НО ТО БЫЛ СОН...

Выйдя из дому, я увидел подъезжающий к остановке автобус и тут же подумал: надо на него успеть. Чуть запыхавшись, я вспрыгнул на ступеньку в последний момент. Пассажиров было немного, и, взяв билет, я сел на свободное место.

Было жарко. Монотонно урчал мотор, ветерок прогуливался по салону, влетая и вылетая в открытые окна. Подставляя лицо его лёгким прикосновениям, я рассеянно поглядывал в окно. Пассажиры,  расслабленные жарой, сидели почти не двигаясь: кто неспешно, по-дорожному, беседовал, кто филосовски наблюдал за проплывающей мимо окон чужой жизнью, а кто просто и без затей подрёмывал.

Сидя у окна, я безуспешно пытался пристроить друг к другу обрывки несвязных, мелькавших в голове мыслей, но внезапно ход моих умозрительных комбинаций был нарушен. Обострившимся вдруг слухом ясно различил я голос, от которого сладко заныло и замерло в тревожном ожидании сердце, голос, который бережно хранил в памяти пятнадцать лет, голос, сразу отдаливший и шум автобуса, и разговоры попутчиков...

Как-то летом я долго собирался в деревушку, куда порой наведывался передохнуть от стремительной городской жизни - мешали разные, казавшиеся в тот момент важными, житейские мелочи. Удалось вырваться, наконец, в середине августа, когда стояла ешё по-июльски жаркая, но уже неуловимо холодеющая с каждым днём погода. Останавливался я всегда у Анфисы Павловны, женщины пятидесяти лет, гостеприимной и неистощимо доброжелательной.

Когда я вошёл в дом, Анфиса Павловна всплеснула руками:
- Миша! Здравствуй, голубчик! Совсем забыл ты нас. Мы ещё в июле тебя ждали. Порыбачить приехал? Грибки уже идут. Вот и Катенька, моя племянница, навестила - у неё каникулы. Она у нас в медицинском учится, после практики приехала. Да ты проходи, проходи, голубчик!

После солнечного света комната казалась погружённой в полумрак, и я не сразу заметил сидевшую у стола девушку. Увидев её, я вздрогнул - её пугающе бездонные глаза были устремлены на меня. Сердце моё ёкнуло и на мгновение остановилось, ноги налились тяжестью. Пытаясь стряхнуть охватившее меня оцепенение, я поспешно отвернулся от девушки и фальшиво-оживлённо заговорил с Анфисой Павловной.
- Здравствуйте, Анфиса Павловна. Как здоровье? - и не дав ей времени на ответ, лихорадочно заговорил снова. - Выглядите вы хорошо. Вы, наверное, сейчас на работу?

Сбросив у своих ног рюкзак, я совсем не ко времени вспомнил, что надо бы поздороваться, и, стремясь сделать это как можно изысканней, повернулся к Катеньке и с явным опозданием произнёс: "Ызыдыравствуйте!"
- Здравствуйте, Михаил, - не передать, сколь контрастно прозвучала нежная мелодия произнесённых ею слов и моё противно-тягучее "Ызыдыравствуйте".

Нестерпимо захотелось исчезнуть. Я умоляюще поглядел на Анфису Павловну и с трудом проговорил:
- Анфиса Павловна, я пойду, прогуляюсь?
- Ты ж с дороги, Мишенька, и, небось, голодный. Перекуси, голубчик, и пойдёшь, - опять заворковала она, но по выражению её лица я видел, что она поняла меня. На лице её читались удивление и жалость.
- Да я обедал час назад, даже и думать о еде не хочется, - первое утверждение было очевидной ложью, потому что при всём моём желании обедать час назад мне было негде, ну а второе... Второе было чистейшей правдой: аппетит мой начисто пропал.

Воспользовавшись секундной заминкой, я ретировался, прихрамывая. Вообще-то ноги у меня здоровые, но мозг разладил их работу, вынуждая одну из них спасаться бегством, а другую - шагать с достоинством. Так и выскочил я на деревенскую улочку и только тут зашагал ровнее. В голове был полный сумбур, от которого хотелось избавиться как можно скорее.

...К вечеру, часов эдак через шесть, с гудящими от усталости ногами вновь ступил я в дом, ставший недавно свидетелем моего несмытого пока позора. Анфиса была уже дома, и это несколько поубавило мои страхи, а не увидев Катеньки, я и вовсе приободрился.
- Наконец-то явился. Сейчас ужинать будем, - такими словами встретила меня Анфиса Павловна.

Она ловкими быстрыми движениями накрыла на стол. "Катерина!" - громко позвала она, и я внутренне вздрогнул. Ужинали почти в полном молчании - Анфиса Павловна, наверное, притомилась, всё-таки шестой десяток пошёл, да и работа у неё не из лёгких, ну а Катенька, по всей видимости, не относилась к разговорчивым - лишь звяканье посуды и односложные реплики нарушали тишину. Я поглощал пищу, не подымая глаз.
- Миша,  что будешь пить - чай или молоко? - спросила Анфиса Павловна.
- Молоко,  - эхом отзвался я, но тут же поправился. - То есть ничего.
- А спать где хочешь? На сеновале?
- Ага,  - ответил я и,  улучив момент, поднялся. - Я пойду спать? Устал что-то.
- Иди, иди, голубчик, поспи. Спокойной тебе ночи.
- Спокойной ночи.

Я вышел на крылечко, постоял. Ещё только начало смеркаться. Не торопясь, будто в нерешительности, забрался я по приставной лесенке на сеновал. Было там темно, и лишь через входную дверку просачивался слабый свет уходящего дня. Когда глаза свыклись с темнотой, я отыскал матрац, проверил его набивку и, слегка подосадовав, что не захватил простыней, растянулся на нём, не раздеваясь. Неуправляемые, мысли потекли плавно и неспешно, ни на чём не удерживаясь. Внизу вздыхала перед сном корова, истомлённые ноги сладко ныли. Лёгкая и нежная дремота подкралась неприметно, ласково качнула меня и смежила веки.

Находясь в состоянии ещё не сна, но уже и не бодрствования, очутился я в бескрайнем, уходящем за горизонт поле. В причудливом переплетении облаков возникали и затейливо сменялись фантастические  силуэты. Запах свежего душистого сена заполнял всё пространство. Сколько так прошло времени, судить не берусь, но вдруг откуда-то из-за горизонта пахнуло прохладой и раздался громкий шёпот: "Михаил!" Я глянул туда, но ничего не увидел, и тут над горизонтом возникли бездонные глаза Катеньки, и я снова услышал: "Михаил, вы не спите?"
- Нет, - ответил я машинально и, очнувшись от звука собственного голоса, открыл глаза.

В дверном проёме виднелась чья-то тень, и я без труда сообразил, что это Катенька. Остатки сонливости мгновенно выветрились из головы. Я сел.
- Михаил, извините, что беспокою вас, - она говорила приглушённо, и от этого голос её прозвучал так нежно, что моё сердце затрепетало от томительного и смутного предчувствия счастья, и я вдруг осознал: я люблю её. - Мне бы хотелось поговорить с вами. Можете ли вы меня выслушать?
- Да, да, конечно, - волнение лишило мой голос природной чистоты, и он прозвучал сдавленно. - Я сейчас.

Она неслышно скользнула вниз, я спустился вслед за нею. Мы присели на одно из лежавших поблизости брёвен. Ночь уже почти вступила в свои права, и небо потеряло свои дневные краски. Не став ещё совсем тёмным, оно начинало свою ночную жизнь: то тут, то там намечались блестки далёких звёзд, которые, увиденные, сразу же, словно играя в прятки, гасли, чтобы потом явиться в полном блеске. Катенька нарушила молчание:

- Даже не знаю, как начать, - она говорила спокойно, но я почему-то был уверен, что она волнуется и пытается сдержать своё волнение. - Есть такой способ гадания в рождественскую ночь: перед зеркалом зажигается свеча, гасится свет и, если после этого долго смотреть в зеркало, то за отражением свечи можно увидеть лицо своего суженого. Слышали?

Я кивнул.
- Как раз в этом году, в ночь перед рождеством, мы с подружками решили погадать таким способом. И знаете, кого я увидела? - она сделала паузу, предназначенную, по-видимому, для моей реплики, но, поскольку я молчал, вдруг выпалила. - Вас!!

Я что-то невразумительно замычал в ответ, пытаясь произнести слова, которых ещё не нашёл, но Катенька выручила меня, так как заговорила снова.
- Я вам, наверное, никогда бы этого не сказала, - её голос был уже спокойно-печален. - Если бы не была уверена, что вы меня любите. Да, любите! - последние слова она сказала с некоторым вызовом и добавила. - И это было написано на вашем лице.

Передо мной вновь, уже в который раз, встали запечатлённые мозгом незабываемые картины моего приезда и, особенно, моё кошмарное "Ызыдыравствуйте". Словно ощутив это, Катенька поспешила добавить:
- Но вы, Михаил, не расстраивайтесь. Я чувствовала себя не лучше, потому что, хотя я много и слышала о вас от тёти Анфисы, но я никак не ожидала, что это будете именно вы. То есть, что именно вас, ваше лицо я увидела во время гадания, - она легонько коснулась моего локтя и с оттенком извинения не сказала, а будто пропела своим непередаваемо нежным голоском. - Правда. И я сразу поняла, что люблю вас.

Последние слова Катенька произнесла, глядя на меня своими бездонными глазами. Мы сидели так близко, что на своём лице я ощущал её дыхание. Голова кружилась, и я боялся шевельнуться, чтобы не поддаться охватившему меня чувству нежности к этой девушке и тут же не обнять её. Мы оба теперь молчали, но молчание не было тягостным: между нами протянулись нити незримого контакта.
- К-катенька, - вдруг совершенно неожиданно для себя сказал я, и от звука её имени, произнесённого мною, у меня перехватило дыхание, однако через несколько секунд я совладал с собой и после небольшой заминки продолжил, - а почему вы так уверены, что любите? Ведь то, что вы приняли за любовь, больше похоже на самовнушение.
- Нет, это не самовнушение, я знаю, - ответила она с лёгкой грустью.

И с такой интонацией она произнесла эти слова, что показалась мне какой-то очень беззащитной и мне захотелось сейчас же сделать что-нибудь такое, отчего бы печаль этой девушки исчезла. Смешанные чувства любви и нежности, до сих пор сдерживаемые, переполнили меня, толкнули к Катеньке,  и я ткнулся губами в её щёку. Она приникла ко мне, и я начал целовать её лицо, волосы. Когда я коснулся её губ, они ответили мне, и долгий миг поцелуя слился с вечностью. Мы целовались, обнимали друг друга, говорили и спрашивали что-то и опять целовались. Охваченные взаимным влечением, упивались мы нашим счастьем и совсем не замечали течения времени. Но ночь прошла, небо начало светлеть, и Катенька спохватилась:
- Всё, Миша, я побежала. Сейчас тётя Анфиса встанет.

Она чмокнула меня в щёку и, не успел я опомниться, убежала. А я так и остался стоять возле лесенки, ведущей на сеновал, в оцепенении, вызванном очарованием промелькнувшей в мгновение ночи...

Я проснулся от того, что какая-то букашка назойливо ползала по моим губам. Не открывая глаз, я смахнул её с лица, но через секунду настырное насекомое вновь сделало попытку пробиться сквозь сомкнутые губы. Приоткрыв глаза, я увидел склонившуюся надо мной Катеньку, сосредоточенно щекотавшую меня сухой травинкой. Было уже далеко не раннее утро, потому что из незакрытой дверцы на сеновал падал яркий дневной свет. Незаметно для Катеньки я вытянул вперёд руки, обнял её и притянул к себе. От неожиданности она вскрикнула, затем звонко рассмеялась. Я ощутил запах её волос, и вновь  меня охватили чувства безмерного счастья и любви. Я крепко прижал её к себе, зарылся лицом в её волосы и, не зная, как ещё сильнее выразить свою любовь, прошептал банальное: "Катенька, милая,  как я тебя люблю!" "Я тоже тебя очень люблю", - еле слышно произнесла она и обняла меня. Прикосновения её рук были сладостны и ласковы, и, теряя голову, я стал целовать её. Губы её, казалось, ждали, когда я коснусь их, и раскрылись мне навстречу, нежные, мягкие. Смешавшееся дыхание волновало кровь, ненасыщающий поцелуй томил, и я чувствовал что наши жизни, прежде существовавшие независимо, теперь переплетаются воедино...

Весь день мы провели с Катенькой вместе. Не отходя друг от друга ни на шаг, бродили мы по лесу, берегу озера. Руки наши почти не расплетались, словно страшась лишить нас блаженства прикосновения. О чём только мы не говорили! Всё, что рассказывала она, казалось мне важным и интересным, и я не сводил с неё глаз. И меня она слушала со вниманием. При очередной мимолётной паузе в разговоре, а чаще не в паузе, мы целовались и потом опять болтали, непринуждённо перескакивая с одной темы на другую.

Вечером, за ужином, мы с Катенькой усиленно делали вид, что ничего не произошло. Однако Анфиса Павловна, для которой одной мы лишь и старались, что-то всё-таки заподозрила, потому что на протяжении всего ужина испытующе на нас поглядывала. Да и невозможно, наверное, было не заметить сияющих глаз Катеньки, когда она подымала их, чтобы незаметно, как ей казалось, взглянуть на меня. Наверняка и у меня был отнюдь не вчерашний вид. После ужина мы пили нескончаемый чай. Анфиса Павловна всё крутилась около нас, не оставляя нас наедине. Я же, не в силах хоть на мгновение покинуть Катеньку, тянул время и не уходил спать, насильно вливая в себя ненавистный час кружку за кружкой. Наконец, окончательно осознав, что высидеть мне всё равно ничего не удастся, я не вытерпел, пожелал всем спокойной ночи и, распираемый терзавшими меня чувствами, нехотя удалился.

Катенька пришла на сеновал часа через два. За это время, съедаемый муками ожидания и неизвестности, я несколько раз порывался вернуться в дом, но, вскочив, останавливался: "Что я скажу?" Если б я знал, что Катенька придёт обязательно, было бы легче ждать. Теперь же мне было ничего не известно. "А вдруг она заснула или вообще не собиралась приходить", - такие мысли приходили мне в голову и вынуждали к действиям, но предпринять было нечего, и я метался, как тигр в клетке. Эта первая наша разлука казалась мне невыносимой. "Катенька, любимая моя, приходи поскорей,  я  ведь жду тебя!" - мысленно молил я. И она пришла. Была она печальна, как и в первый раз, будто и не было позади прожитого вместе дня. "Что случилось, Катенька, солнышко моё?" - допытывался я и слышал в ответ: "Ничего, милый, всё хорошо..."

Проснулся я около восьми и встал сразу же - какая-то неясная тревога погнала меня в дом. Дверь была на замке. Ключ, как обычно, лежал под крыльцом. Конечно же, в доме никого не было, никаких записок я тоже там не обнаружил. Секунду поколебавшись, я побежал на ферму, к Анфисе.
- Доброе утро, Анфиса Павловна, - сказал я бодро, чуть помедлил и, не придумав, как половчее выведать что-нибудь о Катеньке, спросил прямо в лоб. - А где Катя?
- Уехала. Рано утром и уехала. Сколько сейчас времени-то?
- Как уехала? Она ведь не собиралась...

Я был ошеломлён: в недоумении озирался по сторонам и молчал. Действительность никак не укладывалась в голове. Не дождавшись ответа на свой вопрос и, видимо, поняв моё состояние, Анфиса Павловна несколько смягчила тон:
- Не собиралась, а уехала. Я её и отправила. Ты-то тоже хорош! Задурил девке голову! Из-за тебя и отправила. Ты почему не сказал ей, что тебя дома жена ждёт?

Я молчал - всё было ясно. Вероятно, вчера, когда я ушёл, Анфиса по-родственному поговорила с племянницей. Бедная Катенька! Вот почему она была так печальна - она знала, что мы больше не увидимся! А я-то, идиот, всё проспал! Я скрипнул зубами от ненависти к самому себе. Прикинул про себя: поезд - в семь с чем-то, даже если он опоздает, всё равно не успеть. Ч-чёрт! Ни фамилии, ни адреса Катеньки я не знаю. Анфиса не скажет - моралистка. Всё! Я чуть было не застонал от безысходности, но спохватился.
- Анфиса Павловна, миленькая, дайте адрес!
- И думать не смей, голубчик. Ты что, и себе, и ей жизнь испортить хочешь? И не проси, всё одно не скажу.

Не сказав больше ни слова, я побрёл прочь и в тот же день, не прощаясь, уехал. Дома я по горло загрузил себя делами, однако Катеньку забыть не мог. На все мои письма Анфиса не ответила ни разу. Жена, после того как я рассказал ей всё, развелась со мной. Слава Богу, что хоть детей у нас не было. После развода я выпросил у начальства отпуск и сам поехал к Анфисе Павловне. Но здесь меня ждало разочарование - её дом стоял заколоченный, и ничего определённого ни об Анфисе Павловне, ни о Катеньке выяснить не удалось...

С годами боль утраты поутихла и всё реже давала о себе знать. Вся моя энергия и сила зрелых лет ушли в работу. Работа выручала меня, отвлекая от бесплотных мечтаний. И всё-таки в самые трудные или радостные минуты я порой чувствовал своё одиночество - не хватало мне близкого человека, а им я представлял всегда Катеньку, который бы искренне огорчился или порадовался вместе со мной. И вот теперь я снова слышал её голос, голос Катеньки.

Голос звучал сзади, и я обернулся. Это была она, Катенька, повзрослевшая, но всё та же Катенька. Она строго внушала что-то сидевшему рядом с ней подростку. Я встал со своего места и подошёл к ним.
- Здравствуйте, Катя! Я не ошибся? - в её бездонных глазах промелькнуло недоумение, сменившееся радостным удивлением.
- Михаил?! - она замялась, потом, видимо, скрывая выражение глаз, повернулась к подростку. - А это - мой сын, ваш тёзка. Познакомтесь.

Он солидно представился, хотя обстановка для этого и не была подходящей:
- Михаил.
- Михаил Петрович, - так же солидно сказал я и повернулся к Катеньке. - Катя, вы очень торопитесь? Может быть, выйдем, поговорим где-нибудь? Я ведь уже и не надеялся, что увижу вас когда.

На ближайшей же остановке мы вышли. Моё предложение зайти в кафе Катенька отвергла, поэтому мы присели на первую же попавшуюся нам  скамейку. Я опять, как и много лет назад, с трудом преодолевал смущение.
- Катенька, я вас искал... - начал я.
- Подождите, Михаил, - Она бросила на меня предостерегающий взгляд и, обращаясь к сыну, сказала. - Мишенька, погуляй, пожалуйста, минут пятнадцать.
- Ладно, - неотя произнёс он и с независимым видом отошёл.

Мне было отпущено всего пятнадцать минут! А мне так много нужно было сказать Катеньке! Я прямо-таки физически ощутил недостаток времени: боясь ничего не успеть, лихорадочно перебирал в голове всё самое главное и...  молчал, не в силах произнести ни слова. Как и тогда, Катенька сама нарушила молчание.
- Я догадываюсь, Михаил, что вы можете мне сказать, и поэтому заранее хочу вас предупредить - прошлого уже не вернуть. Я вас очень любила, может быть, и сейчас люблю, но теперь это не имеет значения. Мне было трудно тогда, очень трудно без вас, не знаю, как я перенесла это, но потом родился сын - да, ваш сын - и мне стало легче. Я полюбила его: сначала вас в нём, а позже и его самого. Мне удалось перенести всё только благодаря ему, и больше, чем его, я никого любить не смогу да и не захочу. Зачем?
- Но Катенька, - мне было не по себе от её спокойного тона. - Я ведь давно свободен и люблю вас.
- Я же сказала вам, что теперь это не имеет значения. Да, я тоже свободна, но мне никто, кроме сына, не нужен. Так мне и лучше, и спокойнее. Только сын не знает и не должен знать, что вы - его отец. Его отец, - она чуть улыбнулась, -погиб при исполнении служебных обязанностей. И имя у него было тоже ваше. Так что сына величать будут потом Михаилом Михайловичем. Я хочу, чтобы вы поняли меня и не пытались переубедить.
- Да, я всё понял, - неуверенно подтвердил я. Надежд не оставалось. В зрелой непреклонности Катеньки проглядывала та девичья решительность, с которой когда-то она вызвала меня на разговор.

Свой адрес дать мне она отказалась наотрез, но мой снисходительно записала. Я уехал после них, следующим автобусом. Сидя у окна, я перебирал обрывки воспоминаний. Монотонно урчал мотор, ветерок прогуливался по салону, влетая и вылетая в открытые окна. Подставляя лицо его лёгким прикосновениям, я думал о том, что женщины - совсем другая порода людей, нежели мужчины. Ведь насколько тоньше, глубже и непонятнее нам, мужчинам, движения души, управляющие их поступками.

В этот момент автобус затормозил, и я проснулся. Выходить было ещё рано. Не в силах бороться со сном, я снова закрыл глаза. Мне было сорок пять, и я ехал в автобусе.

1985