Симфония цветов

ПРОЛОГ. СТРАННИК
(акросонет)

Семь всадников свершают свой полет
И семь принцесс несут цветные кони.
Мелодией взрывая будней лед,
Фантазия Творца их вечно гонит.
Они - семь звезд на семицветном фоне,
Ночь-день, зима-весна, из года в год.

И я - их царь и раб. Заданье просто:
Я должен расписать тот мир, что создал,
Цветами звуков из палитры нот.

Ведь вечность - нотный стан для озаренья.
Есть  в жизни свет, как в первый день творенья,
Тому, кто знает, что не всем дано.

Один в пучинах миль и безднах лет,
Вновь я иду по выжженной земле.

I. ПАДШИЕ ЗВЕЗДЫ
Цвет - охристый
Звук - ми
 Той, которая
   Телефонный голос разрывает дождливый пролет оконной рамы. Это опять то, что может вызволить меня из тягучей полудремы. На стене висит тень давно забытого сна, покачиваясь от легких дуновений утра. Поднять трубку белопластиковой гильотины, чтобы почувствовать изморозь твоих поцелуев на сохнущей коже? Вновь ты мечтаешь пожелать мне огня, но пожар сей был потушен еще до подвига Прометея. И сквозняки, читая мантры, уносят из мира последние клочки тепла. Морозы в июле. Морозы стучатся в стены и входят в окна, слегка кивнув чужим улыбкам, нелепо глядящим из-за любого угла мира. Да, я знаю - морозы только способ расстаться с собой, никуда не уходя, способ поверить, что и на этом свете бывает не так холодно. Морозы - и еще этот палач в ледяной трубке. Он по-прежнему требует того, что было облаком воображения и душными ночами. Но это не более чем сон разума. Все, на что я способен - убить себя в себе, повернувшись обратной стороной неба к земле и судорожно хватаясь за осколки былых радостей.
   Но твой холод безжалостно казнит лето. Я чувствую холод, вижу холод: небо покрылось айсбергами, начинается Четвертый ледниковый период. Еще один ангел замерз в раю, еще одна стрела обернулась сосулькой. Вокруг нас потерянные мечты, заблудшие надежды и жалкая приблудная псина по кличке Любовь. Она продрогла, покрылась коростой и жалобно скулит, вымаливая подаяние. Я гоню ее прочь - изыди, тварь больного разума! Ты душишь людей ночами, ты днями воешь у их ног, ты вгрызаешься в горло и медленно выпиваешь их души. Так сгинь в бездонной пропасти, сгинь вместе со всем, тебя породившим! Я выбираю новый путь, свободный от чудовищ и наваждений.
   Море тоже становится злым. Пенистые волны пытаются пасть тебе в ноги. Не верь их притворной ласке - она смертельна. Нельзя доверяться никому в этой Вселенной, даже своему отражению. Отражение смотрит из волн, любуясь пенной сутью их потустороннего размаха. Отражение зеркально, но зеркало мудро. Оно мудрее нас: мы видим себя в нем с точностью до наоборот, оно же видит нас такими, как мы есть - грязными, помятыми и непричесанными. Точный и безжалостный свидетель. Зеркало познало мир по ту сторону времени. Кто знает, какой из миров лучше? Где тот кудесник, что заставит зеркала поведать миру все истории, очевидцами которых довелось им быть? Но ясно одно - ледник пришел в движение, навсегда, и твои шаги останутся на пенных лужайках даже когда все имена перестанут быть движением губ. И некому будет разделить мир на Небо и Землю.
   Я пытаюсь поймать руками пену шорохов в телефонном мире. За окном стеклянные блестки тихохонько звенят о забытом. Сквозь стены сочится туман чужих бесед, наполняет комнату, наполняет сознание. Долгие изнурительные беседы на душных кухнях, в полутьме и во мраке. Вся жизнь - между кухней и спальней. И пуховый алтарь кровати - каждую ночь ты приносила на нем себя в жертву, но смутные божки без имен требовали большего. Это ледник сдвигал стены, катил валуны, звал протяжными всхлипами. А стрелки ходиков навечно застыли на пол-никакого. Мы потерялись во времени, запутались в паутине секунд, тонкими нитями спеленавших нас в одном коконе. Только разорвав его, можно понять, что чудес и случайностей на старушке-Земле уже давненько не бывает. Происходит лишь то, что должно произойти. Я знаю: ты еще здесь, но тебе уже нет. Ты останешься лишь облачком воспоминаний. Мечтой, затерявшейся в безбрежных просторах ушедших радостей. Ведь Ледяной Люцифер пробудился. Чувствуешь, как иглы ветра обрывают кожу с наших лиц? Слышишь, как день клянчит у ночи милостыню? Пусть же Земля тебе станет раем, а небеса - Землей, лишь разреши мне превратить тебя в кусочек тающего льда на странице учебника географии. В нем так много про львов и про саванны, что лед обязательно должен растаять. Да?
   Так зачем целиться в ускользающее? Есть только то, что тянет нас за собой, но ты никак не хочешь понять, что поезд потихоньку отправился, а вокзалы еще не научились уезжать вслед за поездами. Ты трешь ладошкой грязное стекло, пытаясь разглядеть того, кто остался на заполночном вокзале где-то под мутно-желтым конусом фонаря - но видишь только себя в пыльном отражении стекол. И оттуда, из глубин стекла, как из глубин памяти: отражение - мудро. Ведь нет ничего более реального, чем мир, придуманный в отражении своего воображения. В нем нет ледников, нет падших звезд и Ледяного Люцифера, в нем все согревается теплым шаром с давно потерянным именем. И меня там так просто поселить - нарисовать на горячем песке большим пальцем ноги. Но злые волны имеют обыкновение смывать рисунки с песка и разрушать песчаные замки. А злое время имеет обыкновение шутить над теми, кто пытается убедить всех в том, что вокзалы уезжают вслед за красным огоньком последнего вагона. О, время, ты - великий шутник!
   А нам чудится, что нет ничего более смешного, чем потешаться над временем. Это так просто - раз-два, ха-ха - и кажется, что ты сильнее его. Жаль, зеркала по-прежнему мудрее нас и следы наших рук по-прежнему зарастают тиной раньше, чем миг изменит память о будущем, мишура прошлых побед осыплется с тринадцатым ударом часов и всадник с мерой вострубит, что нам пора. Пора... Порой хочется отправиться в славный край, полный роз и бумажной сирени, где так много можно и так мало нужно. И так мало хочется. Там запросто можно забыть все, что хотелось вспомнить. Как назывался этот дивный край? Эльдорадо, Авалон, Буян? Забыл. Остров мечты опустился в глубины Океана забвения. Но что это там вдали еще виднеется посреди морской пучины? Гиацинты, цветущие в развалинах органа. Токкаты поднимают их ввысь, туда, где было Солнце. Теперь там айсберги.
   Да, я видел эти звуки, хрустальными капельками срывавшиеся с твоихпальцев. Среди мерцания полуночного снега только одно было не так, как всегда - ты. Ты вышла под проливной снег, точно спасаясь от черноты ночи. И увидел я семь башен в отдалении, но лишь в одной из них был путь наружу. На твоих облаках тогда рождались легенды, их освещали мистические огни, иногда видимые в небесах. Приглядись: вон они, приветливо мерцают в морозном эфире. Но не поддавайся иллюзиям! Это Ледяной Люцифер выходит на охоту. Избегай его. Да хранит тебя Судьба от нечаянной встречи с ним. Запомни, это ужасный приятель, а я сегодня забыл смахнуть перо ангела с его подушки. И на мир опять снизошел белый морозный пух. В Океане забвения разыгрался очередной шторм, но нам нельзя ждать. Мы отплываем к новым землям. Эй, капитан, полный вперед!
   И было так всегда. Каравеллы плыли в Индию, но открывали Америку, а Земля оказывалась еще более круглой, чем предполагали. Но снег бывает даже в Америке, и время там, представьте себе, точно такое же. Ледник не признает различий и снова в моей квартире стены, склонясь, говорят голосами четырех евангелистов. Вот Матфей, вон Марк, там Иоанн, а вдали Лука. Голоса уносятся ввысь, но падают, разбиваясь об айсберги. Холод в доме, холод в мире, холод в душе. Ледяной Люцифер рассекает воздух под черным брюхом дальней тучи, чтобы принести домой белое золото и жемчужины, украденные у Океана забвения. Он - бушует. Он безумствует. Шторм вырывается из-под его век, полуприкрытых, и тот, кто попадется ему на пути, будет уничтожен порывом бурана его взгляда. Я знаю: попавшийся Люциферу всю жизнь будет страдать от внезапных приступов смертельного мороза. Он отныне будет жестоко мучим адским холодом, и поэтому несчастный будет вечно бежать. Бежать, чтобы остаться на месте. Ведь одному легче мерзнуть - не придется видеть, как другие погибают раньше тебя.
   Но ты же знаешь, я не люблю гибнуть, как не люблю повторять однажды сказанное. Нельзя делать шаг вбок на минном поле, нельзя пятиться, ступая по канату. Все, что нам нужно - немного тепла. Да где ж его взять? Тепло - нечто из предыдущей жизни, где все мы были королями, принцессами или церемониймейстерами. Там существовали прекрасные дворцы и величественные храмы, балы до утра и торжественные мессы. Я вижу их и ныне, но - ах! - под куполами храмов, сменил ангелов, живет воронье, а меж руин дворцовых стен - лишь разнотравье. Тепло, завернувшись в плащ ночи, покинуло эти места. Быть может, навсегда. Но кому ведомо - вдруг еще отыщется волхв, что сможет приручит его, вернуть в замерзающий мир, поставить ему блюдечко молока? И тогда тепло, замурлыкав, уляжется у его ног трехцветным котенком, ледник вдруг попятится, затрещит и повернет прочь. Ледяной Люцифер натянет на голову черный капюшон и, оседлав северный ветер, умчится в замок на вершине черной горы, что у замерзшего водопада. Рыцарь Удачи все же победит коварного Дракона и спасет Прекрасную Даму. И тогда в мире чуть-чуть прибавится добра.
   А пока голос издалека охлаждает дыханием провода, и малышка, стоя на вокзале, все старается поверить, что едет вдогонку за поездом в отчаянной попытке настичь давно ушедшее. Но по причине неизвестных причин время всегда чуть быстрее того, кто его догоняет и никто никогда не встречал человека, поймавшего прошлое. Что ж, каждому свое. Кому-то остается писать слова на мокром песке большим пальцем небольшой ножки - до следующего удара волны Океана забвения, кому-то - играть в безвыигрышной лотерее, а мне... А мне - пытаться согреть своим дыханием стынущий мир, над которым серыми градинами висят падшие звезды.

II. ПОКОРИТЬ ЗЕМЛЮ

Цвет - жемчужный
Нота - до
Далекой.
 
Пустота. Пустота. В пустоте пустоты понемногу начинают отслаиваться звуки. Звук ссыхающихся листьев. Звук декабрьского дождя - капли прыгают по льдинкам, сливаясь в коченеющие ручейки. Звуки вокруг меня тоже сливаются, собираются разноязыкими потоками и убегают - вне пределов и пространств. Это можно было бы назвать хаосом, если бы это хаосом не было. В пустоте Пустоты никогда не бывает хаоса. Там никогда ничего не бывает. А если что-то и бывает, то имя ему - Ничто. Оно протягивает руки, когти, щупальца, оно нигде и повсюду. Ничто. Даже в самых далеких пределах Ничто находит нас, как беспечных детей, лепящих из времени-песка свои куличи и пасхи, строящих песочный город под названием Жизнь. Есть ли там храм Любви, дворец Самопожертвования и башня Забвения? В пустоте Пустоты ничего не видать. А Ничто - старый друг Пустоты, и с нею оно чувствует себя собою. 
Я сижу у открытого окна. Середина ночи середины лета полна звездами и комарами. Ты где-то здесь, ты разлита ароматом в душном воздухе, терпким туманом укутывая мои нервы. Но Бог мой, я незримо чувствую твое тепло. Рядом - Кортасар: "А сейчас, дорогая, я буду думать о тебе, всю ночь только о тебе. " И это - так. Тебя нельзя увидеть: тебя создаю я из мечты и ночной духоты, из любви и комариных песен.
 Ты хочешь услышать сказку про что-нибудь? С удовольствием, малышка, да вот беда - про Что-нибудь я сказок не знаю. Я расскажу тебе другую, ту, что я знаю в лицо, с которой не раз здоровался за руку, чмокал в щечку и приглашал на чай - сказку про Ничто.   Это очень интересная сказка с непонятным концом - то ли грустным, то ли счастливым. Это зависит от угла зрения, а ведь он у каждого свой, не так ли, крошка? Я не знаю, понравится ли тебе эта сказка. Может быть, мой угол зрения покажется тебе слишком уж тупым - кто знает? Мне эту сказку принесла Пустота.   Я повстречался с ней в тех потоках, что, отслаиваясь от Пустоты,  убегают вне времени и вне пространства. В них можно найти так много всего, что ты больше никогда и нигде не встретишь, так неужели там помогло быть места для одной малюсенькой сказочки про Ничто?
Ты - цвет. Я бесцветен без твоего дыхания - ни светлый, ни темный, ни красный, ни синий. Вращаясь в неизмеримой спирали мироздания, вплетаясь в венок Галактического Братства, улыбнись, прошу! Тогда в мире становится светлее, пустота чуть-чуть съеживается, и заблудшие рыцари находят потерянные тропы к своим принцессам. А мы продолжаем идти по следам лестниц и за каждым поворотом судьбы нам чудится еще один рыцарь Удачи. И - Бог весть почему - рыцарей так много, а удачи так мало. Но мы создали друг друга - значит один из них все-таки победил коварного Дракона,  спас Прекрасную Даму, и в мире немного прибавилось добра. Совсем чуточку, на мизинчик, на ноготок. Но разве этого мало?
Ты ждешь, когда же начнется моя сказка? А она уже и, дет - ты и не заметила, как время повернулось другой стороной. Ничто всегда с нами - видит нас, слышит нас, думает нами. Шерсть на кошачьих спинах становится дыбом, ровно нависшие скалы в горах.  Овчарки воют, рвутся с привязи и рычат - в пустоту. А малые дети дрожат в нерешительности у алтаря, играя в прятки жизни между высокими столбами, куда воскресными ночами заглядывают убийцы в серых дождевиках. Это Ничто напоминает о себе, бесстыдно высунувшись из-за шелковой портьеры судьбы. Туманные цвета распускаются в холоде нереального экрана, ты - меж них. Я рисую вокруг себя подобие покрова и пускаюсь в дрейф по водоворотикам,  вихрящимся в небе буковыми листьями. Они коричневые, они золотые, и парят - парят сквозь ласковые сети лучей, свисающие с безоблачного неба. Солнце испещряет холод, и там, внизу,  старый алкоголик ворочается, просыпаясь в сени храма. Неужели это ты, Ничто, решило надо мной пошутить, показав мне меня, когда меня здесь больше не будет? Но запомни - я все равно верчусь,  я буду принесен в мир сей невиданной бурей, вниз, к камням, к песчинкам... Туда, где играют старые призраки потерянной жизни. И тот жалкий бродяга, увидев меня, улыбнется беззубым ртом, и в его мутных глазах вдруг блеснет нездешняя глубина.
 Ничто не знает старых призраков. Сказка идет своим чередом,  шаг за шагом, круг за кругом до безначальному Кольцу. Есть один Властелин кольца. Кто он? Неведомо сие никому, вот разве что ответ знает только ветер, дующий из Пустоты, отслаивающийся вместе с безымянными звуками и сам отслаивающий их. Ветер - то, что остается от звуков, когда они умирают. Звуки умирают на ветру, умирают в ветре, умирают, оставляя в память о себе лишь ветер. Ветер лишен звуков. Он только странная прихоть Пустоты, ее подарок своему Ничто. Властелин Кольца! Есть ли он, нет ли - какое дело до него Пустоте? Властелин Кольца не ест, не спит, не умирает... И не живет. Существует ли он? Ответ спроси у ветра. 
Малышка, ты еще не спишь? Не спи, сон - победа Ничто. Одному ужасно трудно рассказывать о нем сказку. Ничто - не склоняется.   Ничто не склоняется ни перед кем, ни перед чем, ему не надо ничего.   Но сказка длится своим чередом, и кое-кто ее слушает, а кто-то уже уснул, поддавшись мгновенному помешательству.  Но, милая, ты же просила меня рассказать тебе грустную и запутанную историю - так дослушай уж ее до конца Договор?
И Ничто опять с нами. Дорогие, вы готовы к беспредельной  зиме? "Есть ли шанс для иного?" - вопрошает бродяга, с трудом очнувшись от забытья. Нет, у нас ничего больше не осталось, только  Господь, что всех нас согреет - устами младенца с нами говорит Он. Старик викарий в молебне упал на колени,  но никто не прекратил рыданий. Это Пустота. Это Ничто. Но есть ли у нас Господь? Может быть, и имя ему - Ничто? Господи, услышь нас, беспутных детей твоих! Услышь нас такими, какими мы есть, и дай нам увидеть себя - настоящих, в зеркалах из алмазов, в небесах бирюзы. Там, где есть то, ради чего живут, где четыре буквы Ц-В-Е-Т имеют за собой нечто более, чем четыре буквы - тебя. Докажи    места, где чет Пустоты. Туда бегут ручейки звуков, сливаясь в полноводные реки,  там бродят  феи и эльфы, там мы все когда-то были, пока не родились. И все когда-нибудь встретимся вновь. Жаль, что это будет не раньше смерти.
 А смерть почему-то обходит стороной только шутов и дураков, но никогда не забывает о поэтах. Смешные они, поэты, забавные,  не так ли? Ведь поэты в этом мире, как и в любом другом, где они есть - а где их нет? - все равно говорят своими сердцами, а князики, князяшки и князявки запивают их мясо их же кровью, счастливо отрыгивая. Но кровь эта пульсирует, она ищет выхода, стихами рвется наружу. Она сжигает князявок изнутри и они, черные, усохшие и скособоченные, уходят на вечный покой в земли нетленной Ауры.   И пусть они почитают смерть за счастье, ибо если не смерть - то что же?
 О Солнце, забери меня из этой безответной Пустоты, из этого Ничто! Я - атом в спирали жизни, в водовороте времени. Я медленно вращаюсь в последнем вальсе с тобой, малютка, слышу твое дыхание,  чувствую тепло, вижу твои мысли. Последний вальс... Он не повторится. Вальс похож на затяжной прыжок, затяжной до бесконечности,  когда ты летишь и знаешь, что парашюту за твоими плечами раскрыться не судьба. И кончиться этому вальсу-полету не судьба.   Чем ближе он будет к концу, тем медленнее будут двигаться пары,  тем медленнее будет играть оркестр, тем медленнее будет идти время. Это опять Ничто шутит над легковерными.
 и те немногие, коим суждено это постичь, уводят, как небеса расколются и мир погрузится в сон. Скалы на мшистых берегах изойдут ядовитым дождем с невероятных высот. Они увидят огненных ангелов, целующих рассвет. Они постигнут, как тысячелетние династии обратятся в Ничто, не оставив о себе даже памяти, как злобные волны Северных морей ледяными зубами сгрызут последнюю зелень мира. Один за одним замерцают и потухнут огоньки в домиках - последние прибежища тепла, открывая дорогу ветрам сквозь сорванные двери и выбитые стекла. И Ничто станет Властелином кольца. Но сможет ли хоть один сказать ему: "Прощай?", пока все это будет длиться - чуть меньше мига, но чуть больше жизни?
Ты дрожишь, малышка? Тебе зябко? Ты шепчешь, что не хочешь сказки с таким концом? Но, милая, я же предупреждал, что все вокруг зависит от угла зрения. Перевернись на другой бочок, крошка,  послушай еще немного. Вдруг с этого места в моей сказке все будет по-иному?
 Только не закрывай глаза и навостри уши. Вокруг нас так много врагов, поэтому не время петь колыбельные. Окна заперты на засов, двери закрыты на замок, у твоей кровати спит славный колли. Но Ничто лишь ждет момента, когда ты ему поддашься, и тогда Пустота выиграет еще одну партию. Так выходи же на бой! В руке твоей волшебный Палаш, источающий сияние, что насмерть убивает любую Пустоту, разом поражает Ничто. Так обопрись на мое плечо,  поверни голову встречь ветру, крикни Пустоте, что ты не одна. Да!  Поперек ледяной пустыни морды скалятся во мраке - Ничто. Но зачем же тогда был сотворен Палаш, если не для того, чтобы сразить им эту безобразную тварь? Ту тварь, что сидит в каждом из нас?  Нарисуй им в воздухе крест из огня, и тогда никакое Ничто не сможет увести тебя за собой. Твои верные друзья всегда защитят тебя - серый плюшевый мишка, зайчонок с оторванным ухом и бело-рыжий колли, прикорнувший на коврике у твоих ног. А все драконы и твари враз окажутся не более чем призраками темноты, пустыми формами, что выбрало Ничто для нашего испуга. Так не бойся этих горящих глаз - я здесь, я вокруг тебя, я обволакиваю тебя подобно воздуху, в середине ночи середины лета, я тебя сотворил и никогда не отдам тебя в его мерзкие лапы. Только, родная, умоляю - не закрывай глаза. Ты должна держать их открытыми, пока не начнется новый рассвет. И тогда Пустота обратится в дым и Ничто никогда не сможет покорить Землю.

III. НА БАЛУ ЛЕСОРУБОВ
Цвет - коричневый
Звук - соль
И все-таки - ей
И жутко хочется пива, и пива, как обычно, нет, а то, что есть - какое-то мыло, набивающееся в рот и лезущее пеной из ушей. И тогда достаешь из холодильника заветную баночку, что мечтал сберечь не то к воскре- сенью, не то к поминкам, ставишь на вертушку юродивого менестреля и...
 Любимая, почему мне остается лишь вспоминать тебя?
 Смешно читать о якобы живущих где-то в тридевятом царстве да тридесятом государстве, а может и в триодиннадцатом эмирате людей, что каждый день ходят на работу и пьют пиво из жестянок. Ох, чудь начудила да меря намерила! А как же его разводят там, в банках? Нет уж, увольте, нас не обманешь. Враки все это. Бредни, басни и байки дядюшки Римуса. Ничего этого нет, потому что быть не может. Никогда, нигде и ни с кем. А все, что есть - лишь голос юродивого, впечатанный в черноту винила... и меньше, чем хочешь, в заветной посудине. Неужели и в этом предчувствие шторма?
 Любимая, как ты сейчас мне нужна...
 Есть ли еще в мире острова, где вечное лето? Да нет же, не в природе - в душах людских?! Остались ли в океанах земли, нетронутые грустным "ура" лесорубов, собирающихся на бал посреди чащи, которой к утру суждено превратиться в штабеля дров? Дрова колючими зимними вечерами так весело умирают в печке, и их отсвет - будто салют малышу, погибшему под падающим стволом... А вы знаете, что это такое - полсотни километров по горному тягуну и голова умирающего мальчика у тебя на коленях? "Дядя, дядя, я умру?" - "Нет-нет, ты будешь жить долго-предолго, дольше всех нас" - и сам почти начинаешь в это верить. А когда на следующий день человек в белом халате снимет шапочку: "Мы сделали все, что могли...", рыдания наступят тебе на грудь и почему-то подумаешь о том, самом главном, ради чего и жить-то, может, не стоит, но все живут - ради него..
 Любимая, я счастлив, что живу с тобой на одной Земле...
 Да,конечно, мне говорили, что когда-нибудь время научит меня быть спокойным. Когда-нибудь - но что сейчас? Я знаю, что есть ты, ты помнишь, что есть я. Мы хорошо усвоили правила глуповатой игры под названием "жизнь", но умеет ли хоть один из многих играть в нее без проигрыша? Знает ли кто из них все правила до конца? Вы говорите, тот, кто их написал? Вряд ли. Правила создаются и отменяются, изменяются и перевираются каждое мгновение. Остановить это не волен никто. Ведь всегда на одного победителя оказывается сотня проигравших, что скрывают свою боль улыбками и словами "все в норме". Никому и дела нет до того, что у них внутри. Да что там может быть ? Три четверти центнера плоти, полдесятка литров крови и прочая требуха. Ах, простите, еще и мысли? Кому они нужны? А проблемы их - фи, как неприлично, у каждого их хватает. И незачем плакаться в жилетку другому. Нужно скрывать свою боль улыбками и словами "все в норме". Тогда все будут думать, что тебе вовсе не больно, а даже немного приятно.
 Любимая, я так мечтал...
 За завесой картонных улыбок и душем слов "все в норме" третью вечность льет пурпурный смех. Это так забавно, когда некто сходит с ума и начинает дарить цветы всем подряд. Просто так. Безумец на том берегу (Стикса? Ахерона?) стоит с охапкой тюльпанов и дарит их прохожим. "А по какому празднику?" - "Просто так". И, взяв, за уголком подруге: "Фи, да он глуп! Купил бы себе новое рубище, ходит как побирушка". А за углом стоит тот, кто сошел с ума - или вошел в него. Свобода восходит вкруг чела его и нимб неоново мерцает. А из-за угла: "Фи, да он не умеет себя прилично вести, сморкаться в платочек и учтиво кланяться большим людям". Безумец. А когда он остается вдвоем с собой, слышится ему тихий шум внутри черепа. Там грустные мысли пытаются удушить мысль о тебе, бросить ее на самое дно колодца воспоминаний. Они заполняют собой все щели, понемногу начинают выползать наружу, и вот уже весь пол в комнате... от слез? А за окном третью вечность не кончается пурпурный смех.
 Любимая, увижу ли тебя еще?
 Вообразите же себе остров, дрожащей линией рассекающий пространство на желтое и голубое. Желтое море и голубой песок. Кто-то сказал "наоборот"? Какая разница! Мир един, это лишь суетящиеся людишки поделили его на части, страны, земли, вотчины и волости. Капните на эту линию точкой - это я, неуклюже барахтаясь в желтых волнах, пытаюсь выбраться к голубому. Точка жизни на линии смерти. Увы, между желтым и голубым всегда Нечто изменяет наши планы. И когда один выходит из моря на берег, баюкая надежду на спасение, то в ответ ему всегда другой идет с берега в море: надежда проснулась, покушала и ушла своим путем, а безнадежный пошел своим. Туда, где поплавки удочек и днища баркасов свисают над головой подобно китайским фонарикам. Где в первые минуты так холодно и хочется дышать, но утешаешь себя наивной мыслью, что путь твой отныне лежит вниз, вниз, вниз - к сокровищам царя Додона и принца Гвидона. Там юродивый менестрель играет подводные былины и зовется гусляром Садко. Там жемчуга и бриллианты освещают безвозвратный мрак трюмов затонувших пиратских кораблей, бросая чахлый отблеск на лезвия топоров и штабеля косточек. Куда плыл этот фрегат, куда вез он этих лесорубов? Какой лес был спасен налетевшим штормом? Море рьяно хранит свои загадки. В море так много всего. Правда, пиво там разводят соленой водой, однако же и креветок вдосталь.
 Любимая, ты...
 Ведь любовь, одна любовь может совать шторм и поднять желтое изнутри наружу, смешав его с голубым - но эта смесь никогда не станет зеленью. Только любовь может стать поцелуем волны на пляже, поцелуем, согревающим мертвых и умерщвляющим живых. Пурпурный смех сгущается над желтой водой и голубой сушей предчувствием шторма. Дождь, о дожде всевещий, ниспади на нас яко пот любовников опадает на пустынный предзакатный пляж! Дождь, холодный дождь, пади на нас - предзнаменованием, оправданием, очищением. Вспомни, как злился ты на нас при Алтаре у Семиозерья, как жалил ты нас миллионами игл, морозных игл, как сбрасывал ты нас вниз, к подножью. Но два десятка дерзновенных, продрогнув до мозга сердец, все же дошли. Дошлии вернулись. И ты признал свое поражение - спрятал иголки в клубок туч.
 Любимая, ты слышишь меня?
 О, какие мы, мужчины, глупцы! Ничтожного жеста, сделанного вами, женщинами, достаточно, чтобы нам пригрезилось невесть что. Улыбку, вызванную пушинкой на плече куртки, мы склонны считать признанием в вечной любви. О глупая мужская сущность! Как часто ты нас подводишь. Ты заставляешь верить в то, чего нет, выдумывать то, чего нет и разочаровываться в том, что есть. Ибо бог весть зачем всегда есть то, что есть, а не то, что мы выдумали. И я, глупый, точно так же был раздавлен, тем, что было. И время снова начало замедлять свой ход.
 Любимая, а вдруг..?
 "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" - но я не доктор Фаустус. Увы мне, увы и ох, я странный человек, пишущий рассказы, которые интересны вряд ли более чем дюжине читателей. Может быть, поэт, сочинивший сколько-то там вирши, из которых вряд ли четвертьстолька могут называться стихами. Может быть, музыкант, умеющий извлекать звуки кое из чего и написавший немного песен, которые не поют по телевизору. И денег у меня то густо то пусто, и куда как чаще второе, нежели первое. Да и знаю-то я совсем немного, но я знаю главное : есть законы для богатых, есть для бедных, есть для кузнецов и для мельников, для ратарей, ораторов и ойратов. Для каждого есть свой закон, и тот из них, что приложим к поэтам гласит: "Умри раньше - проживешь дольше". И он справедлив, ведь долгая жизнь сгубила куда больше талантов, чем ранняя смерть. Это прекрасно известно каждому лесорубу. И берется он за топор.
 Любимая, кто сейчас рядом с тобой?
 А те, кто в угрюмом молчании встретил нас у Алтаря - они тоже были лесорубами на своем балу. Они играли Гимн Солнцу на трех скрипках? Юродивый менестрель презирает их напевы. Пытались, силились, но смогли сыграть лишь Гимн Лесорубам на трех топорах. Юродивый менестрель презирал эти напевы, дождь их ненавидел, а солнце боялось. Холод холодил их души, тьма темнила их сердца, они верили, что творят святое таинство, да сотворили они только святотатство. Они были чужие нашему миру, в мерцании своих блесток и бряцании своих погремушек. Их дороги уводят прочь от линии между голубым и желтым - пурпурный смех кумир им. Да не воступит никогда нога наша на темную их стезю!
 Любимая, ты помнишь..?
 На пыльных сухих дорогах шуршавые версты наматываются на колеса грузовиков, пылью оседают на лицах седых путников. Дождя бы! Сумрачные ущелья лесов, окружают их, деревья тянут корявые руки к небу - дождя! Ночи душны как наши души и черны как наши чернила. Но сушь, Великая Сушь ныне помазана на царство. Пиво высохло в бочках, бутылках и банках. Синее пожрало желтое - точка-человечек бессильно упал у крохотной умирающей капельки, дрожащими губами вбирая остатки. Голос юродивого менестреля эхом заплутал в лабиринтах виниловых пещер. Лесорубы, бросив топоры, гуськом уходят в другие края. Там есть еще немного зелени, там есть еще кого рубить. Уходят... Бал откладывается?
 Любимая, я верю - ты появишься!
 Ибо лишь любовь способна победить сушь. Ибо все, что нам нужно - лишь глоток пива да немного любви. О Боже, я молю тебя, молю об этом, о глотке влажного прохладного... дождя и о теплом дыхании любви. Услышь мя, о Боже, услышь мой глас! И если найдется у этого рассказа читатель, то пусть он забросит подальше все, что в руках его становится топором. И да не забредет он туда, где желтое пурпурно смешивают с голубым и лишают этим варевом зеленое жизни. И да не появится он никогда на балу лесорубов!

IV. БУХТА ЧЕРНОГО АЛМАЗА
Цвет - белый
Нота - ля
Камастре.
Снег снаружи домика сгущался и уплотнялся, точно хотел напомнить тем, кто находился внутри, о своем существовании. Он пытался проскользнуть в щели, заглядывал в дымовую трубу и даже каким-то образом вскочил на подоконник, но тут же был сметен оттуда строгой тряпкой. Те, кто находились внутри, не любили снег. Он был для них всего-навсего состоянием воды, а не белым зверьком. Жившим внутри в такие дни больше всего нравилось мечтать о теплых островах, где цветут райские сады и порхают колибри. Нет, снега там не бывает.
 Быть может, и ты тогда жила в этом домике. Я помню совершенно отчетливо: ты вошла туда, когда звезды на небе чудились ближе огней соседских хижин. Цепочка следов - вязь неведомых букв давно позабытого алфавита. Снег был тогда совсем старым, почти умершим. Он лежал без памяти, ему было совсем плохо и никто не хотел его пожалеть. Он был совсем один, съежившийся и жалкий. А ты была не одна, но кроме тебя для меня не было тогда никого на пять тысяч миль вокруг. Но для тебя не было вокруг меня на семь тысяч верст окрест. Ты шла, а гвоздики в руке твоей освещали ночь тремя алыми свечами. Ты была Девушкой со Звездами.
 И я был одним из тех нищих, когда ты прошла мимо, едва задев их ароматом своего платья. Так объясни, почему верующим это столь неизбежно - веровать во что-то? Почему они выбирают неясное имя, не выбрав ничего? Да, я тоже был одним из них, я сидел на паперти и изобретал милые пустяки. Мнил себя шутником в огромном палаццо. Королева и ее пажи давно разошлись почивать, канделябры еще живут воспоминаниями едва погашенных свечей, каменные плиты бальных залов хранят шорох па менуэтов и гавотов, а смешной карлик-шут ютится в дальнем углу залы под тускло мерцающим факелом, грустно сочиняя очередной экспромт. Шут - он счастливее всех прочих. Шут запросто может смеяться над самим королем, точно зная, что ничего за этим не последует. Шуту прощается то, за что знати непременно отрубили бы голову - на то он и шут. И если карлик, выпив доброго вина, вдруг скажет принцессе правду - о нет, не всю, а лишь малую ее толику - не стоит сразу же звать палача. Не рубите голову шуту, он лишь делает свое дело.
 Когда же люди научатся видеть друг друга? Люди считают себя всемогущими и всевидящими, они познали тайны далеких галактик и ничтожных атомов, но они не могут быть ближе один к другому, чем это позволяет их глупое самомнение. Они тщатся доказать самим себе, что хоть немного значат в Пьесе Страсти, чей режиссер, снисходительно усмехаясь, взирает на них из небесной ложи. Пьеса Страсти. Самая грандиозная пьеса, когда-либо поставленная в подлунном мире. Эсхил и Шекспир, Мольер и Чехов... Вы так велики - и так ничтожны перед нею. Статисты в Пьесе Страсти. Она идет, не прерываясь ни на миг, вот уже пять миллиардов лет. Декорации в ней создаются и разрушаются, актеры рождаются, влюбляются и умирают, а пьеса идет себе и идет. И никому не известно, как надо играть свою роль, чтобы заслужить одобрение режиссера. Никто не знает своего текста - и придумывает слова на ходу... А режиссер знай себе посмеивается, невидимый, глядя на сцену сверху. И временами посылает вниз снег.
 А я временами брожу в белой тишине среди обломков этих декораций, как в руинах древнего города. Камни, слегка припорошенные белым, похрустывают под ногами, а поднявшись на холмик, туда, где некогда была коптильня, можно увидеть легкую дымку вокруг этих мест. Не через эту ли реку вел Петр своих молодцев на Полтавскую баталию? И не на том ли дальнем поле бились Пересвет с Челубеем? А там, дальше, где степь сливается с небом - чьи останки там? То ли скифские курганы, то ли половецкие идолища, то ли Перун да Траян? И мне иногда становится очень грустно, и на глаза предательски выскакивают две-три слезинки. Здесь все так напоминает город моего детства. Так напоминает, как древняя старуха может напоминать молодую красавицу. Вот этот ряд почти совсем сгоревших стен - неужели это бульвар, где я встречал рассвет после выпускного бала? А эта лужица посреди котловины - это ты, пруд, в котором меня учили плавать и где я однажды зимой чуть не утонул, провалившись под первый лед? Все здесь тронуто костлявой рукой тления, все покрыто белесым пеплом времени. Снегом. Я часто прихожу сюда, в город моего детства, как на могилу близкого друга.
 И однажды встретил здесь тебя. Ты вернулась в этот город, чтобы отыскать свой домик? Да нет же, никуда ты отсюда и не исчезала, так и жила здесь, в оазисе майской зелени посреди разрухи, зимы и снега. Значит жизнь действительно продолжается, значит она и вправду неистребима. Она прорывается из-под пепла молодой травой, щебечет в обгоревших оконных проемах первыми скворцами. Ведь если в городе нашего детства остался хоть один человек - этот город будет жить! И через много-много весен на месте развалин снова зазеленеют яблони и персики, и дети воробьями закопошатся в палисадниках, оглашая округу веселым шумом. А ты все так же будешь сидеть у окошка подле кашпо с геранью и улыбаться карапузу, возящемуся у тебя на коленях.
 Если бы я сумел стать капитаном, я увез бы тебя на белой яхте на крошечный островок, робко оброненный Господом в одном из океанов - неважно, в Тихом или Ледовитом. Лишь бы там не было никого кроме нас двоих. Тебя. И меня. Ведь в самые лютые морозы, когда островок будет ежиться от холода и пытаться поплотнее завернуться в снежное одеяло, только мы с тобой сможем его согреть. То ли огнем нашего костра, то ли теплом наших сердец. А если оно будет, это тепло, то чудо непременно случится: посреди полярной ночи наперекор неистовству лютого бурана зацветут розы и гроздья бананов будут падать нам в руки.
 Ибо если не вечное возрождение, то для чего же было выдумывать весну? Рассказывают, что когда Господь сотворил мир, никакой весны не должно было быть. Земля ровно крутилась на своей оси, лето за день сменялось снегом, а следующие полгода вьюжила зима. Но как-то ночью злокозненный Дьявол не выдержал и легонько столкнул Землю с прямого пути. Земля накренилась и с тех пор так и носится вокруг Солнца. Проснувшись утром, Господь увидел дьявольскую проделку, вздохнул и сказал: "Ну что ж, пусть будет по-твоему. Но запомни: ты сотворил весну. Пусть людям теперь будет меньше тепла, но меньше и холода, и пусть теперь появятся у них три месяца, когда станут они влюбляться друг в друга, терять головы и творить уйму глупостей. Пусть будут то, что будет или ничего не будет вовсе"
 Почему же наша память - такое злобное нечто? Я могу вспомнить запах духов мамы на мой день рожденья. Мне семь лет, на столе торт со свечами, я стараюсь задуть их все разом, но одна все равно остается гореть (бессмертная, неумирающая душа?). Я могу вспомнить нашивку с ракетой, что подарил мне дедушка, приехав с какого-то юбилея - изрядно пьян. Но я не могу понять, где теряются истоки этой безвозвратной реки - Память? Я иногда не могу вспомнить, где лежат мои книги, кто приходил вчера и почему цветы, стоящие в вазе - эти. Память, ты непознаваема и потому - чудесна. И когда тебя у меня больше не останется, ты исчезнешь, растворившись в океане времени и море расстояния, все равно моя память сохранит тебя такой, какой ты была в тот первый вечер - снежной,загадочной звездной Камастрой.
 А снег ничего этого не знал. Он просто падал из невообразимо огромного мешка, который вытряхивали на небесах. Снегу было очень одиноко и грустно. Он знал, что его не любят и боятся те, кто жили внутри одинокого домика посреди исчезнувшего города. Снег тосковал о том, что зима проходит, а весна - это время плача для всех сугробов, льдинок и снежных баб. Снег не понимал живущих внутри. Зачем им весна? Весной так грязно и мокро, не то, что зимой, когда везде такая чистота. Ему совсем не хотелось умирать.
Все, что ему хотелось, это зайти в маленький чистый домик, повесить на деревянную трехногую вешалку белый макинтош и присоединиться к дружной компании, собравшейся за смешным столом из двух табуреток и стула. Ему мечталось позабыть о белом безмолвии и намеченном сроке, проделках Дьявол аи Пьесе Страсти и стать одним из них. Так, чтобы никто не заметил, как в компании появился худой незнакомец в белом свитере, который молча уселся в углу комнаты, среди казаков и бродяг, и стал внимательно слушать веселые и грустные песни под гитару, рассматривать умных парней и красивых девушек. И тебя, Девушку со Звездами, алыми гвоздиками опустившимися в хрустальную вазу как раз около левого плеча незнакомца.
 А далеко за полночь, когда все уже съедено и выпито, и большинство гостей крепко уснут, намаявшись от болтовни, незнакомец этот возьмет в руки черную гитару и тонкими белыми пальцами заиграет незнакомую, но дивно прекрасную мелодию. Заиграет и тихонько запоет бередящую душу песню о близкой весне, стране электрических женщин и месте, где нам никогда не побывать, с чарующим, щемящим, манящим именем - Бухта Черного Алмаза.

V. НАЛЕВО ОТ АПРЕЛЯ
Цвет - черный
Нота - фа
Ночеволосой.
Опять эти давящие тучи оплетают небосвод. Телевизионная дама пророчит нам очередной циклон с обложными облаками и снежными зарядами по дороге на работу. Мне не хочется верить ей. Не хочется узнавать, что дорогу к любимой застилает неизбывный погодный кризис. Но правда жестока. Выгляни в окно - там улицы тают. Люди смешными насекомыми пытаются удержаться на ногах посреди хребтов плавящегося льда. Забавно наблюдать за неуклюжими движениями: вновь приехал бродячий человеческий зверинец. Среди его экспонатов есть и я. А среди его посетителей есть и ты.
 Меня занесло сюда необъяснимыми силами и тени старых снов все еще витают над всклокоченной головой. Я связал надежды и мечты в узелок за спиной - изгнанник из страны детства. Мне как-то сказали, что бывают времена, когда люди улыбаются, и бывают места, где люди улыбаются. Туда съезжаются одиночки в поисках тепла. В поисках места, чтобы перезимовать... и, быть может, остаться. Они существуют в накуренных кабаках как в беспросыпном сновидении. Некому их разбудить. Лишь слово "рай" обозначает это место посреди их сознания. Кто объяснит, почему? И кому случится до них дело? Посреди сна - лишь сны, посреди реальности нет нас.
 Им недолго осталось ждать. Время размягчается, горы разрешают себе плыть, зябкие ветры сдувают пустыни в моря. Сквозь великие каньоны устремляются орды варваров с вожделением золота в покатых лбах. Как зовут вон того исполина в медвежьей шкуре с боевым топором оплечь? Аттила? Аларих? Да что имя - пылинка на весах Времени. Варвары, стирая с лица земли царства, империи и султанаты, не могут осознать, что лето наступает, календарь вращается, время их хрустящими песчинками пересыпается из будущего в прошлое, на взмах ресниц застывая в настоящем. Ведь история жизни быстрее взмаха ресниц, как прошептал, умирая, смуглоглазый бог. И все мы - строители бродячегочеловеческого зверинца под руководством Мастера реальности.
 Меня уронила в зверинец рука Темноты. Я открываю дверь и полоска Темноты прошмыгивает в комнату. Здравствуй, Темнота, здравствуй, дружище! Ты вновь пришла ко мне поболтать. И снова рвется пленка немой комедии, видение плывет, уходит, возвращается... Это же я гуляю один поперек площадей, неоном убивших тебя, старина. Но мне страшно тут, я бегу их, бегу туда, где ты еще жива - в узкие немощеные улочки без названий, прочь от окруженных нимбами электрических виселиц. Почему фонари так похожи на виселицы? Верно, в память о казне Темноты. А когда зрачки отходят от пыток света, я снова встречаюсь взгляд о взгляд с тобой. Привет, старушка!
 И вот я растворяюсь в тебе, тобой становлюсь я, становлюсь и ухожу в тебя. Ибо ты и я суть одно. Ибо весь мир суть одно, но не одно и то же. Мне становится легко и я прозреваю все то, что свет скрывал от нас своим холодным шарфом. Свет похож на снег - тоже четыре буквы, то же порождение холода. Свет - твой убийца, дружок. Я не хочу идти об руку с палачом. Мне жаждется влиться во тьму и побродить невидимкой в развевающемся на полнеба черном смокинге.
 И появляясь среди суетливых творений Божиих, постигаю я: несчетные их рати говорят друг с другом, не слушая, поют песни без слов и музыки,читают книги без смысла и текста, да и живут всего лишь в ожидании смерти. Никто из них не отваживается нарушить покой Тишины, перебежать границу Тьмы. Никто, кроме Солнца, которого нету в этом мире.
 А я мерцаю у них над головами дрожащим зеркалом ночного неба, качаюсь в ногах тенью старого вяза, летаю клочками марной дымки: "Дотроньтесь друг до друга, ощутите себя живыми, поймите, что каждый из вас кому-то нужен. Отворите сердце встречь доброте, слейтесь во всемирном братстве - и войны изыдут! Спойте песни с мелодией и словами - и зло исчезнет! Прочтите книги с текстом и смыслом - и холод обратится в июль!" Я кричу это, но слова серебристыми горошинами тонут в колодцах тишины. Я для них всего лишь Темнота. Всего лишь ты, малышка. Увы, милая, увы и ах.
 А люди... Что им? Люди молятся неоновым идолам, преклоняют колена у Стены тишины, внимают словесам пророков с телеэкранов. Потихоньку отправляют в лучший мир родных и знакомы, понемногу собираются туда сами, никогда не успев собраться до конца. Стена тишины свинцовым фартуком укрывает их друг от друга, счастливо спасая посетителей этого зверинца от тебя, Темнота, от нас с тобой, дружок. Мы для них не более чем камешек в сандалии. Нечто неудобное, но не смертельное. То, что можно стерпеть, но постоянно хочется вышвырнуть вон. Эй, старина, ты меня слышишь?
 Я стою в темном переулке и тихонько окликаю то, что копошится рядом. Пугливый зверек затравленно озирается, тыкается влажным носом в поисках спасительной норки. Погоди же минутку, дай мне новое мгновение, оставь мне еще один взмах ресниц - помолчать около тебя. Почему ты дрожишь? Потому лишь, что ты Свет, а я - Темнота? Так не страшись Темноты, как не страшусь я Света. Неужто ты никогда не слыхала, что нет в природе ни Света и ни Тьмы? Все это лишь заумные измышления суетных творений, живущих за Стеной тишины. А Мастер реальности никогда не делил подданство свое на черно-белые клетки. Оно не имеет ни цветов, ни оттенков, ни размеров, ни границ. Там все счастливы тем, что ощущают себя счастливыми. Мастер реальности учит своих подданных тому, что не бывает "не могу". Есть лишь "не хочу". И еще "не могу, потому что не хочу". Ведь когда хочешь, можешь смочь даже то, что не можешь.
 Серебристые горошины моих дней рассыпаются, сознание исходит глухой болью. Ты опять ускользаешь от меня. Странное, непостижимое существо, меняющееся с каждым взмахом ресниц. Ты попалась на моей автостраде, голосуя, чтобы доехать до ближайшей деревеньки. Фея февраля, проснувшийся светлячок в непроглядной ночи - ты пронзила меня навылет. И я попался на этот поблескивающий крючок, наивно надеясь, что вижу свет затерянного поселка посреди бельканто бурана. Или это мерцают блудные души еще одного кладбища погибших надежд?
 Ты - один из ангелов черного хода. В твоих волосах затерялось золото с корицей. Тебя нельзя увидеть дольше, чем на взмах ресниц. Твой шепот укладывает людей спать, чтобы остаться наедине с теми, чей мир имнепонятен. О, сколько жизней было принесено в жертву тебе! И не для твоих ли прихотей монсеньер Гийотен измыслил свою дьявольскую махину? Так остерегайся дьявола, что шепчет под руку сладкие слова. Изгони его прочь в подземелье ужаса и будь свободна!
 Свобода! Неужели ты возможна лишь для одного? Или ты и одиночество суть одно? Как мне взять любимую за руку, привести домой, усадить напротив и сказать: "Малышка, настала пора вырасти"? Свобода! Мы так долго стояли в ее ожидании. Зажги же свои огни и устрой карнавал на празднике влюбленных. Свобода - ты лишь в Любви, и пусть святой Валентин протянет нам руки. И рухнет Стена тишины, и все мы станем...
 Но твоя свобода - освещать ночные часы высоко поднятой свечой. Твой выбор - подметать страну потерь дочиста метелкой дурманно пахнущих цветов одичания. Я не заметил, незабудки ли это, либо мелкие белые розы. Не суть важно. Все равно ты раскрасишь их розовым, а голубую краску выплеснешь в небо. Пусть оно станет крышей для всех счастливых и влюбленных. Ты кидаешь гроши каждому нищему, и половина из них становится чуть богаче. Ты улыбаешься им, и каждый становится чуть счастливее. Неужели этого мало для счастья?
 Но годы мчатся быстрее слезинки из глаз, а история жизни длится быстрее взмаха ресниц. Из-за ограды бродячего человеческого зверинца еще не так давно мне казалось, что я нашел то, что хотел. Мне не верилось тем, которые говорили: все умерли, чернобурый плутишка убежал в норку, звезды вернулись на небо, еще один ангел сгорел в поднебесье... Я сидел в теплой вольере, питаясь подачками Мастера реальности, а ты, взглянув на экспонаты зверинца, вышла прочь. Вышла, обронив на ходу, что, возможно, годы спустя что-то поймешь, о чем-то пожалеешь. Но слова тают серебристыми горошинами и твои шаги повисают в недвижимом воздухе. Топ-топ - это ты уходишь за Стену темноты, не удосужившись заглянуть в скомканную душу Хомо Сапиенса Аморуса. За тобой гуськом тянутся все проявления наследных формаций и мосты между шахматными клетками сгорают в оборванных сетях. Мне остается лишь верить и ждать, что Прозрачно- коричневый странник придет и расскажет нам быль о далекой земле , где живут кто не видел за тысячу лет боль ушедшей любви. Мне остается верить - случится время, когда мы все улыбнемся над тем, что говорили раньше. Тогда пугливая зверушка выползет из норки, улыбаясь навстречу восходящему весеннему солнцу. Тогда Девушка со Звездами соберет урожай в протянутые руки и Мастер реальности помашет руками вслед следам ее следов. Тогда случится все то, что не случилось сейчас. Это будет, будет... тогда...
 Я смотрю в Темноту. Пока, дружище. До конца истории мы были вместе. Но конец уже совсем рядом - быстрее взмаха ресниц, и все, что мне пригрезилось, унесется вместе с предрассветной дымкой. На дворе опять серый туман, призраки ночи растворились в ночи, а посреди дороги одиноко бредет месяц, что в календаре живет как раз налево от апреля.

VI. БЕЗЗВЕЗДНОСТЬ И БИБЛЕЙСКАЯ ЧЕРНОТА
Цвет - лазоревый
Звук - си
Девушке с карандашом
Хотя можно бесконечно доказывать друг другу, что все творчество Фассбиндера не стоит и одного кадра антониониевского "Блоу Ап", недостойно любого жеста в "Репетиции оркестра" божественного Федерико - цвет воздуха по-прежнему никого не обманет. Земля не станет менее круглой и карандаш в руке твоей все так же быстро будет ласкать бумажные листы. Анфилады галерей по-прежнему ждут своих менестрелей, но - увы - лишь ясно-морозные ночи предзимья ищут там ушедшее лето. Кто знает - может этим летом они потеряли что-нибудь очень важное? То, что несмелым бутоном распускалось в апреле, пыталось расцвести в мае, билось меж душившего его в июне - увяло? Или теплится еще капелюшка жизни-надежды где-то под первым мокрым снегом, в тонком ледке начала ноября?
Я стоял на песчаном побережье, и глаза железных идолов сверкали кровожадными желаниями. Далекие корабли невесть где упорно плыли сквозь туман открывать свои необитаемые земли. А ты ничего не хотела знать о них. Ты играла со змеями, пока ураганы обдували твое прекрасное тело. Свобода. Для тебя была опасной игрушкой, а истина - далеким зверьком. Ты была Добром, но был ли Добром мир, в который ты вбросила меня, смеясь?
О, мечтателе, нераэбуженный глупче! Во сне ты не ведаешь боли - любовь эр облекает тебя полупризрачной куртиной во днях, злимых молитвами о пустоте, о кончине мачтам да снам, неведающих жестокой боли сердец, отравленных любовью. Минуты ссыпаешь ты в года и слеживаешь в вечность. Но, чу! Вселенский мечтателе, внемли! Восстань от сонной смерти, вознеси земную ношу во свои рамена, сотвори паломничество сквозь невысказанность Тьмы - ко склонам гор лунных, ко берегам рек звездных, ко своему сказочному королевству, ко безвременному Эльдорадо!
А то, что люди называют Солнцем, в твоем небе восходит слишком часто, слишком быстро. Днем здесь беда - оно так ярко- не тени, а рубцы на лицах, вырезанных в камне, рубцы на лике Земли. Твое время - Ночь, я вижу тебя лишь когда Луна, подобно грязной монете, выкатывается из кармана князя Тьмы и Солнце заходит в зрачках твоих беспредельных глаз. Солнце - закорючка твоего мира, что так легко изменить взмахом карандаша, росчерком пера. Одним движением гибкой руки. Ты знаешь, что вокруг змей гораздо больше, чем лестниц, и каждое "Прощай!" заставляет обращаться в бегство глупцов и рушиться с небес некоторых ангелов. Те и другие временами бывают мной, но (Боже!) - страхи наполняют существование существ, существующих в несуществующем, нарисованном тобой мире. Ты отдаешь свои страхи им, клоунам, уродцам и скоморохам, и они не ропщут. Ты отдаешь им свой ужас, змеей сбрасывая его шкуру и всегда находясь на одну мысль впереди погони, что бежит внутри тебя.
Да, в этом мире можно плакать, не роняя слез и говорить, не раскрывая рта. И даже кричать, не повышая голоса - мне это ведомо. Зачем все это тем, кто понимает язык сердца - для чего им звуки? Так закрой глаза - я научу тебя летать. Это просто, вот увидишь. Стоит только раскинуть руки и представить небо. Душа станет невесомей струйки пара и полетишь ты над заснеженными равнинами и горными лугами, ко склонам гор лунных, ко берегам рек звездных... Мы полетим вместе - я впереди, ты за мной, след в след. Два облачка в морозном небе. Только смотри, не отставай! Небо огромно, недолго и потеряться. Ведь нам все равно куда лететь - мы вряд ли вернемся.
А когда мы долетим до края неба - присядем на него отдохнуть. Свесим ножки в пустоту и поболтаем ими. Вправо - влево, вперед - назад... А если тебе станет грустно, подними очи горе - черным дроздом я пролечу там, улыбаясь, что обо мне вспомнили. Скажи мне, встречала ли ты тени, идущие с моря в горы, чтобы там воспарить наверх, невесомей струйки пара, навстречу новому дуновению? Жаль... Жаль, что твои песни не могут быть услышаны никем более тех, для кого ты их поешь. Твои мысли не могут быть поняты никем кроме. . . . Никого? Или все, что думается, было предложено твоему карандашу дряхлой Атропос с заржавленными ножницами в руках? О чем же нам заботиться, находясь в середине кокона, сотканного сестрой ее Лахезие? Либо Клото не спряла дотоле той нити, из которой появится нечто величественнее икон Рублева? И потому ты часто проводишь вечера, глядя в пылающий очаг, где в танце языков пламени огненный режиссер ставит очередную серию бесконечного фильма. Как всегда, о любви.
Имя твое - цветок. Ты цветок - хрупкий, белый. А я тогда, наверное, король Старого Сиама - иллюзия длится вечно. Цветок, ускользавший меж пальцев. Не роза, нет - у него нет шипов, он беззащитен и хрупок. Цветок стремится укрыть себя замкнутым пространством оранжереи, где полумрак, полутишь, где тепло и нет никого. Однако кто-то должен найтись. Позволь мне стать им, махни карандашом, дабы солнце обернулось с запаса на восток. Пророче, введи мя во огнь!
Среди змей и лестниц нечасто встретишь ухмылку человеческого лица. Но не пугайся, если узнаешь меня. Люди - они слишком странны для тебя, ты воспитываешь кроликов в глубине души и населяешь ими фильмы огненного режиссера. Кролики мягки, они разбегаются вдоль побережья, а идолы глядят на них не то с жалостью, не то со страхом - зверьков некому научить взбираться по лестницам, свисающим с небес. Придет время, и пройдет время - все они будут съедены змеями. А потом змеи начнут кушать друг друга и в Конце Света здесь останется одна Змея. Она будет так велика, что все позабудут, чем Это было века назад и начнут отдыхать в ее тени, прислонив косы и мотыги к сухой стене змеиной шкуры. А корабли в молочной-белой дымке продолжают идти к своей цели и каурый конь уже появился на свет.
Однако антиподы этих краев по-прежнему не верят, что такелажники плутуют, а землекопы роют ряд мелких могил для безвременно усопшей совести. Или для лестниц, по которым мне вряд ли удастся вернуться от края неба к твоему морю. Скульптор антиподов изваял черты твои, наивно полагая, что из-под его руки вышел недостижимый идеал. О нет, он видел это только в полудреме, заснув в июльский полдень на солнцепеке, когда душа Джоконды пришла охладить его разгоряченную заботами голову. Прекрасной италийке тоже иногда приходит блажь резвиться в полях антиподов, вдали от вихрящегося пространства, играть с созвездиям Малого Пса и шутя менять местами Сириус с Канопусом. Встретив же одного из кроликов, случайно забредшего сюда, она вежливо указывает ему дорогу.
А он все шел и шел в поисках Эльдорадо, что есть Свобода. Он слышал отдаленный шум, что каждый миг приближался - будто все города мира ждали его за углом старого сарая. Да, там будет представление, что свет еще не видел. И зрел он смелых богатырей, что мухами гибли напрочь Зла. И королей зрел он в горностаях, лежавших в грязи и униженно моливших о пощаде. И еще зрел он Господа нашего, перстом Судьбы указующего на врагов наших. И, обернувшись рыцарем бесстрашным - Парсифалем или Ланселотом - бился он в священных сечах, и сокрушил немало сарацинов на пути к мечте своей. Был он в тюрьмы брошен, на кол посажен, за лошадью протянут. Но лишь не был он сломлен. И не забывал он во время скитаний лишь о своем Эльдорадо, что есть Свобода, и о тебе, что есть Любовь. И он - дошел.
Но нет тебе ни малейшего дела до него, цветок туманного побережья. Тебя не беспокоит, что погоня, вырвавшись наружу, наступает мне на пятки. Я ведь не твой кролик. Я скорее проповедник, несущий ужасающую ересь тем, кто хочет ее услышать. Несущий ее глотком волглого воздуха в лабиринт из балюстрад-анфилад-галерей, где не сыскать и следа менестрелей, а звуки лютни по весне остались лишь в опустевшей бутылке из-под шампанского. Где морозно-прозрачными рассветами лишь огни Святого Эльма вспыхивают на кончиках перил - но это ложные маяки. И все же я бреду (почему это слово так похоже на "бред"?) - бреду по пустынному вымерзающему побережью, проходя сквозь лестницы, ведущие с небес, открывая двери восприятия... Черные судьи, сняв парики, посыпают их нафталином своих мозгов и вешают в шкаф забытых дел на последний гвоздь. На побережье приходит ночь. Кролики прячутся в норы, змеи вползают на лестницы, корабли, заплутав в тумане, уходят на небо и там плывут поперечь созвездия Малого Пса, тщетно пытаясь найти неоткрытые земли и искренне недоумевая, почему Сириус оказался вдруг на месте Канопуса.
А впрочем, ты тогда была права - все мои проповеди получаются об одном. Ты сбрасываешь меня мокрой каплей с рук и уходишь кормить мягких кроликов. Ночь свисает над побережьем. Под полузвездными небесами рождается новая икона, из-под карандаша выплывает облачный контур одинокого пастуха. Часы на башне неоткрытого острова бьют новое время - звон разносится над миром маяком для всех заблудших кораблей и душ. Черный дрозд на моем плече чистит клювом перышки и растворяет свой облик темнотой. Последний удар колокола умирает в глазницах идолов - наступает беззвездность и библейская чернота.

VII. СИЯНЬЕ ТЕМНОТЫ
Цвет - рубиновый
Звук - ре
Одной из них
Бесноватые барабаны снова выводят непостижимый ритм. Музыка сфер или полусфер мутным потоком изливается в обитель странных существ, коим вкус наших порочных пристрастий не дано постичь. Портрет под стеклом - чей? Неужто твой? Или ушедшей мечты? И опять: бесноватые барабаны - и всё сначала...
Сказки. Их рассказывает мне грустный горбун. Мы сидим друг подле друга под позёвывающим солнышком молодого утра, чьи переливчатые цвета напоминают мне цвета её глаз. А карлик вещает истории стародавних времен. О рыцарях, сгинувших в поисках Святой Чаши. О влюбленных, погибших за милых дам. Ты могла бы стать одной из них, но - увы! - вакансия занята, и то, что есть в голове, не всегда способно пробиться в души. А карлик вещает, и ведомо ему, что ручей может сокрушить скалу, что туча непременно разразится. Дождем, что лавина не погребет своим холодным телом отважных, но женщина вольна убить мужчину едва слышным движением брови. Ибо вся сила мужчины есть ничто опричь слабости женщины. И мы сидим с карлой друг подле друга, и я слушаю его я, зная, что слушаю лишь себя. Ведь его не существует, он - миф, мираж, моя рефлексия. То, что я стремился изгнать из себя, воплотилось в это тщедушное существо, способное лишь на то, чтобы рассказывать мне сказки. Но зажило это тельце своей жизнью, и кто теперь докажет, что я - не порождение его больного разума?
Снаружи моей головы откуда-то взялся дождь. Завтра синоптик о двух очках скажет: "Столько-то миллиметров осадков выпало на квадратный децибел воздуха", - и мы все будем горды приобщением к святому таинству. Хотя дождь снаружи моей головы - не редкость. Напротив, частенько ему скучно сидеть внутри, вот и бродит он вокруг да накось, орошая своим присутствием уделы соседских огородников, прежде чем вернуться к себе в будку, то бишь мой череп. А когда он возвращается обратно, его нередко мучает бессонница - краб с жесткими глазами. И дождь, терзаемый жестким крабом, начинает плакать о несбыточном. О той, что ушла в дождь и уехала в дождь и теперь далеко и не пишет и не звонит. И тогда в моем мозгу шуршат струи. А люди, проходящие стороной, бросают в меня каменья взглядов, перешептываясь: "Э, да у него дождь в голове." Я тогда стремлюсь укрыть себя от них и от дождя. Раскрываю зонтик в мозгу в тщетной попытке защититься от холода и влаги, распростереть крылышки спасительной крыши над обеими полушариями.
Мозга? О, нет, ma chere. Земли. Снижаясь над ней, мне открываются прекрасные в своем омерзении пейзажи. Атоллы, украшенные ядерными грибами. Леса, ухоженные заботливой лаской топора и бензопилы. Джунгли, любовно удобренные напалмом. Великие реки, облагороженные отходами да нечистотами. Люди, в сердце своём взрастившие семена злобы и ненависти. К соседу - он живет богаче и лучше. К иностранцу - кто пустил его на землю нашу? К иноверцу - отчего поклоняется тот ложным богам? К брату своему - почему жена его красивее моей? И... пустота вокруг меня, разрываемая лишь звуками бетховенской "Элизы". Это - откуда? Где ты, глухой гений, спасший их от небытия? В могиле - в колыбели - в вечности? Бог знает - а он это знает, но молчит, усмехаясь в белую бороду. Но кто он? Цветок трилистника, попираемый ногами? Цветок чертополоха, всполошивший чёрта? Или невидимый, неосязаемый, недостижимый эфир-абсолют, укрывающий плоть от посягательств странных, существ, коим вкус наших порочных пристрастий не дано постичь... Портрет под стеклом... чей?..
Но еще один твои друг поскальзывается на лестнице, шее одним фонарем становится меньше в грязном проулке... Еще одна звезда падает с небес... Навсегда - но иногда встают титаны, что могут объять небо и воссоздать его неразрывность, непостижимую простым смертным. Упасть с лестницы - так банально, но неужели из-за этого суждено прерваться великой энциклопедии нашего города? Неужели этот ум не сможет воспротивиться аромату тления, струящемуся из-под кожи, ласкающему каждый волосок тела, проникающему в мозг ласковой лапкой: "Умри!"
И опять - Ничто, моя любовница. Ты снова здесь! Зачем? Я тебя не хочу. Но ты хочешь меня. Ты пытаешься меня соблазнить, обращаешься в ткачиху Арахну, ткешь сети, дабы опутать меня сетьми. Жаль мне тебя - план обречен на вечное колебание в мировом эфире-абсолюте. Почему? - ты спросишь. Всуе. Каурый конь нетерпеливо бьет копытом, пророк невзначай предрек свою гибель и бессмертие, человек. Успел стать пылинкой на сапоге и мечом карающим, и портрет под стеклом обращается в обитель странных существ, коим вкус наших порочных пристрастий не дано постичь.
Мальчик, не желающий расти. Мальчик, бьющий в жестяной барабан. Сотни, тысячи, много мальчиков выводят непостижимый ритм бесноватых барабанов в такт копыту каурого коня. Это символ - но чего? Нашего времени? Бред. Нашего счастья? Ерунда. Нашей радости? Неизмеримая боль. Ибо море забвения поглощает то, что можно осмыслить, и дарит то, что невозможно объять. Ибо море забвения мудрее всех мудрецов. В его зелено-соленой глубине палтусы общаются с сардинами путем поедания, не считая тех существами нечистых каст. И точно так же я не считаю тебя существом, недостойным меня. А может быть (быть ли это может?) наоборот, я недостоин тебя? Портрет - недостижимой?..
И снова - край земли, да горбун, что рассказывают сказки. И снова - сказки, что повествует мне безобразный карлик с горбом, несомым на спине расплатой за грехи предыдущих жизней. Горбун - Квазимодо - Куорримэн - Кэбрантадо. Вы близнецы, порождение моих страхов и Матери-Кэ. Вы не любите людей, люди не любят вас. Вы мечтаете их уничтожить прежде, чем они уничтожат вас. Вы жаждете познать мир чрез уничтожение мерзкой слизи людишек. Для вас люди - это дохлая ослиная голова, полная червей. Дохлую ослиную голову извлекают двое рыбаков из залива Эресунн. Хотя если его обозначить как Скагеррак, Каттегат либо Зунд, ослиная голова вряд ли рассмеется. Немного найдется весельчаков, способных рассмешить дохлую ослиную голову. Немного найдется клоунов, способных сказать букву "А" там, где шуты говорят "У". Вдумайся в это - и вдруг темнота полуночи для тебя станет чуть светлее меха черной кошки. А каурый конь нетерпеливо бьет копытом в ожидании седока, сумевшего его укротить...
Вряд ли это буду я. Я сижу, сжав голову руками. Бесноватые барабаны снова выводят непостижимый ритм. Я, ничтожный огрызок времени, надеюсь на то, что есть кто-то в этом мире, отличный Ничто. Я, бездарный помет веков, сплю с Ничто, называя её любовницей. И все же (портрет) есть некто, способный смешать желтое с голубым, создав из них траву. Есть тот, кто способен пригласить на падеспань сонм странных существ, коим вкус наших порочных пристрастии не дано постичь. И неужели же в этом и сокрыто сиянье темноты? Неужели же жалкий горбун, ничтожный карлик-кэбрэнтадо, способен насмехаться над великодержавным монархом? Неужели же никто не может растереть прошлое в прах, воссоздав из него новое лицо?
Однако нет! Новые черты медленно проступают из глубокого тумана. Чайные клипера отправляются на Формозу и Целебес, дабы погибнуть под отравленными стрелами туземцев. Но прогресс неостановим - и наши души не погребены. Мы летим по великой спирали миросотворенья. Туда, где слово "боль" означает лишь хорошее. Туда, где мужчина любит женщину, и она осознает это чувство единственно существующим. Туда, куда вход нам заказан. Где сиянье темноты...

ЭПИЛОГ. ВЫЖЖЕННОЙ ЗЕМЛЕ

Радужная октава
Им
Я вновь иду по выжженной земле.
 Кто я? Я никто - и я все. Как меня зовут ? Никак - и по-всякому. Волосы мои побелели в бесконечной смене аватар, одежды истрепал ветер, а душу - страдание. У меня нет ни прошлого, ни будущего, ни - о смех! - настоящего. Я совершаю путь, отдаляясь от страны Воспоминаний и приближаясь к земле Забвения. Но путь этот никогда не завершится.
 Воспоминаний - о чем? Забвения - чего?
 ... Телефонный голос разрывает дождливый пролет оконной рамы...
 Я иду.
 Кто я? Как меня называли в детстве? Верно должно же было быть какое-то имя, которым меня называла мама?.. Не помню. Да и было ли это - детство, мама? И где? Я вспоминаю себя рабом на воздвижении пирамиды Хефрена, атраваном Аура-Мазды при дворе Хшиарши, янакуном в Куско, но ребенком...
 Нет, не вспомнить.
 Помню лишь землю - выжженную, сморщенную, скорченную, существовавшую всегда и будущую существовать вечно. Помню семь Всадников, что от веку мчатся невдалеке, Странников со странными именами.
 И с каждым Странником была Принцесса.
 Ночеволосая - со Всадником-Темнотой в черном смокинге.
 Девушка с Карандашом - со Всадником-Островом в лазоревом плаще.
 Одна из них - со Всадником-Ничто в рубиновой мантии.
 Далекая - со Всадником-Пустотой в жемчужных латах.
 Та, Которая - со Всадником-Холодом в охристом камзоле.
 Все-таки Она - со Всадником-Засухой в коричневой куртке.
 И ты, Камастра, Принцесса-Звезда, была со Всадником-Снегом в белой-белой шубе.
 И мчались они мимо меня, и мчатся, но никак не могут промчаться. И иду я мимо них, иду, но никак не могу пройти.
 Может быть они - и есть я?
 ... Ты хочешь услышать сказку про что-нибудь?..
 Я вновь иду по выжженной земле. Глуховатый звук шагов мерно раздается в душном воздухе. Шаг да шаг - два, два да шаг - три, три да шаг - уже четыре... И так - до новой аватары.
 Порой боль нестерпимо сжимает виски: "Кто же я?" Я подгонял Иисуса на Голгофу. Я сжигал Джордано на Площади Цветов. Я судил Бродского за тунеядство...
 "Иди быстрее!"
 "Я-то пойду, но ты будешь идти вечно".
 И я - иду.
 И скачут за мной семь Всадников со странными именами. И следуют им семь дщерей прелестных, семь ангелов небесных.
 Небесных - и земных.
 Ночеволосая! Девушка с волосами цвета воронова крыла, но с именем светлым и такой же светлой душой. Нежданно принесенная западным ветром и та к же внезапно унесенная бураном с востока. Все, что осталось - фотография твоя с белой розой в руке. И - воспоминания. Как теперь тебе там, в далекой Белой Руси?
 А ты, Девушка с Карандашом? Загадочный цветок, расцветший - увы - не в моем саду? Тебя ли я встречаю порой на узких тропинках города? Или это лишь призрак твой, а сама ты давно улетела в царства тривеселые да в земли тризабавные? Но - так ли, не так - мы все равно когда-нибудь свидимся!
 ... На пыльных сухих дорогах шуршавые версты наматываются на колеса грузовиков...
 Кто я? Агасфер? Вечный Жид? Да, пожалуй, ведь "В сем христианнейшем из миров поэты - жиды". Святая Марина, Елабужская мученица, ты навечно права. И ты была такой же странницей на этой выжженной земле, плоть от плоти земли, землею порожденная и землею принятая. Земля ведь не холодна. Она тепла - земля. Зарывшись в землю, можно переждать новый ледниковый период. Недаром мамонты так хорошо сохранились во льдах. Они знали это, мамонты.
 Но тут нет льдов. Только бесцветная земля, спаленная беспощадным Солнцем. Но какие тут радуги в небесах! И я иду по ней, по этой выжженной земле.
 Вокруг встают дивные видения. Вот Замок в Облаках. Капитан Бычье Сердце за штурвалом, штурман Франческо Цепкий со свитком карт в руках. Привет вам, отважные небоходы! Что там, на седьмом небе?
 А это кто мерцает в вечернем сумраке? Ах, это ты, дружище Прозрачно-Коричневый Странник. Рад видеть тебя. Что нового? Твой холст полинял и потерся? Ну, не беда, бывают неприятности и похлеще. А куда теперь путь держишь? В Страну Последнего Короля... Ну что ж, с Богом. Не забудь передать ему привет.
 Исчез.
 ... Почему же наша память - такое злобное Нечто?..
 Я вновь иду...
 Одна из них... Ты все еще работаешь в библиотеке? Все рисуешь? Помнишь ли ты Поэта, что некогда шмелем влетел в окно, но, не найдя нектара, вылетел в другое? А твой рисунок все также висит у него на стене - ты думаешь, он позабыл тебя?!
 Далекая... Далекая ли? Ты ближе многих в пространстве, но так далека во времени... Горное ущелье, древнее святилище и то счастливое время, когда мы еще не знали, что мы - это Мы. Непонятная встреча через пару лет, три дня на море и больная, побитая любовь. Не любовь даже, а так - подлюбок. Но это - было.
 Иду.
 Впрочем, в этом действии нет ничего странного. Моисей шел, и Александр шел, и Афанасий шел, и Скотт тоже шел. И все они встречали в странных странствиях Семерых Всадников, везущих Семь принцесс.
 И меня - незримого, восьмого.
 На одном из перекрестков времен мне повстречался бесконечно старый младенец Юри-ваки из Эйра. Такой же странник, как и я.
 "Что там, впереди?" - спросил его я.
 "То же, что и позади, - был его ответ. - Ведь мы бредем сквозь самих себя, встречая разбойников, призраков, великанов, стариков, юношей, жен, вдов, братьев по духу, но всякий раз опять встречаем самих себя".
 И в каждом новом встречном я узнаю себя. И сколько их!..
 Здравствуй, Ганнибал, буэнос диас, Кортес, гуд афтернун, Нельсон! Вы так похожи на меня. Что ж, у каждого своя карма и дхарма. Как знать, может быть в следующей аватаре я буду одним из вас, а один из вас - мною?..
 ... Свобода! Неужели ты возможна лишь для одного?..
 Та, которая - как же я могу тебя забыть? Ведь ты была... Наш домик в конце тупичка, в полусотне метров от трамвайной линии все так же стоит. Но живем в нем уже не мы. И грустно и странно, но это жизнь. Прошедшее глупо пытаться воротить, но, черт побери, оно ведь было! И были наши ночи, и пробуждения, а за окном шел первый снег зимы - не отринуть это, не отвергнуть и не опровергнуть. Милая Щучка, я тебя часто вспоминаю...
 И все-таки Она - непонятная, ускользающая, невероятная, удивительная, долготерпеливая - и не стерпевшая Странника. Да и зачем? Жить с Поэтом есть худшая кара. И пусть было все, как было, ибо иначе быть не могло, но в глубине души осталисьнаши странные дни - и я тоже.
 ... А он все шел и шел в поисках Эльдорадо...
 Семеро всадников скачут, рвутся вперед, все время оставаясь на месте. "Здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте". Так сказала Черная Королева, повстречавшись мне на этой выжженной земле вместе с птицей Додо. Пожалуй, она права.
 Семь нот звучат в пространстве, собираясь в октаву атманической сахасрары, и семь цветов занебесной радуги салютуют им в красках небесного сияния.
 Семь всадников.
 Семь нот.
 Семь цветов.
 Семь принцесс.
 Симфония цветов. Список Молли.
 И Евангелие от Иакова:
 "Каждый, кто проникает, думает, что он проник первым, тогда как он всего лишь последний член в ряду предшествующих, пусть даже первый в ряду последующих, и каждый воображает, будто он первый, последний и один-единственный, тогда как он не первый, не последний и не один-единственный в ряду, что начинается в бесконечности и в бесконечность продолжается".
 Но кто же в нем я?
 Память услужливо подсовывает пошлые лубки. Гефест, приковывающий Прометея к уступу кавказской горы - я? Пилат, осуждающий Га-Ноцри на распятие - я? Чепмэн, стреляющий в четверть чуда - я?
 И я, и ты, и все мы...
 Все мы рыцари и все мы оруженосцы. Все мы странники и все мы домоседы. Все мы палачи и все мы осужденные. Все мы уже жили и все мы когда-то вновь будем жить...
 Но вечно, вечно мчатся сквозь нас семь Всадников и семь Принцесс обдают нас своим благоуханием.
 Семь Принцесс...
 ... Новые черты медленно проступают из глубокого тумана...
 Камастра. Звезда, сияющая в небе. Камастра, маяк во мраке ночи. Камастра, единственная и вечная... Все слова не могут сказать о тебе ничего. Дальнейшее - молчанье.
 Кто я?
 Я иду. И я буду идти вечно.
 Я - Творец и я Творение. Я жил и я живу. Я видел рождение Вселенной и я увижу ее гибель.
 И только Камастра останется в этом выжженном мире.
 Неуничтожимая и несотворимая.
 Была и будет.
 ...И все же кто я?
 Бесцветная почва этой планеты, сожженная жестоким Солнцем, при каждом прикосновении распадается в тонкий порошок. Здесь давно никто не живет. Да и жил ли? Здесь нет ни зверей, ни насекомых, ни растений, ни бактерий. Может быть, и самой планеты от веку не было?
 "Мыслю, значит существую", - признался мне когда-то старина Картезиус. Значит, и я существую, ведь память моя такая же бесконечная, как и это странствие. Я существую. Но существует ли этот мир вокруг меня? А, впрочем, не все ли равно?
 Но я иду.
 Иду, зная, что странствие это никогда не окончится. Ведь оно и не начиналось. Нет ничего мгновеннее бесконечности, но и ничего бесконечнее мига. Иду сквозь миры и годы, сквозь пространства и времена. Иду мимо семи странников и семи Принцесс. Иду по несуществующему миру под опаляющим светом прекраснейшей в мире звезды...
 ...Я вновь иду по выжженной земле...