Броненосец в потемках

Корабли остановились. Мичман Грецко по старой привычке пальнул из шестидюймового орудия второго каземата – на кораблях так же привычно, с ноткой злого восхищения, матюгнулись.  Отучить мичмана палить по поводу и без повода не удавалось ещё никому. Не помогали ни карцер, ни угрозы списать мичмана на берег, а то и расстрелять из того же злополучного орудия. Душа требует, с надрывом в голосе оправдывался Грецко перед очередным трибуналом, на что трибунал переглядывался и в очередной раз назначал карцер. Где мичман и высиживал до следующего боя. Потопив вражеский крейсер метким попаданием в ватерлинию, проутюжив супостатскому линкору боевую рубку, а то и засветив снарядом с шимозой прямо в адмиральский сортир, мичман Грецко, понурив геройскую голову, представал перед начальством и робко спрашивал:
- В карцер прикажете, ваш высокблагородь?
На что "высокблагородь" пожимало плечами и махало рукой:
- Иди уж... герой.
В карцер сажать было как-то совестно, но и снарядов было жалко – поэтому мичмана попросту спаивали. Благо во хмелю тот становился вполне обычным – прыгать с фок-мачты в трубу и палить почём зря из пушек его тянуло не больше любого другого вусмерть пьяного матроса или офицера.
Но сейчас мичман был трезв как стёклышко. И находился, по странному совпадению, отнюдь не в карцере.
Самым же странным было то, что корабли остановились.
Без приказа.
Потому что приказывать внезапно оказалось некому.
Как оказалось, капитан вышел покурить...  И не вернулся. Старший помощник забежал в гальюн и испарился из запертого изнутри помещения.  Боцман Деревяга с матросами деятельно проверили один из наиболее вероятных путей исчезновения старпома, но ничего, кроме вполне ожидаемого ингредиента и почти целого листка "Морского Вестника" не обнаружили.
- Полное г... - эмоционально высказался боцман, зажимая нос двумя сосисочного размера пальцами. К сожалению, история умалчивает, что конкретно имел в виду боцман – то ли ситуацию, то ли содержимое гальюна.  А может и то и другое вместе...
В гальюне одиноко остался лежать смятый специфическим образом "Морской вестник", причём на фотографии государя-императора медленно расплывалось подозрительное пятно...
Штурмана последний раз видели склонившимся над картой. Проверка показала, что штурмана там нет, но зато на военно-морской карте какой-то шутник вырезал человеческий силуэт в полный рост.  Внутренняя часть силуэта исчезла. Теперь местонахождение броненосца "Князь Жихарь" колебалось от Тамбова до нанайского поселения на острове Кенгулень.
Второй помощник... Ну, не будем о грустном.
Боцман Деревяга разослал матросов на поиски командного состава, сам же направился в рубку и скомандовал в машинное отделение:
- Полный на месте, вашу мать!
И стал ждать известий.
...Факты оказались неутешительны: из всего офицерского состава в наличии оказался только мичман Грецко, да и тот в неудобоваримо трезвом виде.  Деревяга здраво обдумал ситуацию и мичмана приказал запереть от греха подальше, снабдив едой и парой бутылок водки.
Затем боцман поднялся на палубу, в душе готовясь к самому плохому. Но всё оказалось ещё хуже...
На полубаке кучковались сотни полторы матросов. Ещё десятка два облюбовали фок-мачту. Крик стоял как на вороньей свадьбе.
- Братва! - заорал рыжий матрос, взобравшись на башню главного калибра. Сначала на него не обратили внимания – мало ли кто тут может кричать, но глотка у парня оказалась на зависть знаменитому басу Шаляпина, только малость повизгливей.
- Братва! - повторил матрос, когда шум немного утих. - Дело такое, братва. Нету больше всяких высокблагородий, офицерьёв и прочих эксплуататоров! Одни мы остались, трудовой, можно сказать, пролетарьят...
- Шо, опять?! - возмутились в толпе. - Сколько же таки можно – опять мы в пролёте!
Несознательные, а таких, как всегда, оказалось большинство, заржали.
- Я к вам сурьёзно, всей, можно сказать, болеющей за вас душой...
- Он ещё и душевнобольной! - прервали рыжего в очередной раз. Боцман поклялся, что в благодарность напоит шутника в стельку.
- Товарищи!  Братья! - взвыл рыжий, беспомощно оглядываясь. - Человеки!
- Хомо сапиенсы, - закончили из толпы. - Пролетел ты рыжий!  Уйди, дай человеку слово сказать.
- Верно, братва!  Пусть Кирьян слово скажет! - заорало сразу несколько голосов. - Кирьян, ты где?  Иди, скажи народу правду!
Боцман насторожился, по опыту зная, что за "правдой" очень часто следует битье себя в грудь, а также битье других в морду.  Надо что-то делать, решил Деревяга.  Шагнул было вперед, но не успел...
На башню уже поднимался матрос в офицерской шинели со споротыми знаками различия...