рождественские детективные сказки, 1995

ИГРАЯ В КОРОЛЯ

Ты стоишь и смотришь, как разворачиваются боевые действия. С виду гордо опирающийся на двуручный меч, ты на самом деле держишься за него, чтобы не упасть. И все равно доспехи и ветер, который дует с поля битвы и развевает черные тяжелые перья на шлеме, делают свое дело: ты уже не устоишь на ногах, отними сейчас у тебя этот меч.

Схватка, между тем, близится к развязке. Твои войска отступают, артиллерия красных получила наводку на холм, где ты стоишь, и земля разбивается все ближе и ближе. Слезы от ветра и напряжения всего твоего слабого тела застилают глаза. Ты не можешь ничего сказать своим придворным, чтобы те в свою очередь передали твои указания войсковым командирам — ты понимаешь, что любое твое слово только ухудшит положение. Ты с трудом поворачиваешь голову и сквозь слезы и забрало шлема смотришь на придворных — на лицах у последних застыло притворное восхищение, и, несмотря на ветер, до тебя доносятся слова "храбрость" и "секретный", сказанные, наверное, специально.

Ты поворачиваешься обратно и замираешь. Туман рассеялся, выглянуло солнце, разрывая тучи, и диверсионный отряд снайперов, посланный тобой неизвестно зачем к штабу противника еще около часа назад, открывает огонь, уничтожая всю королевскую свиту и беря короля в плен; ударный отряд противника капитулирует, за ним и все остальные красные бросают свое оружие. Дружный крик "ура!" прокатывается по полю действий.

Ты бледнеешь — если ты сейчас закричишь "ура!", твой крик будет вялым и ничтожным; даже если ты поднимешь руку в приветствии... и тут тебя посещает гениальная мысль: максимально расслабившись, ты начинаешь поднимать одну руку, в то время как другая слегка отталкивает меч. Как ты и рассчитал, ты начал заваливаться назад. Никто из свиты, на счастье, не успевает подхватить тебя, и задняя стенка шлема сильно ударяет тебя по затылку. Чьи-то руки тут же начинают снимать с тебя доспехи, и ты слышишь чей-то приглушенный и тихий смешок.

Ты вспоминаешь все — бесполезно притворяться — все придворные и так хорошо знают кто ты.

Ведь это твои войска потерпели поражение.



ПРОДЛЁНКА

Меня назначили старшим. Потом больше уже никто не приходил. Начали падать первые бомбы, и мы четверо спрятались в подвале: Яна, Витька, Сашка и я. Потом уже никто не приходил. Пулеметные очереди.

В котельной, где мы находимся тепло, но ничего не видно.

Город бомбят уже второй день. Нам лучше не уходить отсюда, я думаю, что так будет лучше. Я уже не знаю, все ушли. Иногда пробегают солдаты. Из группы продленного дня остались трое. Всех остальных забрали родители.

Сашка Башлачёв говорит,что завтра город перестанут бомбить. Испортится погода. Он знает точно.

Сегодня умерла Янка Дягилева. Я думаю, это от того снега. Мы теперь можем собирать по ночам снег, и на батарее делать из него воду. Из школы мы не выходим. Мы не знаем, что нам делать с трупом. Сашка говорит, что мы все умрем.

Витька молчит, изредка ворочается в бреду. Сашка предлагает выйти. Но я старше их на два года. Дом слишком далеко, два квартала. Вряд ли от него что-то осталось.

Витя пропал. В темноте мы проверили все, кроме того угла, где лежит Яна. Саша говорит, что он проверял и там, но я не верю ему. Наверное, Витя ушел наверх.

Когда я проснулся сегодня, я был один. Запах. Я не могу. Запах плоти. Сашу искать не буду. Я ухожу.

Мы, Яна, Витя, Саша и я, идем по туману. Не видно ни одного здания, только туман. Крест на куполе школы остался черным постепенно пропадает за спиной. Мы идем, и нас встречают горячие объятия взрывов.



ЛУЧШИЙ ДРУГ

Я приехал к своему другу, чтобы поздравить его с днем рождения. Мой друг встретил меня на пороге своей квартиры, подождал, пока я разденусь. Потом я пошел в ванную комнату помыть руки. Он стал позади меня и сообщил, что завтра его забирают в армию. Потом он дал мне парикмахерский станок, нагнул голову и попросил меня подстричь его.

— Это — шутка? Нет, ты скажи мне, это шутка? Не смешно.

— Нет. Это не шутка — это правда.

— Но ведь ты договорился!

— Родители договаривались.

— И что теперь?

— А ничего!

— Куда хотя бы?

— Говорят, в среднюю полосу России...

...

— Слушай, но ведь ты же в институте. Не может так быть!

— Я заочник, понял?

— Ты же хотел... тебе обещали!

Он промолчал, и только сейчас я вдруг заметил, что уже давно, наверное, на протяжении всего нашего разговора, стригу его. Его длинные волосы устилали пол, медленно падали вниз.



ПРОСТРЕЛЕННЫЙ НАСКВОЗЬ

Станислав пил холодную воду. Вода, в зеркале - кафель. День и солнце свели в кофейно-голубое и раскрылись ярким прямоугольным цветком и горбатым шумным стеблем. Холодная.

Предпоследняя остановка под голубым осколком. Заплесневелый красный желтый укус проводов. Станислав судорожно. Станислав свел взгляд.

Двоеточие глаз и волос и фигурная скобка тела. Увидел ее - проводил взглядом.

Проводил месяц назад на поезд. Целый поезд, целый снег. Прощай - и вновь, в который раз, на следующей остановке трамвая вышел. Как вышла она. Как не выходила.

Всего одна остановка до нее - километры и километры составов. Пробежка по поручням.

- Ты знаешь, он поехал к ней. Сейчас вместе.

Станислав знает и едет дальше, не выходя. Сейчас они вместе. Ему надо сейчас.



БОГАТЫЕ И БЕДНЫЕ

Ее не было. Были только аллеи под окном туман. Кто-то вошел.

Зеленый полумрак комнаты. Двойственность каждого взгляда.

Вот тут я и сяду в кресло.

Холодная комната, и комната, и комната после комнаты. Просторные туман.

— Кто вы? — скромная. Губы тени.

— Я искал тебя. Почему ты не пришла. Где Ира.

Тебя уже нет, а ты все стоишь. Я пришел слишком рано.

— Кто вы? — недоуменно.

— Мне была здесь назначена встреча, — как давно я не видел.

— Но здесь, кроме меня, никто не живет, — Ирно, кожа моя. Ветер уснувший в щеколде.

Видел сон. По ладоням шипами мяч.

— Кто вы, — ровно душно дышит. Вздохом ищет куда поставить.

— Я жду Ирен, — я знаю знаю! Знаю, что. Что сквозь грудь.

— Ее, наверное, сегодня не будет, — я увидел. Приходит кто-то и приходит, и комната, и комната за комнатой. Дурная привычка.

— Ничего. Я подожду, — подожду. Уткнувшись в плечо ворса.

Входит и поет.

— Ничего. Она не придет. Вы ей перезвоните.

— Ничего — я подожду.

Паруса стен, окна стен. Сумерки. Резиновой белкой по дырявому колесу — вверх.

— Вы случайно не Ирку ждете? — подуй на ложку.

— Мне была здесь назначена встреча, — вода — приходит. Приходит на сырой земле.

— Кто вы?

— А что, можно уже?

— Да.

— Ну тогда... поцелуй меня. Для начала.

— Так?

— Да.



ТВАРЬ

Я просыпаюсь. Беру одну карту.

Единственный смертный грех на этой земле — нетерпеливость.

Все выиграли.



СОННАЯ ЛЮБОВЬ

Стальные ракеты отплясали уже в кровавой ране. Выбитые зубы зданий, серые зимние глаза.

Темно, тоненький голосок маленькой девочки возвращается. Ищет тебя. Возвращается в усталость сторожевых дыр и оптических прицелов. Дождик на прогололеденную землю. Так темно, грубые руки в холодных перчатках обнимают этот голосок спущенными курками, холодные пальцы не в силах. Тени падают на колени. Несколько гильотин вряд лезвиями замирая тупым стуком останавливаются и слушают, осыпаясь ржавчиной. Вот идет она, смерть. Последняя живая. Последняя, кого не убили. Мертвая земля, лед флейтой спотыкается об ее ноги, не поднимая глаз, смущенно теребит кольцо лимонки за спиной. Ее зовут смерть, лед не понимает, лед и слушать не хочет, дождь шепчет, куском воска прогибается. Эта девочка что-то напевает, какую-то грустную песню, потупив глаза, кукла ее, лед.

Тихая, слабая она сегодня. День был трудный, трупный. Две тысячи человек, все кто хотел жить, все, у кого были железные двери и стальные ружья, страховка жизни и бронежилеты, уснули сейчас. Под дождем с их ресниц падают слезы.

За окном автобуса осыпаются под дождем окровавленные стекла, смерть задумчиво рассматривает водителя, тот спит. Девочка неторопливо проводит рукой по его широкой ране, по выломанным и висящим кусками ребрам. Достает оттуда сердце. Тихо смеется, умываясь кровью. Кладет сердце на место.

Потом хлопает в ладоши и кости всех людей, спящих сейчас, начинают срастаться, здания возвращают себя кирпичик за кирпичиком, стекла, целовавшие дождь, снова целуют себя теперь. Зажигается электрический свет.

С каждым кирпичиком, костью, осколком, девочка постепенно взрослеет, и к тому моменту, когда водитель автобуса открывает глаза, на него сквозь мокрое стекло смотрит лицо старухи.

Старуха хлопает в ладоши; восходит солнце.



ВТОРОЙ КОТ

Мой кот любит тебя. Странно, когда он сказал мне об этом в первый раз, я не поверил. Ему пришлось повторить это снова.

Я лежал после второй бессонной ночи в углу своей комнаты, и призраки березовой рощи, что когда-то была на месте этого дома, изуродованными своими корнями гладили меня, постепенно искупляющего. Было шесть утра, грузовики с оставшимися в живых возвращались домой. Мертвые шли пешком.

Кот, по его словам, влюбился в тебя с первого взгляда. Сначала, когда ты первый раз взяла его на руки, он жутко разозлился на тебя, но потом, подумав, он решил, что лучше быть тем, за кого тебя принимают, ведь было неизвестно еще, будут ли к нему относится так же, когда узнают, что он говорящий.

Будешь ли ты любить его? До определенного момента он не решался задать этот вопрос даже самому себе. Его положение в моей квартире было глубоко двусмысленно, да и понятно ли оно сейчас? Разве что ему самому.

Понимаешь ли, коты не умеют говорить. Раз он кот, значит он тоже не владеет речью. Вот это меня и смущает. Нас двое в этом доме, и только один из нас умеет говорить.



БЫЛ ТАКОЙ ОСТРОВ

Ты сидишь на подоконнике, солнечные лучи ниспадают до бедер. Ты за стеклом. На улице продают билеты.

Прислонилась к холодному льду, струйки воды на лице. Искривленная улица, тени. Квадрат ломается сам. Грех. Улыбнулась.

В комнате — море, пляж, птицы на голубых стенах. Ты жила здесь.

Твой муж, твой сын. Фотографии в воде.

Жарко, на улице падает снег. Я уезжаю. Скоро войска вступят в город.

Солнце фиолетовыми губами. Целует, точку за точкой протыкая. На улице люди бегут по грязному снегу, забиваются в поезд кусками дубленой кожи. В спешке бросают вещи.

Взрывы за спиной. Я убегаю,не оглядываясь.

В вагоне накурено, замерзшая грязь.

Я любила тебя.