Гора Тарика

1.
Единственное, что я знаю пока, это слова,  которыми закончится
этот рассказ: «А кроме того, у них была свобода, а это ведь тоже кое-что значит». Самое забавное, что я понятия не имею к кому это будет относиться: к людям ли, к обезьянам, или даже к дельфинам. И уж совсем плохо то, что примерно такой же фразой кончается повесть одного моего знакомого по имени Кафка «Исследования одной собаки».
Таким образом, я начинаю писать и единственное, что у меня        созрело это то, что я где-то уже читал. Разумеется, о сюжете говорить не приходится. И несмотря на то, что вверху вы видите название, в тот момент когда я пишу эти строки, оно мне неизвестно. Хотя, один факт я знаю точно: основную роль в этом рассказе будет играть слово из девяти букв и трёх слогов, ныне английское, но на самом деле происходящее из арабского языка. Оно имеет прямое отношение и к обезьянам, и к людям, дельфины поглядывают на него со стороны, но для меня его значение: осколок рая на земле.
  Издалека вам кажется, что того что вы видите перед собой там  быть не должно, потому что там ему просто неоткуда взяться. С одной стороны море, с другой - равнина, вдалеке -  то, что можно назвать оливковой  провинцией Европы, и в самом центре - скала высотой почти 500 метров. Её видно издалека, похожую на верблюжий горб, но где же верблюд? Никакого верблюда нет, кругом всё на уровне моря. Хотя кто-то ведь поставил её здесь, эту скалу. Кто-то принёс её сюда и поставил, чтобы никто не подумал, что чудес не бывает.
 В море она выступает покатым склоном, а от суши отгораживается вертикальным обрывом, хотя мне почему- то кажется, что должно быть наоборот. Склон скалы покрыт лесом,  её подножие огибает узкая полоска земли, от материка отделяет песчаный перешеек. Вот, собственно, и всё. Был я там всего четыре часа, из них полчаса - в ожидании автобуса и ещё почти два - на торговой улице, пересчитывая цены на витринах буфетов из одной валюты в другую дабы понять, с чем я останусь после обеда. А потом я оттуда уехал. И всё же - для меня это осколок рая на земле. А для всего мира - последняя европейская колония, неприступный Гибралтар, Джибролтар с ударением на о.
  Когда я начинаю писать что-нибудь, я в лучшем случае знаю первую фразу. На этот раз не дошло и до этого: я приступил, зная только последнее предложение. А потом появляются герои, метафоры, сравнения, откуда не возьмись берётся сюжет, потом вдруг процесс мне надоедает и произведение кончается, то есть начинает мне не нравится. Вот и сейчас - не успел я начать описывать Гибралтар, как меня норовит сравнить его с муравейником. После ленивой и сонной Испании, вы действительно видите перед собой огромный муравейник. Во- первых, он ужасно напоминает его по форме. А главное, на этих шести с половиной квадратных километрах кипит дикая энергия, не шевелится, а бешено пляшет жизнь, происходит бурная деятельность всех и всего. Первое, что вы замечаете, это английский военный вертолёт, который огибает скалу (зачем?), хотя на всех просторах Испании вряд ли вам удастся встретить хотя бы одного солдата. Дорогу, по которой вы направляетесь, пересекает самолёт, да-да, а потом уезжает по полосе, уходящей в море. Земли мало, жизни много, так что вся скала изрыта (вот уж правда муравейник) тоннелями, общая длина которых в десять раз превышает длину полуострова.  Англичане вырыли их во время войны. Пещера св. Михаэля - вот единственное, что умерло на полуострове, вернее не пещера а сталактиты в ней, но зато теперь здесь проходят концерты классической музыки, потому что акустика великолепная и экономия земли для постройки концертного зала. В этой же пещере череп неандертальца и их… Стоп! Это и есть те самые люди которые будут соперничать с обезьянами на участие в сюжете, если таковой всё-таки соблаговолит придти мне в голову. Кстати, обезьяны - гибралтарские макаки, которых нигде больше нет в Европе, и спрашивать их откуда они здесь взялись - пустая трата времени. К тому же кусаются,  нагло шляются по узкой дороге, не задумываясь над тем, что водители, стараясь не задавить их, рискуют упасть с обрыва. Кроме того, с Гибралтара видно Африку, а точнее горы Атласа по другую сторону пролива, а кому мало вида - две или три тысячи рабочих приплывают ежедневно из Марокко на пароме. Внизу - пушки, захваченные у России во время Крымской Войны, причём на табличке написано, что их четыре, но я, если не изменяет память, и  до трёх не досчитал. Но главное, самое-самое главное, что попадая сюда, вы оказываетесь в месте, куда кажется, ни одна мирская проблема не дотянет свои волосатые лапы. Находясь в этом месте, у вас появляется ощущение, что кто-то накачал его сильным наркотиком.  Гибралтар много раз и подолгу осаждали, но ни разу за последние триста лет не смогли взять. И пока вы здесь, вам кажется что ни его, ни вас на нём действительно ничего не возмёт.
  Продолжим. Честно говоря, я совершенно не собирался писать путевые заметки или зачётную работу гида, но сюжета всё ещё нет. Так что наберёмся вместе терпения, и я вас продолжу соблазнять посетить Гибралтар. Собственно, уже написанного хватит на предъявление счёта всем туристическим компанием и Управлению Туризма Гибралтара. Надеюсь, оно там есть. Так вот, одна из особенностей Гибралтара та, что это самая настоящая Англия. Вокруг Андалузия, Марокко, Средиземное море, всё что хотите, но это - Англия. Констебли в высоких шлемах. Двухэтажные автобусы. Водители туристических микроавтобусов в белых фирменных рубашках и галстуках. Ха- ха! Ищите что- то подобное на широких и
гористых просторах бездельницы- Иберии.
  Собственно Гибралтара на Гибралтаре уже давно нет. Вернее он есть, но обросший и нечёсанный: каменные косы порта, взлётно-посадочная полоса в море, постоянно присутствующие корабли, включая дельфинно-обзорочный, если можно так сказать, ну и конечно туристы- последний штрих к муравейнику- заблудшие муравьи. Психология собственно скалы мне понятна, это психология рыбы- перекричать я их всё равно не смогу, так хотя бы постараюсь от них не зависеть.
     Жаль, очень жаль, что я не видел колонию ночью. Зато видел колонну, правда днём, правда лишь отметку того места где должен стоять Геркулесов столб- один из двух, ограждавших когда-то вход в Средиземное море. Но ночью я там не был. Не был в страшных сорокакилометровых туннелях, на маяке Врата Европы, не видел ночью мёртвых сталактитов пещеры Святого Михаэля.  А ведь именно ночью, когда там нет концертов и туристов, когда обезьяны снаружи спят, один мальчик шепчет:
- Мама, ма-ма, я не могу заснуть. Мама, ты спишь? Ма-ма, мам, ты спишь? – он уже нетерпеливо толкает её, чтобы разбудить.- Ну ты спишь или нет?
Мама просыпается и тихо, но грозно говорит:
- Ты что, с ума сошёл? Шшш…
Мальчик пугается и притворяется спящим.
- Почему ты здесь?
Он отвечает размеренно, как будто поёт:
- Я не мо-гу зас-нуть.
- Будешь бегать, никогда не заснёшь. Марш в постель.
 - -Но я уже давно лежу с закрытыми глазами. Я даже пересчитывал
 - обезьян в лесу, но я всё равно не мо- гу зас-нуть.
- Иди ложись скорее. И не носись больше. Полежишь, полежишь и заснёшь. Меньше надо было бегать вечером.
- А я могу тут остаться?
- Нет. – голос её становится строгим и она поворачивается на другой бок. Но он всё же остаётся, затаив дыхание пока мама не заснёт, а вскоре засыпает сам.


  Утром подул сильный ветер, и в пещере Святого Михаэля, которая конечно же тогда так не называлась,  все поняли, что наступила зима. Зимой у подножия скалы бывали штормы, сверху лил дождь, обезьяны прятались, а люди грелись у огня и лишь когда дождь переставал, уходили на Солнечное Побережье за продовольствием. Они шли по мокрому песку, и хотя вокруг никого не было, чувствовали то, что сегодня мы определили бы так: они гордились своей скалой. Она  не была  похожа ни на что вокруг. Да и не было вокруг ничего. Ровным счётом ничего. Вот только по ту сторону залива холмы, летом они иногда устраивали туда походы за оливками, да ещё горы на Другой Земле, за морем. Но там - царство умерших, дети даже боятся смотреть туда. Души умерших переплывают море по ночам и смотрят на людей оттуда, и видят всё, это только люди видят лишь голубые очертания гор. Другие верили, что души умерших улетают туда вместе с птицами, пролетающими над скалой каждую осень и возвращающимися за новыми душами весной. Но всё это слишком страшно, чтобы об этом говорить. А если говорить о любви, то надо дождаться весны, а заодно, пока  мальчик повзраслеет.
Так что на этом месте я ставлю точку, и иду спать. Если сюжет не улетит с перелётными птицами на Другую Землю, то есть в Африку, продолжу завтра. Но что-то, по-моему, начинает получаться. Шшш… Главное не спугнуть. Всё.








2.   

Я человек слова. Сказал завтра- значит завтра. Но писать мне как всегда нечего. Впрочем, попробуем одну вещь.
   Отвесная часть скалы- самое красивая часть полуострова. Стена высотой в полкилометра, прямая и гордая, с несколькими выступами и естественными ступенями, делающими её идеальной для альпинизма. Но альпнистов там сегодня почему-то нет.
Легенда, переходящая из поколения в поколение среди жителей пещеры гласила, что лишь один человек проделал весь путь снизу вверх по откосу. Потом этот человек превратился в обезьяну- первую обезьяну на скале. Именно поэтому обезьяны иногла ведут себе точь-в- точь как люди.  Когда мальчик был ещё маленьким, он спросил однажды родителей смог бы он проделать Путь Обзьяны, то есть забраться на вершину по отвесной стене. В ответ мама в ужасе запретила ему вообще выходить из пещеры, и запрет имел действие целую неделю. И хотя мальчик вырос, стена не стала для него ни ниже, ни менее откосой, и даже те выступы и ступени, за которые он
мог ухватиться не стали менее притягательными.
 -
 - -Почему ты никогда не хочешь со мной разговаривать? Ты всё
 - время делаешь мне одолжение, что останавливаешься рядом со мной даже на пять минут.
 - - Почему ты так решил?
 - - Ну я не знаю, мне так кажется… Давай, я пойду вместе с твоей    семьёй на Солнечный Берег на следующей неделе.
 - - Если хочешь, конечно…
 - - Вот видишь! Разве этого мне надо? Зачем ты меня всё время обижаешь?
 - - Я тебя? Обижаю?
 - На самом деле всё было не так, не так, не так, и услышав, что она согласна, чтобы он пошёл с ними на Солнечный Берег, он не выразил ничего, кроме радости. И всё же она его не любила. Несмотря на то, что он был умнее, талантливее, остроумнее, чем кто-либо другой. И хотя при ней он терялся и начинал бормотать разные глупости, её равнодушее не просто огорчало, но и обижало его. «Им всем нравятся дураки», - думал он с гордой горечью. Доказывать им своё превосходство - всё равно, что биться головой о скалу. «Спокойно, спокойно», - говорил он себе, когда ему действительно хотелось биться головой о скалу,  «Всё будет хорошо. В конце концов всё -будет хорошо»
 - -Я могу спросить твоего совета?- спросила она его.
 - - Да, конечно.
 - - Видишь ли, мне кажется, что я влюбленна. Но он гораздо меня старше…

Любое искусство - это в принципе одно и тоже. Опера, картина, литературное произвдение или скульптура- всё это объединено одним свойством, которое приравнивает эти виды искусства одно к другому. Нет- нет, не «крик души» автора, не своенравность явления и не оригинальность мышления, не художественность виденья, не многоликость линий, не прямолинейность кривых, не обширность сознания и не яркость мысли. Искусство объединено свойством законченности. Вы когда-нибудь слышали концовку симфонии? Длящаяся не меньше минуты череда аккордов, каждый из которых мог бы быть последним, и всё же они сменяют друг друга, заставляя слушателей вновь и вновь ошибаться. А теперь взгляните на  крышу любого здания в стиле барокко- каждый каменный штрих завершает её, и всё же торжественная резьба поднимается всё выше и выше, украшения сменяют одно другое…
Впрочем, дело не только в этом. Вообще, когда ты что-то творишь и с одной стороны боишься подражать кому-то , а с другой стороны хочешь взять всё лучшее, что ты видел в понравившемся тебе произведении- тогда думай о слушателе или о читателе, а не о писателе или композиторе. Не спрашивай себя: «Как он это написал?», а  спрашивай «Что я подумал, когда это читал?» Но это так, к слову. Наверное, всё это ужасно банально, но что делать, если именно сейчас мне это пришло в голову… Задумав описать Гибралтар, место произведшее на меня глубокое впечатление, я до сих пор не знаю как это сделать. Честное слово. А ты попробуй, опиши глоток воды в пустыне! Нет, это не то, просто Гибралтар кажется чем-то игрушечным, декоративным не только по внешнему виду и несовпадению с окружающим ландшафтом, но и по образу жизни, его человеческой природе, «наркотику счастья», о котором я уже говорил. Так и хочется подмигнуть другу Антуану через шестьдесят лет, но ему-то что? Он свой шедевр уже написал.
  Но это тоже к слову.   

 - И сильно ты его любишь?
-Как ты гадко это спросил! Зря я стала с тобой вообще об этом говорить.
 - -Извини,- через силу выдавил он- Вот вернёмся на скалу, и я полезу по отвесной стене, и чем сильнее ты его любишь, тем выше дашь мне забраться, пока не крикнешь «хватит», и будешь стоять и мучаться. А если я доберусь до конца, а ты меня так и не остановишь, из-за своей любви к нему, то я и так буду героем, без твоих одолжений. А если я упаду, это будет на твоей совести.
 - - Дурак ты.
 - Он остыл немного и пробормотал:
 - - Приходится быть дураком. Они же тебе нравятся…
 - Она  надулась и отошла к родителям.

Как мало осталось дописать! А ведь я ещё толком не  начал. Ну при чём тут, при чём тут безответная любовь? Хочешь написать про Гибралтар, а всё написанное годится на пролог, лирическое отступление, послесловие. А как же моя скала? Разве она просила меня приехать, все те годы что мы жили так далеко друг от друга? Если хочешь, наверное говорила она мне, приезжай. И зачем она меня так обижает? Я же не называю любой камень «осколком рая на   земле». В конце концов, и ей надо кого-то любить. Если бы я был плохим писателем, я бы написал здесь- «если есть люди с каменным сердцем, должны же быть камни с сердцем человека». Но я всё же не настолько бездарен, чтобы писать такое, и поэтому я промолчу.  Кроме того, это уже написано до меня. 


Он стоял перед отвесной стеной и размышлял. Для человека с
 детской душой нет ничего утешительнее справдливой обиды. Чем проболтаться целый вечер у друга, куда интереснее обижаться на него за то, что он тебя не пригласил. Сразу появляется чувство благородной молчаливой печали и гордость за это чувство и за себя заодно. И вообще, когда начинаешь перечислять все причины, почему он дожен был тебя позвать, несмотря на все прчины, почему он тебя звать не должен был, и убеждаешься всё больше и больше в правоте своих доводов, появляются разные мысли, типа: «Пускай они там радуются… Угу, небось уже пирог  едят. Ну, ну, ешьте,ешьте… А теперь, наверное, в карты играют. Ну да, пускай. Пускай им будет весело…» И, продолжая таким образом доводить себя до слёз, чувтвуешь что не променял бы этого полной достоинства надутости ни на что на свете.
  По сравнению со скалой он казался себе маленьким, ужасно беспомощным рядом со всем мировым злом, и это вселяло в него бодрость и присутсвие духа. Вот и правда, почему бы ему не начать лезть на скалу. Отвесная стена страшно высокая, несмотря на всю свою ловкость он выбьется из сил, а спускаться вниз ещё труднее, чем подниматься, так что он останется на каком- нибуь выступе на сто, нет, на двести лет, на меньшее он не согласен. Всё равно никто, кроме скалы и мамы его не любит и не понимает. И от сознания собственного жалкого, и вместе с тем такого возвышенного одиночества, ему стало так радостно, что он решил что и лезть по скале уже ни к чему.

 
Он взошёл по извлистой тропинке на вершину скалы, и стал на том месте, где стоял бы, если поднялся по жуткой стене.  Он даже сел на край, свесив ножки, и вздохнул, взглянув вниз и вокруг себя. До чего же всё бессмысленно и глупо! Лезть сюда по отвесной стене, чтобы доказать что она его действительно не любит, или что он достойнее своего соперника, вот уж трата времени. Перекричать их всё равно нельзя, но надо хотя бы от них не зависеть!
 Он хотел бы, чтобы рядом с ним села сейчас обезьяна, это выглядело бы красиво в лучах заката, но до заката было как до Другой Земли, а обезьяны вообще редко забираются на такую высоту. Было бы неплохо спуститься со скалы и со всего разбегу прыгнуть в воду, но вода сейчас холодная. Показаться на фоне дельфинов тоже не представлялось возможным. Тогда он просто начал  тяжело дышать, чтобы изобразить трудность совершённого подъёма. Почему она его не видит сейчас? Остаётся только мечтать о том, чтобы опозорить её тупого избранника, но и это уже не прельщало его- слишком уж высоко он сидел, на самой вершине скалы. А уж надеятся на ссору с ним- это совсем не подобало. В конце концов до дельфинов и его обезьян было не так уж далеко. Стыдно будет  при них мечтать о ссоре  с этим болваном. Поэтому он крикнул только:
 -Ма-ма, смотри куда я забрался!
 

Ничего, ничего не происходит так, как ты задумывал!
«Спокойно, спокойно, ни капли суеты. Нельзя думать больше, чем дышать…»
 Наверное, думал он, их скала это и есть любовь и счастье. Чтобы никто не подумал, что чудес не бывает. Может быть, она и есть надежда. Или свобода. Кто её, свободу, видел на самом деле?
-Может быть.- сказал он вслух, чтобы продемонстрировать подобающий моменту диалог с эхом. Потом помолчал немного и добавил, в ответ воображаемому собеседнику:
 -Наверное, кто-нибудь видел. Может быть, даже мы. В конце концов, мы единственные люди на земле.

Я, кажется, обещал, что рассказ окончится одной фразой, которую Франц заранее придумал, но так и не успел сказать мне, что придумал её именно для этого рассказа, так что мне пришлось догадываться самому. А теперь её даже некуда деть. Помнится, это должно было быть чем-то вроде: «А кроме того, у них была свобода, а ведь это тоже кое-что значит.»

-Конец-