Дождь и шёпот

Той, что была,
Той, что ушла,
Той, что смогла.    
................

               
- Кто ты?               
- Я Светлый дух Тотилянеж.
- Тотилянеж? Имя какое-то... не то
французское, не то шумерское.
- Но я же дух. А у нас, духов, нет
имен французских и нет 
шумерских. У нас имена свои, духовы.
- А почему ты пришла ко мне? Сейчас
пришла, именно сейчас?
- Я хочу, чтобы ты рассказал сказку.
- Сказку? Я? Но я не умею - сказку.
- Умеешь. Правда.
- А кому, Светлый дух Тотилянеж?
- Ей.
- А Она хочет - сказку?
- Да. Хочет и ждет.
- А как я назову эту сказку?
- Ты назовешь ее

ДОЖДЬ И ШЕПОТ

- Красиво-то как! Тогда...

     Когда он начал, все население городка выкатилось на улицы.
Дождь в этих местах был... нет, не упомнить когда. Внуки тех, кто
видел его, давно стали дряхлыми стариками. Старики степенно 
обсуждали это загадочное явление природы, припоминая Ноя и прочих
легендарных личностей, споспешествоваших избавлению рода
человеческого от неминуемой гибели. А стайки детишек  - да что им
Ной? Они изумленно порхали над городом, ловя ручонками странные
частицы воды, почему-то не текущие из родника (того, что под
горой, куда их так часто посылала мама набрать
ведерко-другое-третье), а совершенно бестолково падающие от
щедрот небесных хлябей. Зачем там вода? Вода нужна на кухне - суп
наварить да тарелки помыть. Вода нужна в ванной - искупаться, ну
и еще кое-где. А на небе она зачем? Разве что у богов тоже есть
своя кухня и ванная , где они раз в не поймешь когда купаются и
моют посуду. А ведь есть, как же не быть - боги ведь тоже люди.
     Но Дождь (а это был он) совершенно этим не интересовался. Он
просто-напросто лил на землю, спекшуюся крупными клеточками.
Сочные капли будто сочные сливы радостно падали, вздымая
фонтанчики пыли из спекшейся почвы. И каждая капля, погибая в
слое пыли, оставляла по себе память, немного похожую на фурункул
Фудзиямы - конусные скаты по краям и небольшое углубление в
центре. А когда капелюшки капали на заждавшиеся их булыжники
мостовой, они умирали. Но прежде чем умереть, издавали они
предсмертный шепот "Пш-ш". Капелюшечки испарялись, но
почва-камень хранила о них память еще несколько мгновений,
становясь несколько схожей с теркой, в которой имеется некоторое
количество непосчитанных отверстий. "Терка - через нее так удобно
протирать морковку на суп!" - сказала бы Домашняя хозяйка,
замучившись резать корнеплод тупым ножом (нет мужиков в доме,
некому наточить нож). Но Дождь наш, впрочем, не употреблял суп в
пищу, равно как и не страдал рефлексией по всем прочим поводам.
Он был занят тем, что лил.

- Светлый дух Тотилянеж, нравится
тебе моя сказка?               
- Но ведь в ней не хватает Героя.
- А кто он, Герой?
- Поэт.
- Ох, тот ли...
- Да.
- Поэт так Поэт. Тогда...

Он лил себе и лил. И лил он на многие вещи. Странные они
были, вещи, непонятные были (и зачем бы на них лить?). Капли его 
падали на только что зацветшую сирень в палисаднике
свежевыбеленного дома. Падали они на иссохшую прибрежную гальку,
стеклянно отзывавшуюся на зов каждой капли, на ласковые волосы
девушки  с неземным именем Льяната, на тюльпан за ее окном, на
одинокого Поэта (sic!), нескладным воробьем нахохлившегося под
холодными ласками припускавшего дождя. Поэт брел без цели по
майским улицам городишки  без названия, затерявшегося где-то в
толще географических атласов посреди пыльного книгохранилища.
Посреди Земли. Посреди Вселенной. Посреди Одиночества.
Поэт... Опять Поэт? Да сколько же можно писать о Поэтах?
Похоже, каждая тринадцатая книга в этом мире пишется о Поэтах. Да
все мало им. И каждая новая тринадцатая - вновь о них. Так и наша
сказка: чем ни верти, не уйдешь от Поэта.  Поэта, который
зачем-то слагал стихи. Разные стихи он слагал. Стихи о кошечках и
стихи о собачках.  Стихи о девяностотрехлетии своего начальника и
стихи о благополучном разрешении его тещи от очередного бремени.
И еще - свои любимые стихи о  предчувствии шторма и барабанщике
осиновых веток.  А сейчас он к чему-то писал новые строки:

Где-то в прошлом остались слова что нам дождь нашептал,
Просыпаясь, ты видишь его за окном и в душе.
Как лукавы разлуки - напрасны слова на устах.
Постарайся услышать все то, что не слышал, ушед.
          
Поэт не знал смысла древней глагольной формы "ушед". Она
была подсказана ему сердцем. Что делал  он? Он шел. Куда он шел?
Бог весть куда. Искал ли он кого в этих майских струях? Вряд ли.
Бежал ли от кого? Может быть. А может быть, он хотел всего лишь
смыть с себя останки очередной несчастной любви? Вот это уж ближе
к истине. Впрочем, стоп! Что за идиотская идиома "несчастная
любовь"?  Разве она бывает счастливой? Наш Поэт прилежно учил по
вечерам толстенный том под названием "Основы стихосложения", где
черным по белому гарнитурой "таймс" было пропечатано, что
"распространенными рифмами к понятию "любовь" являются "боль" и
"кровь". А что утоплено топором, не выудишь и багром, как гласит
одна народная мудрость. 
Поэт народную мудрость знал, а посему чтил. В
стихах его к слову "любовь" рифмами всегда были "боль" и "кровь"
и никогда "морковь" или "свекровь" - все в соответствии  с
"Основами стихосложения". Но наш Поэт никогда не попал бы в эту
сказку, если бы он был совсем правильным учеником. Он иногда
позволял себе думать. И вот однажды, подумав, Поэт задал себе
странный вопрос: "А чем влюбленный отличается от пьяницы?"
Согласитесь, Поэту, только-только изучившему "Основы
стихосложения", вопрос такой в голову не забредет, разве что
заблудившись среди сочной травы Непонятия. Но все же герой нашей
истории был несколько не такой, как прочие Поэты, а посему на
свой странный вопрос он дал себе не менее странный ответ. Ответ
был таков. 
Влюбленный и пьяница суть два лика одного Януса.
Каждому из них хорошо, пока Это есть. Каждый жить без Этого не
может. Каждому хочется Этого еще и еще, еще и навсегда. А когда
Это кончается, и тот и другой обнаруживают, что все вокруг
совершенно не такое, как им казалось раньше, да и они совсем не
такие, какими виделись себе. И оба они - и пьяница, и
влюбленный - зарекаются не делать больше Этого никогда. И ни один
из них не выполнит своего обещания, и сам об этом прекрасно
знает. Да, влюбленный отнюдь ничем не отличается от пьяницы, ибо
любовь и пьянство в общем-то одно и то же - добровольное
сумасшествие. Вот о чем думал наш Поэт, пробираясь сквозь все
сгущавшиеся заросли водяных стеблей.

- Светлый Дух Тотилянеж, я все так
пишу, как ты хочешь?
- Пиши, как хочешь ТЫ, ведь это твоя
сказка.
- А что с Поэтом? Не слишком ли я тут
намутил?
- Не слишком.
- Тогда...

Люди не знали, не верили, что Дождь случится (хотя с кем
бы ему случаться - не самец, чай). Но в Почитаемых Книгах уже
было написано, что день этот настанет. И имя ему будет - День
Дождя. Такой же день уже был, был уже когда-то, и тогда Тот, Кому
Сказали, взял на свой ковчег каждой твари по паре, и плавали они
семь дней и столько же ночей, и пристали затем к вершине некоей.
Но старуха-история - забывчивая дамочка, что очень любит
повторяться. И пришел новый Дождь. И наступил День, имя которому
- День Плача. Плач: плачет небо, плачет земля. Душа тоже плачет.
Душно  душе, душа должна дышать, да не дышит. Из дали души
подсказчивый голос - там проснулся злобномаленький Почемука. Если
хочешь спрятать лист, отнеси его в лес. Если хочешь спрятать
труп, устрой Бородино. А если хочешь спрятать слезы, плачь под
дождем. Плакать под дождем - это так замечательно, все равно что
играть в прятки с самим собой.
Так шел Поэт. Чем были капли на его лице, мог знать
лишь Дождь. А шорох водяных стеблей шептал Поэту что-то, что
могут услышать лишь настоящие Поэты, а не только выучившие
наизусть "Основы стихосложения" и могущие молниеносно
отбарабанить вам, как на стр.147 в строке 21 шестое слово с конца
будет "паразитоносительство", а рифмуется оно исключительно с
"парашютовредительством" и ничем иным. Такому поэту дождевой
камыш мог нашептать разве что:

Установив сигнализацию в жилище,
Ты не окажешься, домой вернувшись, нищим.

Но наш Поэт был Поэтом не по профессии, а по состоянию души,
и в шуршании дождя слышалось ему нечто совсем другое. Он слушал,
шел и шептал:

Любовь покидает нас со скоростью горя и даже быстрей,
Оставляя себе это право - быть выше нас всех,
И никто не останется жив в бесполезной, бездарной игре
За давно обесцененный приз - перепроданный грех.

Он шептал это, пересекая улочки с непридуманными именами,
наступая на бездомную свободу, что валялась дохлой кошкой  на
углу богадельни, разбив хрустальный корабль, ибо он не видел
хрустального корабля за пестровязью дождевого макраме. А тот,
прощально дзвенькнув, рассыпался звездной пылью и влился в
безвестную черную дыру, случайно проплывавшую мимо в надежде, что
ей дадут имя Той самой, Единственной и Неповторимой. Имя той, что
повторял Поэт как заклинание, имя, что звучало - Льяната.

- Светлый Дух Тотилянеж, не много ли
я растекаюсь мышью по древу?
- Нет. Но где же твоя Героиня?
- А что, и она должна быть тоже?
- Да.
- Значит, пора ей появиться.
- Пора.
- Тогда...

Льяната... Так могла бы называться звезда, которую Поэт
хотел открыть для своей любимой. Но все звезды к тому времени уже
были открыты, внесены в каталоги и пронумерованы. Безымянными
оставались лишь некоторые черные дыры. Называть же именем
любимой черную дыру глуповато, право. Так могла бы называться
гора, которую он хотел покорить ради нее. Но все горы к тому
времени уже были покорены, названы и систематизированы.
Безымянными оставались лишь несколько вершин на астероиде Икар,
который обещал упасть на Землю в следующей декаде. Называть же
именем любимой гору на астероиде, что собирается упасть в
следующей декаде, глуповато, право. Так могла бы называться река,
горная река, что семью водопадами дерзко рушится в сверкающее
льдом ущелье. Но все реки к тому времени уже были названы
иными именами: Белая, Черная, Голубая и даже Желтоватая.
Безымянными оставались лишь отдельные реки, текущие с плато
Эребус в Антарктиде. Называть же именем любимой реку в Антарктиде
глуповато, право. Но - Льяната... Неужели таким волшебным именем
невозможно назвать хоть что-нибудь? Или нет в сущем мире ни
единого предмета, что достоин ЕЕ имени, что можно, ласково
погладив, назвать "Льяната"? Нет... Вот разве что орхидея. Да,
невероятной красоты орхидея. Поэт мечтал отыскать в самом сердце
непроходимых джунглей, оставив далеко позади поселения индейцев
мискито, невероятной красоты орхидею, что цветет только раз в
вечность, а когда отцветет - умирает. Отыскать, принести и
подарить Ей. Только Ей. Одной Ей и никому больше. Пусть толстые
соседки-цветочницы, лузгая семечки под Ее окном, завидуют: "Ишь
ты, какая у ей орхидея. Не иначе хахаль подарил". А она будет
только у Нее. Ведь только Ее любит Поэт. Хотя, сказал бы
невзначай забредший в нашу сказку Ботаник, орхидеи ведь паразиты.
И они, паразиты, паразитируют на всяких разных полезных пальмах и
тому прочих бамбуках. Соки из них, знаете ли, тянут. Но красивы
же, паразиты!
     Однако изгоним же заблудшего Ботаника и вернемся к Поэту.
Поэт мечтал об орхидеях. Красивых цветках, что цветут раз в
вечность. А когда отцветут - умирают. И его Льяната тоже  была
одной из орхидей. Да нет, скорее даже не орхидеей. Росянкой она
была, росянкой, что заманивает своим прекрасным запахом маленьких
доверчивых мушек-мужчин. Экие они глупые, мужчинки-мушинки эти!
А ежели меж них попадается еще и Поэт - любимая пища росянок - то
он, смехотулечка, навоображает  себе невесть чего, а потом еще и
переживает, убивается себе потом. С чего бы? Ничего ведь не было
сделано, пообещано даже не было ни граммочки - так нет же,
расставания без слез не получается. Вот и лучшая подруга
объясняла, какие они все сволочи, только и ждут, как бы нектар
попить. А она уж понимает толк в ... этих...

- Светлый Дух Тотилянеж, а дальше-то
что будет?
- Дальше будет то, что будет дальше,
это же твоя сказка.
- Хорошо. Тогда...

Под такие мысли шел Поэт дальше. Дальше и дальше. Шел
бесцельно, не глядя по сторонам, не обращая внимания на
дождь. Да нет, его и дождем-то назвать уже было трудно. Это был
настоящий весенний ливень - неистовый, бесшабашный, веселый.
Чистые струи низвергались с небес, смывая с земли всю пыль, что
накопилась со времен Великого потопа, сметая с наших душ весь
хлам и мусор и оставляя их чистыми, как у младенца-Иисуса.
Чистыми и просветленными. Ведь душа - что стекло: когда душа твоя
грязна, так и видно через нее хуже, чем через недомытое оконце.
Но шепот дождя уже почти не был слышен за кругопадом локонов его
струй. Под ними теперь можно было не только плакать - рыдать под
ними можно было. Ведь все равно следы слез на щеках покажутся
лишь блестками дождя снаружи грязноватого стекла, не более. А
Льяната - так далеко, что сквозь них совсем и не видна.
Но Поэт не замечал, что Дождь становился все пуще и пуще.
Вернее нет: ему  не было до того никакого дела. Водяные стебли
напомнили герою одну старую историю, происшедшую в другом месте,
в другом времени, в другой жизни. С ним ли, не с ним - не с ним,
пожалуй. В таком же маленьком городишке, уездном захолустье,
затерявшемся меж сумой и тюрьмой, куда и мигрень заходит через
раз. Там он был контрабандистом ночами и знахарем днями. Лечил
лихорадки и сыпи, принимал роды, заговаривал боли... Да мало ли
найдется работы в этакой дыре, куда и мигрень заходит через раз?
Но однажды злобномаленький Почемука добрался и до этой вотчины
ничегонечуяния. Страшная засуха поразила местечко. Три месяца ни
одно облачко не закрывало обезумевшее солнце. Почва растрескалась
и окаменела. Листья на деревьях свернулись в сухие сверточки.
Трава и деревья просили: "Пить!" И тогда все люди городка
покинули свои дома и направились к одинокой хижине на холме.  К
его жилищу. И невозможно было ему не исчезнуть, ни спрятаться, ни
убежать. Люди просили немногого, совсем уж немногого: воззвать к
Священному Духу Дождя, уговорить Дух вернуться на истерзанную
засухой землю. Он вначале думал, что сможет их обмануть, сказав,
что Дух внял мольбам и Дождь будет вот-вот. Но люди не
расходились. Они требовали чуда. Сейчас. Немедленно. И пришлось
ему выйти и предстать перед народом и развести священный огонь и
начать священный танец . Но что может быть хуже, чем пытаться
пожать своею немощной ручонкой могучую руку Судьбу? Он прошептал
священные слова и Дух УСЛЫШАЛ его. Рука Судьбы вырвалась из его
руки. Небо почернело от края и до края, ураган ярым мустангом 
вздыбился над городком, сметая его с лика планеты. И в реве
ветра каждый житель обреченного городка слышал смех Духа Дождя, и
во вспышках молний каждый из них видел Его разгневанное лицо. И
Дождь полил. Преисподняя воды обрушилась на город. Последнее, что
он увидел перед смертью в той, прошлой жизни - омутом манящие
глаза девушки, которая в следующем воплощении будет носить имя
Льяната.

- Светлый Дух Тотилянеж...
- Я знаю, о чем ты спросишь. Не
спрашивай. Пиши так, как пишется.
- Хорошо, я так и сделаю. Тогда...

И сейчас Дождь был таким. Он не веселился больше игривым
ребенком, беспечно прыгающим по лужам. Злым, враждебным он был.
Не играл наш Дождь больше, не ласкал он никого - он сбивал с ног,
острыми струями простреливая одежду насквозь, ледяными ладонями
пробирал до костей. Он злился, злобствовал, злорадствовал. Почва,
не в силах впитать влагу, раскисла в жидкое месиво. Тротуары
обратились ручьями, улицы стали похожи на реки, а площади - на
моря. Новые Колумбы готовились искать новые земли. Но Поэт - на
то он и Поэт - ничего не замечая, шел себе вдаль, бормоча себе
под нос невнятные строчки:

Со мной никогда не случалось чего-то прекрасней тебя.
Так прости мне нелепую дерзость - желание БЫТЬ.
И я иду по колено в любви да по горло любя
Вдаль по морю огней, вдоль по морю дождей, вброд по морю судьбы.               

А в самом деле, почему дождь всегда символ разлуки? Отчего
он так похож на слезы? И почему Поэтам так просто плакать под
дождем? И почему все разлуки обычно происходят под дождем?
Злобномаленький Почемука шептал это внутри головы Поэта. "Почему,
скажи мне, Поэт, почему Она тебя бросила?" А Поэт и сам этого не
знал. Он не понимал, не ведал почему... Почему Она ушла, когда
ему начало становиться чуть лучше? Неужели лишь для того, чтобы
все встало как встарь? Нелепо теперь упрекать других в этом.
Ведь во всех своих несчастьях, во всех разлуках, во всех шепотах
и во всех дождях своих виноваты только мы. Если ты живешь по
анахате, то каждая встреча для тебя уже свиданье, каждое
слово - признанье, каждый взгляд - лобзанье и каждый уход -
рыданье. Поэт, мечтатель, наивный мальчишка-прожектер... Он не
хотел учить наизусть глупые "Основы стихосложения". Он верил в
силу добра и стихов. Он говорил Ей что-то об одной любви, одной
жизни, одном биении сердец в ночи... О том, что он готов навсегда
разделить с Ней одну жизнь на двоих. Поэт, мечтатель, добрая и
светлая душа...
Она, зачем она явилась в его ойкумену? Искать прощения,
воскрешать полумертвый Дух Дождя в застенках бесчувственности?
Или же Ей просто захотелось поиграть в Спасителя с жаждущим
спасения, помахать кувшином, наполненным прохладной водой перед
осунувшимся лицом шепчущего "Пить, пить!" ? Или он не был
достоин испить толику влаги из Ее дланей? Или же он просил
слишком многого - куда большего, чем Она хотела ему дать? Она
дразнила его - оставляла аромат любви, но не давала познать ее
вкуса. Пригласила его войти - и заставила пресмыкаться на брюхе
перед ней - Королевой. Неужели же все, чего добивалась Она -
боль, быль, пыль, погибшего счастья? А когда Она в последний раз
пришла к нему (поздно, слишком поздно, ночью почти) и говорила о
чем-то, он уже ничего не понимал. Да и что могли сделать слова
перед жутким монстром отчаяния, гильотиной нависшим над Поэтом.
Что могли они - слабые, фальшивые, неискренние - перед чувством
утраты, ощущением гибели надежд, смерти Любви. Она проронила
последний шепоток, сложила последнее платье в чемодан и - когда
клацнули замки, за мутными невымытыми окнами полил дождь. Жидкая
разлука смывала последние крохи надежды. Поэт, мечтатель...
Дождь...

- Светлый Дух Тотилянеж, почему моя
сказка получается такой горькой?
- Это жизнь. Только в настоящих сказках
конец бывает счастливым, а в жизни...
- Я знаю... Но почему мне становится
так сыро?
- ...
- Светлый Дух Тотилянеж, почему ты мне
не отвечаешь? Где ты? Почему здесь
столько воды? Откуда она льет?! Льяната!
А..! А........

То, что сейчас рушилось с небес, не имело более никакого
отношения к шалостям фокусницы-атмосферы. Ниагары воды сметали
каждый малый прутик, осмелившийся встать на их царственном пути.
Безнадежные сигналы о помощи стучались в диффузоры
радиоприемников невнятными апокрифами. Выброшенные на мель
медузы-аурелии терпеливо ждали своего девятого вала, смоющего их
к востоку. На вершине горы старец Ной заколачивал пробоины в
бортах, готовясь к очередному долгому плаванию. В сплошной водной
стене исчезли все направления, слова "право" и "лево" значили
теперь не более нескольких закорючек на подводных скалах
Атлантиды. Преисподняя, измученная столькими годами ожидания,
объявила войну Свету. Она шептала тысячью молний: "Дождь, Дождь
явился на эту землю! Сюда пришел Дождь Миллионов разлук! Не будет
больше домов и стен! Не будет плотин и суши! Не будет Любви, не
будет Радости!" Злобномаленький Почемука обратился в Демона
Разлук и хохотал раскатами громов, освещая сцену блестками
блискавиц. Актеры исчезли. На подиуме только Дождь,
стеноводный, живосмывающий, да Поэт, бредущий по воде аки посуху,
и все шепчущий, шепчущий непонятные строки:

И если то, что у нас впереди, это дождь, то пусть его льет,
Ведь каждая капля дождя должна пройти сквозь меня.
Этот мир, эта жизнь, это все - бесконечно, безбрежно мое.
Жаль, что вечность - так долго и мало, чтоб это понять.

Хороший он был, наш Поэт. Добрый. Он знал, что слово
"любовь" никогда не рифмуется со словами "морковь" и "свекровь",
а непременно с "боль" и "кровь". Да, он это знал, но шел в дождь,
шел и шептал... И самый тихий его шепот напрочь перекрывал
безумие Дождя и беснования злобномаленького Почемуки.  И весь наш мир
держится на этих качелях - ДОЖДЯ И ШЕПОТА, но лишь Льяната
способна удержать их в равновесии. Ведь настоящая Любовь в конце 
концов побеждает все.