Как Старый Физик нашел своего Друга

Был у Старого Физика Друг, который приехал издалека. От всех прочих Друг отличался диковинными яркими нарядами и непривычным для этих мест строем мысли. В его сознании, например, каждый дождь являлся следствием брачного танца полевых змей, а богатство связывалось с тем, что мать еще неродившегося богача по странной прихоти женщины в положении иногда ела землю. При этом Друг обладал способностью производить на людей неизгладимое впечатление. Но как он относился к окружающим сам, никто не мог угадать, а Друг ни в какую не признавался.

Старый Физик очень любил своего Друга. Вместе они придумывали несуществующие города, рисовали карту необитаемого острова сокровищ, варили вечером на костре у реки черный-черный арабский кофе, и были счастливы. Но однажды Друг внезапно исчез. Старый Физик проснулся утром, и обнаружил, что раскладушка стоит сложенная у стены, в ванной нет оранжевой зубной щетки, а в прихожей на вешалке - потертой куртки из разноцветных треугольников замши, с которой Друг не расставался. Старый Физик сперва испугался, потом принялся выращивать в себе надежду на возвращение, но надежда погибла еще в состоянии эмбриона, и тогда Старому Физику стало так плохо, так плохо, что он выкурил пять сигарет подряд, а потом голова у него закружилась до того, что ему стало страшно куда-то идти, и он, присев на крыльце, просидел там почти до самого вечера.

Дни сразу стали длинными, а ночи - похожими на бездонную яму; и, в поисках спасения, Старый Физик мысленно разговаривал со своим Другом, но тот молчал и как будто не слушал. Старый Физик от этого злился и нервничал. Он злился в дождь, и в жаркие дни, и в темноте, а особенно сильно - когда дул западный ветер. Длилось это долго. Однажды он злился в ночь полнолуния. Огромная луна в пол-окна бледно-масляным светом вторгалась в комнату. И тут Старому Физику в лунной физиономии вдруг почудилось нечто очень живое, разумное и готовое заговорить.

- Чур меня, чур меня, - пробормотал Старый Физик, и, занавесив окно, улегся спать.

А на другой день он отправился прогуляться. Стояла зима, и шум на улицах приглушался сугробами. Старый Физик ощущал себя невидимкой, а точнее, все остальные люди как будто существовали в параллельной реальности: представляете, на одной улице - две параллельных реальности, и это только для людей, а дома, деревья и снег пронизывали все сразу. Только с автомобилями Старый Физик никак не мог определиться: они проскальзывали, шурша и сверкая боками, и вели свою особую жизнь. В любом случае, Старый Физик оставался наедине со снегом, деревьями и домами, а остальное имело значение не большее, чем имеют тени - зимой-то какая разница, есть они или нет. Разве что для красоты - синева на снегу. Но машинно-человеческое мельтешение Старому Физику надоело, и он перешел дорогу и вошел в неподвижность сквера, отделенного от движения толстой узорной решеткой. Здесь было, где разгуляться: широкой аллеей, а потом узкими тропками, усыпанными мертвыми семенами, - тут только руку протянуть не в полную длину, и коснешься усталого, по-зимнему склоненного ствола. Так Старый Физик и сделал, потрогав кору особенно близко стоящего дерева, предварительно сняв перчатку. И ощутил он, что дерево дышит - незаметно для глаза, но в обнаженную ладонь очень даже и отдает.

Отступил Старый Физик на шаг, и воззрился на дерево с изумлением.

- Это ты? - спросил тихо, как с невысокой ветки упавший снег.

- Это я, - ответило ему дерево внутри его головы.

И Старый Физик стоял и смотрел, чуть покачиваясь, не доверяя и радуясь одновременно. А потом произнес:

- Я еще приду.

И дерево кивнуло ему в ответ.

Но когда Старый Физик пошел обратно, то он стал замечать живое и очень знакомое в каждом дереве, в каждом сугробе, а потом - в каждом доме на улице, и даже в тучах на небе; и все они внимательно глядели на него и своим взглядом будто берегли, и дышали в такт его неторопливому шагу; и, хотя они были разрозненными, но, повторяясь как орнамент, составляли единое целое, один родной и близкий образ Друга; и Старый Физик теперь был вместе с ним и внутри него, окруженный со всех сторон, и было уютно и хорошо, словно в любимых ладонях. И становилось ясным, почему Друг не оставил адреса.