Члены

Глава 1.
ЗНАКОМСТВО

Скульптор Мариэлов был, пожалуй, единственным членом правления, встретившим меня в штыки.
- Мы - то думали Вы – иссс-куссс-твовед, - произнес он нелегкое  слово так, словно высаживал младенца на горшок. - А раз нет, то на нет и суда нет, - и Мариэлов досадливо развел руками,  что было опасно с точки зрения равновесия. Но скульптор удержался. Вид у него был мрачный - видимо, отвечающий его внутреннему состоянию.
Одет Мариэлов был экзотически - на ногах ботинки из войлока раритетной модели "прощай молодость", что в общем-то соответствовало пережитому. Дерматиновая куртка цвета "воронова крала" оказалась оплавленной сзади по форме батареи отопительной системы, на которую, видимо, скульптор облокотился в задумчивости. Берет и шарф изрядно поедены молью и мышами.
Было бы большим преувеличением сказать, что остальные члены правления приняли меня  радушно.
Председатель Брамс уклончиво щурился, смотрел в давно не мытое окно и глубокомысленно затягивался "Примой". Иногда горестно вздыхал, поднося заскорузлую ладонь к впалой груди. Кургузый свитерок, считавшийся в середине 60-х мохеровым доходил ему до колен, которые в свою очередь были почему - то полусогнуты.
Виктор Викторович Заволжский, живописец, был непроницаем. Чарский Моисей Ефимович, самый импозантный член правления, заманивший меня на это "хлебное" место держался свадебным генералом. Он искренне считал мой приход большой удачей для Союза. Его надежды слабо разделял последний  - но только в смысле повествования! - член правления - маститый Тарас Иванович Тититанюк - скульптор, живописец, керамист - румяный и красивый мужчина в расцвете жизненных и творческих сил.
- Вот видите, как мы тут живем, - капризно говорил Тарас Иванович, обводя круглой, холеной рукой пространство комнаты, именуемой "Правлением".  Комната действительно стоила жеста - с грязного потолка свисали куски штукатурки, арматура, на наружной проводке висели гвозди, паутина и прочая ерунда. Разбитые плафоны болтались на разной высоте. Колченогие столы завалены канцелярскими папками и другой разнообразной макулатурой. Убранство дополняли щедро разбросанные окурки и смятые пачки из-под сигарет.
Единственным украшением правления было живописное полотно художника Мухина "Над Волгой" - тянувшее центнера на полтора и висевшее в рискованной близости от лысеющей головы председателя. Но Брамс опасности не чуял и вел себя достаточно оживленно - курил, сморкался и ежеминутно поддергивал носки без резинок.
Над трофейной машинкой, стрекотавшей, как пулемет "Максим", сменяя друг друга, суетились две невыразительные  девицы средних лет, жадно, но неприязненно ловившие каждое слово присутствующих и облекавшие его в печатный протокол.
- Живем, хуже некуда, - продолжал свои рассуждения Тарас Иванович, - Во-первых - внешний вид. Сидим тут как бомжи, - он пытливо осмотрел товарищей по правлению (девицы напряженно печатали).
- Особенно ты, Брамс, все-таки председатель. Должен соответствовать - костюм, бабочка - что б кто вошел - сразу видно.
- "Ху из ху", - с готовностью поддержал Виктор Викторович Заволжский.
- Одень бабочку и в гроб, - возразил скульптор Мариэлов. Он не верил в возрождение Союза через внешнюю атрибутику.
- Да ладно, Мариэлов, заткнись, - беззлобно отмахнулся Тарас Иванович.
- Мы мечтаем, - неожиданным фальцетом завел Моисей Ефимович Чарский, - что  б здесь был современный офис - компьютер, принтер, сканер, решетки чугунные мы уже поставили.
- Было б что решетить, - не успокаивался Мариэлов, - четыре миллиона выбросили, лучше б на эти деньги народ напоили - он бы сердцем отогрелся.
- Ты уже отогрелся, Мариэлов, о батарею, сиди там, -  сделал попытку прекратить прения Виктор Викторович Заволжский.
- Вот так, Ирина, соберемся и болтаем тут часами каждый понедельник, а нас выбрали, между прочем, дело делать, - укоризненно сказал Тарас Иванович.
- Лучшее дело - свинячье тело, - обиженно буркнул Мариэлов.
- Да, действительно, Брамс, хватит болтать, - властно прикрикнул Чарский на молчавшего как полено Брамса.
- Ла-лы, да ла-лы, - поерничал Мариэлов и покрутил не чистой ладонью в районе носа председателя.
Брамс с трудом вышел из задумчивости. Вздохнул.
- В общем так, Ирина Михайловна, - строго произнес он, гася окурок метким плевком. - Ничего у нас нет. Ни письма куда составить, ни поучаствовать в чем, - Брамс напрягся. - Реклама там какая - радио, печать. Нищие мы, - горестно, но с большим облегчением закончил он спич и торопливо сорвал с гвоздя детсадовскую курточку радостного салатного цвета. Чарский сердито нахлобучил дубленку. Поскольку остальные члены правления сидели одетыми и даже в шапках, они молча, не прощаясь потянулись к выходу.
Машинка захлебнулась.
- Слава богу, - воскликнули девицы средних лет и шурша газетами разложили среди окурков сало, ломанные печенья разных сортов и домашнюю аджику.
- Примите там, папки, по описи, - визгливо крикнула мне та, что постарше, обсасывая сало.
Кроме папок мне в наследство досталось 2 сейфа - голубой и коричневый, засиженный мухами список членов в количестве 107 человек и дышащий на ладан самовар.


Глава 2
Ультиматум (Мертвая петля)

- Мы собрались здесь по экстраординарному случаю, - собрано и без запинки приступил председатель Брамс. "Перед зеркалом репетировал", - подмигнул мне Заволжский.
- Речь о неявке скульпторов Гульцова и Туманова в Фонд для выполнения формовочных работ. В результате чего фонд терпит убытки, - Брамс сердито сложил губы в куриную гузку.
- Дак аванс, понятное дело, получили и ... - Мариэлов закатил глаза и мечтательно пощелкал себя под небритым подбородком.
- А большой аванс? - проявила я живой интерес к материальной стороне жизни Союза.
- Да ну, там большой, - Мариэлов пошевелил губами, - Лимона по три, ну по четыре. На репу. - Уточнил он.
Поскольку на Гульцова и Туманова приходится целых 2 репы, то ждать их скорого возвращения к резцу и зубилу было бы просто наивно.
- Что делать будем? - сурово спросил Председатель и поиграл желваками. - Четвертый день не являются.
- Заказ перераспределить, - буднично предложил маститый Тарас Иванович.
- Уж не тебе ли? - вложил весь имеющийся в наличии запас сарказма Олег Алексеевич Мариэлов.
- Мне своего хватает, - не принял вызова замечательный мастер.
- Мало заказ отнять, - усугубил строгий Чарский, - надо убытки взыскивать, - по семьсот тысяч за день простоя.
- И по восемьсот за день пропоя, - не унимался Мариэлов. Он был в сильном возбуждении. Мутный взгляд  скульптора зажегся огнем нетерпения. - Надо сначала нарочного послать, с ультиматумом, - предложил он.
- Нажрались там до такой степени - трубку  третий день взять не могут, - сокрушался Чарский.
- Так руки заняты - не до трубы, - пояснил Заволжский.
- Да, с Фондом надо решать что-то, не поднимем Фонд, грош нам цена, - рассуждал Тарас Иванович Тититанюк.
- Приедешь с утра, а там все уже... в сиську, - подхватил взволнованный Чарский. - Гоняют друг друга с матюгами по территории. Заказчик, понимаешь, пугается.
- А находится настырный, - продолжил повествование Тарас Иванович, - так потом заказ свой годами ждет.
Душераздирающий рассказ о полной драматизма судьбе заказчика произвел на Мариэлова сильное впечатление. Он даже вскочил.
- Так бегом надо, к Гульцову, с ультиматумом. Я могу сходить, - как бы индифирентно добавил он.
- Ирина Михайловна! Составьте очень жесткую бумагу, - строго приказал Брамс, неприязненно рассматривая меня поверх очков, - Если завтра к девяти не явятся - заказ перераспределить, убытки взыскать. Все! - и он победно оглядел присутствующих.
     - Только побыстрей, - суетился Мариэлов, - а то мне еще на электричку успеть надо. Лечу - мухом!
- Давай, Мариэлов, покруче там, - напутствовал Брамс инициативного скульптора.
Однако ни завтра, ни послезавтра, ни на четвертый день не появились ни счастливые обладатели аванса, ни сам нарочный. В пятницу вечером раздается звонок.
- Ирина Михайловна? Задание выполнил!
- Какое задание? - не поняла я.
- Мариэлов звонит! Ультиматум предъявил! Только я выйти отсюдова не могу!
- Откуда отсюда? - проявила я досадную тупость.
- Так от Гульцова! Это же - мертвая петля! Пришел, а там наших сидит человек десять. Пять за стаканы держаться, а пять лежат. Пока ориентировался - что к чему - глядь, которые лежали уже за столом, а которые держались, упали, не держаться! В ритм никак попасть не мог. Такое дело, - Мариэлов помолчал. – В общем, припал я, Ирина Михайловна, к авансу, - чистосердечно признался он. - Но не волнуйтесь там, в понедельник на правлении буду!
Но никто и не волновался. Все уже забыли и про ультиматум и про нарочного. Правление охватила новая страсть - создание российско-индийского предприятия.


Глава 3.
Российско-индийское предприятие

- Могли бы одеться по приличней, все-таки индусы - иностранцы, - добродушно журил товарищей по правлению маститый Тарас Иванович. Он был наворочен в штатский коттон и благоухал.
- А то придут, глянут - рвань и голь, и дел с вами никаких.
- Надо было чалмы всем заказать, с рубинами, - сказал Мариэлов и сложил руки исусиком.
- Да тебе, Мариэлов, хоть чалму, хоть канатье - видно птицу по соплям-с, - заметил Заволжский и спрятал на всякий случай рваные ботинки под стул.
- Мариэлов – заткнись!  Тититанюк - заткнись! - крикнул бдительный Чарский, услышав шаги на лестнице. - Индусы идут!
Все молниеносно посрывали шапки и береты, сплюнули окурки и придали лицам гостеприимное выражение. Но на пороге, увы, появился человек меньше всего напоминавший индуса - самарский мужичок Слава Тихонов, главный художник Фонда.
- Сидите, Али Бабу ждете? - радостно спросил он, оглядев собратьев по Союзу.
- Нечего тут подкрадываться - народ только нервировать, - буркнул Мариэлов.
- А я  и не подкрадываюсь, - Слава бодро нацедил себе кофе из самовара.
- Что это вы придумали, с индусами? Они нам нужны? Такие же голо… - Слава запнулся - ...задые как и мы. Хуже еще, - усугубил он. - И картинки они наши не купят - у них эстетика другая. А выставку какую затеять - плыви к ним за три моря. Даете вы, умники, - и Слава  выразительно покрутил пальцем у виска.
Члены поскучнели.
- Да... - согласился после недолгой паузы Виктор Викторович Заволжский, сраженный неоспоримостью аргументов. - Учудили мы. Австрийцы там, немцы, штатники - это да, а индусы точно, шушера!
- Шушера - не шушера, а варианты проработать надо! – обиженно сказал Брамс, инициатор российско-индийского предприятия.
- Вариант - льется водка  через кран, - мечтательно сказал Слава Тихонов. Он был слегка запущен - в бороде и с большого бодуна.
- Молчи уж, Ван Гог, - с упреком сказал  Брамс.
- Ваня Гогенов, - подмигнул Слава - Ездят тут всякие - ни валюты у них, ни связей, ни хрена - дурачков ищут, а вы - вот они, - и Тихонов весело оглядел приунывших правленцев. - Тем более и лицензии у них нет, - доплясывал он ламбаду на костях сотоварищей. - Они уже к писателям клеились - так там народ грамотный, помахали им...
- Кой чем, - досадливо вставил Чарский.
Помолчали.
- В общем, так, - подвел итог заседанию мрачный Брамс. - Мы Ирину Михайловну попросим, если придут - пусть покажут лицензию, если  есть, то пригласите их на следующее правление. Если нет - пусть в другом месте дураков ищут.
- Хорошо еще, что чалмы не заказали, с рубинами, - порадовался Мариэлов, - а то б сидели в них, как клоуны.
- Не счесть алмазов в каменных пещерах, - неожиданно красиво спел на прощанье Заволжский. - По домам, Рерихи, - не без сарказма добавил он.


Глава 4.
"Братья Макаровы"

- Поскольку у индусов лицензии не оказалось, так Ирина Михайловна, - на всякий случай уточнил председатель Брамс и затянулся "Примой", как в последний раз. - Продолжим переговоры с братьями Макаровыми.
Новые русские, представители торгового дома "Братья Макаровы" нетерпеливо ждали в предбаннике, высокомерно куря "Салем" и поглядывая на часы.
- Ирочка! Кофе! Продумаем бизнес-план! - торопился деловитый Чарский. - Значит так! Сдаем им подвал под магазин, чтоб толстосумы через выставочный зал ходили - к искусству приучались, а там глядишь - и картинки покупать начнут и деньги пойдут.
- Можно внизу  сметчика с линейкой посадить, - предложил Мариэлов, - что б сразу размер снимал - на гроб и на памятник.
- Тогда надо киллеров нанимать, - очень серьезно сказал Заволжский и прицелился пальцем в Брамса.
- А что, кроме шуток, если деловые начнут у нас памятники заказывать, может Фонд и вылезет  как-нибудь, - рассудил прагматичный Тититанюк.
- Запускай! - возбужденно крикнул Чарский, видимо, удовлетворенный бизнес-планом.
Братья Макаровы хотя и не были ни братьями, ни Макаровыми походили друг на друга, как двое из ларца - одинаковы с лица. Они грузно опустились на видавшие виды банкетки. Воцарилась тягостная тишина.
- Ну! - подстегнул Чарский, делая Брамсу "страшные глаза".
- Что "ну"? - отозвался  Брамс и обреченно уставился в мутное окно.
- Как что, -  ласково зажурчал Тарас Иванович Тититанюк, - вы, - и он любовно оглядел литые корпуса братьев, -  берете у нас подвал...
- Нам подвал без надобности, сто раз говорили. Речь о втором этаже Выставочного зала. (Братья на ласку явно не откликались).
- Ну, сдадим вам второй этаж, а художники завтра соберут собрание и нас - к чертовой матери, и Вас - "под зад коленом", - радостно поддержал Тититанюка Олег Мариэлов. Братья, как по команде повернули чугунные головы в сторону скульптора. К чести Мариэлова, он не оробел, а даже слабо изобразил ногой подобие пинка.               
- Давайте по-хорошему, - миролюбиво настаивал Тититанюк. - Можете у нас в подвале предприятие открыть - по производству рамок.
Братья офанарели.
- Каких еще рамок? Мы - торговый дом!
- Вот и будете картинами торговать, - развивал плодотворную идею Тититанюк - Закупите у нас картины, оденете в рамки и продадите. Хорошие деньги, между прочим, можно сделать!
- Так вы же сами говорили, что ваши картины никто не покупает, - завелся один, видимо, нервный. – «Нищие мы», - кривлялся он, явно передразнивая председателя Брамса.
- Никто не покупает, потому что рамки плохие, - с достоинством сказал Виктор Викторович Заволжский. - Были бы хорошие рамки - покупали бы.
- Вот именно, - веско добавил Брамс и метким щелчком отправил окурок в противоположный конец комнаты. Окурок приземлился на тугую ляжку одного из братьев. Тот брезгливо сбросил его на пол.
Помолчали.
- Так договор на аренду 2 этажа будем подписывать или нет. Два лимона даем. Черным налом, - гнул свое, меченый окурком.
- Каким там еще налом. Сожрут нас за этот нал. Не отмоешься, - безнадежно сказал Брамс и прильнул лбом к оконному стеклу.
- Понятно, - с явной угрозой в голосе заключил первый.
- Я думаю, вас заинтересует такая идея, - волнуясь, подступил Чарский. - На бывшей Трамвайной остановке, - братья тупо переглянулись, - мы хотим построить Музей народных промыслов и ремесел...
- А на какие шиши промышлять собираетесь, - нагло перебил меченый окурком, выразительно оглядев помещение и его обитателей.
- Так Вы же нам за аренду подвала платить будете - это раз, а во - вторых - картины закупать, - пояснил Тарас Иванович.
Помолчали.
- Ну ладно, рвем отсюда, - многообещающе сказал меченый.
- Счастливо оставаться, плетите кружева, - пожелал нервный.
От звука хлопнувшей двери мелкой порошей посыпалась штукатурка.
- Вот вышли они сейчас, - после недолгой паузы сказал Слава Тихонов. -  И не знают теперь, то ли он братья, то ли сестры.
- Палату им надо забронировать в «Семнадцатой». Кто следующий?
- Тоже мне, братья Карамазовы, - обнаружил знание отечественной литературы Заволжский.
- Сестры Лисициан, - сострил музыкальный Мариэлов.
- В общем, мужики, грузите апельсины бочками, - подытожил председатель Брамс. - Надоели все - жулье это, - и он горестно вздохнул.


Глава 5.
Менеджер

- Все! Хватит болтовни! Пора дело делать! - решительно брал быка за рога энергичный Чарский. Он вскочил на длинные страусиные ноги и жестом фокусника распахнул дверь. На пороге возник ну, очень утомленный юноша чуть за сорок с изможденным лицом и фиолетовыми кругами под глазами.
- Очковый эффект - видать словил в торец, - шепнул мне Виктор Викторович Заволжский.
Всей своей статью - правильным зачесом и начальственной посадкой головы посититель смахивал на комсомольского деятеля среднего звена.
- Рекомендую! Петров! - торжественно объявил Чарский. Члены вожделенно уставились на пришельца.
- Господа! - потирая рыхлые руки, не знакомые с физическим трудом, начал бывший райкомовец. - Как  вам известно - мы входим  в рынок. - Он окинул усталым взором враз приунывших правленцев.
- В рынок должны войти и вы, художники!
- Вазелину много пойдет, - буркнул Мариэлов и стрельнул глазами на председателя. Скабрезные шутки на правлении не проходили.
- С чем же вы в него войдете ? - не обращая внимание на выпад скульптора, упражнялся в риторике утомленный.
Члены задумались.
-  А войдете вы в него, - Петров выдержал мхатовскую паузу, - с вашей интеллектуальной собственностью. Которую я и буду продавать, - бодро как о давно решенном заключил он.
Присутствующие в пытливом недоумении полюбовались друг другом.
- В смысле? - осторожно уточнил Заволжский.
- В том смысле, что я человек продвинутый, - еще более бодро продолжал бывший комсомолец. - Офис в Швейцарии, офис  в Варшаве - отберу лучших художников и буду продавать. За кордоном.
- А Швейцария это столица чего? - очень тонко прикинулся дурачком скульптор Мариэлов. Продвинутый не счел обязательным вступать в прения.
Помолчали.
- Ну!  - нетерпеливо прикрикнул Чарский.
- Антилопа Гну, - рассудил Виктор Викторович Заволжский. - Он лучших отберет, а еще более лучшие придут и оторвут нам...
- Интеллектуальную собственность, - живо подсказал Слава Тихонов.
- Не оторвут! - пообещал Чарский. - Вы хотите жить по-новому, в конце - то концов! - срываясь на фальцет, поставил он сакраментальный вопрос ребром.
- Мы хотим по старому. Сдал заказ - получил бабки и залег на дно. Года на два. Хочешь ешь ее, родимую, хочешь пей, хошь на хлеб намазывай, - предался сладостным воспоминанием Заволжский.
- В общем, так, - повернул разговор в нужное русло продвинутый. - Моисей Ефимович попросил помочь - не мог ему отказать. Иду к вам менеджером. Стою я тысяч 800, ну 700... - быстро поправился он, глядя на вытянувшиеся физиономии членов.
Зависла тишина.
- Так вы за ними что, из Швейцарии к нам прилетать будете, - уточнил Мариэлов.
- Зачем? Я у Вас здесь работать буду, - просто пояснил Петров. - Раскручу вас.
- А деньги откуда? - робко спросил  председатель Брамс.
- Если 700 тысяч нет, можно 300, -  легко согласился новоявленный менеджер. - Вот мой бизнес-план, - и он протянул Брамсу пачку бумажек испещренных кружками и квадратиками. Преобладали вопросительные и восклицательные знаки.
- Итак, мне необходимы, – по-деловому продолжил владелец многочисленных офисов за кордоном, - визитка с грифом Союза Художников России, комната с телефоном, машина и тысяч 200 представительских, неподотчетных - к деловым людям с пустыми руками не пойдешь, - понизив голос, заключил он.
- А швейцара из Швейцарии не выписать, дверцу открывать? - поинтересовался Мариэлов.
- Придет время и швейцара наймем, товарищи, - привычно пообещал утомленный и сделал на прощанье "но посаран".
- Надо брать, - прервал горестные раздумья председатель Брамс. - Может двинет чего.
- Двинет, двинет, не может не двинуть, - оптимистично заверил Чарский. Он держался именинником. - А Вы, Ирочка, изучите бизнес-план, - по отечески позаботился он о моем досуге.
- Этот раскрутит, - заметил Заволжский. - У меня уже был менеджер. Пришел в мастерскую - увидел, ахнул, да так в ней и остался. И раскрутил... 200 тысяч пропил, унитаз копченым лещем засорил и 2 кипятильника сжег. Еле ушел.
- Ну, хватит зубы заговаривать, - прикрикнул Чарский хлопнул по кейсу холеной рукой. - Берем!


 Глава 6.
Дела текущие

Бизнес план превзошел все ожидания. Многочисленным вопросам, подчеркнутым жирными волнистыми линиями так и не посчастливилось удостоится ответов. Преобладающие кружки, стрелки и другие тайные знаки делали бизнес-план похожим на ориентировку патриотической игры "Зарница".
Слово "интеллектуальная" осиротело на одну букву "л", зато слово "бизнес"  было усилено двумя "с" до чрезвычайности.
Все это  грамматическое и стилистическое богатство было испещрено малохудожественными рисунками, свидетельствующими о глубоких раздумьях автора.
- Шизофрения простая, - обнаружил настораживающую осведомленность в диагностике психических заболеваний скульптор Мариэлов.
- А вы когда-нибудь настоящий бизнес-план видели? - отчаянно горячился Чарский, - Может он такой и есть?
- Да ладно, дядь Миш, влипович, так и скажи. С кем не бывало! - снисходительно приобнял его за острые плечи Виктор Викторович Заволжский.
- Да пошли вы... - беззлобно огрызнулся Аксакал.
- Хорошо еще, что приказ не подписал, - самодовольно сказал председатель Брамс, приятно удивленный собственной предусмотрительностью.
- Что там у нас, Ирина Михайловна, на повестке дня?
Повестка дня, вопреки обыденному, отличалась широким разнообразием. Как правило, она сводилась к главному вопросу - кому, на сколько и за сколько сдавать подвал, главное богатство Союза, с которым члены правления навязчиво связывали его будущее процветание. Претендентов на подвал не оказалось и члены перешли к рассмотрению заявлений.
Слово взял сам председатель:
- Поступила просьба от Хаджимусова выделить материальную помощь в связи с желтухой. Какие мнения? - Брамс напряженно сожмурился.
- Равиль? Так он же китаец, сам по себе желтый – прикинулся, - отшутился Заволжский, уходя от ответственности.
- Пусть спасибо скажет, что его еще в Фонде держат и больничный оплачивают, давно выгнать пора - за пьянку и прогулы. А он - помощь! - возмутился Сиднев Николай Николаевич, управляющий Фондом.
- Вот именно! что там у нас дальше, - считая вопрос исчерпанным, спросил Чарский.
- Подождите, а у него жена работает? - поинтересовался дотошный Тититанюк.
- Работала раньше, на канатном, - с готовностью доложил Мариэлов, - а сейчас завод закрыли.
- Канаты кончились, - заметил Заволжский.
- Я так думаю - раз просит человек, надо дать. Просто так просить не станет. Правильно, Тарас? - осторожно сказал Брамс, ища поддержки.
     - Что "Тарас" !? - гневно спросил Чарский и обратил на Брамса взгляд, могущий превратить предателя в столбик пепла.
К чести Брамса, тот выдержал.
- Правильно, говорю, Тарас, раз просит - надо дать, - пробубнил он и мелкой трусцой засеменил курить в предбанник.
- Дать? - высоким фальцетом взял Чарский и жестом трагика остановил иноходь председателя, - Они будут водку жрать, а мы им давать!? Так, Брамс? Так ты понимаешь дисциплину в Фонде!
Сиднев сурово кивал.
- Вот, туалет, - не унимался вошедший в раж Чарский, - Батарею заменить не на что! Зайдешь - боишься вынимать...
- Михал Ефимович... - формально упрекнула я старейшину.
- ...Ногу из валенка, - спас положение Заволжский. - Да, дядь Миш?
- Да пошли вы, знаете куда ?
- Знаем. Вот это знаем, - серьезно сказал скульптор Мариэлов. – Помощь выделить, - предложил он. Никто не возразил.
- Не расходитесь, - замахал руками, появившийся на пороге главный художник Фонда Слава Тихонов. - Надо решить вопрос о распределении багета !
- А что решать - каждому художнику по 20 метров багета бесплатно  - пусть приходят и получают, - распорядился Брамс. Он держался за сердце.
- То есть как - каждому? Вам-то монументалистам и скульпторам  багет зачем. Каждому живописцу, - проявил неслучайный интерес Виктор Викторович Заволжский.
- У нас живописцев в Фонде, как собак нерезанных. Багет выделял Союз - значит только членам Союза, - уточнил Слава.
- Искусствоведов, искусствоведов надо из списка вычеркнуть, - горячился Мариэлов.
- Значит, пишите, Ирина Михайловна, формулирую, - солидно подытожил председатель. - Выделить каждому члену-живописцу по 20 метров багета.
- На член, - поставил точку над "и" Чарский. - А лучше каждому - багетом по члену. Может поумнеем когда - нибудь, - назидательно добавил он.
     На том и распрощались.


Глава 7.
"Шабунит"
   
Стараниями дальновидного Чарского, испортившего немеренное количество нервов в борьбе с консервативной частью правления, купили и установили, наконец компьютер. Заседание началось с обсуждения его свойств и достоинств.
- Вот это вещь, - щелкая языком говорил скульптор Мариэлов, опасливо любуясь неотечественным дизайном. - Художников уволим, Союз распустим, он сам все рисовать будет.
- А пульку с ним можно расписать? – Или на худой конец в шахматы, - поинтересовался азартный Виктор Викторович Заволжский.
- Худой конец настанет, когда художники узнают сколько он стоит, - предположил Мариэлов.
- Ладно Мариэлов, не каркай, - прикрикнул  на скульптора измученный сомнениями председатель Брамс.
- Вот, Анечка, овладевай, - наставлял делопроизводителя довольный Чарский. - Хватит ундервундом грохотать! Банк данных на каждого заведем, буклеты будем печатать, прайсы, визитки художникам сделаем.
- Визитки, это хорошо, - одобрил Олег Мариэлов, - Только мне много надо.
- Почему это тебе много, - ревниво спросил Заволжский, претендовавший на широкую известность.
- Так живу далеко. Я же народный скульптор Заканалья. Пятнадцать остановок на электричке. Станция "Сарепта" - раз в окно кинул, "Платформа Лесобаза" -  раз пачку метнул. Что б народ знал своих героев.
- Серьезная вещь, - веско произнес председатель Брамс  и уронил на компьютер холмик пепла.
- Аполлон Григорьевич! - нежно произнесла делопроизводитель Анечка, всем видом и сутью своей похожая на поднебесного ангела и покраснела от собственной смелости.
- Теперь в комнате курить нельзя - компьютер не терпит. Да? - с напускной строгостью спросил председатель  и решительно плюнул на окурок. Слава Тихонов послушно загасил бычок о подошву. Члены живописно расположились  вокруг адской машины.
- Ну все, хватит болтать. Давайте дело делать, - внес конструктивное предложение прагматичный Тититанюк - А то треплемся тут каждый понедельник, а ничего у нас не движется. Дисциплину и ту наладить не можем. Художники на правление на "бровях" приходят, - и он сурово посмотрел на Славу Тихонова, безучастного к разговору и поминутно сползавшего со стула.
- А давайте по вторникам собираться или по средам - вот работа – то закипит, - предположил Виктор Викторович Заволжский.
- А художники на правление раком заползать будут, - не без основания предложил Мариэлов.
- Все! - подвел итог прениям Чарский - Компьютер есть – начнем печатать документы в Администрацию. Денег надо просить на ремонт выставочного зала.
- С протянутой, значит рукой пойдем, раз работать не умеем, - обреченно сказал гордый Брамс.
- Вот тут ты, Брамс, не прав, - назидательно заметил Тититанюк, - Надо все уметь - и просить, и зарабатывать. Если хочешь жить. Ласковое  дитя  - оно двух мамок сосет.
- Уж ты-то ласковый, - недобро прищурился независимый живописец В. Заволжский. - Тебе хоть сорок четыре мамки - всех выдоишь. Под чистую!
- На том стоим, - не без самодовольства парировал маститый керамист, - Вот вы, например, знаете когда день рождение у мэра, губернатора, замов?
- Мы у себя - то, не знаем, - с вызовом ответил Заволжский.
- Ну, ладно, - отмахнулся от спорящих Чарский. Ира тут предлагает к Шабунину с картиной идти. Подарить, так сказать, губернатору для кабинета.
- Взятка должностному лицу. При исполнении, - буркнул Брамс.
- Борзыми  щенками, - добавил Заволжский.
- И картину она выбрала, - гнул свою линию Чарский, – Портянкину. Пейзаж. Только названия нет.
- Да название - раз плюнуть, блин, - суетился благополучный живописец Портянка, взволнованный выбором. - Можно назвать "Теплый ветер".
- Теплый ветер. Точка. Ша-бу-нит, - продекларировал скульптор Мариэлов.
- А можно через тире, - после недолгого раздумья добавил он.
- Заткнись ты со своим тире, Мариэлов! - разнервничался Брамс. - Я туда один не пойду. Дурака ломать. Давайте всем правлением.
В назначенный день к губернатору Шабунину не попали. Дисциплинированный Тититанюк прибыл к дубовым дверям Администрации строго к назначенному часу. Деловой Чарский подкатил на своей «Двадцать четвертой». Пришедший  Портянка томился с "Теплым ветром", аккуратно завернутым в ситцевый лоскут. Брамс с многочисленными бумагами и сметами не явился. Он запил.
- Губернатор ждал. Был недоволен, - ледяным голосом ответила на мои извинения секретарша и положила трубку.
- Все - прикроют наш Союз, - ерничал Мариэлов. - Сметет нас шабунитом!


Глава 8
Реорганизация

- Сегодня на правлении - архиважный вопрос, - по-ленински начал Брамс и скорбно сложил губы домиком, - реорганизация Фонда. В конце-то концов. Раз и навсегда.
Более чем за полгода моей работы в Союзе это была пятая или шестая реорганизация, которая порождала немыслимые скандалы, склоки, судебные тяжбы, профсоюзные собрания и митинговые стихии. Однако Фонд как Феникс, возрождался из пепла и стоял незыблемым монстром, пожирая деньги и производя одни лишь долги.
В своем упорном желании реорганизировать Фонд, правление использовало множество путей и приемов. Сначала из Фонда решили уволить бытовых пьяниц и запойных алкоголиков, в результате чего в штатном расписании остались только два человека - старый служака Сиднев, управляющий Фондом и его секретарша Т.И.Белоногова, страдающая сахарным диабетом.
Настойчивое правление пошло по другому пути - пройдясь каленым железом по многострадальному телу Фонда, оно безжалостно пыталось выжечь злостных прогульщиков и несунов, в результате чего Фонд едва потянул на худосочную шарашку, не могущую осуществить громаду тех творческих и производственных задач, которые ставило перед ним правление.
Проявляя чудеса изобретательности, правление решило пойти по принципиально новаторскому пути производственной целесообразности, сократить тех, без которых в принципе, можно обойтись. В результате в штатном расписании, кроме упомянутого Николая Николаевича и его измученной секретарши, остались вахтеры, сторожа и работники пищеблока. Фонд разваливался на глазах.
- Давайте, мужики, так, - Брамс положил под язык таблетку валидола, облепленную табачными крошками и развернул на затоптанном полу видавшую виды схему структуры Художественного Фонда. Схема состояла из многочисленных квадратиков, в которые, в свою очередь, были выписаны должности и фамилии людей, их исполняющих. От частого употребления схема имела унылый вид - была изрядно помята, в некоторых местах прожжена пеплом и залита кофе, а самый большой квадрат, в котором значилось "Управляющий Сиднев" был отменен фигурной подошвой чьего-то башмака.
- Делаем так, - продолжил Брамс, после того, как члены правления свободно расположились на полу. Семидесятилетний Чарский легко сидел на корточках. Обремененный комплекцией Тарас Иванович упал на четвереньки. Один гуманный Мариэлов не принимал участие в карательной акции сокращения штатов. Он возился с самоваром.
- Делаем так, - еще раз веско сказал Брамс и положил на край схемы мятую пачку "Примы". - Идем по линии заказчика - кто ему нужен, оставляем, кто не нужен - убираем к чертовой матери. Итак, первым делом заказчик идет к Управляющем, - Брамс почесал темя и двинул "Приму" на квадрат, меченый ботинком.
- Будь спок, дядь Коль, оставляем, - порадовался за Николая Николаевича Заволжский.
- Затем, - задумчиво произнес Брамс - к главному художнику Тихонову...
- Хренникову, - уточнил Заволжский.
- Затем, - тянул Брамс, водя судьбоносной "Примой" - к сметчице.
- Сметчица 10 дней в запое, - по-солдатски  отрапортовал  Николай Николаевич.
- И ты ее еще держишь, Коля, увольняй, к чертям  собачим, - крикнул Чарский, покрываясь красными пятнами.
- Приказ на увольнение был. Брамс аннулировал! - с достоинством ответил Сиднев.
- Как? - чертом из табакерки вскочил Чарский и гневно уставился на Брамса.
- А так, - Брамс поморщился  и затянулся "Примой", как перед казнью, - пришла, плачет. С мужем нелады у нее. 10 лет все-таки в Фонде проработала.
- Ну, ты ее, надеюсь, утешил, - поиграл бровями Заволжский. ( Брамс слыл в Союзе большим ходоком).
- Утешил! Да он сам с ней заплакал! - добивал председателя безжалостный Чарский. - А потом о какой-то дисциплине тут говорим. Пошли, Коля, хватит тут, онанизмом, извините, заниматься, - и он носком шикарных ботинок отпульнул судьбоносную "Приму".
- Вот именно, хватит! - неожиданно легко согласился Брамс, хлобуча шапку. - Не наше это дело! Есть Управляющий - пусть он и реорганизует. Мы ему за это деньги платим. И что б на следующее правление представили новую структуру Фонда, - бросил он на ходу офанаревшему Сидневу, - а то много тут любителей - с больной головы на здоровую перекладывать!
- Кофе подано! - радостно объявил скульптор Мариэлов, разрумянившийся от самовара.


Глава 9
Выставка

     День начался с того, что на скульптора Мариэлова пришла бумага из медицинского вытрезвителя, где сообщалось, что ему посчастливилось принять там оздоровительно-гигиенические процедуры. Союзу Художников было строго указано отреагировать на пристрастие скульптора к такой  не легитимной форме досуга.
Мариэлов по обыкновению пришел первым.
- Ну что, банк данных на художников завели, - недоверчиво спросил он и кивнул на компьютер.
- На Вас, Олег Алексеевич, в другом месте завели. Банк данных, - и я помахала в воздухе веером бумаг.
- Ясное дело, - понятливо кивнул Мариэлов, просмотрев бумажки. - Работаем. Зря время не теряем. Читай, давай, на правлении - пусть знают  своих героев.
Однако, письму должного внимания не уделили.
- Выбросите вы его, - кричал председатель художественного совета, живописец Портянка. - А им там напишите - поведение Мариэлова одобряем, реагирует положительно (Ментов в Союзе не любили).
- Тут вот какое дело, блин, - горячился он. - Правление списки на пленэр составило, так опять включили Цвиклиста! А я настаиваю, так и запишите, реалисты должны ехать, реалисты, а не этот там авангард,  блин!
- А тебе - то, что? - спокойно спросил талантливый, а потому несуетный Слава Тихонов.
- Как что? А ничего, - брызнул слюной Портянка. - Прошлый раз поехали - так он ходил, понимаешь, глаз щурил, красотами любовался, а потом мольберт развернул и нарисовал - синюю бабу в шляпе с шестью пальцами. Тьфу! Перед народом тамошним стыдно!
- А тебе не стыдно было передовиков 20 лет по колхозам рисовать? - благодушно спросил Слава.
- Да хватит вам! Нашли еще, о чем спорить! Все пусть едут, - с соломоновской мудростью разрешил полемику председатель Брамс. - Тут хуже - 50-летие Победы на носу - выставку делать надо, - он  обреченно вздохнул и обратил воспаленный взор на Чарского.
- Надо! - решительно поддержал тот. - И надо сделать ее лучшей в городе. Интересной, новой, ушедших из жизни художников представить. Начальство пригласить, чтоб Администрация закупки сделала!
- А то народ у нас обнищал совсем, - жалостливо сказал Брамс.
- Что б Администрацию привлечь, - оживился Тититанюк Тарас Иванович, – надо устроить банкет. Легкий а-ля фуршет. Обстановку создать непринужденную.
- Это мы мастера - в смысле обстановки, - рассудил Заволжский - Да если художники пронюхают, что здесь наливают - весь Союз сбежится. Так нафуршетятся, непринужденно.
- Да ! Такая опасность есть, - озадачился Чарский.
- Опасность! А то! - поддержал Мариэлов. - В прошлом году на Рождественской выставке Еремеев так нажрался, что сорвал с вешалки пальто Кропоткина, начальника управления культурой, и лег на него. Кропоткин - и так, и сяк - за пальто тянул, Ерему сбрасывал - никак. Тут Жорик Гульцов зашел - он  к нему. Помогите, мол товарища скинуть. А Гульцов - тамбовский волк ему товарищ, он живописец, пусть его живописцы и поднимают. Был бы скульптор, тогда может и сбросил бы. А живописцы у нас, сами знаете, народ жидкий, наживописались уже.
- Да! Прецедент не исключен, - еще глубже задумался Чарский.
- Так что иди ты, Тититанюк, со своими фуршетами, только испортим все, - раздраженно сказал Брамс.
- Да так во всем мире делается. Если хотите, что б вас покупали, - обиделся Тититанюк.
- А можно без банкета, - нашелся Мариэлов. - Пару ветеранов у входа посадить с винтовками, каски им под хохлому расписать и каждому входящему штык под ребро - стой, покупай, твою мать !
Выставка состоялась. И она действительно была лучшей в городе. Маститый Тарас Иванович, пыхтя и потея установил найденную где-то ржавую борону довоенного образца, между решетками и зубьями которой застряли крестьянские головы. Работа называлась «Великий передел.». Печать страдания и муки. Боль и кровь коллективизации. Заволжский представил "Скучный пейзаж". Зима, степь, столбы, провода, бесконечные российские дороги - действительно скучный, а смотришь и не можешь отойти. Скульптор Мариэлов принес работу "С добрым утром!" Пацан, лет семи - озорной, беззубый, впрыгнул утром, победным, радостным, в тяжелые отцовские сапоги, заломил пилотку со звездой, распахнул дверь - здрасьте! На худой рубашонке отцовские медали! Академичный Чарский представил строгой лепки портреты ветеранов - прекрасные, простые лица - за каждым - судьба.
Скромный Брамс, под давлением правления занял целую стену эскизами росписи православного храма – тонкая живопись, благородство замысла, мастерство исполнения. И хотя на выставку не пришли ни замороченные грандиозностью празднования начальники, ни узколобые бизнесмены и уж конечно, никто ничего не купил - праздник состоялся.
Под старинный граммофон пели фронтовые песни, Мариэлов надел каждому ветерану солдатскую пилотку со звездой, Николай Николаевич подал свою новую черную "Волгу", что б развести подвыпивших  и растроганных стариков по домам и мастерским. Жизнь шла своим чередом.


Глава 10
Юбилей

Сегодня суетный день для всей нашей культурной братии – 60-летие заместителя начальника городского департамента искусств Увязова Сергея Петровича, члена  Союза Журналистов, критика, когда-то «сердитого молодого человека», боровшегося на местном уровне за расширение «прокрустова ложа» соц. реализма.  Потом он стал маленьким начальником, потом большим, прекрасно в него вписался, устроился, уместился, оброс жирком и стал настоящим чиновником - мягким, ласковым, ленивым и совершенно бессовестным. У нас его не любили.
- Может мне, как-нибудь, не ходить, - без всякой надежды спросил Брамс принаряженных членов.
- Ходить, ходить! Привыкай! - строго сказал скульптор Мариэлов. Тебя теперь долго не переизберут. Будешь, как вечный жид !
- Это почему? - затравленно спросил Брамс.
- Как, почему? Вы в Союз сколько напринимали? По доброте душевной! Сорок рыл? Теперь попробуй, собери кворум. 150 человек! Да ни в жизнь! Будешь у нас вечный председатель!
- Так я умру лучше, - серьезно сказал Брамс.
- Ну, ладно, - безжалостно сменила я судьбоносную тему - Идем поздравлять. Стихи готовы.
- Читай, Ирочка, - распорядился Чарский  и я начала.
Слушали невнимательно. На словах "Живи, Сережа 300 лет", Мариэлов внес коррективу:
             - Лучше написать "живи, как ворон, 300 лет!"
- А что - можно, радостно подхватил Чарский. И картину  Войтковского ему подарить "Туркестан". С верблюдами. Иносказательно.
- Подарок я выбрала. Авторскую вазу и 7 роз. Распределяем роли.
- Я скажу несколько слов, - упавшим голосом пообещал  Брамс, - Потом Ирина Михайловна зачитает стихи, а Заволжский вручит вазу с цветами.
В зале собралось городское и областное начальство. Дамы от культуры в шелковых турецких костюмах с бирюзовыми тенями на морщинистых веках, кое–какие пьяненькие казачки из художественной самодеятельности и представители творческих союзов. Было скучно. Парила атмосфера профсоюзного собрания. Весел был один именинник - ему дарили магнитофоны, видики, его слюнявили первые  лица города - он сиял.
- Союз Художников! - объявил ведущий голосом клубного зазывалы.
Я бодро поднялась первой, держа в руках поносного цвета папку с  панегириком. Следом на сцену, как на эшафот, взошел Брамс.
За ним следовал Виктор Викторович Заволжский, фат и остряк, Он делал дамам глазки, играл бровями и, конечно же, зацепился за шнур, чудом не выронив огромную вазу. Зал оживился.
Я в спокойном ожидании рассматривала публику, но вдруг почувствовала, что ожидание что-то затянулось. Посмотрела направо, Брамс с Заволжским стояли как истуканы. Виктор Викторович мертвой хваткой держал уцелевшую вазу. Брамс находился в своем обычном состоянии анабиоза. Он изучал пол.
- Господа художники, - весело сказала я и сделала Брамсу строгие глаза. - Прошу вас !
Брамс отозвался виноватым взором, подошел к Витьку и стал тянуть у него из рук вазу. Витек не отдавал. Бессловно поборовшись некоторое время с Виктором Викторовичем, Брамс вернулся к микрофону и продолжал с еще большим вниманием изучать пол. В зале валялись. Именинник устал держать паузу. Он походил на Гуимплена.
- Аполлон Григорьевич, Вам слово! - голосом пионервожатой объявила я.
Брамс услышав свое имя вздрогнул, закинул правую руку за правое плечо, почесал лопатку и застенчиво, как тургеневская девушка, выдохнул:
- А чего говорить, сказали все.
Видимо, сочтя свою миссию оконченной, он отвернулся и с интересом стал изучать задник, на котором был изображен именинник в виде бога отца. Я раскрыла папку и зачитала стих. Именинник безуспешно попытался обхватить меня в поцелуе. Глянув через его рыхлое плечо, я увидела, что Брамс с завидным упорством снова пытается отнять у Заволжского вазу.
Было  слышно, что они обмениваются некоторыми репликами, из которых наиболее часто и громко повторялось «А на х.. тогда я сюда тащился". Наконец Брамсу удалось вырвать из вазы семь роскошных роз - шипы вонзились в его мозолистые руки монументалиста, но он, к чести выдержал. Что бы закончить комедию ведущий принял розы из рук  нашего председателя, но его чиновные ладошки распахнулись и цветы тяжело упали на сцену.
Мы с Заволжским, молча поставившим вазу где-то в углу, уже  сидели на местах, а Брамс ведущий и юбиляр, стукаясь лбами, поднимали розы и  кто платком, кто галстуком таскали их к столу.
- Мы были лучше всех! - бодро сказала Чарский после окончания торжественной части. - Хоть борова этого по сцене погоняли! Очень  красиво получилось!
- А то, - подтвердил Мариэлов. - А Вы, Ирина Михайловна, идете на банкет?
- Считаю это для себя не обязательным, - строго сказала я.
- Ну пока! Целуем, - без сожаления простился Заволжский и члены собрано и очень быстро двинулись к накрытым столам.
- Выпить мало было, - поделился впечатлениями на следующее утро Мариэлов. - Зря только народ смешили. Надо было телеграмму послать, с уведомлением «Поздравляем, мол, члены СХ..." и что б всех 150 зачитали по списку.
- Да ну тебя, Мариэлов! Такая телеграмма мне знаешь сколько стоить будет - не расплатишься, - серьезно заметил председатель Брамс.


Глава 11
Прием

Прием в члены Союза Художников, главное событие творческой жизни, занимавшее два, а то и три заседания правления, был отдушиной для Брамса, да и для остальных. Именно здесь, пристально изучая и оценивая картинки, фотографии, поделки и предметы народных промыслов, которые приносили желающие вступить в Союз, члены правления отвязывались, отдыхали душой, чувствовали себя значительными и авторитетными людьми. Свой брат художник шел к ним косяком: здесь были и замшелые старички и юные девушки в цыпках, и суетные деловары с Аллеи и чудики из предместий. Они тащили свои работы на суд мэтров, часами томились в предбаннике, страдали и смотрели на наших членов, вроде как на богов. От них зависела судьба - признают или нет, допустят в заветную элиту или обрекут на вечные  сомнения и скитания.
И надо отдать должное членам правления - принимали они практических всех. Причем это не было продуманной политикой – увеличить Союз, сделать его стапятидесятичленистым неуправляемым монстром. Наоборот, правленцы постоянно бросали друг другу упреки, типа: «приняли черте кого, набрали шушеры, надо построже и так народу как в трюме на Константинополь!» Однако, заканчивалось все одним - да - единогласно, против - нет!
- Заходи! Фамилия?
- Маримухин!
- Это внебрачный сын Мухина и Мариэлова, - по обыкновению шутит Слава Тихонов.
- А образование у тебя какое? – интересуется Виктор Викторович Заволжский
- Два курса Суриковского, потом отчислили - по политическим убеждениям, - упавшим голосом говорит Маримухин.
- Понятно, за пьянку, - грустно констатирует Виктор Викторович.
- Паспорту к фотографиям работ надо побольше сделать, - советует Брамс, руководствуясь природной мудростью.
Он вообще не баловал вступавших разнообразием оценок и напутствий. Кроме вышеупомянутого паспорту, он обычно  рекомендовал сделать почетче фотографии.
- Фотографии нечеткие, - веско говорил Аполлон Григорьевич и погружался в тяжелую задумчивость.
- Ну? - обратился он к остальным, когда жертва политических репрессий скрылась за дверью.
- Голосуем! - объявил Мариэлов. - Я против. У него ничего не поймешь чего нарисовано.
- Ты б еще лет сорок попил, у Репина б не понял чего нарисовано, - отмахнулся от скульптора Заволжский. Живописцев он считал строго своей прерогативой.
Члены правления закрылись друг от друга ладонями и кося глазом, старательно рисовали в бумажках "да" или "нет". Потом бросали тщательно скрученные листки в нутриевую шапку председателя худ. совета Портянка, имевшего совещательный голос.
Портянка долго тряс шапкой, раскручивал бумажки и громогласно объявлял "да - три, два нет!"
- Ну и дураки, что приняли его, - пустился в рассуждения дальновидный Тититанюк. - Скоро вся Аллея сюда перекочует. Дискредитируем  только себя.
- А чего же ты "за" голосовал, - ехидно спросил Мариэлов.
- А ты чего? Вот то-то, - философски добавил маститый Тарас Иванович.
Следующей шла его дочь. Длинноногая красавица Лиза Тититанюк была женственна, хороша собой необыкновенно, талантлива и несмотря на знаменитого отца скромна и даже застенчива. Она несомненно, делала честь Тарасу Ивановичу. И он ее, естественно, нес.
- А теперь скажи нам Лиза, какие здесь работы папины? – повертев фотографии, намекнул Мариэлов.
- Какие-какие, да все! Да, Лиз? - подмигнул Заволжский, неравнодушный к женской красоте, но принципиальный в вопросах искусства. - Худовата, малость, - шепнул он мне, желая, видимо сделать приятное.
- Ладно, вам! - счастливо зарделся Тарас Иванович, гладя на дочь. - Чего девочку мою смущаете? Иди, не слушай их.
- Фотографии пусть почетче сделает и паспорту пошире, - строго посоветовал Брамс.
- А так хорошие работы... у тебя Тарас, - ерничал Мариэлов. - Пора народного давать.
- За - пять, против - нет, - радостно провозгласил Портянка.
- Вот вы чаду мою приняли, а проблем с ней - никаких, - как бы оправдывался неостывший от волнения Тарас Иванович. - Мастерская  у нее есть, всем я ее обеспечу.
- Это другие сейчас: "Дай! Дай! Дай!" - подхватил Портянка. – Проблемы только лишние себе создадим, блин.
- А ты хочешь без проблем? - спросил Брамс и подержался за сердце.
- Хочу! - с вызовом сказал Портянка. - Без ненужных !
- Ну, давай следующего, - торопил Мариэлов.
Вошел усталый юноша, лет 25-и. Все его знали. Тихонин Ваня. Рисовал Ваня синих падших ангелов, городские помойки, затейливые портреты с коричневыми вывороченными губами. Все то, что сидящим в правлении было глубоко чуждо и, я бы сказала, враждебно.
- Тихушник, - шепнул Заволжский Брамсу и сделал потусторонние глаза.
Когда-то Тихонин был замешан в попытке ряда художников создать альтернативный Союз, откреститься от заскорузлых реалистов и вести самостоятельную левую политику.
     - А зачем тебе Союз? Что ты сюда вступаешь? Не нужен он тебе. И ты ему не нужен, - сразу стал цепляться Мариэлов.
- Да подожди ты, Мариэлов, надо разобраться, - вступился Тарас Иванович. – Не он же инициатором был. Его наши же и втравили. Вот он и оказался под влиянием, молодой еще. Да, Ваня?
Тихонин ковырял ногти и молчал.
- Да и вообще, причем тут это. Мы о работах должны судить. По ним оценивать, - устало произнес Брамс. - А работы что? Имеют право быть, - уклончиво добавил он. - Только фотографии надо почетче сделать. Сливается все.
- И паспорту пошире, - очень серьезно подсказал Виктор Викторович.
- Да, с большим паспорту поэффектней смотрится, - не заметил подколки Брамс.
- А кто тебе рекомендации давал? - не успокаивался Мариэлов.
- Понятно кто - не ты же, - резонно построил догадку Заволжский.
Тихонин молчал. Покончив с ногтями он занялся выдергиванием бороды.
- Ну, иди Иван, голосовать будем, - подытожил Брамс.
- Что счеты с парнем сводить, честное слово, как дети, - досадовал председатель.
Все завозились, завздыхали, закрылись ладошками.
- Хорошие работы у него. Есть в них что - то, - сказал Мариэлов и бросил заботливо скрученный листок в нутриевую шапку.
- За - 5, против - 0, - громогласно объявил Портянка. - Козлы, блин !
- От такого слышим, - нанес ответный удар Виктор Викторович Заволжский.



Глава 12
О подвигах, о доблести, о славе.

Каждое утро, председатель Брамс, гонимый то ли совестью, то ли упрямством приходит в Союз часам к десяти. Как правило он  мрачен. Рабочий день его длится ровно до 13.00 - за это время он успевал выпить чашек десять кофе. В промежутках Брамс листает свой блокнот. Сначала слева направо, потом справа налево. Если на столе встречается какая либо чепуха - ручка, гвоздь, резинка, он долго ее изучает, гнет, тянет, пробует на зуб и как правило, неудовлетворенный свойствами предмета, аккуратно кладет на место. Иногда, тяжело вздыхая, Брамс извлекает трехтомник приказов и постановлений СХ СССР за 1954 год, долго изучает оглавление, сложив губы скобочкой и всем видом своим являя скорбь и отчуждение. С радостью откликается на телефонные звонки, носящие, как правило частный характер, и вносящие некоторое разнообразие в утомительный рабочий день. Еще Брамс надолго уходит курить в предбанник, где беседует с завсегдатаями Союза, как правило, склочниками и бездельниками. Раньше он приглашал их в комнату правления, радушно поил кофе, жаловался на нищету, на бездушие чиновников и беспредел властей, предавался мечтам о том, как он всем налепит сибирских пельменей, но мы, работники аппарата, кроили такие рожи, что чувствительный Брамс перенес беседы в предбанник и отводил душу там.
Однажды Брамсу посчастливилось скрепить телефонный шнур, который вопреки всякой логике был натянут на полу. Брамс долго ползал, вздыхал, бегал куда-то за изолентой и, телефон, наконец, заработал.
Теперь ежедневно Брамс строго напоминал нам, что бы сидя на рабочих местах мы не шаркали ногами.
- А давайте всем членам аппарата ноги оторвем, - дерзко предложила бухгалтер, не могущая сдерживать раздражение.
- А членам правления - аппараты, - подхватил Чарский.
- А лучше ток пустить. По низу, - сказал Заволжский.
Брамс к вопросу о проводе больше не возвращался и его подвиг вскоре был забыт.
Иногда Брамс, движимый неясными желаниями, и, видимо, стремлением к гармонии и простоте вдруг сам составлял какой-нибудь документ. Например, Устав Художественного фонда. Он брал уже упомянутые циркуляры 54-го года, кипу пожелтевших газет "Советский художник" и выносил на суд правления уродливое мертворожденное дитя. Читал он долго, нудно, запинаясь и путаясь в сложно сочиненных и подчиненных предложениях.
Чарский тактично делал вид, что напряженно слушает. Он то прекрасно понимал, что никто никакими уставами уже давно не руководствуется. Жизнь бросает художника в стихию рынка, больно стукая об что попало. Надо было ловко находить лазейки, цепляться, лавировать. Вот об этом и болела седая голова аксакала. Он потирал виски и поглядывал на "Роликс". Тугоухий  Тарас Иванович тоже думал о своем. О своей гениальности.
Виктор Викторович радостно нащупывал под стулом бутылку водки и подмигивал нетерпеливо ерзающему Мариэлову. Брамс чутким сердцем уловил равнодушие аудитории, сбросил очки и попытался почесать поясницу.
- Не отвлекайся, дядь Брамс, я почешу, - предупредительно и душевно предложил Заволжский и действительно почухал председателя в районе спины. Неожиданная ласка произвела на Брамса обратное действие.
- Это что, мне одному надо!? - крикнул он, швыряя листки на стол.
- А то, - просто согласился Мариэлов, - может бутылку на стол поставить, тогда ты хоть читать быстрей будешь?
- Все бутылка у Вас на уме, - сразу вдруг успокоился Брамс. - Выпить чего-то вдруг захотелось, от всей этой мутоты, - и председатель недоброжелательно посмотрел на свои разбросанные записи. - Если, конечно, хозяйка не возражает? - лукаво щурясь добавил он.
- Какие уж возражения ! - воскликнула я и с неприсущей мне
резвостью потянулась за стаканами: "Быстрей выпьют –  быстрей уйдут.


Глава 13
Виктор Николаевич Лосев

День начался печальной вестью - придя на правление узнали, что умер художник Виктор Лосев. Его считали  городским сумасшедшим. Коренной сталинградец, он годами ходил с этюдником по  городу - сначала златокудрым юношей, потом - странноватым небритым мужчиной с мягкой, виноватой улыбкой, затем - статным седовласым стариком. Он рисовал незатейливые пейзажи, залитые солнцем улицы, зеленые парки, портреты горожан на картонках, альбомных листах, обратной стороне открыток и старых пластинок, так как на холст у него денег не было. Жил он одиноко - не пил, не курил, не женился, на что он  существовал толком никто не знал, да и не интересовался.
Маститые художники относились к нему снисходительно, в Союз он вступил только под семьдесят, незадолго до своей смерти, выставлялся мало, не на что было одеть работы.
Всем запомнился случай, когда лет пятнадцать назад, всемирная знаменитость, американский художник Рокуэл Кент, будучи в нашем городе, и в сопровождении всего мыслимого начальства проходивший по выставочному залу, вдруг остановился перед этюдами Лосева, висевшими где-то на задворках, пристально посмотрел на них и что-то  тихо произнес: «Вот это художник. Настоящий», - перевела дама из Интуриста и все многозначительно закивали. Но случай этот ничего не изменил в судьбе Лосева - он оставался невостребованным и никому не нужным.
И вот теперь Лосев умер. С утра пришла его старуха тетка, Брамс открыл сейф и вынул всю наличность. "Мы соберем по соседям, отдадим, расплатимся", - бормотала старуха.
- Да что там, ладно, берите, тут на все хватит, - сказал Брамс и сунул деньги в морщинистую ладонь.
- Он наш заступник перед богом, - сказал на похоронах художник Володя Стрепетов.   
Смерть Лосева оказала удивительное воздействие на скульптора Мариэлова. Уже в первый день, когда пришла скорбная весть, Мариэлов, человек абсолютно бесполезный в практических делах, проявил редкостные организаторские способности.
Во-первых, он раздобыл большую фотографию Лосева, обвел траурной рамкой и повесил у входа в выставочный зал.
Во-вторых сам позвонил на телевидение, волновался:
- Скажите там, что умер большой художник, город будет гордиться, что он у нас жил и работал, - потом, видимо смущенный собственной высокопарностью, советовал редакторам:
- Заведите у себя картотеку Союза под номерами, что б уже чуть чего, сразу  - откинулся тридцать пятый, дуба дал сто двадцать шестой.
А главное он первым назвал Лосева гением, что было новаторством для нашего Союза и поступком большого личного мужества для самого Мариэлова, который сразу же стал объектом для насмешек.
На поминках Лосева, которые организовали тут же, на кладбище, Мариэлов выпил стакан водки, занюхал корочкой и сказал:
- Все, ребята, последняя.
И действительно, больше пьяным его никто, нигде и никогда не видел.
Вся последующая жизнь скульптора стала неразрывно связана с увековечиванием памяти В.Н. Лосева.
Он работал над памятником, снимался в фильме о Лосеве, одевал работы Лосева для выставки, писал заметки в газеты, организовывал телепередачи. Отношение к творчеству Лосева стало для него лакмусовой бумажкой. Не признавать Лосева - значило навсегда лишиться Мариэловского расположения. Апогеем деятельности скульптора стала песня о Лосеве, которую он написал сам.
- Может, Мариэлов, выступишь с инициативой Епийск в Лосево переименовать, - предложил Заволжский.
- Обязательно, - ответил Мариэлов, - только надо общественное мнение  подготовить. Листовки уже есть - с самолета разбрасывать. Сейчас с Пугачевой веду переговоры. Она будет песню о Лосеве исполнять. С хором.
- Ну давай, Мариэлов, работай, - напутствовал Брамс, - Ты у нас теперь ответственный за связь с потусторонним миром.


Глава 14
Пушкин.

Союз Художников связывала давняя дружба с Союзом писателей. И дело даже не в том, что располагались они рядом, на одной улице. В их взаимной привязанности было Что-то глубинное, сокровенное.
«Пошли к писателям, выпьем», - говаривал кто-нибудь из художников и обязательно находил отклик в сердцах сотоварищей, потому что гостеприимный бар писательской организации во-первых наливал в долг, а во-вторых, и это главное, там всегда находились замечательные собеседники.
В нашем городе были и другие творческие Союзы, театральных деятелей, журналистов, дизайнеров, но публика там была все больше суетная, мелкая,  нет основательно посидеть, порассуждать об искусстве, пофилософствовать и,  наконец, нарезаться, предпочтительнее было все-таки с писателями – мужиками основательными, сермяжными.
Художников и писателей, связывала, кроме вышесказанного и разнообразная творческая деятельность. Богатая писательская организация подбрасывала заказы - мемориальные доски, портреты, оформление книжек. Кроме того, художники, люди в большинстве аполитичные и далекие от коньюктуры всегда пробавлялись у писателей всякими полезными сведениями - у кого из губернского или городского начальства юбилей, где какой банкет, кому собираются ставить памятник, в общем без друга - писателя никуда.
К юбилею областной писательской организации, задуманному как большой, всенародный праздник, готовились серьезно.
Пригласительные билеты на торжественный вечер и аля фуршет были расхватаны молниеносно. Дискутировался вопрос о подарке.
- Картинешку надо подарить, - предложил председатель Брамс.
Живописцы не откликнулись. Денег в Союзе не было, а дарить за просто так не очень-то и хотелось.
- Может ты, Хватов, - обратил напряженный взор председатель на замечательного молодого художника Сергея Хватова, человека талантливого и продвинутого, - все-таки престижно, сам вручишь, от Союза.
- Можно, - прикинув, согласился Сергей и все облегченно вздохнули.
Однако, картина Хватова не понравилось.
- Авангард! - сказал реалист Портянка, брезгливо рассматривая человечков, паучков и червячков щедро разбросанных по полотну. Между представителями фауны, сверкали наклеенные осколки разбитого зеркала.
- Скажут, у художников кукушка съехала, - предположил Заволжский.
- Палату нам точно зарезервируют в «Семнадцатой», - усугубил скульптор Мариэлов.
Брамс затосковал. Повисла трагическая тишина.
Все! - вдруг громко икнул случившийся в Союзе скульптор Гульцов, - Уговорили! Пушкина дарю!
Гульцов был в стельку пьян, а потому великодушен. Вариант был блестящий! Бюст Пушкина выполненный в гипсе, был конкурсной работой к 150-летию  гибели поэта и служил в мастерской скульптора чем-то вроде вешалки.
- Протрезвеет - хрен даст, - рассудил Виктор Викторович - большой психолог.
- Так надо, что б не протрезвел, - догадался Мариэлов. - До юбилея-то  всего три дня осталось !
- Логично, - подытожил Брамс, - Тебе, Мариэлов, и поручаем. - Смотри там, - строго напутствовал он Олега Алексеевича, - что б завтра  Пушкин был как огурец - подмажьте там, подправьте, приедем забирать.
Забрать светило отечественной литературы удалось только накануне торжества. Поминутно приезжавшая за нетленным подарком фондовская "Газель" неизменно возвращалась  ни с чем.
- Не готов еще ! - кричал в трубку взволнованный Мариэлов из гульцовской мастерской. - В смысле Гульцов то готов, а Пушкина никак... до ума не доведем !
- Бакенбарды бреем, - бубнил на том конце провода автор.
- Давайте, подпись дарственную диктуйте, - распоряжался Мариэлов.
- Пишите, - кричал в ответ Брамс, совершенно измотанный ожиданием, - А.С. Пушкин. Крупно. Скульптор Гульцов. Мелко. Союзу писателей от Союза Художников в честь юбилея.
- Почему это Пушкин - крупно? Его и так все знают! - торговался Мариэлов. - Надо скульптор Гульцов крупно, его-то никто не знает.
Наконец за 15 минут до торжества, скульптура была транспортирована к Союзу. Издерганные члены правления в нетерпении ждали на улице.
- Ну все, с богом, - напутствовала я и церемония похоронным шагом двинулась к Писательскому дому.
Обрызганный одеколоном Жора Гульцов, разметав седые кудри с трудом шел впереди. Под левую руку его держал собрат по цеху, верный Мариэлов, под правую - известный пьяница и халявщик архитектор Юрий Юношев. Заволжский и Портянка загрузились бюстом поэта. Замыкал шествие мрачный Брамс.
- Подарок очень понравился, - делился на следующий день Аполлон Григорьевич, держась  за сердце и поминутно отхлебывая  холодную воду. - Писатели довольны. И вообще все нормально прошло. Бюст в интерьер вписался.
- Что значит «нормально», - возразил художник Миша Дюбель, автор мемориальной доски поэту Подберезкину-Израилеву, - а драка?
- Какая драка? - искренне удивился Брамс.
- Как какая? Юношев, дружок гульцовский с писателями подрался! Никому рта не дал открыть. Орал все - давайте Пушкина помянем, всем стоять, вот это поэт, не то, что вы, борзописцы, толкнул кого-то. Тут и пошло, поехало. Минут двадцать дрались.
Брамс молчал.
- И необидно б было, если б кто из наших спровоцировал, - сокрушался Дюбель. - А то под нашей маркой фуфло какое-то подралось !
Да, - задумчиво согласился Брамс и затянулся "Примой". - Бывает. Они нажрутся, а слава нам, - загадочно сказал он.





Глава 15
Аурист.

Кроме ежедневных неприятностей, с которыми все уже давно смирились и считали их неизбежными, над членами правления висела черная тень отчетно-перевобырного собрания, неотвратимого как судьба.
Нельзя сказать, что б они держались за свои должности, которые в большинстве не оплачивались. Просто не хотелось уходить под брань и улюлюканье собратьев по Союзу, как это обычно случалось с предшественниками.
Члены теперешнего правления были людьми достойными, талантливыми и если уйти, то хотелось бы красиво. Каждое предыдущее правление оставило за собой какое-нибудь значительное деяние. При Волколупове, который был еще и парторгом, давали беспроцентные ссуды. При Блохих – приватизировали мастерские. При Загубкине был выпущен союзный каталог.
Сильной стороной деятельности Брамса был подвал. Поскольку, несмотря на титанические усилия, сдать его так и не посчастливилось,  Брамс решил освоить его своими силами сделать там что-то эдакое, о чем он и сам имел довольно смутное представление. Поскольку главным в своей деятельности Брамс считал создание в Союзе ауры всеобщего благоденствия и любви, то подвал как - то должен был вписываться в контекст этой стратегической задачи. Никто из членов правления Брамса не одобрял.
Его предложение отремонтировать  и оформить подвал силами многострадального фонда вызвал бурный протест. Особенно возражал новый главный художник Фонда Виктор Кукса, импозантный мужчина, пришедший к нам с должности заведующего кафедрой Архитектуры ИСА. Он долго, красиво и аргументировано переубеждал нашего упрямого председателя. Все заслушались.
- Смотри, щас Брамс Витька укусит, - толкнул меня локтем Заволжский и действительно, выражение лица нашего славного Ауриста могло бы украсить самый крутой американский триллер. Аргументы разбились об хохлятскую упертость Аполлона Григорьевича и работа закипела. Брамс, истосковавшийся  по конкретике, всем организмом ушел в строительные работы. Он весь отдался стихии созидания - вытащить его из  подвала было практически невозможно, а когда народ интересовался, что же там, собственно будет, уклончиво отвечал:
- Чего-нибудь  получится. Надо же перед собранием хоть чем–то отчитаться.
Через несколько месяцев ударных работ счастливый Брамс провел там заседание правления. Виктор Викторович Заволжский спускаться не хотел:
- Да ты что, дядь Брамс, там страшно, - упирался  живописец.
Однако, ничего особенно страшного там не оказалось. Облицованный белой мраморной плиткой пол наводил на мысль об анатомическом театре. Лепные украшения и огромные деревянные светильники, вычурной формы дополняли интерьер. Вдоль стен расположились деревянные лавки.
- Смесь французского с нижегородским, - покритиковал Тарас Иванович Тититанюк
- Зато пол классный! Много не выпьешь! Надо на каждой плитке выгравировать фамилию члена Союза – что б дополз и лег на свое законное, - предложил Мариэлов.
- А что здесь делать, в этом помещении конкретно! - домогался дотошный Моисей Ефимович Чарский.
- Как что - выпивать. Ауру создавать, - пояснил Заволжский.
По привычке послали непьющего Мариэлова. Обмывали подвал на совесть. За столом я оказалась рядом с виновникам торжества.
- Хорошо смотритесь, - одобрил Заволжский.
- Закон экибаны, - самокритично заметил Брамс, - рядом с пышным букетом обязательно какой–нибудь сухой дрючок  торчит.
- А давайте выпьем за наше правление, - предложил Мариэлов, поднимая  кофейную чашку с водопроводной водой. -  Хоть и выгонят нас на собрании, а в историю мы уже вошли. Смотрите, Брамс - маленький лысый  - Ленин. Чарский - еврей, значит Троцкий, - бесцеремонно продолжал скульптор Мариэлов (Чарский напрягся), - Заволжский - Бухарин.
- Почему именно я, может как раз ты, - не согласился демократично сориентированный Виктор Викторович.
- Раньше был я, но я то  в завязке. Теперь ты - Бухарин, - обнаружил Мариэлов детальное знание отечественной истории, - а я Вышинский. Ответственный за связь с потусторонним миром, - печально закончил он, вспомнив о Лосеве.
- А помните, как Волколупов нас всех душил, - спросил зашедший на стук стаканов Юра Круглов, - партийную линию гнул. Скольких ребят загубил, урод. А я его раз приколол по пьянке. Анекдоты там, шутки, прибаутки, а я возьми и спроси  "Константинович Устинович, а как расшифровывается КПСС?", а он "не знаю", "Коммунистическая партия Советского Союза, говорю, знать надо - Вы же парторг!" Так он потом мне персоналку зарезал, гад был, - Юра красиво опрокинул стакан и хрустнул соленым  огурцом.
- Ядреный,  зараза, -  он  передернулся.
- Бочковые, из овощного, - пояснил Мариэлов, - знал бы, свои принес. Моим огурцам все завидуют. Как-то взял с соседом по даче  два вермута, - предался он сладостным воспоминаниям, - и огурцами закусываем, а они давнишние размякли, я сердцевину из них ложкой выгреб и на блюдеΈко. А сосед "Зачем это ты?", а уже хорошие были. Так на семена говорю. Посадишь, рассолом польешь - малосольные вырастут. Жена его за этим и занятием и застукала. Орала на весь поселок. Сосед со мной  неделю не разговаривал.
- Врешь ты все, Мариэлов, лучше б за пивом сбегал, - сказал Брамс, - в пакет вон пусть нальют.
Мариэлов деловито надул пакет - длинный и узкий, как кабачок цукини. Как в него наливать – то, - суетился скульптор, размахивая причудливым сосудом.
- Из бочки, Иди уж, сексуально озабоченный, - отомстил за Бухарина Виктор Викторович.
- А чего ему быть озабоченным. Он женатый человек, да, Мариэлов? - заметил образцовый семьянин Тититанюк.
- Это надо по документам посмотреть, - буркнул Мариэлов и направился на задание.
- А я сегодня Отеса встретил, - продолжил застольную беседу маститый Тарас Иванович. - Идет, побитый весь, в калошах. Привет, говорю, Виталий, на свою, между прочим голову.
- Здоров, Тарас! Ты дуба давать не собираешься?
- В каком смысле?
- Ну, гикнуться, а то я тебе памятник надгробный замыслил – красная кирпичная стена, а из нее твоя рука торчит, сиську держит. Большую, - обиженно закончил повествование Тарас Иванович.
- Так ты только и лепишь, что сиськи, да еще кое-что, чего с ними рифмуется, - с удовольствием вставил Чарский, ревностно относящийся к творческим, и особенно жизненным успехам Тараса Ивановича.
- Отес вообще парень мрачный, - заметил Заволжский. – Первый раз в жизни пошутил и - удачно.
- А вот и пиво ! - объявил радостный Мариэлов.
Зашел старик - живописец Стечкин.
- Садись, Федя, - подвинулся Брамс.
- Я тут собачке нашей колбаски принес. У нас же в выставочном зале собачка рыжая была.
- Спилась, - пошутил Заволжский.
Помню, готовили коммерческую выставку, а зав. залом говорит: "Виктор Викторович, хотите самую дорогую работу посмотреть и она подвела живописца к картине ученика Ильи Глазунова "Колизей", прислоненной к стене. Тут же крутилась рыжая приблудная Алиска.
- Двенадцать миллионов, - с уважением сказала заведующая, оглядывая  немерное полотно.
- Пись, пись, пись, - тихо предложил Виктор Викторович и собачка послушно помочилась на нетленку.
Допили пиво. Я ушла наверх по делам, а когда спустилась уже вечером, то застала ауриста Брамса, сидящим на мраморном полу среди пустых бутылок и окурков.
- Аполлон Григорьевич, вставайте.
- Ничего, ничего, я люблю когда ветерком с речки обдувает, - пробормотал  председатель.
Надо заметить, что первое мероприятие, проведенное правлением в подвале, определило его судьбу. Он превратился в место дружеских застолий и творческих возлияний и там никогда, ни днем, ни ночью не смолкал стук стаканов, шум, возня и нецензурные выкрики, пугающие редких посетителей выставочного зала. Аура всеобщего благоденствия и любви, наконец, снизошла.


Глава 16
Общее собрание

Предвыборного собрания Союза все ждали по-разному. Главный бухгалтер Лена, относящаяся совершенно индифирентно ко всему, что касалось внутренних перипетий Союза, вообще приходить не собиралась.
Несмотря на молодые годы она переживала уже четвертого председателя.
- Да пошли они !
- А вдруг, - беспокоилась я по старой партийной привычке, - вопросы к тебе возникнут?
- Как возникнут, так и отникнут. Все это я уже видела. В первой серии, - иронично заметила бухгалтер.
Это была стильная девица около тридцати лет, совершенно не  склонная к кокетству. Напористая без наглости, снисходительная без цинизма, деловая без делячества, в общем то, что надо. В меру.
- Так что, счастливо, - беспечно сказала она, делая прощальный жест рукой.
Мы с Аней немного волновались. Аня - по молодости лет, а я по опыту жизни. Собрание, как всякое сборище, хорошего не сулит.
Председатель Брамс находился в состоянии анабиоза. Он не откликался на имя, беспричинно вздрагивал, истово чесался, клал под язык валидол, не очищая от табачных крошек. По утрам жадно, большими глотками пил воду. Внимательнейшим образом, надев очки, изучал всякую ерунду, попадавшуюся под руки - скрепку, кнопку или хуже того - бумажку. Скрепку распрямлял, кнопку терпеливо сглаживал ногтем, бумажку долго скручивал, раскручивал, пробовал на зуб, потом все это заботливо сметал в мозолистую ладонь и выбрасывал в корзину.
Собрание началось невыразительно. Художники, по виду и общему настрою напоминавшие толпу беженцев беспокойно расселись по банкеткам. Все, кроме членов правления были в шапках, кепках, шлемах, беретах и папахах. Разнообразие головных уборов компенсировалось довольно однообразными претензиями к правлению, особенно к председателю Брамсу.
- У нас Фонд вообще, есть или нет? В конце - то концов!               Фонд у нас работает или завалился совсем? - возмущались одни.
- Фонд заработает или нет когда-нибудь? - живо интересовались  другие, меча пытливые взгляды в сторону Брамса. Тот чесался, вытирал влажные ладони о чесучовые штаны и тускло отбрехивался.
- Сами посидите на моем месте, а я посмотрю.
В плотных рядах сидящих слышались  возня, смешки и стук стаканов. В перерыве молодежь сбегала. Народ повеселел.
- Вот вы себе в правление мебель купили, бля, - брызгая слюной и заикаясь кричал монументалист Крутых, - а багет в Фонде кривой, мать вашу!
- И сырой, - подхватил митинговым голосом скандалист Галков. - Фонд надо продать к ... матери, а деньги поделить !
- Да! Поделить! - тонким голосом закричал дурак Худобей.
- Все тебе делить! - рявкнул председатель худ. совета Портянка, хватаясь за сердце. - А деньги еще скажи пропить!
- Ребята! - выпал на середину зала замечательных живописец Володя Стрепетов. – Ре-бя-та! Посмотрите в окно!
Члены, как подсолнухи к солнцу повернулись и затихли.
- Осень - то какая! Краски! Ведь это уже никогда не повторится. Ни-ког-да! - Володя всхлипнул. - Кончайте все орать и на этюды! На пленэр!
- Сарынь, в общем, на кичку, - икнул Заволжский. Он принял и с трудом держался на стуле. Между ботинок у него торчала бутылка вермута.
- «На этюды!» - не унимался мрачный Галков. - Чего потом с этими  этюдами делать? С кашей жрать? Не продается ничего! Зал не работает! Обнаглели все! А Глюкомойникова надо выгнать!
- В Салоне бардак, - раздались бодрые голоса.
- Это в стране бардак! - гремел Портянка.
- Так! - с трудом перекрикивая зал надрывался скульптор Мариэлов. - Слушайте все! Кому не хватает денег - даю мешок укропу! 300 тысяч чистой прибыли !
- Ты, Мариэлов, вообще, заткнись! Лучше б с мастерскими разобрался, баламут, - подал голос красный как знамя оппозиции Александр Бивнев, - а то не поймешь где кто! И кто где! - загадочно сказал он.
- Пить меньше надо, - заметил зашитый Портянка.
- Ой, ой, ой! - ввязался было в прения идейный алкоголик скульптор Гульцов.
- Все! Подводим итог! - не дал Гульцову развернуть заветную тему, вдруг очнувшийся от столбняка председатель. - Выдвигаем кандидатуры в правление.
Далее события развивались по традиционному совковому сценарию. Члены, размежевавшиеся по группировкам по интересам и жанрам, наперебой выдвигали своих. Кандидаты, еще могущие стоять и говорить требовали самоотвода. В списке остались совсем ослабевшие.
- Посмотрите, кого вы выдвинули! Одна группировка алкашей сменяет другую! - истерично крикнула представительница дамского меньшинства, которое в Союзе никто и за художников не держал.
- Баб вон с корабля! - петушиным голосом воззвал вышеупомянутый Володя Стрепетов, горячий поборник пленэра.
- Ну, зачем же так? - ласково и по-отечески произнес молчавший до  сих пор маститый Тарас Иванович Тититанюк, певец большого обнаженного женского тела. - Надо серьезно подходить к выборам!
- Вот тебя, Иваныч, и выберем, - раздались нетерпеливые голоса.
- Допустим, - легко и неожиданно согласился Тититанюк, - Но при одном условии - команду я наберу себе сам.
- Валяй, набирай! Остоюбилеело уже сидеть тут, - крикнул нервный Крутых.
Расходились затемно. Тарас Иванович Тититанюк со свеженабранной командой остался заседать. Началась новая страница жизни.


Глава 17
Смотрите, кто пришел!
(Смена декораций)

С чувством глубокой вселенской грусти прощаюсь я с дорогими моему сердцу нечаянными активистами самого крупного в нашем городе Творческого Союза - прекрасными людьми и талантливыми художниками - Виктором Викторовичем Заволжским, Олегом Алексеевичем Мариэловым и Моисеем Ефимовичем Чарским. Все хорошее, увы, когда - либо кончается, оставляя в душе нежность и печаль, а в сердце занозу невозвратности.
Новое время требует новых людей и они пришли. Тарас Иванович, большой ценитель прекрасного метил в десятку: голливудский красавец Александр Аксельбантов, катающий свое длинноногое статное тело в вишневом Ролс-Ройсе, купленном по случаю в Швейцарии; обаяшка, ловелас и любимец женщин бальзаковского (точнее постклимактерического) периода график Юрий Круглов; игривый и видный мужчина и, надежда  Союза, молодой, цельный авангардист Антон Щербатых, скульптор от бога.
Теперь заседание правления, увы уже не напоминало планерку слесарей районного ЖЭКа, на столе появились небрежно разбросанные паркеровские ручки, сменившие обмусоленные карандаши, зипповские зажигалки, дорогие сигареты. В воздухе завитал запах неотечественного парфюма. Старого служаку Сиднева, попавшего ненадолго в сумашедший дом, сменил новый директор Художественного Фонда элегантный дизайнер Георгий Чейхуа-Кукулия, прекрасно воспитанный грузин с вкрадчивыми манерами и выдающимися ораторскими способностями. Возглавил все это великолепие великолепнейший Тарас Иванович Тититанюк и только Брамс, как отрыжка прошлого кукожился где-нибудь в углу. Самолюбие его, по  всей видимости, было задето, и по большей части Брамс был зол.
Теперь, зашедший на правление случайно или по делу посетитель уже не окидывал высокое собрание  снисходительным взглядом, не садился, небрежно закинув ногу на ногу, а вежливо и осторожно присаживался на краешек стула и выжидательно оглядывал прекрасные лица и статные тела новых членов.
Обставленный немецкой офисной мебелью кабинет, роскошные жалюзи, кованые решетки работы Михал Михалыча и дубовый подвесной потолок, рожденный причудливой фантазией Брамса, добавляли элитарности происходящему. (Ни дать, ни взять конкурсное жюри кинофестиваля).
В считанные дни злополучный подвал был наконец-то сдан московской фирме "Ногатино" под магазин музыкальных инструментов. Рядом с комнатой правления как по волшебному слову вырос блестящий стеклянны офис рекламной фирмы "Адвертайзинг Плюс", набитый новейшими компьютерами, чайниками "Мулинекс" и безликими мальчиками в светлых рубашках, которые засновали по Выставочному залу с сотовыми телефонами и пейджерами. У входа в Союз запарковались иномарки. Жизнь забила ключом.


Глава 18
Пощечина

Прекрасным осенним утром 7-го октября в комнату правления, где неизменно находился полный забот и планов Тититанюк ворвался художник Анастас Уркий, мелкий быстроглазый мужчина с неприятными манерами, изможденный длительным запоем.
На втором этаже Выставочного зала экспонировалась его юбилейная персональная выставка.
- Уркий еще не сформировался как художник, - брякнул по своему обыкновению очередную глупость, бывший председатель Брамс.
С точки зрения объективной оценки творчества Анастаса Уркия, глупостью сказанное, может и не назовешь, однако слово, брошенное в ранимую душу творца, порождает  невиданное смятение, терзание и муку. Или наоборот. Как - то Брамс, находясь, в свою очередь, в длительном запое и утратив, как водится адекватность восприятия, неожиданно для всех, а главное для себя, охарактеризовал художницу Донскую, как лучшего живописца Союза  - так прям и врезал при всем бомонде в камеру телеобъектива. Донская, малообоятельная и тусклая дама, почувствовала себя Сарой Бернар. Она немедленно взяла себе двойную фамилию – Донская-Пристяжнюк, не чувствуя комичности ситуации, обрела царственную осанку, менторский тон и немереные претензии, в общем зажила звездой. Народ веселился. С Анастасом – наоборот.
- Я хочу дать тебе по лицу, Тарас, - веско сказал подранок,             благодушно протянувшему ему руку Тарасу Ивановичу и размахнувшись, чувствительно врезал нашему замечательному председателю по цветущей физиономии. Тарас опешил.
- Это тебе за то, что я плохой художник, - пояснил на всякий случай Уркий. Его трясло. Щека маститого скульптора заалела, как маяк в ночи.
Случившийся в правлении реалист Портянка, схватил Уркия за химо, тот задергался, как дихлофосный таракан.
- Зря не успел подставить ему другую, - горько сказал Тарас Иванович, когда Уркий как шкурка от банана, был выкинут за дверь.
- Молодец, Тарас, что ты его не покоцал, - похвалил Портянка, - это провокация, - продолжил склонный к интригам вечный председатель худ. совета. - Он провоцировал тебя на драку! Они хотят захватить власть! Не выйдет! - громогласно пообещал он, грозя  мускулистым кулаком.
- Вот тебе и первая плюха, - философски заметил Тарас Иванович, - теперь только морду подставляй, - грустно добавил он.
- Как - то неправильно мы ведем  документацию, - сказал на следующее утро Тарас Иванович, входя в кабинет. - Вот Анастас Уркий мне вмазал, а где это зафиксировано?
- У Вас на лице, - бесстрастно сказала Анечка.
- А документально? - настаивал Тарас Иванович, - документально, где отражено все, что происходит в правлении?
- Надо завести судовой журнал, - посоветовала главный бухгалтер Лена, погруженная в бесконечные подсчеты.
- Денег в Союзе с гулькин х.. Сейф вон пустой, чего ты считаешь все время, - продолжал испытывать чувство глубокого неудовлетворения выдающийся мастер.
- А она еще на пяти работах работает, - там сплошной доход. Вот и  считает, - вроде как пошутила я.
- Там, наверное, начальники умные, - обиженно сказал Тититанюк.
- Мне жена Уркия всю ночь звонила, - рискнул поделиться председатель, после недолгой паузы. - Прощенья за него просила. - Говорит, кто-то его накрутил...
- Которая жена? - формально поинтересовалась Лена. - У него их много.
- Последняя, наверное, - предположил Тарас Иванович, - морда вон,  до сих пор красная.
- Ну и как, простили, - не отрываясь от бумаг полюбопытствовала бухгалтер.
- Бог простит, -  уклончиво  сказал Тарас Иванович, воздев могучий палец скульптора к подвесному потолку работы Брамса. - Мало ли кто о ком как отзывается, что, сразу морду бить? Вон, мне книгу отзывов с  моей персональной из музея принесли, так я там и извращенец, и маньяк, и сексуально озабоченный. Всем не набьешь, - с сожалением заметил он. - Тем более мне это вообще до лампочки. Голос народа. Я своим путем иду.
- Так не все же гении, - искренне сказала я.
- Это уж точно, - согласился Тититанюк.


Глава 19
Квиты.

Действительно, вряд ли можно было найти повод для пощечины более нелепый, чем, якобы, дурной отзыв нашего председателя о выставке. Или о художнике. Или об отдельной работе. Тарас Иванович был крайне осторожен в негативной оценке чужого творчества и категорически делал вид, что не любит, когда о ком-то отзывались плохо в его присутствии.
- Ну ладно, хватит! Я этого не слышал. Может, он гений. А мы - дураки Время покажет!  - лукавил наш замечательный председатель, так как в  глубине души он твердо и точно знал, кто именно гений. Знал об этом и каждый из 150-ти действительных членов Союза Художников. Если их и посещали сомнения, то совершенно иного свойства, не обошли ли их в развеске работ в выставочном зале, включили ли в буклет, вошли ли они в кадр телевизионной передачи, не просифонили ли бесплатную выдачу багета?
Не давала спать спокойно зависшая в воздухе приватизация мастерских - тот кто успел приватизировать мучился, не  зря ли, не задушат ли ценами на коммуналку, налогами на собственность. Кто не успел - мучился завистью к тем, кто успел. Терзали и творческие сомнения - не желтоваты ли белила, не слишком ли Фонд накрутил на темперу?
В общем как сказал патриарх Союза Заслуженный художник Александр Иванович Платонов, открывая встречу творческой интеллигенции с Думской фракцией "Женщины  России": "Труден и тернист путь художника! Много на его пути преград" (90-летний мастер, кстати, особо остановился на главной - той, что во времена застоя в 11 часов открывался гастроном). Мудрый Александр Иванович не забыл поблагодарить демократически настроенную часть фракции за то, что эта судьбоносная проблема была, слава богу, снята, хотя другие мучили беспрестанно.
Но одно не вызывало тревог, терзаний и сомнений. Одно было прочно, уверенно, незыблемо и сермяжно  - собственная гениальность. Все 150 членов считали себя совершенными гениями. Причем единственными в Епийской организации. А может, и в стране. А, чем черт не шутит, может, и в мире. Это вовсе не значит, что они отказывали в каких - либо способностях своим сотоварищам по кисти, резцу и мастихину. Вовсе нет! На открытии персональных выставок они были способны говорить самые высокие слова - талантливый, прекрасный колорист, или, например, хорошо владеет материалом. Однако, в кулуарах, со стаканом сухого в руке, непременно уточняли - талантливый, но нет школы, хороший колорист, но слаб в композиции, владеет материалом, а мыслить то, стервец, не умеет, поэтому так, хреновину лепит какую-то, ни уму, ни сердцу, тьфу, смотреть противно, козел! В общем, если идти по пути ранимого Уркия, то все члены Союза должны бить друг другу морду непрестанно. Бить и получать, получать и бить. В общем, сплошной мордобой. Однако все происходит по-другому.
- Вы знаете, Ирочка, - плотно взяв под руку щекочет мне ухо давно не полосканной бородой академик Мазур. - Вы знаете, Ирочка, глядя на этот портрет так называемой Дамы, я точно скажу  - у Цвиклиста - вот такой… - и Мазур показывает видавший виды ноготь своего мизинца, - писулек.
- Причем тут это, - строго спрашиваю я, отстраняясь и всматриваясь в зелено-желтое полотно с небрежно разбросанными, где попало чертами лица.
- При том! - торжественно объявляет академик. - Тот, кто не может всецело обладать женщиной, заставить ее, - Мазур делает страшные глаза, - обезуметь. Тот таких ущербных и рисует. Потому что сам ущербен, - авторитетно добавляет он и играет бровями, намекая, что у него то с чем заставить обезуметь - о-го-го !
- А Мазур у нас, ну просто некрофил. Все птичьи трупы мажет, не надоело, - говорит буквально на следующий день замечательный художник Иван Цвиклист, проходя мимо мастеровитых охотничьих натюрмортов академика. - Когда человек новую жизнь зародить уже не может, простите нечем, - понизил голос известный представитель местного авангарда и большой неудачник в вопросе овладения женщиной. - Вот тогда его не мертвячинку-то и тянет! - Цвиклист назидательно поднял вверх холеный палец и многозначительно подмигнул.
"Ну хоть эти, слава богу квиты", - весело подумала я!


Глава 20
Стиль общения.

Подобная фамильярность в отношении нас, троих женщин, составляющих, так сказать аппарат СХВО, вызвано скорее всего тем, что все мы, разных возрастов и темпераментов были совершенно чужды кокетства и отношения между нами и нашими "членами" сложились деловые или дружеские.
- Давайте выпьем за женщин, которые нас обслуживают! - провозгласил как-то славный Михал Михалыч Дюбель, что и было сделано с большой готовностью.
Случайный человек мог бы усмотреть в этом некую двусмысленность и совершенно напрасно. Работая с таким неслабым контингентом, мы умудрились не завести ни одного романа. Или даже флирта. Хотя попытки ангажирования имели место. Особенно в отношении Анечки, однако они безнадежно разбивались о дежурную улыбку и служебную любезность нашей очаровательной секретарши.
- У нас три женщины, - непосредственно говаривала главный бухгалтер Елена Сиротина, - одна - молодая и красивая, другая - пожилая и очень красивая, а третья - так себе и средних лет! Это я! – радостно уточняла она.
По Анечке млели ветераны войны и труженики тыла, то есть тот контингент, который по логике вещей должен был отойти ко мне. Ничего подобного! Нежная кожа и ленивая грация заставляли народных, маститых и почетных шаркать ногами, отклячивать зад, томно обмахиваться видавшими виды беретами и откровенно страдать. Она у них постоянно просилась на холст, в гипс, глину, бронзу, в камень, в керамику. Ане светило обессмертить свой образ на века во всех мыслимых материалах и ипостасях. Однако после того, как попозировав, после долгих уговоров, живописцу Безпальцеву, она получила свой портрет, похожий на тарантулу, мысли о вечности ее больше не посещали.
Бухгалтер (или как выкрикнул на собрании балбес Худобей "бухгалтерша где?") Елена Константиновна Сиротина к особой лирике не располагала. Быстрая и стремительная, как Бригантина, она рассекала пространство улиц швартуясь в престижных коммерческих и государственных учреждениях. Союз и его члены были для нее проходными. И это слегка задевало. Что касалось меня, то после мелкотравчатого и истеричного педагогического коллектива, в котором я проработала 20 лет, художники казались мне простодушными бесхитростными вечными детьми (что было тоже большим заблуждением). Хотелось обогреть, развеселить и даже опохмелить. Что б ушел радостным.
- Ну что, теть Ир, будем теперь делать? - нетвердым голосом звонит Заволжский.
- В каком смысле ?
- В прямом, - на том конце провода зависла пауза. Виктор Викторович две минуты назад вышел из правления, оставив нам на память две порожние бутылки из - под вина "Анапа".
- Тебе надо идти домой, - материнским голосом советуя я.
- От тебя - никогда. Только с тобой !
- В каком смысле ?
- Не можешь говорить? Тетерев глухой еще там, - неприязненно предполагает живописец, имея в виду Тититанюка, глуховатого на левое ухо.
- Что значит там! Его сегодня вообще не было! Ты же у нас полдня просидел!
- Разве? - искренне удивляется бывший член правления. - А мне кажется он все время там. Возле тебя. Я ревную.
- Витя, пока, - делаю я решительную попытку прекратить все прения.
- Подожди, теть Ир, все очень серьезно. Во сне тебя вижу, просыпаться не хочется.
- Пить меньше надо. Тогда кошмары не будут мучить, - строго говорю я и вешаю трубку.
- Все правильно, Ирина Михайловна, - поясняет мне случившаяся в Союзе Сиротина. - Заласкали Вы их.
- Да, действительно, - подумала я, - надо менять стиль общения.


Глава 21
Скульптор–любитель.

- Знакомьтесь, генерал Жуков, - деловым тоном, отвечающим общему стилю теперешнего правления, представил  новый директор Художественного Фонда Чейхуа-Кукулия толстого взволнованного мужчину в штатском.
- Георгий Константинович? - дружелюбно полюбопытствовал Юра Круглов.
- Если бы ! - с сожалением сказал генерал. - Я к вам, товарищи, по серьезному вопросу. Выручайте. И генерал кратко доложил суть.
На территории военной части решено воздвигнуть памятник солдатам, проявившим мужество и героизм в афганской и чеченской войнах. Вызвался майор запаса, скульптор-любитель, чьей смелой лепки головы вождей и членов Политбюро украшали Ленинские комнаты и кабинеты начальства. Работа закипела. Солдаты дружно месили цемент, майор запаса мотался по плацу, орал охрипшим  голосом и размахивал руками.
До открытия памятника оставались считанные дни - уже было приглашено высокое начальство из Москвы, генералитет, все, как принято.
Когда же, наконец, были убраны леса, то изумленным взорам присутствующих открылось такое, что даже видавшие виды ветераны военных сражений содрогнулись. Фантазия и мастерство майора затмили страшную явь.
- С майором мы разберемся! Под трибунал отдадим! - твердо пообещал членам правления однофамилец легендарного маршала. - А памятник надо исправлять, товарищи. Иначе - гроб!
Члены заскучали. Полная драматизма речь генерала оставила их равнодушными. Работа тяжелая, срочная. Ни славы, ни, судя по патриотической тематике, денег.
Генерал волевым взором ощупал кислые лица правленцев.
- Мы заплатим! - выдохнул он последний аргумент, - Может быть.
- Сколько? - быстро спросил Аксельбантов.
- По моему торг здесь не уместен, - процитировал сакраментальную фразу Тарас Иванович Тититанюк, как свою. Однако сам за памятник не взялся.
- Мариэлову поручим, - мудро и прозорливо решил он. - Это его тема, - глубокомысленно добавил выдающийся мастер.
Душевный и заводной Мариэлов взялся за дело с огоньком. Облаченный в пятнистое хаки и яловые сапоги. Он то и дело появлялся на бортовой машине в окружении бойцов. Что-то вывозил, завозил, отгружал, загружал. Бойцы стучали сапогами, Мариэлов охотно распоряжался.
Памятник был готов вовремя.
- Стахановец наш! - тискал мастеровитую Мариэловскую руку успокоенный генерал. - Выручил! Век не забуду, - смахивал он скупую солдатскую слезу.
Шедевром пластики, полученное, конечно, не назовешь, однако Мариэлов был доволен.
- Не напугали никого и то слава богу.
На открытие он был в центре внимания - фотографировался в объятьях генералов и членов Государственной Думы. Давал интервью.
- Очень рад, что памятник будет жить. Я даже на авторство не претендую.
- Да, - соглашались журналисты, - переделывать чужое все-таки нетворческая работа для художника. - А над чем Вы сейчас работаете?
- Над скрещиванием груши с тыквой, - очень серьезно отвечал скульптор. - Кропотливый, скажу вам, труд.
На следующее день на ОРТ коротко сообщили: «В Епийске на территории военного корпуса № 6 открыт памятник воинам, проявившим героизм и мужество в боевых действиях и т.д. Автор памятника - скульптор-любитель, майор запаса Олег Мариэлов».
Ну и что! Я этим, например, горжусь. Вот вы члены (действительные), а я любитель, потому что люблю свою профессию, - комментировал происшедшее Мариэлов. - Теперь по суду буду майорской пенсии добиваться. И права ношения формы. А во вторых - улицу В. Учетича переименуем в тупик Мариэлова. И на мясокомбинат надо распоряжение дать - пусть колбасу выпускают. Мариэловскую, сырокопченую. Слава - это вам не кот начихал…


Большая Волга.
Глава последняя

Венцом деятельности нашего замечательного председателя Союза - Тараса Ивановича Тититанюка стала зональная выставка "Большая Волга".
- Ну и поймал я эту "Большую Волгу" на конец, - досадливо сказал Тарас Иванович, прочитав депешу из Москвы. - В смысле конец срока своего правления, - дополнил он, заметив оживление присутствующих.
Действительно, зональная выставка "Большая Волга" в Нижнем Новгороде - это серьезное испытание и для художников, и для Союза. Огромная организационная работа, выбивание денег, транспорта, жесткий многоступенчатый отбор - все это делало подготовку к выставке делом большим, долгим и хлопотным. Но не было в мире таких вершин, которых не взял бы наш дальновидный, хваткий и мудрый председатель. Оба этажа огромного Выставочного зала заняла экспозиция претендентов. Выставком, тщательно и придирчиво сформированный из самых авторитетных членов отсматривал каждую работу. Я  заносила все сказанное в протокол. Возбужденные авторы ожидали своей участи в коридоре, за массивной чугунной решеткой, куря одну за одной и чутко прислушивались к замечаниям мэтров.
- Писульки маленькие, - высказал сомнение Виктор Викторович Заволжский перед эротической скульптурной композицией Михаила Сидоркина "Трое".
- Точно, - заметил Михал Михалыч Дюбель. - Нечего с ними позориться. - И высокое собрание, не торопясь, двинулось к следующей работе.
- Молодой, подающий надежды скульптор Семен Пилясов, - заметно волнуясь представил следующего претендента Тарас Иванович Тититанюк.
Изящная работа Пилясова являла собой  скелет большой рыбы, выполненный в керамике. Внутри скелета находился бородатый мужик с книгой.
- Зимняя рыбалка? - поинтересовался неугомонный Виктор Викторович.
- Это Святой Иона читает Ветхий Завет, - строго пояснил Тарас Иванович, питавший пристрастие к талантливому собрату по цеху.
- Да он только вид делает, что читает, а сам - всю рыбу внутри объел. А так ничего, пойдет, - великодушно разрешил живописец. Все закивали.
Перед авангардным полотном дерзкой сюреалистки Сивушкиной, народ надолго задумался.
- Может перевернуть ? – предложил реалист Портянка.
- А что, пугнем нижегородцев! Знай наших! - шутканул Мариэлов.
- Пугнем, - неожиданно согласился председатель выставкома, искусствовед и большой авторитет Квитко. Судьба непризнанной Сивушкиной была решена.
- А сенокосилку тоже брать будем, - буднично спросил Заволжский,  бесцеремонно пнув ногой причудливый металлический сварной каркас с навороченными колесами и серпами.
- Это только часть конструкции, - обиженно сказал автор, Тарас Иванович Тититанюк. - Сверху будет фигура Фортуны.
- Ну раз Фортуны, вопросов нет, - весело заключил Квитко, любовно приобняв порозовевшего председателя. Народ двинулся дальше.
- Уголок некрофила, - позволила я  себе некоторую фамильярность, когда высокая комиссия остановилась перед серией синюшных "ню" художника Жмурина.
- Да уж, - поддержал Тарас Иванович, большой знаток большого обнаженного тела. Ему б в постель такую подложить, - но на меня посмотрел явно неприязненно (Кесарю, мол, кесарево, слесарю, мол слесарево).
- Гля, просекает, - удивленно заметил Заволжский и обласкал меня неподражаемой улыбкой. Я заткнулась.
- Реализм, еще, слава богу, никто не отменял, - предупреждая обсуждение взволнованно представил Филипп Портянка многомерное полотно "Россия".
- Ну, раз автор здесь, берем, - предложил Дюбель.
- Че там, Филя - мастер, - великодушно заметил Заволжский и Портянка промокнул испарину.
Таким образом пятьдесят из трехсот с лишним работ было отобрано.
- Не выходите за решетку - убьют, - предупредил членов выставкома Виктор Викторович и все мелкой трусцой направились в комнату правления через второй этаж.
- Подписывайте протокол, - пригласила я, - дело сделано.
- До дела еще, знаешь сколько нервов попортим, - грустно заметил Тарас Иванович горько сознавая, какой тяжкий груз ложиться на его председательские плечи.
- Ты еще не знаешь, что такое "Большая Волга" !
- "Большая Волга" - это человек 500 художников и все в умате, - емко пояснил живописец Володя Федоров.
- Ты куда, Брамс, - строго остановил наш замечательный председатель  Аполлона Григорьевича, уже нахлобучившего видавшую виды кепку. - Еще не все вопросы!
- А что есть выпить? - оживился Брамс и метким броском определил кепку на вешалку.
- А что, можно и выпить, - согласился Тититанюк и кинул на стол два Червонца. Инициативу подхватила молодежь, скульптор Мариэлов и Михал Михалыч Дюбель сбегали.
- Что я тут у вас в Союзе освоила - это профессию подавальщицы, - иронично заметила я, раскладывая  в разовые тарелки кильку, любимую закусь председателя.
- Давай, давай, - проявлял нездоровое нетерпенье Заволжский. - Тебе за это зарплату платят.
- Пришла б лет на двадцать пораньше, глядишь, и давальщицей бы посчастливилось, - заметил с порога мой муж, проинтуичивший звон стаканов, - членоугодница, - сострил он в духе нашего семейного юмора, радостно садясь за стол.
Простодушные художники  насторожились.
- У меня все члены - под стеклом, сто пятьдесят  штук, отпарировала я.
- А на стекле твой каблук, - что б сделать мужу приятное сказал Тарас Иванович, сильно погрешив против истины.
- Ну, все девочки! В отпуск не пойдете. "Большая Волга" ! - торжественно произнес он, поднимая бокал.
- А нам то что? Вы и плывите, - заметила Анечка, измученная резкой колбасы и сала.
     "Большая Волга" состоялась. Епийский Союз Художников был отмечен в числе лучших, как в организационном, так и в творческом плане. Искусство живо. Жив пока и наш замечательный Союз. Дай бог ему здоровья и процветания !