ничего в Эдеме не останется прежним, как только Эва вернётся домой. Он помнил её яростные вспышки гнева, её властные приказания. И он помнил то, о чём поклялся забыть.

– Как мама с папой? – спросил Алекс, прерывая размышления Майкла. Молодой человек был взбешён тем, что его брат проследил за ним до заведения Нины, и только присутствие Викки предотвращало ссору. Но на Грин-Стрит двадцатилетние студенты сами полезли на рожон, напомнил себе Майкл, и Алекс уже получил свою долю нахлобучек.

– Отлично.

– Папа всё ещё грозиться добыть себе место в Законодательной палате? – вопрос прозвучал с иронией.

– Он пришёл к окончательному решению, что инвалидное кресло будет этому мешать, – сказал Майкл, сделав вид, что не заметил иронию. Но Алекс понял это. Они жили в Эдеме в отдельном доме. Всё в мире, включая семью, для отца было врагом номер один. Такое отношение у него возникло после того, как у него восемь лет назад случился удар, окончившийся параличом.

– Я иногда думаю о нём, – с обманчивой нежностью сказал Алекс. – В какое-нибудь воскресенье он обычно собирает на собрание рабов, все три сотни, разглагольствуя о том, как много он для них делает, и чем они ему обязаны. Какие они негодные и ленивые. В течение двух часов они вынуждены сидеть там и слушать его разглагольствования. А вместе с ними и мы с тобой.

– Такова папина привычка, – резко сказал Майкл. Что за дьявольщина произошла с Алексом? Обсуждает эту отцову привычку при посторонних.

– Папе следовало бы родиться в семье Габсбургов. Может быть, тогда он был бы счастлив.

– Эва едет домой, – внезапно сообщил Майкл, и Алекс пристально посмотрел на него.

– Что это принцессу несёт обратно из Европы? – усмехнулся Алекс. "Неужели он помнит Эву?" – удивился Майкл. Вообще-то должен помнить.