Мои шестидесятые

1960-ый.

Май лучшего года Советского Союза. Страх уже прошел, тлен еще не наступил. Страшная война, чуть не уничтожившая страну, стала забываться, а до «Звездных войн», сделавших это, еще ой как далеко.
Моя семья в тот год получила большую квартиру в «сталинском» доме. Отцу 33 года, мать и того старше, но это их первое жилище о котором они могут сказать:
 - Наш дом!
До этого мы несколько лет жили в комуналке (56 человек, 1 туалет) и имели там на шестерых 14 квадратных метров с печкой в углу и одну комфорку на кухне.
Нам сказочно повезло. Еще год назад на семью из 4 человек, коей мы являлись, веделяли большую комнату в маленькой коммунальной квартире. А через год стали селить в «хрущевки».

1961-ый.

Я совсем маленький, первокласник, мне все интересно.
 - Папа, а кто первый в космос слетал, мы или американцы? – я конечно знаю ответ, но мне лишний раз хочется испытать триумф.
 - Мы. – Отвечает мой самый умный в мире папа.
 - А сколько раз мы в космосе побывали? – опять спрашиваю я.
 - У-у-у, много. Вот считай; Первый искусственный спутник Земли – раз, Второы искусственный спутник Земли – два, Третий – три, Чернушка, Белка и Стрелка,.. – папа загнул еще несколько пальцев.
 - А американцы сколько раз?
 - Один. – папа задумался. – Может, отсилы, два.
 - Пап, - задаю я самый главный вопрос. – А когда человек в космос полетит?
 - Лет через десять. – серезно отвечает мой папа и подходит к календарю. – Что ж ты листик не оторвал?
Папа отрывает вчерашний листок и на календаре теперь сегодняшний день – 11 апрела 1961 года.

На другой день я сижу за столом на кухне и во что-то играю. По радио играет какая-то музыка. Мама несет к плите кострюлю борща, что бы прокипятить ее.
Вдруг музыка обрывается и Левитан начинает передавать сообщение:
 - Внимание, внимание, говорят все радиостанции Советского Союза. 
Моя мама роняет кострюлю на пол и борщ растекается по всей кухне. Я удевленно поднимаю на нее глаза и вижу белое как снег мамино лицо. А она лишь в ужасе полувопросительно выдыхает:
 - Война..?

1962-ой.

 - Дети, - войдя в класс и положив журнал на свой стол, сказала наша учительница Лидия Васильевна. – Мне надо сходить к директору. Я оставлю вас на пять минут, а вы сидите тихо как мыши.
Как только дверь за ней закрылась, самая бойкая девченка, Танька Андреева, на цыпочках подошла к столу и стала разглядывать класный журнал. Затем она открыла последнюю страницу, посмотрела на нее и вдруг закричала:
 - Абрин – еврей!
Эдька Абрин, сидевший на первой парте, сжался, как будто его ударили, а все побежали смотреть журнал.
 - Еврей, еврей, Эдька – еврей. – голдели все.
Тут в клас вернулась учительница, начался урок и про Эдьку забыли.
Дома после уроков я наворачивал свои любимые котлеты с пюрэ и вдруг вспомнил:
 - Мама, ты знаешь, у нас в классе есть мальчик – Эдька Абрин, так он еврей.
Мама очень странно посмотрела на меня и ответила:
 - А ты разве не знал? Ты тоже еврей.
Как жаль, что тогда, узнав наш семейный секрет Полишинеля, я не смог оценить весь драматизм этой ситуации.

Значительно позже, лет этак через тридцать, сполна налопавшись дерьма выпавшего на долю всему советскому народу плюс дерьма, которое сверх того доставалось евреям, я смог оценить драматизм ситуации, когда услышал от чиновника римского Сохнута:
 - А вы разве не знали? Вы не еврей.

1963-ий.

Старшая сестра моей бабушки, Ксеня, вышла замуж за железнодорожного инженера и уехала с ним на КВЖД. Инженеры тогда еще не были приведены к полунищему существования, а были высшим классом, белой косточкой. И их жены были им под стать.
Я видел фотографию Ксени тех лет. Красивая гордая молодая женщина с любимым сыном и любящим мужем. Снизу надпись: 1942 год.
Через год КВЖД разобрали. Перед обслувижающим персоналом и их семьями, не являющимися советскими гражданами, выступили кремлевские дипломаты и предложили всем желающим вернуться на родину. Поминал он о братстве, перенесенных испытаниях. И уговорил.
Арестовали их на третий день. Больше ни о муже, ни о сыне Ксения никогда не слышала.
После ХХ съезда она вернулась в родную дальневосточную деревню, вернулась в лоно семейной религии – иудаизма (она крестилась выйдя замуж) и жила потихоньку, молясь.

Младший брат мой бабушки, Илья, был пасечник. Его раскулачивали семь или восемь раз, отнимали мед, улии, оставляли только с десяток пчелинных семей. Увезенные пчелы гибли, а у Ильи через пару - трешку лет опять была целая пасека и его опять можно было раскулачивать.
Так они к нему и ходили каждые три года, пока, кажется, в 1939 не случилась какая-то ведомственная нестыковка и Илья, каким-то образом, не попал на Всесоюзную Сельско-хозяйственную выставку и не получил там грамоту в которой было написанно, что Илья является лучшим пчеловодом страны. Сверху на грамоте был изабражен Сталин, а подписал ее Калинин.
В 40-ом к Илье пришли снова, но увидев грамоту ушли.
Покинул свою таежную деревню Илья только однаждый, в 1941-ом. Вернулся в 45-ом и больше от туда никуда не уезжал. Молился, водил пчел, по субботам во время общих собраний ему оставляли место в первом ряду у восточнпй стены.

В начале 62-ого из-за пограничных стычек с Китаем гебуха ужесточила режим в преграничных районах и общине запретили собираться вместе и молиться. Равин принял мудрое решение, все снялись и уехали в Крым уже много лет пустовавший после крымско-татарского геноцида.
Осели все под Симферополем вокруг ялтинской дороги. Те кто имел пару копеек купили дома в деревне «с автобусом» до города, а мои старики наскребли втроем 500 рублей на половинку старой татарской мазанки в Крымских горах. Туда-то моя мама и привезла меня на лето.
В один из дней к дому подъехала черная «Волга» из нее вылез хорошо одетый мужчина, зашел к нам и стал уговаривать Ксеню, Илью и мою бабушку получить какие-то деньги, причем немалые. И только тут мы с мамой узнали, что эти три нищих старика уже много лет отказываются получать пенсию. Не хотят брать деньги у власти, которая долгие годы их унижала и уничтожала.
Слова «десидент» еще никто не знал, Сахаров еще клепал свои бомбы, а трое стариков молча стояли посреди двора и, как умели, боролись с Софьей Власеьевной.
Воистину, Поступку всегда есть место в жизни.
 
1964-ый.

Я вышел к лесу на реке Оккервиль, что бы отпустить своего бурундука. Он прожил в клетке целый год и был совсем ручной. Я кормил его прямо с ладони и сажал себе под майку, когда делал уроки. По-этому все майки у меня были в дырочках прогрызанных его острыми зубками.
Я вынул бурундучка из клетки, прижался к нему щекой и посадил на ветку. Потом вспомнил, что не погладил его на прощание и протянул к нему руку; но он больно укусил меня и убежал вверх в листву.
Чуть не заплакав от обиды, я стал думать почему он это сделал. Целый год я держал его в клетке, тискал его, сжимал, дергал за длинный хвост и маленькие уши, и он все это терпел. Сейчас же, когда я дал ему свободу, он укусил меня. Неблагодарное животное.

Выходя из леса я услышал разговор двух работяг, устроившихся на осенней опушке с бутылкой.
 - Ты слышал, за что хрущева сняли?
 - Ну?
 - За пять К: за колхозы, космос, кумовство, кукурузу и кузькину мать.
 - Га-га-га. Так его дурака.
 - Да, Никита дурак полный.

Хрущев, думаю я сегодня, сделал советским людям самое большое, что мог сделать коммунист на его месте. Он перестал их убивать... Почти. И это не мало.
А раборяги? Что с них взять? Неблагодарные животные.

1966-ой.

Я учился в шестом классе, когда Элка Мяттик принесла в школу невиданное до селе чудо – шариковую ручку.
 - Дашь пописảт? – Спросил я.
 - Не дам. – Ответила вредная Элка.
И мне пришлось еще год ждать своей ручки, когда наш сосед дядя Коля подарил мне желанный «шарик».
Элке было хорошо. Ее отец был моряком и привозил домой всякие невиданные чудесные вещи – брелки, часы, ликеры... Элку он очень любил.
И дядя Коле было хорошо. Он работал кочегаром на фабрике «Союз», и когда из цехов привозили мусор на сжигание, он выберал из него детальки авторучек, собирал их и продавал. А мне вот подарил, как соседу.
Папу Мяттика посадили на шесть лет за валюту. У него нашли семьдесят долларов перед рейсом.
Дядя Коле дали два года «химии». Он купил мотоцикл, а кто-то из его друзей не смог этого перенести, накапал на дядю Коля, и его прихватили. Конфисковали мотоцикл и обручальные кольца – его и жены. Больше отбирать у него было нечего. Назначили ему работать эти два года опять таки кочегаром на заводе имени Лепсе с удержанием четверти зарплаты.
После подоходного налога и налога за бездетность (жена его, тетя Лена, в семнадцать лет была «врагом народа», успела отседеть чуток, вот и не могла рожать) он получал 54 рубля 20 копеек в месяц. Двадцать в аванс и 34 в получку. Да еще касирша говорила, что у нее нет мелочи и эти 20 копеек зажимала.  Дядя Коля только рукой махал: «Да ладно уж».
Тетя Лена, что бы прожить как-то, стала делать цветы из бумаги, вощить их и продавать на лужском базаре. Это разрешалось.
А вот покупать цветную бумаку и свчи на воск по многу было нельзя. Комсомольский патруль составил протокол после того, как тетя  Лена купила в канцтоварах аж 12 рулончиков цвеной бумаги.
Через год кассиршу, за то что она недадовала гривеники, выгнали по статье и она дорабатывала еще два года до пенсии уборщицей в нашей школе. Дети ее любили.
А Лепсе расстреляли свои же, ни за что, в 37-м.

1967-ой.

К юбилею выпустили новые деньги: гривеник, пятиалтынный, двугривенный, полтинник и рубль. Почему-то размером они отличались от обычной мелочи и вскоре на всех автоматах появилась надпись: «Гнутые и юбилейные деньги не бросать».
Перед этим юбилейный рубль уже выпускали в 1965-ом году, так что теперь все поняли, что это новая советская традиция.
Мы с Андреем стояли на Невском около мойки и обсуждали как раз этот вопрос.
 - В семидесятом точно выпустят. – Решил Андрей.
 - Двадцать пять лет Победы? – понял я.
 - И Ленину сто лет.
 - Ух ты! – удевился я андрюхиной догадливости.
Мы задумались, понимая, что монеты будут теперь выпускать каждые пять лет к нашим великим праздникам.
 - А к двутысячному году выпустят? – спросил я.
 - Не-а, - уверенно ответил Андрей. – Это ж не праздник.
Мы опять задумались.
 - Мне сорок шесть лет будет. – вздохнув подсчитал я.
 - А мне сорок пять. Стариками совсем будем. – согласился Андрей.
 - Слушай, а до 2017-ого мы доживем?
 - О-о-о, тогда такие монеты выпустят, закачаешся. – мы оба понимающе закивали головами.

Сегодня мне уже сорок шесть и я разглядываю новую двдцатипятицентовую монету. Уже третий год, начиная с 1998, правительство США выпускает квотеры – местные четвертаки – в честь каждого штата страны. По размеру они точно такие же как обычные и их можно незадумываясь опускать во все торговые автоматы, парковочные счетчики и таксофоны.
Американцы не любят создавать себе искусственные проблемы, Хотя может быть они просто не хотят лишний раз задумываться. Подумают только один раз – в начале, а потом больше этого никогда не делают.

А двутысячный год радостно встречало все человечество. И Россия тоже.