2. Tail II

глава первая

  Нарочито отстающие от движения формы запечатлевшегося прошлого, порожденные ленью поедающего небытия, вьются разлагающимися контурами призрачных силуэтов подобно одновременному наложению прозрачных аппликаций продолжительных движений оживающего персонажа. От каждого движения странни-ка исходит опустошенный отливок пространства, занимаемого до недавнего време-ни
его телом; подобно эху среди гор смещенных законов светоотражения отголоски форм со временем разбавляются из потребности непрерывных изменений неустой-чивых материй и медленно до растворения увеличиваются в размерах, создавая впечатление дымящейся плоти.

 Опираясь о сучок, седой старик шаг за шагом протаскивает вперед истощенную до безразличия вялую плоть, наблюдаемую сверху. Длинное черное шерстяное паль-то, задирается ветром настолько, что со стороны можно подумать, будто у него за спиной колеблются обуглившиеся крылья. Его взгляд то начинал метаться в неук-ротимой суете вспугнутого зверька, осведомляясь о мельчайших изменениях, буд-то бы имевших для него жизненно важное значение, то с бесстрастием умершего вперялся в подножие, на самом деле фокусируя глубже...
   Выращенная годами дисциплина ментального конструирования послужила след-ствием слияния антагонизмов в бесконтрольном желании желторотого юнца все-нощных вакханалий, обусловленном отягощающей ленью седобородого отшельни-ка менять местоположение ради достижения покоя. На кариатидах разврата поко-ится балкон, достижение которого путем карабканья по колоннам осязаемого на-слаждения награждается в случае сохранения прозрачного свойства невиданной ранее порцией ор хохма. Звенящие вериги самообладания, накаленные в инквизи-торских кострах унижения дают душе в них теснящейся некоторую уверенность. Ас-кетизм предшествует наиглубочайшему упоению, не достижимому...

глава вторая

  В котле заката прыгают ампулы омертвения, или это рельсы стучаться вовнутрь... Мирный повседневный быт ожесточился в сознании лишения дитя-раба и стянул нижнее белье с наисладчайших соблазнов закулисный таинств. Высвечивая на «балу у Сатаны» сверкающие радостью и торжественно преображенные цветные грани привязанностей, он отрезал полбуханки свежего хлеба, налил в литровую банку кипяченной воды и уселся писать... «Тебе слышно, как у тебя трещат мозги?»2. Этот треск бьющихся  на бешенной скорости мыслей о нежную мякоть внутричерепного покрова, воспринимался лишь как легкий гиперминорный ак-компанемент к пронзительной боли, по причине травматического вдавливания груд-ной клетки, сопровождающегося легким помутнением сознания, как естественной защитной реакции организма на критические показатели душевного равновесия. Ко-гда он вышел на улицу уже стемнело. Поправив ранец, сдавивший плечо, он оста-новился в нескольких шагах от переполненной остановки, поднял глаза и после глу-бочайшего вдоха произнес, внезапно освещенный прожектором планеты Луна:

Твой мудрый взгляд сквозь веки облаков
Спокойствием, любовью наполняет.
Душа моя от ласки так и тает,
Не находя для выражения чувства слов.

Он встал на цыпочки, потянулся и, просунув указательный палец в ее пятнистую полость, крутанул небосвод. Звезды все до единой обратились кометами и замер-ли, украшенные царапинами отскобленного неба. Отвлеченный гулом подъехавше-го автобуса, странник неторопливо вознесся на царские носилки, сотрясаемые су-толочным конгломератом пассажиров. Острый угол зрения, сфокусированный на запотевшей форточке рейсового автобуса, в расплывчатом движении фонового пейзажа, нанизанного на редкие столбы придорожных деревьев и посыпанного с рождественским умилением ватными хлопьями октябрьского снега, развернувшись до угла восприятия десятилетнего ребенка, усадил его на одно из свободных мест. Таинственный осенний сумрак плющил огни промокшего города, которые так и норовили взорваться, накрыв  распирающие тьму контуры огненной лавой восторга.
  Воодушевленный автобус, на излете опорожнившись с придыханием выхлопным цвета перванш, рухнул из холивших и укачивавших нежных рук священных натурщиц Леонардо на асфальт близ конечной остановки. Удаляясь параллельно тру-бам, наш герой думал лишь о том, что решился и находится уже далеко за чертой привычно составляющих предмет созерцания каменных изваяний порока. Родные пенаты, согревавшие в былое время, виднелись с каланчи «несвязанности» лишь как место эмбрионального созревания, в отличие от внутриутробного рая более схожее со следствием предшествующего пробирочного зачатия, ставшего причиной патологии врастания нежной пуповины в прямую кишку посредственности, испраж-нявшейся суррогатами духовного удовлетворения.
  Могучий «Варуна - владыка ночного перевернутого неба» на своей отражающей солнечный свет знаменитой ратхах, уклоняясь от патрульной службы хранителя космического закона риту, спустился дабы предстать пред пилигримом, будучи ук-рашенным далиневским венцом из серебряным ложек, и художественно оформлен-ным жестом восхитительной благосклонности развенчать в ослепительной вспышке фар мчащегося на встречу автомобиля все гложущие риши сомнения. Он кинулся в сторону, едва не расставшийся уже со столь немногочисленными заботами, и ог-лянулся на удаляющуюся машину, проговаривая в полголоса припасенные на мо-мент прегрешения строки священного писания...

На этот славный обряд
Ты приглашаешься для защиты (его).
С Марутами, о Агни!

Окропляя алтарь жертвенными возлияниями сомы, босоногий жрец призывает
могучими гимнами юнейшего Танунапата, прекрансозажженного «Агни - созда - теля жизненной силы» снять по великой милости своей вверх - верхнюю петлю, вниз - нижнюю, посреди среднюю, дабы «пребывать в твоем завете безгрешным перед Несвязанностью», дабы поддержал огонь пока не высохнут носки.

По глыбам вспаханного поля,
На свет, что кроет горизонт,
Сквозь паутину, невзирая
                на страх,
                что облепил лицо,
Плетусь из прошлого во мрак,
И боль стегает, ублажая.
.
Толи искренность, толи горючесть жертвенного возлияния стала причиной того, что пламя, яростно извергнувшееся из недр бревна, дотронулось в безумном танце обращения в прах оскверненных формой сучьев алтаря, до неустойчивой мякоти мыслеобразующей субстанции локализованного в его голове разума. «Вот в чем дело: нет ничего, что могло бы напугать меня, но я боюсь испугаться, и страх страха пугает меня».
Восток поднял огненные ресницы лучей, пробуждая похотливые желание жаворон-ков, воспаривших высоко в небе с божественной молитвой на устах. Содрогаясь под
потоком упоения, вливающимся в него с каждым до боли продолжительным вздо-хом, он не выдержал - его ноги подкосились - и свалился, накрытый крепким и здоровым сном.