Мир имени моего

Золотое солнце легко взошло, легко село. Весь этот день капал снег. Большей частью большие дома отражали вглубь тепло своих этажей. Прозрачность была во всем и чирикали честные воробьи. Стояло зимнее лето.
Да, а Ты вся с собой шла ко мне, но …
А я весь свой шел к Тебе свои стандарты.
По улицам тут & там сортировали трамваи шли машины. Мужское первое воскресение. Мужское первое воскресение зимы-лета-весны.

Вязко запел трамвай. Ты остановилась, подняв голову. Зазвенело отражением эхо – проснулась мечта.

И когда шли они (Ты) ведомы если были, то почему, а если свободные, то в ком видели души наши ? Ибо смотрели чинно только за их любовью и только они шли по улицам навстречу друг другу кроме нас.

Резко запилил трамвай, но Ты уже подняла голову. И посмотрела. Я говорят был там, напротив, напротив сердца твоего взгляда, они говорят. Из этого взгляда вышел мир и зашагал по улицам. Нас больше не было, но мир был наш и больше ничей. Он шел, заполняя собой все солнце, время, дома, улицы и трамваи. И так мир вошел в себя. Резко защемило сердце.

***

Следующей декаролью будет ночь.
Я сидел на кладбище и тупо смотрел в монитор. Я всегда хотел жить на кладбище и сейчас я здесь живу. Каждую ночь, каждую вечную ночь я выхожу в сеть, с пор, как я провел кабель и купил модем. Я коннектюсь, я посещаю разные конференции. У меня есть кличка Digger и я исповедую погрязших во зле. Но мне никто не верит. В ту ночь шел дождь и было холодно, было сыро. Я думаю переселиться жить в морг.

Наверное надо сходить в гости. Там напоят чаем и дадут любви. Вы не знаете, что такое любовь? Ее измеряют в мегатоннах на квадратный сантиметр. Или метр. Она есть (была) даже там где ничего нет. У этих людей любовь называется комфорт.

Забиться за угол вжаться в угол дивана, что может быть здоровей? И слушать и смотреть и быть. Они узнают, что ты тоже живой, но ты знаешь, что меня тоже нет, как и их , но найти… И это искупает все. Или делает вид, что искупает. Как на все посмотреть.

Чай с вареньем и макароны с картошкой. Мяса, мяса, вина, вина, вина…
В Москву, в Москву, в Птюч.
Щебетанье миром помазанных, гороховую кашу сварила, да не Ты, а она, а она, что,…, может ты беременная, а?

До сих пор не понимаю почему женщины рожают от мужчин. Ведь мир-то восхитительно пуст.

Я смотрю в окно. Я стоял посреди комнаты и смотрел в окно. Очертания мира прояснились. Люди готовились делиться кровью. Это называется праздник.
Я изживаю имя. С тех пор как умрешь остается мир и Ты живешь изживая все до последней степени все и во всем, но прежде всего изживаешь имя. Ибо тогда мир исчезнет, растает. Изживаешь его в гостях, в снах, в книгах, в чужих, а затем и в своих. Нигде Тебя!

Здесь собрались все: и розовые братья пидариллос и мои хорошие и разные бывшие мои друзья. Было и несколько женщин, впрочем весьма скверно отформатированных. И был иссиня сонный собутыльник тоски. Иван созданный воображением неведомого русского Бога.

Говорились умные разговоры.
С тех пор, как я туда пришел, встал и смотрел в комнате и в окно мир жил по законам времени. Но ежели изживаешь имя, то смотри и внимай, в остальном свободен и неважно кто перед Тобой: герои или подвиги, можешь начинать с любого момента и места: такова ж власть над временем сыгранной ль ролью.

Я стоял по среди комнаты и смотрел в окно. За окном беззлобно звенел трамвай.

Вечерело,____стол___был___накрыт,___намечалась___пьянка. Разговоры___день___рождения___общение. Она сказала, что никогда не поверит, что я живу на кладбище что? А я не поверю что я? Но живу.А Вы?Она кокетливо отвернула голову. Коктейль и спич. Так в женщинах умирают женщины. Рождаются и сгорают. И в мире у меня на одну меньше. Зато охотников больше. ****и (мужск. род мн. число).

Я рассказал Ей про мою жизнь, про великое кладбище Шитован, стоя посреди комнаты смотря в окно сидя забившись в углу дивана. Почему ослепительно ясно? Она смеялась, запрокинув голову.

А мой мир именем умирал и напоминая- пронзительно горели сердца людей этого вечера!

Когда я стоял у окна посреди комнаты и слушал трамвай мне было видение: большой и живой Ангел густо расправил крылья свои над сенью этого дома.

Кровь закипала в свет, руки ломали связи. Они танцевали. Эти люди танцевали. Они танцевали свои грязные танцы: тихое лиричное танго, нежно-розовый эйсид, доминантно-голубой хаус. И Ангел ожил. Ибыло небо его крыльями, а люди людьми и его молитвами и мольбою, и капала отжатая роса на забытый хрустальный мир чистоты.

Заботливо ставший миром Ангел исчез растворившись в дымке небытия, а я все стоял посреди комнаты и смотрел в окно и слушал трамвай. О я ждал начала, сыгранной ль начала вечеринки с выпивкой и днем рождения, с гостями и с Ней, которой среди них никогда не было. И не будет. Ибо.

Вечерело. Гости начали съезжаться. Вначале пришел пьяница Иван со своей какой-то девченкой, затем мой теска Гавриил с бабами. Принесли цветы и шампанское. Смотрели на этикетки. Двое на кухне резво гоняли в бильярд. Зазвонил звонок и вошла Она: с каким-то своим очередным ***м. Впрочем, я ее не заметил, я смотрел. В окно.

А гости все приходили. Уже накрывали стол. Ах эти чудесные з_а_к_у_с_о_ч_к_и!
(идут перечисления:

Сытно и брутально, славно и никакого ханжества. Горячее, another, чай. Бесконечный чай с бисквитом. Непременно много разговаривали. Принесли второе: куриные окорочка с сыром, картофель в укропе и заливная красная осетрина. Пились вина: «Черные глаза», белые, красные. И очень хотелось шампанского.

Шампанское ж пили на десерт, с фруктами. Я спросил Гавриила, тезку своего, он ответил, …, и все засмеялись.

По комнате ходила чья-то невеста. Она несла в одной руке муаровый шлейф и другой чью-то печень, улыбалась и очень была довольна собой. Все были пьяные и тоже улыбались. И все таки были. И у всех были имена. Я не выдержал и ушел, так и не дождавшись начала вечеринки, в конце которой жизнь плавно начала выходить из границ.

Когда пришла Ты я все еще стоял и смотрел. Ты пришла почти сразу после меня и с тобой был этот отвратительно пахнущий розами тип, который их подарил Тебе. Ты меня не узнала, но потом Тебе сказали что я это я и тот, кто живет там, где не живут – возник живой интерес. В глазеночках запрыгали чертенята. Какой вздор, я во все это не верю. Не верь мне дорогая, я про себя: какая бестактность. Да бестактность;  подхватила Ты, подхватила розы и поставила их на стол. Но в этот момент занялись танцы и чья-то рука вежливо усадила нас в углу: в углу, в углу комнаты, в углу угла комнаты на диване мы сидели и пили чай с бисквитом; с бисквитом, бисквитамым мороженым и шампанским. Многие курили. Многие курили так, как читают газеты.
Отвратительно.

Среди тех кто присутствовал многие занимались разным: строили дома, рисовали картины, играли на музыкальных инструментах. Но все, абсолютно все пили водку и танцевали этот грязный нищий квартал, именуемый дальше Москвой, этот бардак в комнате и ту безраздельную радость-тоску, которая преломляется на выпитое и выжранное, и все таки на боль и даже на саботажный хохот. Где-то уже блевали, где-то скрипели скамьей. На кухне Ваня весело гонял ***м шары. Петя **** Исаака. Исаак породил Якова. История началась.

Я не выдержал и закричал: раздался звонок и появилась Ты. Я очнулся. Ты не узнала меня, я повернулся и вышел и пошел по Москве даже не оглянувшись. Над Москвой звездою расправив крылья плыл Ангел. А когда я сел в трамвай, шум которого слышал из окна, Ты уже шла мне навстречу и улыбалась. А я все ехал и ехал, и тоже наверное улыбался Тебе. И когда я приехал домой туда, где уже не живут и включил монитор, ты уже поверила мне и я стал ждать. Ждать когда умрут все слова и все имена. Тогда уйдет мир и уйдут мы: и когда нас совсем не будет мы встретимся уже навсегда. На великом кладбище Шитован.