Весна падшей женщины

Грязная женщина сидела на заросшей бурьяном земле, согнув колени, опираясь одной рукой на подстилку из старого одеяла, а другой рукой пытаясь поправить нечёсанные, свалявшиеся, с запутавшимися в них репьями, пряди волос, прикрывавшие глаза. Но пальцы  не слушались. Казалось, она трётся головой о затвердевшую кисть руки, уставив неподвижный взгляд вниз перед собой. Обтрепавшееся помятое платье мешком сидело на  истощенном теле, спустившиеся до щиколоток простые чулки обнажали худые ноги с потрескавшейся кожей. Бомжиха, видимо, недавно проснулась и раздумывала, что ей делать: подняться или опять свалиться в долгий, а может, и в вечный сон.

Этот клочок земли достался нам с женой лет десять назад, когда развитой социализм уже закончился, перестройка шла полным ходом, но с картофелем, как и с другими продуктами, по-прежнему были перебои. Первые годы мы сажали картошку и даже купили автоприцеп для урожая. Но он пригодился только два раза: привезти столбики для огораживания участка и вывезти первый, и как оказалось, последний, значительный урожай.  Имея на берегу Волги прекрасную дачу, мы стали приезжать сюда всё реже и реже.  Почва здесь была тяжелая, земля требовала с нашей стороны больших физических усилий и немалых капиталовложений.  В конце концов, мы забросили это неблагодарное занятие, ограничившись посадкой нескольких плодовых деревьев, смородины и садовой земляники.

В этом году вдруг решили посадить лук и тыквы - что земле-то пустовать? И вот мы с женой и сыном, насмотревшись на странную женщину, расположившуюся на соседнем, точно таком же, полузаброшенном участке, принялись за работу. Мои занялись посадкой тыкв, а я стал вскапывать землю под лук.  Удивительно - два года назад, когда мы еще вскапывали весь участок полностью, почва была, как почва, а  сейчас окаменела и заросла травой до безобразия..    Земля находилась в запущенном состоянии, ее тело было сковано, замучено паразитическими корнями, еле дышало под ссохшейся коркой и не подавало признаков жизни. Остро отточенной лопатой, как хирург скальпелем, я нарезал тонкие пласты, обнажая внутренности почвы, мельчил их ударами штыка плашмя,  присаживался, выбирал руками сорняки и складывал их в ведро.

Я ненавидел эти мерзкие крысиные хвосты корней одуванчиков и осота; крепкие, острые шнуры пырея, сплетенные удушливой сетью; скрюченные в эпилептическом припадке беловатого цвета щупальца повители, выходящие на поверхность и свернутые по-змеиному уже в виде стеблей; отравляющие почву млечным ядом хлипкие, противные тельца молочая; жирные до отвратительности клубни полыни, засевшие в земле, как им хотелось бы, на многие лета. Относил наполненное гадами ведро на кострище из трещавших в огне малиновых засохших стеблей, опрокидывал в пламя, со злой удовлетворенностью наблюдая за смертными муками всей этой нечистой братии. Возвращался на место и продолжал упрямо, сантиметр за сантиметром, взрезать вздрагивающую землю, склоняясь над ней, а то и стоя на коленях, растирая комочки руками, анестезируя ее капельками пота с лица и приговаривая:"Потерпи, милая!"

Мною завладел азарт, смешанный с состраданием к живому существу - земле. На время даже забыл о куреве, и за перчатками не хотелось возвращаться к костру, где их зачем-то снял - продолжал работать без них. В глубине земля была влажная и там можно было охладить разгоряченные руки, понежить их в мягкой плоти. Граблями наводил окончательный лоск, разрыхливал землю, выравнивал поверхность, и она на глазах хорошела. Времени любоваться не было,  но я то и дело переводил взгляд назад, на то, что мне оставалось проделать, и вперед, на облагороженный участок. Было приятно от того, что я выполняю нужную работу. Устраивал маленькие перерывы, чтобы напиться горячего сладкого чая или полежать на земле, давая отдых спине и пояснице.

Пропустил время обеда, не сел "за стол" с женой и сыном, сослался на данное самому себе обещание: пока не закончу эту сотку, обедать не буду.

Вспомнил, как здесь росла картошка, как я поливал ее, окучивал, как земля радовала глаз ровными рядками картофельных кустиков с фиолетово-белыми цветками. Я заглушал угрызения совести от сознания своей вины перед землей удвоенной энергией и мечтами о возрождении. Сорняки не казались мне уж такими омерзительными: в принципе, они ни в чем не виноваты, все хотят жить, и не их вина, что им дозволили хозяйничать на моей земле, а я сам виноват.

Наконец, я вскопал и разрыхлил участок, предназначенный для  посадки. Помыл руки, черные до локтя, смыл пот с лица и сел обедать на растеленный тент от машины, служащий столом. Поедая бутерброды и вареные яйца, хрустя свежим огурцом, смотрел и не мог насмотреться на чернеющее, взрыхленное покрывало приходящей в себя земли. Невесть откуда прилетела стая скворцов, опустилась на нее в поисках червяков. Интересно, где скворцы могут жить, кроме как в скворечниках? На огромном дачном массиве в жисть не было ни одного скворечника.

Отдохнул немного и приступил к посадке лука. Эталонной дощечкой отмерил ширину грядок, и сделал граблями три длиннющие, десятиметровые грядки шириной с эту же дощечку, с метр. Ей же наметил рядки, и скоро вся обработанная поверхность стала похожа на огромные шоколадные плитки. Наступил желанный миг, ради чего пришлось столько потрудиться!  На свет извлекаются мешочки с крохотными луковичками. Они, насколько развит мой глазомер, на равном расстоянии друг от друга, вдавливаются в припасенные бороздки так, чтобы из земли чуть торчала макушка. И пошло-поехало… Под нескончаемые думы о будущем урожае одна сотня луковичек за другой попадает в землю, а она  радуется, наверное..

Вон как ее взрыхлили и очистили. Вот давай теперь роди, земля, роди, милая... Она уже отошла от боли, под моими руками слегка выгибается,  слегка сопротивляется, когда я погружаю в нее очередную луковичку, красавица пышнотелая.

Наконец, посадка завершена. Осторожно, чтобы не размыть бороздки, поливаю из лейки усаженные луковички. Это занятие я люблю больше всего. Поливать и самому чувствовать, как пьет влагу земля, как пьют ее корни, наслаждаясь. И не по-пожарному поливать, страсть не люблю, когда вижу этаких "брандспойтщиков". От такой лихости почва размывается, уплотняется, а подсыхая, превращается в корку. Опускаю дудочку лейки до самой земли, лью воду тонкой струйкой - только так она покажется земле сладкой. Когда грядки политы, заравниваю почву обратной стороной  граблей, засыпаю подсушенными гранулками-комочками политые строчки. Это очень важно - засыпать политое место сухой землей: теперь влага надежно укрыта, вся она уйдет в дело, а самое главное, не будет корки.

Слава тебе, господи, посадил лук! Разгибаю натруженную спину и оглядываюсь. Обхаживаемые пчелами белые цветки сами пчелиным роем покрыли яблони. Вокруг, насколько хватает взгляда, трудятся дачники. Слышно, как напильником точат лопату, доносятся разговоры о земле, семенах, о разорванном зимой вентеле, о цене машины навоза. Мужик допытывается у жены, куда сваливать сухую траву, никак не поймет, где это "вон туда". Мамаша кричит на своих бестолочей, которые вот-вот сгорят на солнце, чтобы оделись. Весна, дожили! Послеполуденный зной накалил землю. Если присмотреться, то можно увидеть, как от нее исходит  колышущееся марево. Бомжихи уже не было: наверное, ушла на свалку, что в овраге. Пора собираться домой.

Трясясь по грунтовке, медленно подбираемся на машине к асфальтовой дороге. Обгоняем женщину, идущую по обочине. Я успеваю разглядеть, как она красива в широком голубом платье, под которым угадывалось чуть полноватое тело. Распущенные волосы, легкий шарфик в руке, гордая осанка, вальяжное покачивание бедрами - все это выглядело так необычно, что я не сразу ощутил в боку легкий толчок локтя жены, и прибавил газу.  Вглядываясь в зеркало заднего вида,  я пытался запомнить образ женщины, ее счастливое лицо и понять, кто же она?