сны

Р  а  с  с  к  а  з.

Утро я уловил. Было холодно.
Утро очень быстрое. Если бегом в коридор, схватить
пустую холодную утреннюю куртку и выбежать на балкон,
 то можно успеть.
Успел.
     Смотрел в рукав на небо, серый овал, сквозь черный туннель, холод сочится, нет ничего кроме неба, значит, опять будет утро.
Вот и день. Как быстро! Днем можно ходить по улицам и смотреть на ботинки, на желтый асфальт. Редко думаешь о цвете асфальта, хорошо, что я однажды заметил.
Можно вспоминать. Только быстро, а то наступит вечер.
У меня были эти же ботинки, подумать только, эти же.
Рядом, по желтому асфальту, твои белые лодочки. Весело и мирно.
Свет всегда будет светить. Он больше ничего не умеет, больше никто ничего не умеет, больше никто, вот и вечер, успеть бы, хоть мельком, сколько лет  я пытаюсь, но быстро, как утро, даже быстрей, помню немного. Успел.
Это называется сумерки. Сумерки вечны, если ты есть, то ты можешь в них остаться. Чьи то слова. Возможно мои.
Спасибо, слова, вы все съели, зато от вас до сих пор немного пахнет. Я вас иногда достаю из старых газет и нюхаю. Но очень бережно и недолго, даже в старых газетах вы выдыхаетесь.
Вот и ночь. Я купил горьких напитков, темных настоев, я отражал в стакане луну, я пробовал быть, так недолго, так жалко, так стыдно, так робко, я пробовал быть.
Пить среди неба, тяжелые крылья вселенских мелодий медленно снялись из грязных дворов, в дождливое небо, как же я, рядом ведь, светел был, жив.
Темный поход травянистых настоев, эхо земли толкает в лопатки.

Земля воспринимает себя не как шар и не как кольцо, а как веретено, заключающее в себе еще два веретена и солнце.   
               

















Мы с ним встретились днем.
Да, был день. Морозный, как долго он продолжался!
Я помню четко. Ступени храмов, легкие дворцы, полупрозрачные колонны…
И запах. Ах, этот запах, в глубинах существа он вдруг находит то, что я  всю жизнь ищу.
 Вряд  ли то, что я с ним встретился, можно объяснить моими усилиями, как следствием постоянной неудовлетворенности.
Скорее это был результат его усилия; хотя кто знает, что, сколько стоит, и кому?
Он светло – серый. Просто стало понятно, почему в детстве, в 2 – 3 года, я вдруг начинал тосковать.
Да, именно тосковать. Это странное ощущение в груди и в горле, ощущение огромной, безнадежной утраты.
Теперь я умею называть это, теперь нечего называть. Теперь все «называется».
Правда, есть еще музыка.
Вспоминая, понимаю, что причиной всегда преследующего меня страха потерять близких, страха, который порой выливался в совсем неадекватные поступки, была именно та, «Первоначальная потеря».
Он мне однажды снился, и, вспоминая свою первую любовь, я нахожу, что испытывал в том сне, похожие,  но более насыщенные «откровения безусловной радости».
Поэтому я люблю улицы старых европейских городов.
Просто идешь по улице   и вдруг понимаешь, достаточно просто вдохнуть носом в каком – то определенном месте, чтобы в раскрытое мгновенье, в небе, два светло – серые крыла.
В детстве я умирал настолько несомненно, что врачи, явившиеся, кстати, тому косвенной причиной, советовали моей добросовестной маме дать мне умереть.
Но у меня очень добросовестная мама, и потому, в раннем детстве, душа так ясно чувствовала  тоску того, кто ждет меня там.
Недавно, лежа у иерусалимской стены, под январским солнцем, я это все увидел.
Увидел его. Он был уверен, в том, что я вернусь сразу, ну, так вроде было запланировано.
Сегодня ночью не спалось, и было что – то… Случайный звук, прозрачный запах, внезапно понятое слово «никогда»…
И я придумал Встречу, морозным полднем, на брусчатке улиц, старинных европейских городов.
В раскрытый миг как раз вмещалось счастье.









Сон.

 
М.Джонс проснулся в 7 утра. Как странно! Ведь сегодня суббота, в субботу он привык вставать в 11.
Посидел на кровати… Повспоминал сон…Обрывки, солнце,  жажда,  мстил кому – то…
В туалет может…да нет, не хочется, попробовал опять заснуть – не получается…
Он решил попить абрикосового сока, пошел на кухню.
Странно, в какой – то момент, он, вдруг обратив внимание на коридор, по которому шел, как бы потерялся в узоре обоев, в предметах, в приближающейся темной еще кухне… Предметы наплывали сами по себе, точнее, меняли перспективы, увеличиваясь и постепенно уходя из обзора…
 М.Джонс мотнул головой и все стало как обычно. Т.е. холодильник. Сока не было видно. М.Джонс хрустел пакетиками, выдвигал нижние ящики с овощами, тщетно, сока не было. Это его рассердило. Хлопнул дверцей (не очень сильно), «ссука, бля» - цыкнул сквозь зубы. Сходил в туалет, вернулся в комнату, поцеловал желтый шар на соседней подушке, уснул.
               
 Сон Мистера Джонса

Это маршрут на трамвае. До дома бабушки, по брусчатке,  Джонс – водитель.
 Параллельно едет его приятель по школе. Гарри. Они не виделись больше 20 лет. Гарри разговаривает по телефону, о М.Джонсе. О том, что Джонса скоро выгонят с работы, а всю ту кашу с отражениями, которую Джонс заварил , ему расхлебывать не придется, жена уйдет, а у Джонса уже несколько месяцев рак.
М.Джонс увидел, что это не Гарри, а Билл – родной его брат , щемящее чувство, тоска, плакал в осеннем прекрасном парке в его свободный, всегда пахнущий костром свитер. Плакал даже не столько потому, что соскучился по нему, но, и вообще, по тому, что чувствовал. Чувствовал осень, прозрачность, необъемность окружающего, нескончаемость, то, что было в детстве. Билл гладил его по голове.Ты не бойся, сказал он, того, что сейчас начнется в твоей жизни… Скоро все кончится.

Засоня! Вставай! Проспал уже все на свете!
М.Джонс проснулся, немного полежал, смакуя необычное ощущение легкости в груди. Потом, в ванной даже не почистил зубы, плеснул в лицо водой, улыбнулся своему отражению в зеркале. На кухне пахло кофе. –Я видел сегодня хороший сон… как будто летал… и…, что меня выгонят с работы - сказал он жене.
-Не говори ерунды – ответила она. –Представляешь, я вчера сок сунула в морозилку, он весь замерз! Джонс не слушал, он блаженно пребывал в ленивом ароматном пару дорогого турецкого кофе.
                05.99