Свидания бывают разные. и такие тоже

- Привет,  это … ш-ш-ш… Аня … - она позвонила поздно вечером, накануне 9 мая. Подругин  телефон нещадно шипел  и  шуршал что-то своё.
- Я ждал тебя пол шестого у ворот твоего корпуса…
- Ты знаешь, у меня было ощущение, что меня кто-то ждет, подожди … ш-ш-ш… Мы договаривались разве?
- Как ты относишься к прогулке под луной?
Она не ожидала. Но почему нет?
«Мы не знали друг друга до  этого лета,
Мы болтались по миру в земле и воде,
И совершенно случайно мы взяли билеты
На соседние кресла на большой высоте…»

- Да, где?
- У памятника Калинину, знаешь где?
- Хорошо, через пол часа, как доберусь.
Положив трубку, она почувствовала, что это могло быть интересно и с удивлением поняла, как ей хотелось этого. Что-то знакомое заныло в сердце, знакомое по одинокому автостопу за двести километров от дома.
Часов в одиннадцать она была там. Перепрыгнув черный газон, удобно уместилась на гранитном пьедестале большого железного человека. За спиной мимо завесой шуршали маршрутки, и их злые тормоза гулко отдавались от стен темных окнами зданий. Все слишком быстро, и это сердце зам/мерло.
Он пришел – со странной паузой – ты одна? Повисло что-то такое вяло-тяжелое. Её голову окунуло в это «что-то такое», и ей стало плохо сидеть здесь… плохо.
- Давай уйдем, не хочу…
- Ты знаешь… мне после тебя сразу позвонила Таня, и она… ну, должна тоже сюда. Не могу я кинуть человека дважды! Не дождался у универа, здесь тоже. Давай посидим здесь
- Да… (зам/мерло)… даже так?! – развернулась и почти побежала прочь, а он так и не шелохнулся. Он ждал (увы небу!) не её.
«И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе,
Даже если заснули в разных местах.
Мы идем ставить кофе под Элвиса Пресли,
Кофе сбежал под пропеллер … хоть ах!
И мое сердце остановилось, мое сердце…»
Добежав до старого клепаного моста, её остановило. Сквозь толщу плывущих лавою эмоций всплыла мысль – все не то – это ведь ей он говорил об университетских воротах – шипящий телефон – памятник Калинину – Аня – Таня –  разница одна «Т»!
Запрятав свою гордость как можно поглубже, она уже не спеша зашагала обратно. У неё была абсолютно стальная уверенность, что его белая куртка все еще светит в ночи и на скамейке и ждет. Видимо, Таню. Она подошла по траве, тихо, сзади, и удивилась на момент себе: даже после такого убить его почти (ну только чуточку если) не хотелось.
Поняв, как беспросветно ошибся, он, извиняясь, обнял её (а что ему еще оставалось?!), и они двинулись гулять.
«И может быть ты не стала звездой Голливуда,
Не выходишь на подиум в нижнем белье.
У тебя не берут автографа люди,
И поешь ты чуть тише, чем Монсеррат Кобалье…»
- Как же я так?! Повторял он, заикаясь.
- Таня… Аня… Как хреново вышло… да-а…
Устроившись на пляжной скамейке, оба без конца прокручивали сию дурацкую situation. Он отогревал ее тонкие ледяные пальцы, она нежно дула ему на затылок, медленно прочесывая его заросшую черную голову. Вместе, как они сидели, они весьма напоминали что-то сросшееся гибко-молодое. Оба невысокого роста, хрупкие и худенькие, и его интеллигентный мат довольно странно сочетался с её кожей и длинной шеей, которую он долго и заворожено гладил сильными тонкими руками. Теперь они почти и не жалели, что оказались здесь в два ночи в утро лунного мая. Под эту ветреную ночь они могли бы подрожать и до утра, но идти, нужно идти. Он беспокоился, что не предупредил домашних, она беспокоилась, что волнуется он.
«Ну так и я, слава Богу, не Рикки не Мартин,
Не выдвигался на Оскар, французам не забивал…»
Дойдя до её дома, решили, что пора. Тихо, как профессиональные взломщики щелкнув свет, тайно прошуршали по ковру в её дальнюю комнату.
«Но задернуты шторы, и разложен диван…»
Да, диван был уже разобран, а не лиане, спирально обхватившей люстру, выступили капельки ночи. И все было головокружительно тепло, мягко после той скамейки и сухого пляжного ветра. На полу был ее любимый спальник. Тихо щелкнув, скрипнули в быстрой темноте пружины… Немного спустя… Он дышал ее засыпающей кожей, а она…
Спать оставалось так мало, и подняться нужно было до родителей. Стоя утром на пустой троллейбусной остановке, они смеялись над ее «пасторским» видом в длинной тяжелой черной юбке. Выходя, она кивнула, и, почувствовав его руку на щеке, устало улыбнулась.
- Увидимся…
- Да еще.
Они долго думали, как же неловко все вышло. И расстояние все увеличивалось. Она жалела, что она – не Таня, а он… что был ночью такой усталый. И его троллейбус укатывал все дальше и дальше…
Резюмируя, можно отметить: вот, в общем, такой тихий бред…
Сию писанину посвящаю тебе, А., натолкнувшему меня на эту странную мысль – писать, и даже прозу.
5.06.2001